Овидий. 6 страница

В то же время французский Ренессанс отнюдь не был копией итальянского. У него был свой ярко выраженный национальный характер. Это проявлялось и в портретной живописи, долго сохранявшей навыки и приемы, присущие французским миниатюрам позднего средневековья, и в литературе, в которой продолжал жить свободолюбивый озорной дух фаблио, народных песен и сатир.

Как уже отмечалось, Франциск I стремился идти в ногу со временем. Он содействовал развитию гуманистической образованности и создал в 1530 г. в Париже в противовес схоластической Сорбонне новый светский университет, получивший впоследствии название Французского колледжа (College de France). Его возглавил Гильом Бюде. Большое внимание уделялось здесь изучению древних языков (греческого, латинского и еврейского). Колледж сразу же стал одним из важнейших очагов передовой гуманистической культуры.

Не удивительно, что французские гуманисты видели в короле своего надежного союзника и подобно Ульриху фон Гуттену искренне радовались тому, что умы пробуждаются, науки и искусства процветают, а призраки средневековья рассеиваются при свете разума. И конечно, Францию начала 30-х годов XVI в., а не сказочную Утопию имел в виду Франсуа Рабле, когда он в своем гениальном романе словами Гаргантюа восхвалял успехи просвещения. С глубоким удовлетворением отмечает мудрый Гаргантюа, что прошли времена средневекового варварства, что науки восстановлены и окружены почетом, что древние языки возрождены и широко распространено книгопечатание. "Всюду мы видим ученых людей, образованнейших наставников, обширнейшие книгохранилища, так что, на мой взгляд, даже во времена Платона, Цицерона и Папиниана было труднее учиться, нежели теперь, и скоро для тех, кто не понаторел в Минервиной школе мудрости, все дороги будут закрыты" ("Гаргантюа и Пантагрюэль", кн. II, гл. 8. - Пер. Н.М. Любимова).

Но прошло не так много лет, и положение во Франции резко изменилось. Итальянские походы тяжелым бременем легли на плечи страны. Огромных средств требовали королевский двор, разбухший бюрократический аппарат и армия. В связи с этим все усиливался налоговый гнет. Обострялись социальные и политические антагонизмы. Подняли голову те, кто не оставил надежд на возвращение былых феодальных "вольностей". В стране росло недовольство, приобретавшее подчас довольно резкие формы.

Зато там, где преобладали местные интересы, кальвинизм быстро распространялся. В 30-е и 40-е годы у него появилось много сторонников среди горожан и особенно дворян на юге и юго-западе Франции. Здесь еще помнили о временах феодальной независимости и надеялись под стягом "истинной" веры отстоять свою провинциальную автономию. В дальнейшем к гугенотам (как называли во Франции кальвинистов) стали присоединяться феодалы из разных областей Франции, тяготившиеся политической централизацией и видевшие в секуляризации церковных земель удобный способ поправить свое пошатнувшееся экономическое положение. Последние короли из династии Валуа не обладали энергией и дарованиями Франциска I. Феодальная оппозиция использовала их слабость и неспособность. Положение в стране становилось все более напряженным, пока в 1562 г. не вспыхнула открытая гражданская война, продолжавшаяся с перерывами до 1598 г. и известная в истории под названием "религиозной войны". Война эта велась с большим ожесточением, ослабляя и разоряя страну, ухудшая тяжелое положение народа, открывая путь произволу и всякого рода бесчинствам.

И только в царствование Генриха IV Бурбона (1594-1610) политическое и экономическое положение Франции вновь стало прочным. Новому королю, несомненно, умному и дальновидному, удалось прекратить гражданскую войну. Одним из его важнейших начинаний был изданный в 1598 г. Нантский эдикт, согласно которому во Франции официально утверждалась веротерпимость. Государственной религией был признан католицизм, но и гугеноты могли без помех исповедовать свою веру. Наконец-то Франция смогла вздохнуть спокойно. Но то, что на протяжении десятилетий люди дышали едким пороховым дымом и дымом костров инквизиции, не могло не наложить трагического отпечатка на французскую литературу ХVI в.

Возникшая в начале ХVI в. французская ренессансная литература очень быстро достигла замечательного расцвета. Среди первых французских писателей-гуманистов были талантливые поэты и новеллисты. Выступая против церковного обскурантизма, против всего, что сковывало свободный полет человеческой мысли и принижало человеческую личность, они охотно обращались к сатирическим жанрам. Вместе с тем их привлекало и красочное многообразие земного бытия.

Когда эти писатели вступили в схватку с уходившим средневековьем, они имели основание верить в конечную победу своего дела. Их окрыляла бодрость и энергия. Они радостно прославляли век, в котором "вновь расцветает столь пышно прекрасный вертоград наук и искусств". В то же время буквально каждому из них пришлось испытать на себе тяжелую и властную руку реакции. Достаточно было прослыть вольнодумцем, чтобы навлечь на себя ярость могущественных сорбоннистов. Начиная с 1535 г. это было крайне опасно. Но и ранее, когда король еще претендовал на славу покровителя гуманизма, столкновение с Сорбонной не сулило ничего хорошего.

Немало пришлось испытать, например, Клеману Маро (1496-1544), крупнейшему французскому поэту первой половины XVI в. Это был жизнерадостный человек, наделенный остроумием и развитым чувством изящного. Одно время он работал в конторе стряпчего, затем служил при дворе Маргариты Наваррской (1492-1549) - покровительствовавшей гуманистам сестры Франциска I, и самого Франциска. В 1525 г. он сражался при Павии, был ранен и попал в плен. Не успел Маро вернуться на родину, как был обвинен в лютеранстве и брошен в темницу. И хотя по повелению короля Маро вскоре был выпущен на свободу, он продолжал оставаться на подозрении у церковных властей. Тем более, что Маро не скрывал своего критического отношения к католической церкви. В ряде эпиграмм, посланий, баллад и рондо он открыто насмехался над глупыми прожорливыми монахами, над невежественными сорбоннистами, готовыми предать огню всех инакомыслящих, над укоренившимся лицемерием католического клира. Более того, Маро несомненно тяготел к протестантизму, стремившемуся "очистить" христианскую религию от вековой скверны. Несмотря на то что церковь запрещала перевод Священного писания на новые языки, он переложил на французский язык псалмы Давида. И хотя переложения Маро имели большой успех при дворе, где их распевали придворные кавалеры и дамы под аккомпанемент "лютни, виолы, спинета и флейты", Сорбонна внесла их в список запрещенных книг. Зато у гугенотов они стали наиболее популярными песнопениями. Когда в начале 1535 г. появился грозный королевский эдикт, направленный против "последователей лютеранской секты и их приспешников", вспомнили и о Клемане Маро. Во время домашнего обыска у него были найдены еретические книги. Решив, что "французский воздух для него вреден", Маро спешно покинул пределы Франции. В 1541 г. он сделал попытку обосноваться в Женеве, куда его приглашал сам Ж. Кальвин, однако не нашел общего языка с местными кальвинистами. Умер Маро в Италии, в глубокой нищете.

Трагически сложилась судьба друга Клемана Маро ученого-гуманиста Бонавентюра Деперье (ок. 1500-1544?), знатока древних языков, совместно с Пьером Оливетаном переведшего на французский язык Библию (изд. 1535). Не раз ему приходилось бороться с нуждой, напряженным трудом зарабатывать себе на хлеб. Однако его воодушевляли успехи французского Ренессанса. Он помогал гуманисту Этьену Доле составлять обширные "Комментарии к латинскому языку". Он поддерживал Клемана Маро, которого почтительно называл "отцом французских поэтов". Ценил он также гений Франсуа Рабле, с которым сблизился в 1535 г. по своем приезде в Лион. Годы пребывания в Лионе (1535-1538) можно считать наиболее благополучным периодом в жизни Деперье. Лион был в то время крупнейшим центром французской ренессансной культуры. Современники недаром называли его "очагом науки, свободной мысли и искусства". Маргарита Наваррская, покровительствующая гуманистам, приблизила к себе Деперье, сделав его своим секретарем. В это время и расцветает литературный талант Деперье. Он пишет множество придворных стихотворений, а также создает сборник новелл "Новые забавы и веселые разговоры", который увидел свет лишь после смерти автора, в 1558 г. Французские гуманисты охотно обращались к новеллистическому жанру, освещенному авторитетом итальянского Ренессанса. Новеллы писала сама Маргарита Наваррская. Еще в 1486 г. увидел свет первый сборник французских новелл "Сто новых новелл". И хотя новеллистка во Франции не расцвела столь пышно, как в Италии, все же такие книги, как "Новые забавы" Деперье или "Гептамерон" Маргариты Наваррской (также опубликованный посмертно в 1558 и затем в 1559 г.), бесспорно относятся к лучшим образцам европейской ренессансной культуры.

Подобно другим новеллистам эпохи Возрождения, Деперье черпал из различных источников. Чаще всего встречаются у него заимствования из "Ста новых новелл", "Декамерона" Боккаччо и "Фацетий" Поджо. Не пренебрегал он также анекдотами, которые рассказывались во дворце, в таверне или на ярмарке. Он вплетал в новеллы пословицы и слова народных французских песен, цитировал Клемана Маро и ссылался на роман Франсуа Рабле. С Рабле его сближало не только жизнерадостное вольномыслие, но и некоторые литературные приемы. Деперье любил, например, поболтать с читателем, озадачить его каким-нибудь неожиданным вопросом или обращением. Так, начав рассказ о неком почтенном господине, "крайне уродливом, нелепом и неряшливом", он прерывал его словами: "Милостивые государыни! На ком бы нам его женить? Не тронул ли он у кого-нибудь из вас сердечка своими достоинствами?" (Новелла 83). Другую новеллу Деперье закончил словами: "Вы смеетесь, значит, рассказ вам не понравился" (Новелла 87).

Деперье хочет, чтобы его читатели смеялись, чтобы в годы, омраченные невзгодами затянувшейся войны, его "шуточные рассказы" помогли людям "хоть ненадолго забыть о тяжелых временах". "А когда придет время, - добавляет писатель, - мы заставим вас и серьезно призадуматься". Стремление к простате и реалистической конкретности не мешало ученому автору, обращавшемуся прежде всего к гуманистически образованному кругу, вводить в новеллы латинские слова и фразы и остроумно "обыгрывать" их. Деперье считает также нужным указать на французский характер своих шуточных рассказов. По его словам, он не ходил за ними ни в Константинополь, ни во Флоренцию, ни в Венецию и ни в какие другие дальние места. "Неужели для того, чтобы вас позабавить, - замечает автор, - я не мог воспользоваться теми происшествиями, которые совершаются у нас за порогом, и должен был идти куда-то за тридевять земель?" (Новелла 1. В виде предисловия).

Но и в том случае, когда сюжет восходил к Поджо или Боккаччо, под пером Деперье он приобрел французский колорит. Нередко новеллы начинаются с точного обозначения места действия: "В приходе Сен-Жорж Ле-Манской епархии служил один священник..."; "Еще совсем недавно в городе Анжере отличился один пройдоха, по имени мастер Пьер Фефе...". Подчас в новеллах речь идет о людях, достаточно хорошо известных в стране, будь то королевский шут Трибуле (изображенный позже Виктором Гюго в драма "Король забавляется"), популярный комедиант и драматург начала XVI в. Жан дю Понтале или приближенный Франциска I гуманист Жак Колен, покровительствующий Клеману Маро и другим писателям.

В книге выступает множество людей разного звания и обличия. Здесь и находчивый муж, отучивший жену от блуда; и врач-шарлатан, преуспевавший с помощью сообразительного аптекаря; и педант-адвокат, говоривший со своей служанкой по-латыни; и невежественный судья, который "знал всю Библию наизусть, кроме ее начала, середины и конца", и т.п. С видимым удовольствием повествует автор о ловких проделках, любовных похождениях и находчивом острословии. Иногда веселые рассказы Деперье приобретают сатирический оттенок. Особенно часто достается от него попам и монахам. Он высмеивает их невежество, распутство, чревоугодие и пьянство, прикрываемые громкими словами о воздержании. И конечно, автора ничуть не удивляет, что обманутые мужья сурово мстят святым отцам за свой позор (Новелла 60). Он всецело на стороне умного и образованного аббата Сен-Амбруаза (в миру Жак Колен), бывшего не в ладах со своими монахами, "которые... заставляли его постоянно держать в памяти известную пословицу: "Бойся быка спереди, мула сзади, а монаха со всех сторон" (Новелла 47).

Выполняя волю Юпитера (Бог-отец), вестник богов Меркурий (Христос) отправляется на землю, чтобы отдать в переплет обветшавшую "Книгу судеб". Однако два ловких мошенника похищают эту священную книгу (диалог первый) и изрядно наживаются на ней. Они продают с нее копии астрологам и за определенную плату сулят людям, что внесут их имена в реестр бессмертия. Нетрудно догадаться, что Деперье осмеивает здесь как церковное учение о божественном промысле, так и церковную алчность, которая столь наглядно проявилась в торговле индульгенциями.

Не только католицизм дает Деперье повод к едкой насмешке. Во втором диалоге он не щадит и его религиозных противников. Ему представляется бессмысленной грызня представителей различных религиозных течений, претендующих на обладание истиной, поскольку такой объективно вообще не существует. Он рассказывает, что Меркурий однажды зло подшутил над людьми. Он уверил их в том, что у него есть чудодейственный философский камень, а когда сумасброды-философы (богословы) начали у него выпрашивать эту реликвию, он заявил, что готов им отдать драгоценный камень, но чтобы никого не обидеть, он раздробил его на мелкие части, из которых каждая обладает великой силой. С тех пор богословы с необычайным рвением роются в пыли и песке, разыскивая осколки небесного камня. При этом "одни говорят, что для успешных поисков нужно одеваться в красное и зеленое, другой уверяет, что для этого полезнее одеваться в голубое и желтое. Один думает, что нужно есть не более шести раз в день и только определенное блюдо, другой полагает, что для этого нужно воздерживаться связи с женщинами... Кричат, беснуются, бранятся и бог знает каких только не учиняют злодеяний!"

Деперье дает понять, что все эти схоластические мудрствования не имеют никакой цены. К тому же, как полагает один философ, Меркурий хочет, чтобы люди "любили друг друга, как братья", ибо, завещав им " поиски столь ценной и святой вещи", он хотел поселить между ними "не раздоры, а любовь". Но люди, ослепленные религиозным фанатизмом, делают все наоборот. Во имя призрачной истины они наполняют мир братоубийственной рознью. Небесный камень (если он вообще существует, а не является выдумкой Меркурия) остался на небесах. Поэтому тщетны все усилия богословов найти то, что, по словам самого Меркурия, "невозможно найти". Им не помогут в этом ни различные одеяния, ни посты, ни целибат (безбрачие), ни церковные обряды. И, конечно, у сторонников Лютера или Кальвина нет никаких преимуществ перед католиками.

Религиозного скепсиса Деперье, граничащего с атеизмом, было совершенно достаточно, чтобы вывести из равновесия клерикальные круги. Ведь Деперье брал под сомнение самые основы христианского вероучения, иронизируя над земной миссией Христа, посмеиваясь над божественным промыслом и многим иным. Но его сатира не ограничивалась этим. Она смело поражала религиозный фанатизм, который в то время зажигал костры инквизиции и грозил самому существованию гуманизма. А поскольку королевская власть уже шла рука об руку с церковной реакцией, сатира Деперье приобрела политический привкус. Не удивительно, что Франциск I в союзе с сорбоннистами потребовал осуждения книги и примерного наказания автора. И хотя Деперье удалось ускользнуть из цепких лап королевской юстиции, положение его вскоре стало поистине трагическим.

Конечно, кое-кому было известно, кто написал крамольную книгу. Тем более Деперье, видимо, не отличался особенной осторожностью и вскоре после осуждения книги осмелился ее вторично напечатать, на этот раз в Лионе. Его не тронули, вероятно, только потому, что он был приближенным Маргариты Наваррской. Но положение самой Маргариты, покровительствующей "еретикам", в годы католической реакции заметно пошатнулось. Ей самой приходилось искать защиты венценосного брата. При таком положении дел она сочла за лучшее отстранить Деперье от двора. Одинокий, преследуемый нуждой, видя, как все более наглеет реакция, Деперье мог ожидать для себя самого худшего. Его душевная депрессия росла, и в 1544 г. он погиб, бросившись на шпагу.

Так завершилась жизнь писателя-гуманиста, которого французский романтик Шарль Нодье назвал "наиболее наивным, наиболее оригинальным и наиболее острым из все талантов своей эпохи".

лекция 7: Жизнь и творчество франсуа рабле (2 часа).

1. Жизнь и личность Франсуа Рабле.
2. Особенности творчества и проявление в творчестве признаков эпохи.
3. История создания романа «Гаргантюа и Пантагрюэль».
4. Тематика и проблематика произведения.

Но, конечно, самым значительным и в то же время самым ярким писателем французского Возрождения, был Франсуа Рабле. Этот энциклопедически образованный гуманист, знаток античного мира, охотно демонстрировавший свою обширную классическую эрудицию, был множеством нитей связан с традициями французской демократической культуры. В его творчестве с наибольшей силой воплотился раскрепощенный творческий гений ренессансной Франции.

Родился Франсуа Рабле (1494-1553) в небольшом старинном городке Шиноне в провинции Турень. Он был младшим сыном состоятельного адвоката. Родители, видимо, решили сделать его клириком. Они отправили девятилетнего Франсуа в один из монастырей. Через некоторое время Франсуа стал послушником, а в 1520 г. постригся в монахи. За монастырской стеной протекли ученические годы молодого Рабле. Обрывки обветшавшей средневековой учености не могли, разумеется, удовлетворить любознательного юношу. Его уже коснулись новые веяния. Классическая древность привлекала его пристальное внимание. Он бегло пишет по-латыни и сочиняет греческие стихи. Прославленный эллинист Гильом Бюде откликается на его послания. Но то, что вызвало одобрения ученых-гуманистов, казалось монастырским властям предосудительным и опасным. Увлечение языческой стариной, по их мнению, попахивало ересью. Поэтому в кельях Рабле и его друга, такого же любознательного инока, был произведен тщательный обыск. В руки обскурантов попало много "крамольных" книг и рукописей, в том числе - произведение Эразма Роттердамского. Провинившихся подвергли суровому наказанию, лишив возможности читать и писать. В конце концов им удалось бежать из монастыря. К счастью у них нашлись влиятельные заступники. Получив от папы Климента VII разрешение перейти в другой монастырь, Рабле ничего не сделал для того, чтобы упрочить свою церковную карьеру. Зато с неослабевающей энергией продолжал он свои научные занятия и вскоре стал одним из самых образованных людей того времени. По справедливому замечанию Анатоля Франса, "его ученость питалась не только книгами, но и непосредственными наблюдениями; это была ученость не буквоеда, а мыслителя; за словами он видел предметы, видел живую жизнь".

В 1530 г. Рабле поступил в на медицинский факультет университета в Монпелье. Успешно окончив курс, он направился в Лион, являвшийся, как это уже отмечалось выше, одним из крупнейших центров тогдашней Франции, и там получил место врача в городской больнице. И в качестве медика Рабле не желал мириться с рутиной, стремился приобрести более совершенное "познание мира, именуемого микрокосмом, то есть человека". С этой целью он принялся анатомировать трупы, приводя в ужас схоластов и святош. В Лионе Рабле издал также ряд греческих и латинских текстов медицинского и юридического характера и среди них "Афоризмы" знаменитого древнегреческого врача Гиппократа с пространными комментариями. Его ученая слава росла. Парижский епископ Жан де Белле, человек образованный, готовый покровительствовать знатокам древних языков, к тому же давний знакомый Рабле, взял его к себе в лекари. В свите епископа, посланного в Италию с ответственным дипломатическим поручением, Рабле в 1534 и 1535 гг. посетил родину гуманизма. Он побывал во многих итальянских городах. Особенно большое впечатление произвел на него Рим с его античными памятниками. Впрочем, в Вечном городе Рабле мог также наблюдать обычаи и нравы церковной знати, о которых в свое время не слишком лестно отзывался Эразм Роттердамский. Находясь в Италии, Рабле выхлопотал у папы индульгенцию, которая не только отпускала ему такие прегрешения, как самовольный уход из монастыря, но и разрешала врачебную практику при условии, если она не будет противоречить церковным канонам. Для Рабле это имело определенное значение, поскольку во Франции все выше поднималась волна католической реакции. Примерным монахом Рабле так и не стал. Продолжая с успехом заниматься медициной (в 1537 г. он получил ученую степень доктора), проявляя одновременно интерес к ботанике, философии, юриспуденции, филологии и прочим наукам, он не смог обречь себя на монастырское затворничество. Его влекли новые места, интересные люди. Он встречался с К. Маро и Б. Деперье. Будучи близок ко двору Маргариты Наваррской, он навсегда сохранил глубокое уважение к покровительнице гуманистов. Одно время он, видимо, склонился на сторону протестантов, но в дальнейшем убедился, что в своем фанатизме они нисколько не уступают ненавистным ему сорбоннистам. Современники отмечали добросердечие Рабле, охотно помогавшего бедным и хворым. В последние годы он уже почти не исполнял своих церковных обязанностей. Умер он в Париже.

Как-то Рабле попала в руки напечатанная в Лионе в 1532 г. лубочная книга "Великие и неоценимые хроники о великом и огромном Гаргантюа", в основе которой лежала старинная французская народная сказка о великане Гаргантюа, хорошо известная еще в начале XV столетия. По словам А.Н. Веселовского, это "одна из тех народных книжек, какие начинают являться на переходе от Средних веков к новому времени и, предваряя художественный протест Сервантеса, рисуют нам в карикатурном виде отживший мир рыцарских подвигов, романтических гигантов и волшебников".

Королю Артуру, рассказывалось в книге, угрожают сказочные гоги и магоги. Желая ему помочь, могущественный волшебник Мерлин создает великана Грангузье и великаншу, его супругу. У них рождается сын Гаргантюа, который наносит поражение врагам короля. Изобилует лубочная хроника гротескными ситуациями и забавно буффонно-сказочными подробностями. Так, из слез плачущих великанов возникает горячий источник, в котором можно варить яйца. Гигантская кобыла Гаргантюа, защищаясь от мух, сметает хвостом целые леса. Пастух, приняв открытый рот спящего Гаргантюа за глубокую пещеру, прячется от волков между зубами великана. В Париже великан снимает городские колокола и прячет в карман и т.п. Описывая грандиозные пиры и празднества, автор не забывает упомянуть, сколько всего было съедено и выпито, сколько холста, сукна и атласа пошло на одежду Гаргантюа и т.д.

Эта забавная книга навела Рабле на мысль написать роман, в котором бы популярные персонажи народной сказки обрели новую жизнь. Так и возник роман в пяти книгах "Гаргантюа и Пантагрюэль", одно из самых замечательных созданий ренессансного гения. Четыре книги романа увидели свет в 1532-1552 гг. Заключительная пятая книга появилась уже после смерти автора в 1564 г. Возможно, что ее написал не сам Рабле, но кто-то из его единомышленников, располагавший набросками и наметками, оставленными великим гуманистом.

Рабле заимствовал из народной книги имена героев и ряд эпизодов. Ей он обязан отдельными приемами, например гротескным перечнем всевозможных предметов. Однако, используя буффонно-сказочную схему "хроники", Рабле наполняет ее глубоким философским содержанием. Усиливает он и сатирические тенденции лубочной книги. Его роман поднимает народный лубок на высоту большой гуманистической литературы. Такой яркостью образов, такого идейного богатства, такого полифонического стиля не знала литература до Рабле. Это огромное изогнутое зеркало, в котором причудливо отразилось буйное жизнелюбие "старой веселой Франции", пробужденный к новой жизни в эпоху Возрождения. Веселые галльские шутки, шумное карнавальное озорство придают роману характерный "раблезианский" колорит. Автор то и дело стремится скрыть свое глубокомыслие под маской веселой буффонады. Это обстоятельство вводило в заблуждение многих близоруких критиков, видевших в романе всего лишь хаотическое нагромождение площадных анекдотов и острот. Сам Рабле в предисловии к первой книге "Гаргантюа и Пантагрюэль" сравнивает свое творение с ларцом, на котором сверху нарисованы "смешные и забавные фигурки", а внутри хранятся редкостные снадобья. Приносящие человеку немалую пользу. "Положим даже, - продолжает автор, - вы найдете там вещи довольно забавные, если понимать их буквально и все же не заслушивайтесь вы пения сирен, а лучше истолкуйте в более высоком смысле все то, что, как вам могло случайно показаться, автор сказал спроста".

И вот мы открываем этот удивительный роман, от которого, по признанию самого автора, скорее попахивает вином, чем церковным елеем, и сразу же на нас обрушивается шумный поток самых причудливых, самых диковинных событий. Рабле не стесняется нагромождать их одно на другое, пересыпать их шутовскими сентенциями веселыми прибаутками. Этот поток бурлит, вздымается, пенится, клокочет, сверкает, переливается множеством красок. Подчас читателю кажется, что перед ним разбушевавшаяся стихия. Но если внимательно и без всякой предвзятости присмотреться к роману, то за его странными, почти хаотическими очертаниями мы без труда увидим очень умного и несомненно искусного автора.

Открывается первая книга (1534) описанием гигантского пира, устроенного королем Утопии великаном Грангузье для своих подданных. Был Грангузье (что означает "Большая глотка") большим шутником, любившим выпить до дна и закусить солененьким. Гостям подали требухи от 367014 жирных волов, и была она такая вкусная, что каждый облизывал пальчики.

Так, уже сразу попадаем мы в характерную атмосферу романа, наполненную ликованием раскрепощенной плоти, веселым шумом и гамом, звоном кувшинов и стаканов.

Принимала в этом увеселении участие и жена Грангузье, великанша Гаргамелла. Ей предстояло скоро родить, и поэтому добряк Грангузье советовал ей не слишком налегать на потроха. Но Гаргамелла, невзирая на предостережения, съела этих самых потрохов 16 бочек, 2 бочонка и 6 горшков, после чего она родила сына, который появился на свет через левое ухо и зычным голосом заорал: "Лакать! Лакать!" "Ну и здоровенная же у тебя (глотка)! "("Ке гран тю а"), воскликнул прибежавший на крик младенца отец. Отсюда и пошло имя новорожденного: Гаргантюа. А жажда у младенца была поистине необыкновенная: на него шло молоко от 17913 коров. Ему еще не исполнилось и двух лет, как он уже обладал восемнадцатью подбородками и испытывал особое пристрастие к возлияниям.

Но вот настало время учить подрастающего Гаргантюа. Первым его наставником был "великий богослов" магистр Тубал Олоферн, в лице которого Рабле осмеивает схоластические методы средневекового обучения. Почтенный магистр так хорошо сумел преподать молодому великану азбуку, что тот "выучил ее наизусть в обратном порядке, для чего потребовалось 5 лет и 3 месяца". Затем Гаргантюа проштудировал под руководством Олоферна ряд средневековых учебников с пространными комментариями Пустомелиуса Оболтуса, Грошемуцена и других столпов схоластической учености, "для чего потребовалось 18 лет и 11 с лишним месяцев". "И все это Гаргантюа так хорошо усвоил, что на экзамене сумел все ответить наизусть в обратном порядке". 16 лет и 2 месяца читали они "Календарь", а когда великий богослов умер, место его занял магистр Жобелен Бриде (дурачина, простофиля).

Тем временем Гаргантюа рос и тучнел. Наставники не приучили его к опрятности, к умеренности в еде и питье."Он ел сколько влезет и прекращал еду не прежде, чем у него начинало пучить живот". Уйма времени уходила на игры в карты, карты и кости и т.п., а также на посещение бесконечных церковных служб. Не удивительно, что с годами Гаргантюа все более глупел, тупел, становился рассеяннее и бестолковее.

Схоластическому обучению, которое "убивало много времени и забивало голову, не обременяя ее мыслями", Рабле противопоставляет свой педагогический метод. Средневековое воспитание основывалось на мертвых текстах, не стремилось прокладывать путей к познанию окружающего мира, пренебрегало физическим развитием человека. Рабле хочет, чтобы из сферы безжизненных абстракций человек спустился на землю и обрел наконец самого себя в гармоническом развитии всех своих духовных и физических сил. С этой целью Рабле делает новым наставником Гаргантюа мудрого гуманиста Понократа, которому удается превратить Гаргантюа из неотесанного прожорливого олуха в умного, образованного и энергичного человека.

Молодой великан уже не тратит попусту время. Вместо того чтобы забивать голову всяким схоластическим хламом, он читает произведения итальянских гуманистов и, разумеется, творения античных ученых и поэтов, в том числе Плиния, Галена, Теофраста, Аристотеля, Гелиодора, Гесида и Вергилия. В этих книгах Гаргантюа находил много интересного и полезного. Они учили его мыслить, а также знакомили с реальным миром. Но не только из книг черпал Гаргантюа свои познания о природе и мире. Понократ позаботился о том, чтобы его ученик внимательно присмотрелся ко всему, что его непосредственно окружало, будь то растения и деревья или звездное небо. Игральные карты служили ему для всякого рода остроумных забав, основанных на арифметике. И Гаргантюа пристрастился к математическим наукам. Большого успеха достиг он в геометрии, астрономии и музыке.

Дата добавления: 2014-01-03