Своеобразное

Типологическое единство и своеобразие культур

Общее	Запад	Россия	Восток
Тип отношений	субъект-объектные отношения	субъект-объект-субъектные отношения	субъект-субъектные отношения
Основная ценность	свобода	единство свобода (соборность)	единство
Тип познания	рационализм (наука)	иррационализм   рационализм (религиозная философия, наука)	иррационализм (религия, философия, мистика)
Тип личности	индивидуализм	коллективизм   индивидуализм (община, артель, собрание, каре)	коллективизм (корпоративизм)
Идеал личности	герой, титан	подвижник, святой   герой	подвижник, святой
Характер деятельности	активизм	активизм   созерцание	созерцание, недеяние

Центральным символом каждого типа культуры является ее сакральный (храмовый) символ: преодолевающий земное тяготение, рвущийся в небеса шпиль готического собора; повторяющая рельеф земной поверхности, стелящаяся по ней крыша буддийского храма и повторяющая шарообразность земли, в то же время устремленная вверх луковка православного храма.

В разные исторические периоды в русском культурном синтезе своеобразно переплетались типологические черты западной и восточной культур. В дореволюционный период в большей мере доминировали черты Востока, в советский и постсоветский – Запада. Так, в традиционном крестьянском отношении к природе, земле-матери, кормилице явно прослеживалась восточная субъект-субъективная парадигма; в советский – западные субъект-объектные отношения покорения, овладения природой.

В русском соборном хоре личность все же не теряется, ее голос слышен; в то время как у самых европеизированных азиатов-японцев общинное сознание подавляет личность и действует по принципу «забивания гвоздей»: «По возвысившейся над группой индивидуальности могут ударить, как бьют по шляпке гвоздя, вылезшего из доски. Удары тем сильнее и, следовательно, больнее, чем больше шляпка и заметнее гвоздь….Если же голова индивидуальности оказывается прочнее шляпки гвоздя и упрямо лезет наружу, группа впадает в растерянность, ей неуютно рядом с индивидуальностью, она старается отделиться от нее, порвать с ней. Выдающийся японский дирижер Сэйдзи Одзава, кого приравнивают к Евгению Мравинскому и Герберту Караяну, не смог играть с японскими симфоническими оркестрами, несмотря на их высокий исполнительский уровень. Одзава вынужден был выехать за границу и теперь приезжает в Японию только на гастроли» (Цветов В. Пятнадцатый камень сада Рёандзи. – М., 1986. – С.58).

Но именно общинное сознание японцев с его стержневым принципом «Я как все», с системой пожизненного найма, с партнерскими отношениями между руководителями и работниками (глава фирмы «Тайё когё» Ретаро Номура делал рабочим массаж – бесплатно, разумеется. – Когда я замечаю, что рабочий плохо выглядит, у него подавленное настроение, он хмур, – рассказал Номура – я приглашаю рабочего к себе в кабинет, осматриваю его, определяю, не болен ли, в юности я учился на врача, и заодно делаю массаж), с правилом «гири» (долг признательности), которого вполне достаточно для справедливого разрешения любого гражданского конфликта, как ни странно, вполне наложилось на передовые, отлаженные западные технологии и явилось основным компонентом, так называемого, «японского чуда», превратившего разрушенную во Второй мировой войне Японию в одну из самых мощных стран (Там же. – С. 162).

Японец стремится встроить себя в поточную линию из таких же, как он, ничем не выделяющихся людей, чтобы обрести возможность действовать согласно требованиям группы, общины. Многовековое заколачивание гвоздей получило завершение.

На противоречивость общинного сознания японцев двести лет назад обратил внимание русский мореплаватель Василий Головнин. «Правда, у нас, в Европе, более наук и художеств, у нас есть люди, которые с неба звезды хватают, а у японцев нет! – написал Головнин. – Но затем на одного такого звездочета мы имеем тысячу, которые, так сказать, трех перечесть не умеют… Если вообще взять народ, то японцы имеют лучшее понятие о вещах, нежели нижний класс в Европе». Наблюдение русского морехода не устарело и по сей день. Американский бизнесмен, долго изучавший положение в японской науке и промышленности, хорошо сказал: каждый из десяти американцев на голову выше каждого из десяти японцев, но десять японцев всегда на голову выше десяти американцев (Там же – С. 62).

Важным слагаемым «японского чуда» было и прямое участие государства в развитии экономики. Японская государственная машина, запланировав масштабный рывок вперед, создала систему максимального благоприятствования отечественному производителю. Сюда входили дотации на научно-исследовательские работы, сертификация отдельных концернов, позволяющая им на кредитные средства приобретать валюту по заниженному курсу для покупки технологий за рубежом, гигантские таможенные барьеры на пути иностранных товаров, демпинг, льготные кредиты.

На этапе ОСВОЕНИЯ и ПРИМЕНЕНИЯ западных технологий общинное сознание с ними вполне коррелировало. Но в начале 90-х годов, когда следовало перейти к творческому этапу, конформизм общинного сознания стал тормозить развитие японского общества.

Принятая Японией модель «догоняющего развития», явно вторичный характер экономического прогресса (собственные технологии фактически не производились) привели страну во второй половине 90-х годов к кризису (Иноземцев В.Л. Расколотая цивилизация. – М., 1999. – С. 321).

Сейчас страна переживает болезненное ощущение утраты собственного величия и своей исторической роли в Азии. По-прежнему не подвергаются сомнению ценности общинного сознания. Однако современный этап общественного и хозяйственного развития в большей мере базируется на способности личности к самореализации и на развитии наукоемких отраслей производства, в которых реализуется национальный потенциал.

Современный период тотальной вестернизации российского общества, характеризующийся атомизацией человеческих отношений, распадом коллективистских форм жизни, явно противоречит тысячелетней российской традиции.

Столпом духовности русского человека была православная вера, через институты культуры весь образ жизни воцерковлялся. От рождения до смерти все значимые события человеческой жизни окормлялись церковью и получали сакральный смысл. Воцерковление начиналось с крещения младенца и продолжалось до последнего дыхания. Заболевал ребенок – обращались к Пресвятой богородице Тихвинской; приступал к обучению грамоте – молились Козьме и Демьяну; опасались пожара в жаркую и засушливую пору – служили молебен перед образом Богородицы, называемым Неопалимая Купина; заканчивали строительство избы – приглашали батюшку освятить ее; случалась большая удача – заказывали благодарственный молебен; настигало горе – утешение находили в глубоком смысле панихиды и в раздаче милостыни ради спасения души усопшего.

В праздники вставали в 5 утра и шли в церковь. Не было случая, чтобы кто-то пришел в церковь нетрезвым, писали из деревни Рыбаково Смоленской губернии (Громыко М.М. Традиционный нравственный идеал и вера//Русские. – М., 1999. – С. 654). Во время проповеди все ближе подвигались к аналою: затем проповедь обсуждали. Все знали сроки постов и соблюдали их; спрашивали разрешения у священника на нарушение поста, например, в случае беременности. Священник всегда разрешал. Крестьянские общины строили даже монастыри. Система обучения грамоте основывалась на духовной литературе, прежде всего Псалтыри. Даже неграмотная бабушка знала славянскую Псалтырь, в которой вся поэтика русской литературы. Не всякий грамотей сегодня поймет настольную книгу неграмотной русской бабуси.

Воцерковление означало активное начало в поведении самих крестьян, когда вера неразрывно сливалась с нравственными представлениями. Цельность народной нравственности, целостность культуры обеспечивалась интегрирующей ролью православной религии. И когда из-под здания русской культуры был вырван краеугольный камень – православие, деформировалось все строение.

Именно православие определяло целостность народного мировоззрения и мироощущения. В основе крестьянского взгляда на землю, домашних животных, весь растительный и животный мир лежало представление, что все это – создание Божие и, прежде всего, поэтому исключается разнузданное отношение к природе, грубое вторжение в ее жизнь. Человек не считал себя «царем природы», призванным переделывать ее на каких-то им самим придуманных основаниях. Подобная гордыня осуждалась всем христианским мировоззрением (Громыко М.М., Буганов А.В. О воззрениях русского народа. – М., 2000. – С. 316-317). Народная экология не только была результатом внимательного отношения к естественной среде людей, вся жизнь которых была очень тесно и непосредственно связана с природой; она имела глубокие религиозно-нравственные основания. И если народное природопользование строилось на разумной основе внимательного и бережного отношения к природной среде задолго до постановки современной наукой тревожных и трагических проблем экологии, то почему же значительная часть современного населения остается глуха к призывам экологов? Риторичность вопроса понятна.

Роль православия в русской культуре вряд ли можно переоценить. Опуская целый ряд аспектов данной проблемы, осмелимся подвести итог словами начальника штаба Скобелева в русско-турецкой войне 1877-1878 гг., с 1898 г. военного министра: «Кто видел обнаженные головы тысяч людей перед движением на штурм, видел серьезные лица, губы, шепчущие молитвы, видел затем то спокойствие, которое овладевало массою после молитвы, отдавшей их на волю Божию, тот никогда не забудет этого зрелища и поймет, какую страшную силу имели мы в религиозности наших войск (Там же. – С. 526).

Типологизировать РУССКУЮ культуру необычайно сложно, так как, по мнению Гоголя Н.В., она «…еще расплавленный металл, не отлившийся в свою национальную форму, поскольку русские еще не стали народом, получившим форму и закалившимся в ней»/Выбранные места из переписки с друзьями/. Справедливость этого замечания во многом сохраняется и до сих пор. Русская культура отличается уникальным УНИВЕРСАЛИЗМОМ, наибольшей способностью к культурному синтезу, вместе с тем это самая противоречивая, во многих отношениях не реализовавшая себя культура. И все же это культура, духовно-нравственное наполнение которой способно спасти мир.

Дата добавления: 2014-01-04