Описания через восприятия персонажа

Говорящие детали

Конечно, такой сверхсжатый стиль — не единственно возможный в хорошем фикшне. Но этот пример напоминает нам, что автор не может описать все; он должен выбирать говорящие детали для своих описаний. Мастером таких неожиданных и красноречивых деталей был Гоголь — я могу здесь целыми страницами цитировать «Мертвые души» с их поэтическими описаниями. Но вот пример совсем другого рода, из «Пены дней» джазмена и наркомана Бориса Виана:

К восемнадцати годам Исиде удалось обзавестись каштановыми волосами, белым свитером, желтой юбкой, ядовито-зеленой косынкой, желто-белыми ботинками и темными очками. Она была прелестна, но Колен хорошо знал ее родителей[7].

Автор заявляет, что «она была прелестна», но в подтверждение предъявляет нам фактически только предметы ее туалета. Причем использует такой странной оборот («удалось обзавестись к восемнадцати годам»), словно это ее выдающиеся достижения. Видимо, для юной парижской буржуазки 1947-го года так оно и было. И Виан, таким образом, предвосхитил идею Оксаны Робски и ее последовательниц о том, что человек полностью описывается через то, какими вещами он пользуется.

Но Виан — не Оксана Робски; он оставляет открытым вопрос, действительно ли в Исиде не было ничего привлекательного, кроме желтой юбки, или это юному снобу Колену — главному герою книги — так кажется.

Вообще персонифицированные описания окружающей действительности, «привязанные» к восприятию персонажа, с которым связана позиция рассказчика, встречаются довольно часто. И они очень помогают сразу обозначить внутренний мир героя, взглянуть на окружающий мир его глазами.

Так, начало повести Виктора Астафьева «Печальный детектив» сразу же задает тональность повествования:

Он шел по родному городу, из-под козырька мокрой кепки, как приучила служба, привычно отмечал, что делалось вокруг, что стояло, шло, ехало. Гололедица притормозила не только движение, но и самое жизнь. Люди сидели по домам, работать предпочитали под крышей, сверху лило, хлюпало всюду, текло, вода бежала не ручьями, не речками, как-то бесцветно, сплошно, плоско, неорганизованно: лежала, кружилась, переливалась из лужи в лужу, из щели в щель. Всюду обнаружился прикрытый было мусор: бумага, окурки, раскисшие коробки, трепыхающийся на ветру целлофан. На черных липах, на серых тополях лепились вороны и галки, их шевелило, иную птицу роняло ветром, и она тут же слепо и тяжело цеплялась за ветку, сонно, со старческим ворчаньем мостилась на нее и, словно подавившись косточкой, клекнув, смолкала.

Картина, как видим, крайне удручающая. А вот нечто прямо противоположное. Герой «Серебряного голубя», университетский филолог Дарьяльский, приехав в деревню, под влиянием вспыхнувшей страстной любви к деревенской бабе Матрене, примыкает к религиозной секте и поступает в работники к главе этой секты — столяру Митрию. И описание его трудовых будней все проникнуто этим мистически-эротическим духом:

Благодатная у столяра потекла для Дарьяльского жизнь, чуть-чуть страшная; светлый в груди его затеплился свет; как огней поток, из груди его вырывалась любовь к Матрене; как огней поток, рвался ему навстречу Матрены взгляд; как потоки огней на них изливал столяр; и обоих их, светом светлых, ясностью оясненных, охраняла столяра пламенная молитва; будто добела раскаленная печь, на них разъяв свою пасть, палила невыносимо, — приподымала, несла — а куда молитва несла? Но в потоке дней видны были берега трудовой жизни, по утрам встречались все трое, друг на друга не глядя, не упоминая о их пепелящем пламени; подавали друг другу руки с угрюмыми лицами, плавимыми лишь молитвой ночной или молниями ночных ласк; встречались они за работой, ночи отгоревшие: столярничали себе в плавном пламени полдня; будто бы даже меж них троих, немых, произошел уговор; и будто бы даже столяр Петра к Матрене Семеновне любовь благословлял; и будто бы в том благословеньи пламень любовный переплавлялся в пламень Духа.

Этот пассаж восхищает не только парадоксальным переплетением мистики и эротики, но и тем, как виртуозно и в то же время свободно, естественно, он написан. Это полная противоположность стилю «Пиковой дамы» — но у каждого писателя своя задача и свой язык. Выше я говорил о необходимости избегать нелепиц. Теперь же, в заключение, я хочу напомнить о том, что не следует под этим предлогом корежить свой стиль. Но об этом мы поговорим ближе к концу курса.

Итак: наличие описаний — это первый из отличительных признаков фикшна. И поэтому механизм воздействия их на читателя в каждом конкретном случае с трудом поддается рассудочному объяснению. Что, впрочем, не помешало нам разобрать простейшие основные ингредиенты, из которых варится эта «живая вода» литературы.

[1] «О русской прозе»

[2] Из статьи «Искусство как прием».

[3] См. его трактат «Об искусстве».

[4] Перевод Риты Райт-Ковалевой

[5] Глава 11. Я знакомлюсь с театром.

[6] В книге Умберто Эко «Vertgo. Круговорот образов, понятий, предметов» (русское издание — М, «Слово», 2009) приводятся еще более впечатляющие и разнообразные примеры бесконечных списков в лучших образцах мировой литературы. Не беря на себя смелость предложить купить эту очень дорогую и ученую книгу, я все-таки советую при возможности полистать ее в книжном магазине. См. также мою рецензию:http://www.chaskor.ru/article/golovokruzhenie_-_put_k_uspehu_12319

[7] Перевод Л. Лунгиной

Дата добавления: 2014-01-04