Мышление и реч> лекция 40

чему. Шепот исчезает, все остальные компоненты остаются. Она тоже имеет свои эфферентные концы. Это тоже строится по типу реакции, но реакции явно невиди­мой. И тогда мы имеем дело с внутренней речью. Значит, с этой точки зрения, и с обобщениями ничего, собственно, не происходит. Они включаются теперь, приобре­тая внутреннюю форму, они сохраняются в этой внутренней форме и образуют со­держания, которые движутся и развертываются в мышлении. Мышление становится внутренним процессом. Эти обобщения становятся теперь внутренними образами, но особого порядка, не предметными. Словом, происходит то, что называется интерио-ризацией. Термин «интериоризация» применялся и Пиаже, и Выготским, правда, первоначально мы говорили о «вращивании», употребляли образное выражение. Про­сто избегали иностранного слова.

Итак, процесс становился внутренним и внутренними становились — без внешнего своего выражения — и сами понятия. Существо дела, однако, сохранялось, потому что, несмотря на все изменения, ничего иного, кроме этого движения по­нятий, мы не можем там открыть. А существенные изменения тоже описывали очень хорошо. В отличие от наивных схем бихевиористов (я имею в виду схемы Уотсона, в частности) появлялись гораздо более развернутые представления, например, под­черкивалось, что речевой процесс, само это движение значений приобретает крайне сокращенный вид. Мысль шла дальше — не только сокращенный, но и автоматизи­рованный, то есть окончательно, простите меня за это слово, задолбленный, стерео-типизированый, стереотипно идущий, значит, жесткий или, во всяком случае дос­таточно жесткий. И, наконец, сокращению подвергалась и внешняя сторона. Для того чтобы быть носителем понятия, слово может не сохраняться в своем языковом виде. Оно сокращается даже с точки зрения внешнего, фазического облика. Эти сокраще­ния напоминают сокращения в стенографии. Сжатый значок, какое-то очень сжатое представление, к тому же не звучащее во внутреннем слухе.

И, наконец, грамматика меняется. Она тоже существенно сокращается. Она начинает сокращаться по типу возвращения, если можно так выразиться, грамма­тики к симпраксической речи, то есть речи, непосредственно включенной в прак­тическое действие, где не нужно, например, обозначать логический субъект, а мож­но ограничиться предикатом. Выготский любил говорить, что если вы подъезжаете к вокзалу и слышите уже сигнал отправившегося поезда, то вам достаточно сказать своему спутнику, вместе с которым вы опаздываете на этот поезд: «Ушел», то есть вы опоздали. С этой идеей о предикативности внутренней речи и, следовательно, об ограниченности в этом отношении развертывания самого понятия, мысли, пробо­вали полемизировать до необычайности неудачно. Я припоминаю одну статью, где говорилось, что внутренняя речь — как мысль, как же она может быть предикатив­ной? Она субъектна. Почему сказуемое? Это подлежащее. Смотрите, какая подмена происходит в критике.

Герой Толстого наутро просыпается с одной мыслью, с одним словом «Катю­ша». Но ведь это же не субъект. «Катюша» есть предикат, потому что это ответ на воп­рос: «Что случилось?» — по той формуле, которую приводит Выготский в своих ра­ботах. Раздается звук падающего тела, падающей вещи, а ваш собеседник гово­рит: «Часы», потому что возникает симпраксический вопрос, что упало, что надела­ло шум — часы или какой-либо другой предмет. По грамматической форме это под­лежащее, но логически это сказуемое. Это то, что высказывается о чем-то, а не то, о чем идет высказывание, не указание на то, о чем идет речь. Словом, был открыт про­цесс трансформации, сокращение фонетическое, сокращение грамматическое.

Дата добавления: 2013-12-13