Вторые похороны

Июнь 1944 года. Советские войска прорвали немецкую оборону и могучей лавиной двинулись на Минск, охватывая одновременно железными клещами Витебск. В первый же день наступления они освободили мою родную Ивановку и продвинулись дальше в сторону Сенно. Ивановку освободили без боя. Немцы не дождались прихода сюда советских войск, снялись — и пустились убегать. Старики и старухи, дети и женщины с хлебом-солью встречали своих освободителей, радовались окончанию неволи. Железной поступью наши войска неумолимо продвигались вперед. Уже освободили Сенно, Бешенковичи, Лепель и другие районные центры. Ивановка осталась в глубоком тылу.

Только в стороне Витебска все еще не смолкала канонада. Фашисты, зажатые в окружении, упорно сопротивлялись. Но жители Ивановки не обращали внимания на эту канонаду, ликовали. Они взялись за работу, вытаскивали из хранилищ свои пожитки, приступали к восстановлению колхоза и его разрушенного и разграбленного хозяйства.

В этот день я приехал из Ханской в Майкоп по делам. Выхожу на привокзальную площадь. Около столба, на котором укреплен громкоговоритель, собрался народ. Все ждали передачи сводки Совинформбюро. Я влился в толпу и тоже стал ожидать. Левитан громовым голосом сообщил о прорыве нашими войсками немецкой обороны с севера и юга Витебска и Орши, об успешном продвижении на запад. Затем стал перечислять населенные пункты, освобожденные от немецкой оккупации.

Стою, вслушиваюсь, ловлю каждое слово. Замосточье, Скрыдлево, Рямшино... О, какие знакомые и родные места! Ивановку не назвал, но в том, что она уже освобождена, у меня не оставалось никаких сомнений. Она скрывается в лесу между Скрыдлевом и Рямшином. Перед глазами поплыли разноцветные круги. Радость охватила меня.

Я, ничего не соображая, не видя и не чувствуя, качался вместе с ликующей толпой, как на морских волнах. Невольно из глубины души вырвалось громкое «ура!», заглушившее слова Левитана. Все обернулись ко мне. Что-то спрашивали, говорили. Я что-то отвечал. Меня подхватили на руки и начали качать. Как перышко перелетал я с рук на руки этой ликующей толпы, бурно выражавшей свою радость.

Освободившись от поздравляющих и обнимающих меня жителей Майкопа, помчался на почту, написал и отправил письмо родителям в далекую Белоруссию. После этого каждый день писал и каждый день ждал от них ответа. Но его не было...

А в районе Витебска события развивались таким образом. На третий день после освобождения нашей местности от оккупантов на бедную Ивановку снова свалилась страшная беда. Часть немецких войск, окруженных в Витебске, прорвалась и ринулась на запад, в сторону Сенно. Немцы, оставив всю свою технику, лавиной шли через леса и болота.

В послеобеденное время через Ивановку ехал на лошадях небольшой обоз наших войск. Солдаты и жители увидели — из лесу высыпали гитлеровцы и, как саранча, двинулись на деревню. До двадцати советских воинов залегли и открыли огонь. К ним присоединились подростки и старики, взявшие в руки оружие. Но силы были слишком неравные. Немцы смяли наспех устроенную оборону, стерли с лица земли Ивановку. Убивали всех, кто попадал на глаза. Не щадили женщин, стариков и даже грудных детей.

Третий раз за войну Ивановка была сожжена дотла. Остались от всей деревни два домика. Мать с сестрой Надей и двумя братишками Гришей и Васей спрятались во ржи, в земляночке, выкопанной на всякий случай. Отец не успел добежать до ржи вовремя и, чтобы не выдать место укрытия семьи, заскочил в погреб. Фашист подбежал, из автомата дал очередь в темную яму погреба, но пули пощадили старика, врезались в стену намного выше головы отца. Фашист поджег соломенную крышу погреба. Задыхаясь в дыму, отец сидел, прижавшись к стене. Но стали рушиться перекрытия. Дальше сидеть нельзя, да и терять было уже нечего. Мой отец сквозь огонь выскочил на поверхность, только здорого обжег себе лицо и руки.

Налетели наши самолеты, прочесали леса и болота, перебили фашистскую нечисть. Оставшиеся в живых гитлеровцы сдались в плен.

Свободно вздохнула Ивановка. Похоронили погибших, прибрали раненых и снова взялись за хозяйство. Вырастали землянки, на полях собирали первый после боев урожай. Приятно запахло на покосах сено, хотя скота в деревне почти не было. Единственное, что досталось от войны в наследство односельчанам,— это две раненые кобылы. Но жизнь остается жизнью. Живой человек думает про живое. Убирали хлеба, готовили семена, пахали землю на себе и на этих двух кобыленках.

Начали возвращаться домой партизаны. Вернулся в наше село и Мирон Толкачев. Собралась вся деревня, обступили Мирона. Каждый спешил узнать, не видел и не знает ли что о сыне, отце, брате. Подошел и мой отец.

— Что сказать-то тебе, Леон Дмитриевич? — начал Мирон.— Николая-то может и дождешься. А уж Петра-то не жди. Я его сам собственными руками похоронил. Убит в бою с немцами. Завернул его в свою плащ- палатку, закрыл глаза и закопал на горке под березкой недалеко от озера Палик. Храбрый малый был и погиб геройски.

Не знаю, для чего он это сказал. После ухода из Ивановки его я ни разу не видел. Я воевал в бригаде «Алексея», а он был в бригаде П. И. Кириллова. Брат мой, Николай, был вместе с Мироном в партизанах. В одном из боев его тяжело ранило, и перед самым соединением с советскими войсками он попал в плен. Николая вывезли в Германию. Освободили наши войска. Затем служил в Советской Армии. Мне же с Мироном не приходилось встречаться.

В общем, он наговорил обо мне столько, привел такие подробности моей гибели, что земляки поверили. Собралась вся деревня, принесли кое-какую закуску, расселись на траве и еще раз помянули мою душу. Мирон сидел в центре компании, как человек, не пожалевший своей плащ-палатки и похоронивший своего односельчанина по-человечески. Он рассказывал всякие небылицы о моей смерти, хотя ничего не знал и не мог знать обо мне.

На этот раз, на вторых «похоронах», меньше плакали, а больше радовались. Плакать было нечего. Ведь меня уже раньше похоронили, и к этой мысли все привыкли. А радость была обоснованной. Раньше меня хоронили как расстрелянного партизанами, а сейчас — как защитника Родины. Если раньше родители стыдились моей смерти, то теперь они гордились мной и с достоинством смело говорили, что я погиб, защищая Родину.

Утрата близкого человека очень тяжела, но еще тяжелее позор измены Родине.

Так вот, меня еще раз похоронили, погоревали и начали снова понемножку забывать. Нельзя же все время думать о мертвых.

Дата добавления: 2013-12-13