Иррациональный корень. R-13. Треугольник

Это - как давно, в школьные годы, когда со мной случился √-1. Так ясно, вырезанно, помню: светлый шарозал, сотни мальчишеских круглых голов - и Пляпа, наш математик. Мы прозвали его Пляпой: он был уже изрядно подержанный, разболтанный, и когда дежурный вставлял в него сзади штепсель, то из громкоговорителя всегда сначала: «Пля – пля – пля - тшшш., а потом уже урок. Однажды Пляпа рассказал об иррациональных числах - и, помню, я плакал, бил кулаками об стол и вопил:

«Не хочу √-1 Выньте из меня √-1. Этот иррациональный корень врос в меня, как что-то Чужое, ино­родное, страшное, он пожирал меня - его нельзя было осмыслить, обезвредить, потому что он был вне ratio.

И вот теперь снова Д. я пересмотрел свои за­писи - и мне ясно: я хитрил сам с собой, я лгал себе - только чтобы не увидеть Д. ЭТО все пустя­ки - что болен и прочее: я мог пойти туда; неделю назад - я знаю, пошел бы, не задумываясь. Почему же теперь... Почему?

Вот и сегодня. Ровно в 16.10 - я стоял перед сверкающей стеклянной стеной. Надо мной - золотое, солнечное, чистое сияние букв на вывеске Бюро. В глубине сквозь стекла длинная очередь голубоватых юниф. Как лампады в древней церкви теплятся лица: они пришли, чтобы совершить под­виг, они пришли, чтобы предать на алтарь Единого Государства своих любимых, друзей - себя. А я - я рвался к ним, с ними. И не могу: ноги глубоко впаяны в стеклянные плиты - я стоял, смотрел ту­по, не в силах двинуться с места...

- Эй, математик, замечтался!

Я вздрогнул. На меня - черные, лакированные смехом глаза, толстые, негрские губы. Поэт R-13, старый приятель - и с ним розовая О.

Я обернулся сердито (думаю, если бы они не по­мешали, я бы, в конце концов, с мясом вырвал из себя Д, я бы вошел в Бюро).

- Не замечтался, а уж если угодно - залюбо­вался, - довольно резко сказал я.

- Ну да, ну да! Вам бы, милейший, не математиком быть, а поэтом, поэтом, да! Ей-ей, переходите к нам - в Поэты, а? Ну, хотите - мигом устрою, а?

R-13 говорит захлебываясь, слова из него так и хлещут, из толстых губ - брызги; каждое «П» ­фонтан, «поэты» - фонтан.

- Я служу и буду служить знанию, - на хмурился я: шуток я не люблю и не понимаю, а у R-13 есть дурная привычка шутить.

- Ну что там: знание! Знание ваше это самое трусость. Да уж чего там: верно. Просто вы хотите стенкой обгородить бесконечное, а за стенку-то и боитесь заглянуть. Да! Выгляните - и глаза зажмурите. Да!!

- Стены - это основа всякого человеческого... начал я.

R - брызнул фонтаном, О - розово, кругло смеялась. Я махнул рукой: смейтесь, все равно. Мне было не до этого. Мне надо было чем-нибудь заесть, заглушить этот проклятый Д.

- Знаете что, - предложил я, - пойдемте, посидим у меня, порешаем задачки (вспомнился вчерашний тихий час - может быть, такой будет и се­годня).

Она взглянула на R; ясно, кругло взглянула на меня, щеки чуть-чуть окрасились нежным, волнующим цветом наших талонов.

- Но сегодня я... У меня сегодня - талон к нему, - кивнула на R, - а вечером он занят... Так что...

Мокрые, лакированные губы добродушно шлеп­нули:

- Ну чего там: нам с нею и полчаса хватит. Так ведь, О? До задачек ваших - я не охотник, а просто; пойдем ко мне, посидим.

Мне было жутко остаться с самим собой - или, вернее, с этим новым, чужим мне, у кого только будто по странной случайности был мой нумер Д-503. И я пошел к нему: к R. Правда, он не точен, не ритмичен, у него какая-то вывороченная, смешливая логика, но все же мы - приятели. Недаром же три года назад мы с ним вместе выбрали эту милую, розовую О. Это связало нас как-то еще крепче, чем школьные годы.

Дальше - в комнате R. Как будто - все точно такое, что и у меня: Скрижаль, стекло кресел, стола, шкафа, кровати. Но чуть только вошел R ­двинул одно кресло, другое - плоскости сместились, все вышло из установленного габарита, стало неэвклидным. R - все тот же, все тот же. По Тэйлору и математике - он всегда шел в хвосте.

Вспомнили старого Пляпу: как мы, мальчишки, бывало, все его стеклянные ноги обклеим благодарственными записочками (мы очень любили Пляпу). Вспомнили Законоучителя. Законоучитель у нас был громогласен необычайно - так и дуло ветром из громкоговорителя - а мы, дети, во весь голос орали за ним тексты. И как отчаянный R-13 напихал ему однажды в рупор жеваной бумаги: что ни текст - то выстрел жеваной бумагой. R, конечно, был наказан, то, что он сделал, - было, конечно, скверно, но сейчас мы хохотали - весь наш треугольник - и, сознаюсь, я тоже.

- А что, если бы он был живой - как у древних, а? Вот бы, - «б,) - фонтан из толстых, шлепающих губ...

Солнце - сквозь потолок, стены; солнце сверху, с боков, отраженное - снизу. О - на коленях у R-13, и крошечные капельки солнца у ней в синих глазах. Я как-то угрелся, отошел; заглох, не шевелился...

- Ну, а как же ваш «Интеграл»? Планетных-то жителей просвещать скоро полетим, а? Ну, гоните, гоните! А то мы, поэты, столько вам настрочим, что и вашему «Интеграл не поднять. Каждый день от 8 до 11... - R мотнул головой, почесал в затылке: затылок у него - это какой-то четырехуголь­ный, привязанный сзади чемоданчик (вспомнилась старинная картина - «В карете»).

Я оживился:

- А, вы тоже пишете для «Интеграла,)? Ну, а скажите, о чем? Ну, вот хоть, например, сегодня.

- Сегодня - ни о чем. Другим занят был...- ­

«б» брызнуло прямо в меня.

- Чем другим?

R сморщился:

- Чем-чем! Ну, если угодно - приговором. Приговор поэтизировал. Один идиот, из наших же поэтов... Два года сидел рядом, как будто ничего. И вдруг - на тебе: «Я, говорит, - гений, гений ­выше закона,). И такое наляпал... Ну, да что... Эх!

Толстые губы висели, лак в глазах съело. R-13 вскочил, повернулся, уставился куда-то сквозь стену. Н смотрел на его крепко запертый чемоданчики думал: что он сейчас там перебирает - у себя в чемоданчике?

Минута неловкого, асимметричного молчания.

Мне было неясно, в чем дело, но тут было что-то.

- К счастью, допотопные времена всевозможных Шекспиров и Достоевских - или как их там прошли, - нарочно громко сказал я.

R повернулся лицом. Слова по-прежнему брызгали, хлестали из него, но мне показалось - веселого лака в глазах уже не было.

- Да, милейший математик, к счастью, к счастью, к счастью! Мы - счастливейшее среднее арифметическое... Как это у вас говорится: проинтегрировать от нуля до бесконечности _ от кретина до Шекспира... Так!

Не знаю, почему - как будто это было совершенно некстати, - мне вспомнилась та, ее тон, протягивалась какая-то тончайшая нить между нею и R. (Какая?) Опять заворочался П. н рас­крыл бляху: 25 минут 17-го. У них на розовый та­лон оставалось 45 минут.

- Ну мне пора... - и я поцеловал О, пожал ру­ку R, пошел к лифту.

На проспекте, уже перейдя на другую сторону, оглянулся: в светлой, насквозь просолнеченной стеклянной глыбе дома - тут, там были серо-голубые, непрозрачные клетки спущенных штор - клетки ритмичного тэйлоризованного счастья. В седьмом этаже я нашел глазами клетку R-13: он уже опустил шторы.

Милая О... Милый R... В нем есть тоже (не знаю, почему «тоже» - но пусть пишется, как пишется) в нем есть тоже что-то, не совсем мне ясное. И все-таки я, он и О - мы треугольник, пусть даже и неравнобедренный, а все-таки треугольник. Мы, если говорить языком наших предков (быть может, вам, планетные мои читатели, этот язык - понятней), мы - семья. И так хорошо иногда хоть ненадолго отдохнуть, в простой, крепкий треугольник замкнуть себя от всего, что...

Постепенно мы познакомились, благодаря новому летописцу нумеру Д-503, с основными героями его «поэмы», кроме... той, которая не вписывается в стройную систему жизнедеятельности нумеров (в частности, самого Д), к которой постоянно мысленно, против своей воли, он возвращается, к этому знобившему своей неизвестностью и непознанностью √-1 – к I -330. Он познакомился с I однажды на nрогулке: (Направо от меня - она, тонкая, резкая, упрямо-гибкая, как хлыст, I-330 (вижу теперь ее нумер); налево - О, совсем другая, вся из окружностей, с детской складочкой на руке..». Вместе с I шквалом ворвались в алгебраически точную жизнь математика мерзкая пыль из-за Зеленой Стены, вино и сигаре­ты (запрещенные в новом мире), странная старушка около Древнего Дома, да и сам этот непонятный старинный.мир обклеил, облепил со всех сторон несчастного Д-5О3. Древний Дом, если его воспринимать как музей древности, сооружение очень поучительное, но она именно так его не вос­принимала: (И подумать: здесь (просто – так – любили», горели, мучились... (опять опущенная штора глаз). - Какая нелепая, нерасчетливая трата человеческой энергии, - не правда ли?» Но самое, пожалуй, страшное и нелепое, что она открыла в Д свойства и инстинкты, доселе неизвестные и тем более пугающие: он впервые ради нее нарушил Законы Единого Государства, ощутил себя изгнанником из собственной простой и понятной жизни - постоянно выбивали его из строгой ли­нии жизни волосатые руки – напосияние минание о диком мире (Д и раньше не любил на них смотреть, а она намеренно обратила его и всех внимание). Об изменениях более существенных лучше скажет сам строитель Интеграла - он серьезно болен (диагноз врача, ее знакомого, и самого Д-5О3).

Запись 8-ая.

Конспект:

Дата добавления: 2014-01-04