Богомилы Болгарии

Возникновение дуализма богомилов находится в тес­ной связи как с историей взаимных отношений между Ри­мом и Византией, так и с существованием самостоятель­ной болгарской Церкви.

Сам склад первобытных религиозных верований древних славян-язычников безусловно повлиял на дальнейшую судь­бу христианства в Болгарии. Нельзя объяснить распростране­ния ереси между славянами исключительно одной пропаган­дой павликиан. Во многих частях Балканского полуострова, не только в окрестностях Филиппополя, дуалисты имели свои церкви, имели их еще раньше. Так было в западной Македо­нии, в городах Колонии и Кавоссе, в городе Филиппах, даже в Ахайе, то есть собственно Греции. Но тем не менее мани­хейство упрочилось в Болгарии и переплавилось там в новую систему. Более того, существуя в стране издавна, оно проти­водействовало введению в ней христианского вероучения. Ве­ликие просветители и апостолы славянские, даже по обра­щении царя Бориса, оставили в некоторых местах Болгарии язычество не искорененным. Так оно продолжало существо­вать до самого царя Петра Симеоновича?1.

Это было результатом деятельности манихеев, имев­ших своих проповедников и влиятельных представителей во всех пределах империи. Еретики отличались радушием, общительностью, красноречием.

Иоанн, известный экзарх болгарский, в своем Четвер­том Слове смешивает язычников с еретиками: «Да ся срамляют убо вси пошибени исквернии Манихеи и вси погани Словени и вси языцы зловернии», — говорит он 40.

Не успел еще умолкнуть последний звук поучения просветителей Болгарии, как туда прибыли павликианские миссионеры из Армении41. Они повели дело с необыкновенным успехом, и скоро их заблуждения стали грозить православию. Если не стало язычников, то появилось несравненно более опасное и страшное общество, члены которого обладали боль­шими средствами и нравственным авторитетом.

Еще опаснее стали павликиане, когда в их среде по­явился один из тех вождей, которые призваны быть ереси­архами. Он совершил реформу в манихействе и создал осо­бый вид этой ереси, названный по его имени. Это был поп Богоумил, о котором заметил православный обличитель: «а по истине Богу не мил»42.

Богоумил жил в конце X века, в царствование Самуила. Успехам этого славянского Мани способствовали те самые политические обстоятельства, о которых мы говорили выше. Болгары и прочие славяне стали предметом столкновения претензий двух церковных властей — папы римского и пат­риарха константинопольского. Польский историк права Мациёвский убедительно доказал, что первый свет на сла­вян был пролит с Востока и что они издавна вошли в состав восточного патриархата, но папы со своими светскими уст­ремлениями насильственно вовлекали их в лоно римско-католической Церкви43. Характер проповедей тех и других миссионеров значительно различался в приемах. Речь запад­ных проповедников была на непонятном языке, она часто приносила с собой только притеснения и нищету для обра­щаемых, в то время как греческая проповедь обладала тай­ной успеха. Славяне, обитавшие близ границ Греции, охот­но принимали христианство, потому что святые апостолы объясняли им таинства веры на понятном для них языке. Хотя они и любили языческие обряды, продолжая следо­вать им даже будучи христианами, но никогда не защищали их с оружием в руках. Потому арена проповеди греческих монахов расширялась до далеких пределов. Католическим же ученым, и особенно Мациёвскому, принадлежит честь осоз­нания, что во всех славянских землях, до гор Татры, перво­начальным христианством было восточное и что только ис­кусством и политикой Рима оно заменилось латинским. Оно первым было посеяно в Моравии, Чехии, Хорватии, Силе-зии, даже в Польше и, наконец, в Венгрии. Но зато римс­кая курия отличалась удивительною прозорливостью. Она не только уничтожила здесь следы греческого миссионерства, но даже умела склонить болгар к отторжению от восточной Церкви, только что усыновившей их.

Едва успел император Михаил удалить римско-католи-ческого епископа?1, как поспешил дать большие права болгарской Церкви, чтобы удержать ее за собой. Болгарский архиерей получил второе место после константинопольского, а около середины X века стал независимым патриархом, но, впрочем, ненадолго 44. Болгария, возбуждавшая зависть пап, долго была предметом вражды двух великих Церквей, она послужила, наконец, одной из причин их разделения. Важно то, что в отношении Болгарии столько же играли роль экономические интересы пап, сколько претензии гер­манских императоров. В болгарской стране, где дьявол и не­мец стали синонимами, вместе с римской пропагандой гро­зило и онемечение, уничтожение национальной культуры. Папская политика заключалась в упорном сопротивлении введению отечественного языка в богослужение в то время, когда немецкая цивилизация напрягала со своей стороны усилия к уничтожению славянского языка и народности между западными славянами?1.

Поспешим заметить, что такая неприязненная полити­ка, как мы увидим далее, должна была сильно способство­вать образованию славянского дуализма, кототый в свою оче­редь был непосредственным предшественником альбигойско-манихейского верования. Принятие славянами из Царьграда христианства вызывалось характером византийской цер­ковной пропаганды, которая никогда не претендовала на полное уничтожение местной самостоятельности. «Восточное христианство никогда не превращало обращаемых в рабов, проповедуя слово Бога на их языке и охотно дозволяя пере­лагать его на всевозможные глаголы человеческие»45.

Не так поступала Римская Церковь имевшая, на основа­нии исторических традиций великие унитарные цели.

Когда в результате разногласий с греками болгары стали колебаться между верховными Церквями, а чехи и мораване совершенно подчинились Риму, эта политика пап, про­водимая со всем искусством, послужила причиной зарож­дения оппозиции, отклонявшейся от чистого христианства и ради любви к национальному культу выбравшей сторону манихеиского вероучения, которое не переставало до и после богомилов вести свою пропаганду.

Ряд папских грамот был направлен против славянских языков. Первые из них еще делают некоторые уступки, тогда еще живы были просветители?2, тогда необходимо было зару­читься расположением новообращаемого племени и отвра­тить его от враждебных греков. Такой снисходительной поли­тики держались Адриан II 46 и Иоанн VIII, из которых последний сперва запретил славянский язык, но потом, после принесения оправдания, защитил Мефодия от постоянных нападок немецкого духовенства 47. Стефан V (885—891 гг.) восстает против местного языка с такой решительностью, которая показывает всю важность его для славянского насе­ления, неправильно понимавшего догмат о Троице.

Культ славянского богослужения был распространен даже в тех странах, которые всегда имели связь с Римом своим духовным просвещением. Иоанн X (914—928гг.) в послании к спалатрскому духовенству требует непремен­ного употребления латинского языка и в грамоте к Томи-славу, королю хорватскому, замечает, что в славянских кни­гах много неправильных толкований 48.

Далмация и Славония, о которых папа так заботился, действительно служили позже посредствующим звеном в пе­редаче богомильских воззрений в Италию к патаренам и в Лангедок к альбигойцам. Рим, таким образом, давно пред­чувствовал опасность. В той же Далмации сплитский собор в 925 году постановил, что «епископ не может посвящать в ка­кой-либо церковный сан того, кто знает только славянский язык»49. Иоанн XIII (964—972 гг.) в послании к Болеславу II Чешскому, разрешая ему учредить свою епископию, обязы­вает его непременным условием совершать богослужение «не по обряду и секте народов болгарского или русского, и при­том не на славянском языке, а следуя в точности учреждени­ям и постановлениям апостольским» 50.

В середине следующего столетия новый сплитский со­бор считает должным подтвердить запрет славянского цер-ковнослужения, постановив при этом, что ни один славя­нин не может быть возведен в священнический сан. Столь же серьезные причины для оппозиции латинству должны были существовать в славянских странах и при Гильдеб-ранде, который исходил из воззрений о католической ис­ключительности.

Мы заметили также, что с самых древних времен славя­не были предрасположены к дуалистическому представле­нию о верховных силах. Дуализм был сроден славянской натуре; еще язычником славянин знал о нем, о чем свиде­тельствует славянская мифология, которая не объединяла понятие о божестве, а, напротив, раздробляла его. Славян­ское человечество издревле привыкло выражать свое счас­тье белым цветом или светом, а несчастье черным или тем­нотой. В основе этого лежала холодная метафорическая мысль о причинах. Поэтому, олицетворив неведомую причину, славянин основал свое верование на мысли, что «доброе начало всегда производит для человека только добрые по­следствия, а злое всегда только пагубные». От этой мысли произошло разделение и самих олицетворений на «белых богов», которые уже никогда не делали зла, и «черных», которые никогда не приносили добра 51. Между собой они всегда враждуют: добрые и злые духи соблюдают и защища­ют свои интересы. Доказательством этого служат произведе­ния славянской народной поэзии 52.

Дуализм, присущий религиозно-христианским верова­ниям славянского племени, был замечен священником Гельмгольдом, путешествовавшим между померанскими славянами во второй половине XII века.

«Удивительно заблуждение славян, — говорит Гельм-гольд в своей хронике. — На своих сходбищах и играх они обносят круговую чашу, возглашая над ней слова не скажу благословения, но проклятия, именем богов доброго и зло­го, ибо они ожидают от доброго Бога счастливой доли, а от злого несчастливой; потому злого бога и называют на своем языке диаволом или чернобогом, то есть богом чер­ным, а доброго белобогом» 53.

Славянские Белобог и Чернобог были обоготворением противоположных начал, столь влиятельных в судьбе чело­века: первое как символ развития, второе — увядания.

«Такое двойственное воззрение, — говорит один из рус­ских специалистов славянской науки, — воззрение на приро­ду, в царстве которой действуют и добрые и злые силы, дол­жно было наложить свою неизгладимую печать на все рели­гиозные представления. Поклоняясь стихийным божествам, одни и те же явления человек различал по мере участия их в создании и разрушении мировой жизни, по степени бли­жайшей или отдаленнейшей связи их с элементами света и тепла. Так, опустошительные бури и зимние вьюги почита­лись порождением нечистой силы — рыщущими по полям бесами. Тогда как весенние ветры, пригоняющие дождевые облака и очищающие воздух от вредных испарений, призна­вались благодатными спутниками Перуна, его помощника­ми в битвах со злыми духами»54.

Через некоторое время славянин перенес власть злой силы на все имеющее подобие мраку, разрушению в мире нравственном, подобно тому как с Белобогом он слил понятие о Свентовиде, на основании тождества представ­лений о белом и светлом. Древняя дуалистическая система принадлежала всему славянскому племени. В странах, им занимаемых, даже в России, сохранились свидетельства о том в остатках географических названий. В земле лужичан, близ Будишина, есть гора Чернобог, и неподалеку от нее другая — Белобог. Здесь по преданию были места язычес­кого служения 55, следовательно, каждому богу полагался отдельный культ.

Наконец, убедительное доказательство того, сколько благоприятных элементов для дуалистического христианс­кого культа имелось в язычестве, представляет место из Густинской Летописи, где старинным славянским волхвам приписывается убеждение: «два суть бози: един небесный, другой во аде»56. Все это показывает, какое предрасполо­жение к дуалистической ереси было в славянском духе?1, а, в свою очередь, политические события и происки пап объясняют, что неустойчивость тяготения Болгарии к Ви­зантии, ее колебание между Восточной и Римской Церко­вью со своей стороны побуждали к серьезному выражению недовольства между болгарами.

И действительно, в Болгарии из манихейско-павлики-анских воззрений образовалась Церковь с той иерархией и догматикой, которые послужили после образцом для про­вансальских сектантов.

Богомил, по иным сведениям он же и Иеремий, вождь первых еретиков Болгарии, создал эту Церковь, базируясь на манихейско-павликианских основаниях. «Синодик царя Бориса», предавая всех их анафеме, перечисляет имена проповедников и рассадников славянского дуализма. То были Михаил, Феодор, Добря, Стефан, Василий и Петр57. Каждый из них выдавал себя за Иисуса, окружая себя апо­столами, а иногда и простыми учениками.

Наиболее известным из них был Василий: он давно про­славился искусством проповеди и тайной влияния на челове­ческие сердца. Он был уже в летах, когда вышел на пропо­ведь. Василий носил иноческую рясу, но оставался врачом по ремеслу во все продолжение своей пятидесятилетней пропо­веднической деятельности. Он назывался то апостолом Пет­ром, то самим Спасителем 58. Тогдашний император Алексей Комнин?2отличался ревностью прозелита к православию. Еще в Филиппополе, пользуясь своим пребыванием в этом горо­де, он принял меры против павликиан. Негодование импера­тора усилилось, когда он узнал, что еретики, последователи и ученики Василия, скрываются в самом Царьграде.

Император велел захватить престарелого проповедника и решил лично побеседовать с ним на духовные темы. Но напрасно он истощал все свое красноречие, он разочаро­вался в возможности когда-либо убедить его. Василий был осужден на сожжение, а его ученики заключены в тюрьмах, где император лично навещал их. Тем не менее, мученичес­кая судьба Василия нисколько не потрясла Церкви Богомила. Центром ереси продолжал оставаться Филиппополь. От­сюда-то богомильство распространилось за Балканы, успев, между прочим, пустить вместе с греко-христианской про­поведью слабые отголоски и в Россию, но главным образом тяготея к Западу, где ему предстояла целая история, полная грустного и вместе с тем драматического содержания.

Теснимое и гонимое властями богомильство не думало совершенно покидать своей отчизны, где следы его, как отдельной организации, простираются в глубь XII столетия. Богомилы называли себя также и греческим словом «ката­ры», тем именем, которое, как мы видели, еще с первых веков христианской веры прилагалось ко всем движениям, имевшим одним из требований к своим участникам воздер­жание. Чтобы жизнь вполне соответствовала такому назва­нию, дух должен осуществить полную победу над грубым материальным бытием, победу над дьяволом, который хо­чет быть совершенно равным Богу. Признание Нового Заве­та, переведенного с греческого текста на славянский, от­вержение Ветхого, как изобретения дьявольского, общедо­ступная проповедь на отечественном языке, отрицание Кре­щения и Причастия, мысль, что Христос имел только ви­димое тело, неприятие образов и креста, соблюдение неко-торых практических обрядов — все это связывало богомиль­ство с предшествовавшими ему манихейством и восточным павликианством, из которых оно органически развилось.

Собственно богомилами выработан обряд возложения рук для сообщения Духа Святого, впоследствии заимство­ванный у них альбигойцами (consolamentum). Фактическое разделение сектантов на два толка, безусловного дуализма и смягченного, повторилось в непосредственной истории собственно альбигойцев.

Уже Зороастр, как было замечено, решился смягчить не-утешительную, фатальную основу дуализма иранских магов. Он полагал, что искони существовало только одно божество, которое произвело из себя Христа и Сатанаила, доброе и злое начало. Сатанаил создал первого человека и весь види­мый мир, Христос же открывает человеку путь к спасению.

В Болгарии манихейство и павликианство, существовавшие издавна, получили самостоятельное развитие. Это были две Церкви, которые инквизитор Райнер считает отдельны- ми в ряду прочих Церквей, исповедовавших катарство. По предположению некоторых русских ученых, их самостоятель­ность доходила до того, что еретики имели даже особую аз­буку, так называемую глаголитскую, которую будто бы они изобрели еще в IX столетии вместе со своим вероисповеда­нием, враждебным греческому. Это предположение принад­лежит «к числу вопросов пока безответных, однако же воз­можных для филологии славянской»59.

Двумя сказанными толками не ограничивались Церкви еретиков Балканского полуострова. Как ни неохотно гово­рит о них католический монах, он находит, однако, необ­ходимым насчитать число всех дуалистических Церквей, современных ему, до шестнадцати. Необходимо заметить, что вся разница ограничивалась одной местностью, что внут­ренних различий в большинстве случаев не существовало. Из слов Райнера видно, что многие из этих Церквей суще­ствовали еще и в его время между славянами и греками. Это были: Церковь Славянская, Церковь Латинская Константи­нопольская, Церковь Греческая Константинопольская (со знаменитым патриархом Никитой, ставившим в XII столетии епископов альбигойских епархий), Церковь Филадельфий­ская Римская, Церковь Болгарская, Церковь Дуграницкая60. Две последние, послужившие, по словам Райнера, источ­ником всех последующих дуалистических вероучений, и обо­значают смягченный и крайний толки богомильского уче­ния или славянского катарства, что, по нашему мнению, равнозначно. Слово же «Дуграницкая» обозначает, судя по всему, область Дреговичей. Место, где жили последние — в Македонии около Солуня и во Фракии вокруг Филиппополя, — достаточно объясняет крайности их философской си­стемы (в отличие от других богомилов, чье название «кон-корецкие» идет от далматинского города Горице). Павликиане селились и проповедовали в этих местах с давних пор, сюда они принесли свой жесткий, безотрадный взгляд на мир, сюда насильственно их переселяло греческое прави­тельство, к вреду государственной религии. Здесь павликиа-не внедрили фантастичный дух восточных систем, оставив­ший столько следов в истории ересей.

Неизвестно, каковы были первоначальные верования болгарских дуалистов, но несомненно, что исторические источники застают их в видоизмененном облике. Вообра­жение играет большую роль в этой богословской эпопее славян 61.

Злое и доброе начало богомилы, будучи в массе своей умеренного толка, считали порожденным от высшего, осо­бого верховного Существа и притом так, что Сатанаил был старшим его сыном, а Иисус — младшим. Все вместе они составляют Троицу, над которой витает еще вторая, явно гностическая, из Бога, Слова и Духа святого. Троица столь же духовна, как и само Существо, которое пребывает бес­телесным, но человекоподобным. Сатанаил властвует над миром видимым. Полный гордости, он возмутил ангелов против Бога, отца их, и последний принужден был низ­вергнуть дерзких с неба. Сатанаил только этого и ждал. И вот он, довольный видимым успехом своих замыслов, основывает из новых подданных новое царство, мир теле­сный. Из материи, при помощи земли и воды, он создает Адама. Первый человек уперся ногой в землю, и из ноги его истекла влажность, принявшая форму змея, затем по­тек духовный эфир, но свойства нечистого; Сатанаил ду­мал обратить его на человека, но он попал в змея. Тогда Сатанаил обратился с молитвой к верховному Богу и про­сил его дать ему для человека одну из запасных душ; потом понадобилась еще одна для Евы. Но прежде чем допустить Адама до Евы, Сатанаил сам совокупился с ней. Сын Евы Каин и дочь Каломена были плодом этого совокупления; в них семя великого нечестия. От Адама Ева родила Авеля. Если тело людей губительно, то в душах наследственно продолжает присутствовать часть небесного эфира, как ни старается мрачный Сатанаил ввести род человеческий в гибельное падение.

Верховное Существо сжалилось над людьми. Господь по­слал другого сына своего, Христа, чье имя Слово или архан­гел Михаил. Он вселился в одного из ангелов, в Марию, и, пройдя через ее ухо, как говорит тот же Евфимий, остался чист и свят по-прежнему, с тем же небесным, призрачным телом, чуждым земных ощущений, какое было у него всегда. Он погиб ради спасения людей, долго гонимый и наконец убитый своим могучим братом. Снизойдя в ад, Иисус прико­вал Сатанаила, но не избавил род человеческий от его про­исков. Отныне людям, дабы достигнуть спасения, необходи­мо бороться с плотью. Совершив свою спасительную мис­сию, Иисус вернется к пославшему его, с которым он и святой Дух сольются воедино, зло исчезнет, никакого иного Бога не станет, кроме бестелесного, но человекоподобного верховного Существа.

Вскоре мы увидим, что все это учение, конспект которого приведен нами, почти дословно было перенято боль­шинством альбигойцев. Мы убедимся, что в форме религи­озного вольнодумства проявился великий вклад славянской мысли в дальнейшую общеевропейскую историю.

Но прежде чем перейти к изучению альбигойства в его последнем и главнейшем виде и к его распространению под двойственным влиянием старого манихейства и нового богомильства, мы должны остановиться на одном интересном литературном и историческом памятнике, дающем ключ к сравнительному изучению богомильства и альбигойства. Тру­ды богомильских богословов до нас не дошли, так как кни­ги последнего из великих его проповедников, Константина Хризомата, были сожжены по определению константино­польского собора 1140 года, но «слово» пресвитера Козьмы, современника славной эпохи болгарского царя Самуила?1, согласное со свидетельствами латинскими и греческими, своим складом, типичной манерой обличения, может дос­таточно заменить отсутствие других документов, особенно с нравственно-практической стороны учения. Памятник этот, дошедший до нас в русской редакции, может быть, еще XI века, издан отрывочно в «Загребском Архиве», а целиком и с тщательностью в «Православном Собеседнике». Он распа­дается на две существенные части: «Слово святого Козьмы пресвитера на еретики препрение и поучение от божествен­ных книг» и «О церковном чину слово». Для нашей цели необходимо рассматривать их как одно целое. Обличение Козьмы, как современника, довольно ясно решает вопрос об отношении богомилов к провансальским еретикам и о непосредственной связи последних с первыми.

С первых же строк Козьмы виден серьезный и опыт­ный взгляд на ересь, ему современную. Автор жил во вре­мя самого широкого распространения ереси, он помнил самого Богомила и экзарха Иоанна. Он сознает искусство еретиков и тайную силу их влияния. Они «словно овца образом, кротки и смиренны, и молчаливы, бледны об­ликом от лицемерного поста, лишнего не рекут, не сме­ются громко, не любопытствуют, хранятся от чужих, и все творят тайно, так что, не узнав их, крестим с право­верными, хотя изнутри они суть волки и хищники». Сам обличитель сознается в их искусстве действовать на лю­дей, сознается, что «многие пойдут за нечистотой их. Ибо мнят себя сведущими в глубинах книжных и хотят толко­вать, на свою пагубу».

Эти отверженные, опасные для православных своим умением проникать в душу обращаемого, часто твердили в укор им:

«Отчего живете не так, как то велено, как к Тимофею писал Павел. Не видим вас такими, но все противное тому творят попы, упиваются, грабят, и нет никого, кто воспре­пятствовал бы их злым делам... Но что, говорят еретики: мы Бога призываем молениями... Мы более вас Бога молим, и бдим, и молимся, а не живем в лености, как вы».

Главные догматы богословского вероучения о самосто­ятельности и могуществе дьявола, создавшего мир, приво­дят обличителя в ужас:

«О некотором немного поведав, об остальном помолчу... рассказывают некие басни, которым учит отец их диавол, неподобно будет лжи их перед вами открывать». «Вам же, еретики, кто сказал, что Бог не сотворил всю сию тварь? Бог и нас и все видимое и невидимое сотворил. Ваши же мысли и словеса диавол всеял, не найдя места под небеса­ми, он свил гнездо в ваших сердцах...» «Больше того, — за­мечает он в другом месте, — и над свиньями диавол не име­ет власти, тем более над человеком, сотворенным рукой Божьей. Часто слышим от ваших, беседующих: почему Бог попускает власть диавола над человеком? Но эти словеса — суть детские и нездравы умом. Ради своих целей Бог попус­тил диаволу сеять мысли злые в человеческих сердцах... По воле диаволовой, они говорят, существует ныне все: небо, солнце, звезды, воздух, земля, человек, церковь, кресты, и все достояние Божье диаволу передают, и все, что дви­жется на земле, и одушевленное и бездушное, называют созданным диаволом... Христа называют старейшим сыном, меньший же, который изменил Отцу, диаволом стал... И того дьявола нарицают творцом и создателем земных ве­ществ, и его же считают тем, кто повелел человеку иметь жену и есть мясо и пить вино; и просто похулив все наше, сами себя считают небесными жителями, а женящегося че­ловека и живущего в миру зовут слугами маммоны».

Желая доказать всю неосновательность таких требова­ний от мирского человека, Козьма обращается к своему любимому источнику, посланиям Павловым, убежденный в успехе довода, и говорит:

«Видите ли, еретики, святого Духа речь сию, глаго­лющего, насколько законный брак чист и разрешен Бо­гом, и что пища, и питие в меру не послужат к осужде­нию человека».

Так же основываясь на авторитете апостолов, аргумен­тируется и осуждение отрицания богомилами Ветхого За­вета. «Если и апостолам не имеете веры, то вы более невер­ны, чем поганые, и зловреднее бесов».

Ввиду свободомыслия противников и имевшегося у них разнообразия доводов обоюдное положение борющихся сторон было неравносильно.

«Какую неправду вы видите в пророках, почему хулите их и не принимаете книг, написанных ими? Каким образом называете себя любящими Христа, а прорицания о нем свя­тых пророков отметаете? Пророки ведь от себя ничего не го­ворили, но как им велел святой Дух, так и возвещали нам».

О кощунстве еретиков над Богоматерью, «которую они не чтут, но много о ней лгут, их речи и ложь нельзя даже излагать в этой книге», сообщает одно из мест. Как ни по­добны бесам еретики, но, впрочем, бывают они злее са­мих бесов:

«Бесы ведь креста Христова боятся, еретики же ломают кресты и делают из них свои орудия. Бесы боятся образа Господня, на доске изображенного, еретики же не кланя­ются иконам, называя их кумирами. Бесы боятся костей праведников Божиих, не смея приблизиться к ковчегам, в которых лежит бесценное сокровище, данное христианам на избавление от всякой беды; еретики же ругаются на них и над нами смеются, мы видим, что они не кланяются им и не просят от них помощи... И не хотят славы дать святым, и Божий чудеса хулят, которые творят мощи святых силой святого Духа, и говорят: не по воле Божией творятся чуде­са, но диавол то творит на прелесть человекам, и многое иное о них лгут, кивая главами своими, как жиды, распи­нающие Христа».

По поводу насмешки сектантов над чудесами Христа обличитель предпочитает держаться одной иронии, как и по отношению к вопросу о крещении, необходимость ко­торого они отрицали. Так как в младенцах олицетворяется исключительно телесное начало, это зло творения, то бо-гомилы, исходившие во всем из своей центральной идеи, гнушались их.

«А еще если доведется им увидеть младенцев, то как смрадного зла гнушаются, отворачиваются, плюются».

Подробнее «Слово» останавливается на святом Ком­кании, то есть Причастии.

«Что же эти говорят о святом Комкании? Что не Божиим повелением творимо Комкание, не есть, как они гово­рят, само тело Христово, но то же, что и вся обычная пища...» В ответ еретикам обличение восклицает: «Слушай меня, безбожный еретик, о чем рек Господь к апостолам, хлеб давая им... Тем же и тех самых жидов, распинавших Христа, еретики грешнее: они ведь над телом надругались, а эти — над божеством».

Изворотливость еретиков, их готовность к лицемерию, если то требовалось интересами веры, не укрылось от про­ницательности обличителя. Известно, что богомилы, как и альбигойцы, и последователи тайных русских сект, дозво­ляли себе скрывать перед православными свои убеждения и обряды, оправдывая то необходимостью.

«Еретики же, слыша слова апостола Павла о кумирах, говорят: не подобает нам повиноваться злату или серебру, сотворенному хитростью человеческой, мнят, что то сказано об иконах, и по причине этих слов не кланяются иконам, но лишь от страха человеческого и в церковь ходят и крест и икону целуют; если же о них узнают, что они обратились в нашу истинную веру, то говорят: все это делаем по челове­ческому, а не по сердцу, в тайне же храним свою веру».

Ожидание Антихриста еще более уподобляет их со сред­невековыми альбигойскими и русскими беспоповскими сектами нашего времени.

«Авраама же, друга Божия, и Даниила, и Азарии и про­чих пророков не приемлют, их же и звери свирепые убоятся и огонь угаснет. Иоанна же Предтечу, эту зарю великого Солн­ца отрицают, называя его антихристовым предтечей... Сами еретики по истине — антихристы», — заключает обличитель. Он не находит предлога объяснить изменения, сделан­ные ими в обрядах и постановлениях церковных. Евангелие и Апостол «не просто пересказывают, но извращают все на свою пагубу». Их тайные собрания, эти радения рас­кольников, не рассказаны подробно, ибо это — «тысячи соблазнов, поклоняются же в своих, затворившись, хра­мах четырежды днем, и четырежды ночью, и все пять врат своих отверстыми имея, которые ведено держать затворен­ными; кланяясь же говорят: Отче наш иже еси на небеси. Кланяясь, не творят креста на своем лице». Исповедь их была такой же, какую требовали позднейшие кальвинис­ты: «Еретики же сами в себе исповедь творят и принима­ют, сами являясь связанными узами диавола; не только мужи ее творят, но и жены...»

«Кто вам указал, — вспоминает обличитель, — в день воскресения Господня поститься и кланяться и ручные дела творить? Вы говорите: человеки то установили, а не напи­сано того в Евангелии. И все Господни праздники и память святых мучеников и отцов не чтете».

Учение еретиков было слишком радикально, ибо автор счел должным прибавить: «Прочие же их гнусные словеса оставлю; слишком многие лжи в них сплетены. Их только тем подобает говорить, кто ума не имеет» 62.

Элементы будущей церковной оппозиции были, таким образом, весьма грозны.

Сторона социально-гражданского быта богомилов пред­ставляла явления не менее резкие. Славянские еретики дале­ко не чужды были государственных идеалов и утопий. Они проповедовали политическое учение в таких формах, что об­личитель должен защищать перед ними необходимость госу­дарственной власти. Надо полагать, по этому важному памят­нику, что предшественники альбигойцев были, в наших тер­минах, коммунисты. Республиканские стремления альбигой­цев, их тяготение к городской конституции, их борьба, на- правленная столько же за веру, сколько за гражданскую сво­боду, — все это в значительной степени объясняется полити­ческим характером ереси, предшествовавшей им.

«Учат же своих не повиноваться властителям своим, хулят богатых, царя ненавидят, ругают старейшин, укоря­ют бояр, мерзостью перед Богом считают работать на царя и всякому рабу не велят работать на своего господина»63. В результате обличитель весьма долго старается доказать, что «цари и бояре Богом поставлены».

Вследствие своей склонности к скрытности и лицеме­рию богомилы, как и альбигойцы, всегда обладавшие так­том, умели искусно прятать свой политический цвет, ко­торый ничем не обнаруживали, пока не рассчитывали на верный успех. Именно эту политическую струну, оживляв­шую все их учение, они передали своим последователям на Западе Европы?1.

Дата добавления: 2014-01-04