Ереси Франции и Лангедока до 1170 года

Та страна, где ересь должна была невольно остановить­ся в своем течении, представляла собой самые благопри­ятные условия к восприятию славянского катарства. Все изложенное нами выше, смеем думать, достаточно пояс­няет такой вывод. На юге Галлии знали о катарах еще с первых веков христианства, здесь было царство манихеев, ариан, присциллиан. Здесь еретики держались долее всего и уступали только после кровавой борьбы. То, чему хотели поучать теперь, здесь уже привыкли видеть и слышать. Еще несколько веков тому назад священник Вигилий и епис­коп Марсельский Серен здесь ломали образа и мощи, не молились святым 69.

Страна эта прошла через горнило всех верований и об­рядов. Она, как мы знаем, обладала выгодными для ересей политическими условиями, скептический дух народа, склонного к фантастическим учениям, заранее был пред­расположен сочувствовать всякому свободомыслию в ре­лигии, философия должна была пленить одних, а аскети­ческий пример укрепить других. Все соединилось таким образом, чтобы средневековая оппозиция Римской Церк­ви сосредоточилась, как в фокусе, именно здесь.

Итальянские миссионеры не заставили себя долго ждать. Они застали наклонность и вкус к богословским препира­ниям, множество верований, оттенков, несогласий. При­быв в столь удобное время, проповедники дуализма при­обрели быстрый и полный успех. Они избрали Тулузу цен­тром будущей религии и разошлись по Аквитании и Сеп-тимании. Скоро их учение нашло множество последовате­лей в этих краях.

В римской епархии о катарах знают документально с 991 года. Герберт, бывший учитель рейнской школы, избран­ный в архиепископы, должен был дать клятву, что не раз­деляет убеждений еретиков, которые, следовательно, уже тогда были известны. Как явствует из официальной клятвы, еретики провозглашали разницу между добрым и злым на­чалом, у Христа принимали только призрачное тело, отвер­гали Ветхий Завет, как изобретение демона, восставали про­тив брака и животных яств 70. Недоставало только отверже­ния таинств да братского возложения рук на посвящаемых, чтобы появился будущий альбигоец.

Однако через двадцать лет тип альбигойского еретика появился на юге от Луары, и началась история непосред­ственных альбигойцев.

Она открылась мучениями и гонениями — они шли в ответ на быстрый полет вольнодумства. Епископ Лиможский принимает меры против них еще в 1012 году. Через восемь лет на площадях Тулузы казнили еретиков, а еще несколько лет спустя герцог аквитанский Вильгельм созы­вает собор в Сен-Кароффе для «искоренения нечестивой заразы». Но ничто не помогало. В двадцатых годах XI столе­тия ересь распространилась по всей Франции, и источник ее указывали в Орлеане.

После 1017 года об еретиках знают уже на юге от Луа­ры, в Перигоре, Лемузене, Пуатье. Впрочем, в летописях останавливаются особенно на Орлеане. Здесь еретиков было особенно много, возможно потому, что в Орлеане они были носителями новой идеи, тогда как на Юге уже давно при­выкли ко всяким еретикам. Теперь и здесь появился дог­мат, решительно отрицающий таинства Крещения и По­каяния.

Современник описываемых событий, монах Рауль Лы­сый, оставил подробное описание их учения. «Рассказыва­ют, — говорит он, — что эта безумная ересь была начата в Галлии какой-то женщиной, явившейся из Италии и пре­исполненной дьявола, с помощью которого она увлекала всякого, кого хотела, не только людей глупых и бессмыс­ленных, но даже таких, которые с виду казались ученейши­ми между духовенством» 71. С 1017 года учение имело в Орле­ане верных адептов и сильных покровителей. На первое вре­мя ее руководителями стали двое из известных духовных лиц города: Гериберт и Лизой, люди, уважаемые в Орлеане, славные родом, ученостью, чистотой жизни, близкие к ко­ролю?1и любимые им. Гериберт, прозванный девственни­ком, заведовал церковной школой; Лизой жил в монастыре. Через них ересь проникла ко двору Роберта и нашла там в лице Стефана, королевского духовника, крепкую защиту. Из Орлеана рассылались миссионеры катаров, они совра­щали духовенство в Руане. Скоро, говорили еретики, их уче­ние будет принято всем народом.

Руанский священник, к которому пришли с таким из­вестием, мало был расположен верить тому. Он сообщил об этом герцогу нормандскому Ричарду II, а тот королю Ро­берту. Это было уже в 1022 году. Добрый и христианнейший король «жестоко опечалился, опасаясь погибели государства в стольких душах человеческих». Он немедленно прибыл в Орлеан, где велел собрать собор из духовных и светских лиц. Подозрение падало на самих пастырей. На соборе решено было допрашивать порознь каждого из духовных лиц. Все чтили символ веры и заявили свое католическое исповеда­ние; но когда дошла очередь до Лизоя и Гериберта, то, к общему удивлению, эти надежнейшие люди торжественно отреклись от католичества и высказали такие мысли, кото­рые ужаснули все собрание. Тогда поднялись и многие другие их последователи, из светских и духовных. Они дружно объявили, что никогда не покинут своих учителей. Король и епископы допросили обоих священников, пытаясь по-дружески убедить их отречься от своих заблуждений. На вопрос, откуда и когда они узнали это учение, допрашиваемые от­вечали: «Мы уже давно следуем этому учению, которое вы только сейчас узнали. Мы верили и верим, что вы и все другие, какого бы закона и какой бы веры ни были, присоединитесь к нам».

Учение орлеанских еретиков представляло смесь нового катарства с остатками павликианских воззрений. Они начинали с того, что давали мистическое объяснение смысла Библии, в своих ночных тайных собраниях толковали ее при помощи аллегорий и уподоблений. Рядом силлогизмов они отрицали всякую буквальность в понимании Библии и доходили до того, что отвергали реальность Христа, которому давалось только призрачное бытие.

«Христос никогда не рождался от девы Марии, — говорили они, — никогда не страдал для людей, во гроб не был положен и из мертвых не воскресал».

Отсюда они выводили бесполезность Причастия и Крещения как таинств.

Поколебав прочность католической догматики, они устроили свою собственную. Вместо христианской Троицы они привносили дуализм. Земля и небо, учили они, существовали предвечно, никто их не сотворил. Благодетель-Бог не мог быть творцом порочного. Чтобы отделить духа злобы, царя плоти, должно отказаться от телесных удовольствий, от брака, от мясной пищи.

Народ между тем говорил, будто они предавались тайным наслаждениям, пели песнопения в честь дьявола, который показывался в виде разных чудовищ; что детей, при­ятых на ночных собраниях, они сжигали, а пепел их съедали. Все это, естественно, возникало в умах по причине гадочности новых иноверцев, сильно занимавших народ, который окружал их толпами. Собор, видимо неискусный в богословской полемике, был скорее расположен верить тем слухам и сказкам, ходившим в толпе. Уже восемь часов продолжался допрос. Геройство обвиненных привело членов собора еще в больший ужас. Им предложили покаяться, а иначе, по приказанию короля, грозили сожжением. «Заканчивайте скорее ваши допросы и делайте с нами, что хоти­те, — отвечали еретики. — Смотрите, мы видим там Царя нашего небесного, он простирает к нам руки, чтобы вести нас в вечное блаженство».

Смертный приговор был произнесен над всеми; поща­дили только монахиню и клирика, которые отреклись от учения. Раздраженная чернь хотела своими руками разор­вать демонов; королева, бывшая тут же, предупредила толпу и, замахнувшись тростью, выколола глаз своему бывшему духовнику. Сначала думали устрашить осужденных, так как погибали люди, любимые королем и знатью за свой ум и чистую жизнь. Но один из догматов их веры требовал муче­ничества за убеждения. По дороге они сами торопили стра­жу, желая насладиться собственными мучениями. Все три­надцать человек, а именно десять каноников городского монастыря, предводимые Лизоем, Герибертом и Стефа­ном, отважно взошли в пламя костра. Еще долго оттуда раздавались их крики 72.

Летописцу, описавшему эти сцены в Орлеане, казалось, что впредь католичество будет нерушимо во Франции и что ересь исчезла с лица земли. В сущности, она только начина­лась, внезапно перекинувшись отсюда в Люттих и Аррас. Там схватили еретиков, пытали, но ничего не узнали и только изменой добыли тайну учения, которое оказалось тем же ор­леанским с примесью практических наставлений о делах ми­лосердия, молитвы и воздержания.

Епископы Юга были настороже, они отовсюду получа­ли извещения о симптомах, опасных для Церкви. Катаров видели везде — одна бледность лица, истомленный вид казались испуганным властям достаточным свидетельством в пользу еретичества.

Так, в сороковых годах шалонский епископ советовал­ся с Вазоном Льежским о мерах против еретиков его епар­хий. Он получил от умного и кроткого епископа Льежа са­мое разумное наставление по этому поводу, которое, по-видимому, принесло благотворные последствия.

«Бог не хочет смерти грешника, — писал Вазон, — он ищет лишь покаяния и жизни его».

Между тем успех ереси так возрастал, что в 1049 году большой собор в Реймсе из двадцати епископов, пятиде­сяти аббатов и прочего духовенства должен был постано­вить отлучение на еретиков и всех тех, кто «чем бы то ни было будут оказывать содействие новому учению» 73.

Со второй половины XI века история катаров принад­лежит исключительно Югу Франции. В 1056 году в Тулузе новый собор отлучил еретиков и их покровителей, кото­рые скрывались даже между вельможами, но он же обли­чал духовенство в симонии и порочной жизни. Тогда же епископ Безьерский отлучает весь город Сен-Жилль, и, когда один приор этого города не послушался распоряже­ния епископского, папа Александр II подтвердил отлучение вторично в 1062 году, причем приказал вырыть из земли трупы умерших во время интердикта и вынести их с клад­бища за черту города74.

Мы не имеем сведений о мерах против еретиков во вто­рой половине XI века. К началу следующего столетия чис­ло катаров столь увеличилось, что они стали населять це­лые города в Аженуа и проповедовать столь открыто, что капеллан Вильгельма IX Аквитанского Рауль Арденнский должен был писать против них особое слово. Катарам вто­рили другие голоса, разделившие ту же оппозицию против Рима, но основывавшиеся исключительно на Библии, по­добно позднейшим кальвинистам.

Деятельность Петра де Брюи и Генриха, предшествовав­ших Петру Вальдо, относится именно к этому рубежу меж­ду XI и XII веками, но мы оставим ее пока, как не причас­тную чисто дуалистическому движению, которое в это са­мое время окончательно утверждается в Альбижуа.

Свидетельство о последнем записано по следующему поводу: епископ города Альби Сикарт и аббат Кастра Годефруа хотели заключить в тюрьму отлученных еретиков, но народ воспротивился этому, власти города и даже рыца­ри оказали энергичную поддержку во имя своей муници­пии. По всей вероятности, духовенство уступило перед со­единенной и крепкой силой 75. Это обстоятельство достаточ­но показывает, что ересь в Альбижуа составляла тогда явле­ние обыкновенное и признанное, если уже не охватившее большинства торгового и рыцарского сословия.

Это происходило около 1115 года, а через четыре года тулузский собор, состоявший из южных епископов, под предводительством самого папы должен был произнести анафему катарам и отлучить всех, кто, обязанный пресле­довать, допускает их к своим владениям или защищает как сообщников. Эту самую формулу вместе с обличением по­роков в среде духовенства повторил латеранский собор, происходивший в 1139 году76.

Упрочившись в Лангедоке, уже успев обратить на себя усиленное внимание римской курии и ее главы, ересь пе­рекинулась к Северу. В Шампани, в замке Монтвимере (по­зднее Моп1а1те), уже давно видели ее приверженцев. Там учение, подобное альбигойству, высказывал около 1000 года некто Лейтард. В XII веке ересь имела в Шампани более значительный успех: ею заразилось высшее сословие, она проникла в села и города, из-за нее жены покидали мужей и мужья жен. Многие священники не в силах были устоять против красноречия проповедников и покидали свои па­ствы, хотя авторитет духовенства не пал здесь так низко, как на Юге.

Граф суассонский считался покровителем ереси, глав­ными учителями которой были два крестьянина окрестной деревни: Клементий и Эбрар, родные братья. Они были выданы церковным властям народом, ничем не походив­шим здесь на склонных к новизне южан, и посажены в заключение. Их, как коноводов, решено было пытать во­дой?1. Один из братьев утонул, другой побоялся и отрекся. Когда епископ отлучился из города, то чернь приготовила костер, кинулась на темницу, куда посадили Клементия, и сожгла его.

Тогда же на побережье северной Галлии, в нынешних Бретани и Нидерландах, новые миссионеры распростра­няли особый вид альбигойской ереси. То были Танхелин и Эон де Стелла, полуманихеи, полурационалисты77. Они действовали в первой половине XII столетия. Танхелин (ТапсЬеНпаз, Тапспе1пиз, Тапёетш), любимый народом фландрским, одетый в монашеское платье, ходил, окру­женный телохранителями, перед ним носили меч и знамя. Огромные толпы слушали его поучения, произносимые под открытым небом на полях и площадях. Его считали за про­рока или ангела, ниспосланного с неба, он сам полагал себя носителем Духа Святого. Он был в Риме и там возы­мел еще большее негодование против жадности и богат­ства духовенства. В Утрехте он сидел в заключении, но хо­датайством влиятельных покровителей был освобожден, это был апофеоз его карьеры — он не встречал никакого про­тиводействия себе, потому что во всем Антверпене был лишь один священник, и то подававший весьма дурной пример своею безнравственностью. Тысячами ходил к ве­роучителям народ и совращался в ересь.

Здесь Танхелин сменил рясу монаха на царскую багряницу. С короной на голове он ходил во главе трех тысяч человек, фанатически преданных ему. Обоготворение Танхелина доходило до того, что воду, в которой он искупал­ся, пили, считая ее святой.

Когда он умер в 1125 году, то лишь проповеди и увеща­ния святого Норберта вернули в православие совративших­ся. Впрочем, иноверие прочных корней на севере иметь не могло. Это тем более относится к арианскому толкованию святой Троицы, принятому Танхелином. Главные доводы, приводимые им и сделавшие его популярным, были направ­лены против римского главенства и развратных священни­ков, которых Танхелин считал недостойными совершать таинство, тем более что последнее было отвергаемо им. Не­навистью к господствующей Церкви он походил на другого современного ему ересиарха Эона де Стеллу, который сво­им царственным блеском, своим красноречием возбуждал подобный же энтузиазм в Бретани как раз в то самое время, когда из аббатства Клерво громили еретиков обличения Святого Бернара (1146 г.).

Стелла происходил из царского рода, привычка к роско­ши осталась его слабостью. Его телохранители всегда были великолепно одеты, пища их была изысканна, жизнь не тре­бовала никаких трудов. Изумленным современникам личность Стеллы представлялась демонической; говорили, что он пи­тает воздухом своих многочисленных спутников, что в каж­дое мгновение он по своему желанию может иметь хлеб, рыбу, мясо, но эта пища не насыщает, а только возбуждает голод, и что каждый, кто только раз попробовал ее, уже тем самым попадает под его власть. Стелла выдавал себя за ангела и даже Христа, а учеников — за апостолов. Когда пленного, связан­ного на реймском соборе 1148 года, его стал лично допраши­вать папа?1, то получил в ответ: «Я тот Зон, который должен был прийти в мир судить живых и мертвых, а вселенную преобразовать огнем». В руке он держал жезл в виде вил с двумя зубцами наверху. «В этом посохе заключена великая тай­на, — внушал ересиарх членам собора. — Как высоко вверх уходят два зубца, так высоко распространяются два Мира могущества Божьего, оставляя третий мне. А если бы я захо­тел повернуть этот жезл, то Богу бы внизу осталась одна доля, а мне стали бы принадлежать две трети вселенной» 78.

Собор, который был развлечен этими странностями, может быть, искусно прикрывавшими нечто более суще­ственное, снисходительно осудил Стеллу на пожизненное заточение, предоставив исполнение приговора аббату Сугерию, регенту государства, который посадил его в башню Святого Дионисия. Там Стелла вскоре умер, внушив надол­го своим последователям глубокую ненависть ко всему ка­толическому и посеяв в стране семена дуализма. Говоря, что Бог, пославший его, был Богом света, он указывал на су­ществование второго божества, символически выражаемого его жезлом. Другие пункты учения еще сильнее сближали его с южными альбигойцами смягченного толка, последо­вателем которых он, вероятно, и был в действительности.

Подобно им, он отрицал воскресение мертвых и христианское крещение, понимаемое им как дар Духа Святого, со­общаемый лишь преемственным возложением рук. Подобно всем протестантам, он бичевал Римскую Церковь, как блудницу, и духовенство, как позорящее ее своими нравами.

«Вы хотите, — говорил он католическим священни­кам, — изображать собой Церковь Божью. Докажите же нам, что вы заслуживаете того, покажите, где она и что такое Церковь Божья и почему она именуется так. Вы хотите ка­заться чистыми, но глаза наши напрасно ищут свидетель­ства тому, а неочевидному мы не верим. Нет, вы поступа­ете совсем иначе, вы не из Церкви Божией» 79. За такие речи его ученики сгорали на кострах, на которые вступали с фанатичным торжеством. Только одно желание вдохнов­ляло их в эти минуты — послать проклятие своим врагам, так страстно ненавидимым ими.

Если самые напряженные усилия Святого Бернара ока­зывались бесполезными, если и его могучее слово не дей­ствовало на еретиков, то никакие иные убеждения и доводы не могли достигнуть цели. Правда, биографы знаменитого проповедника говорят, что еретики бежали при его появле­нии даже из Альби и Тулузы, что народ встретил его востор­женно, но эти уверения принадлежат к числу общих мест и не подтверждаются ни другими свидетельствами, ни после­дующими событиями. Тем более это относится к Лангедоку, где, повторяем, отступничество от католичества и даже хри­стианства сделалось тогда явлением довольно обыкновенным, а переход в ересь — обыденным.

Крайний, так называемый албанский, толк катарства господствовал в епархиях Тулузы, Альби, Каркассона, Комминга и Аженуа, короче, во всей старой Готии, и в области Альбижуа по преимуществу. Смягченных воззре­ний здесь держались немногие. Народ, сочувствуя катарам за их чистую жизнь, назвал их «добрыми людьми» — Воnshommes, и это столь лестное для них название ерети­ки навсегда оставили за собой. Их враги, думая уязвить их любимое занятие, прозвали еретиков ткачами — Тisserands, Техеrands, а на севере их часто называли публиканами, ошибочно смешивая это учение с павликианским, о кото­ром католики знали со слов крестоносцев, вернувшихся из Малой Азии 80. Общим и часто употребляемым названием для того времени было «еретики тулузские». Несколько позднее их стали изредка называть болгарами, в знак про­исхождения учения, сделав в следующем столетии из это­го слова сокращенные формы: Виgares, Вugres, так как и название Болгарии звучало как «Воugrie». Когда дело ере­тиков уже было проиграно, то их имя стало позорным про­звищем. Наконец, в 1181 году впервые появляется знаме­нитый термин «альбигойцы» в хронике лемузенского абба­та Готфрида 81, для обозначения главного и самого обшир­ного центра ереси.

Но в середине XII столетия, на котором мы останови­ли рассказ о распространении ереси на Юге, тамошние ее последователи всех толков пока и чаще известны были под именем «еретиков тулузских» или «провансальских», так как они говорили на языке Прованса. Так их называет и собор, состоявшийся в Туре в 1163 году. Здесь епископам и всем духовным властям предписано с особенной бдитель­ностью наблюдать за верующими, ограждать их от общества зараженных, и особенно от проповедников ереси, которые сим каноном предавались в руки светской власти, лишались имущества и вообще покровительства законов. Самое легкое наказание для еретиков было заключение. Это, впрочем, относилось к Северу, где ересь еще можно было» подавить определенными мерами. В свою очередь, католическое духовенство Прованса решило оказать сопротивле­ние альбигойской пропаганде. Силой бороться было нельзя. Оставалось сразиться словом. Знаменитые вожди, отцы и учителя катаров, были призваны в 1165 году на публичный диспут в город Ломбер.

Ломбер, расположенный неподалеку от Альби, был любимым центром окружных еретиков. В нем находились их духовные власти, такие их проповедники, как Сикард, Селлерье и Оливье, архиереи катаров. Этот-то город, или, как тогда называли, замок, и был назначен местом состязания. По приглашению епископа Альбийского Жеральда туда при­были: Констанция, жена Раймонда V Тулузского, Раймонд Тренкавель, виконт Альби, Безьера и Каркассона, Сикард, 'виконт Лотрека и много других феодалов. Почтенные горожане из Альби и окрестных мест, консулы и члены муници­палитета, богатые торговцы постепенно стекались на это увлекательней шее зрелище, столь живо всех интересовавшее и своей оригинальностью и великими последствиями, которых от него ожидали. В самом деле, на чьей стороне правда, кто одолеет, кто завтра приобретет успех, а с ним и будущее? Между духовными лицами было только лангедокских епископов шесть человек и много аббатов. Альбийский епископ Жеральд председательствовал на собрании.

Напрасно упоминать, что из массы присутствовавших вельмож и граждан значительная часть открыто исповедовала учение катаров и такая же часть симпатизировала им в душе, красноречие пророков могло привлечь остальных. Между тем, зная крутой и неуступчивый нрав ересиархов, щожно было сказать, что собор не приведет к благоприятному исходу. Ненависть еретических проповедников ко всему атолическому была слишком велика, чтобы противники могли прийти к какому-либо компромиссу или тем более примирению.

Действительно, еретики с первых же слов показали свою решительность. Католики хотели вести дело в форме допро­са, противная партия гордо отвергла это и потребовала равноправного состязания. Католическое духовенство не смело сопротивляться и, уступая общему желанию присутствовав­ших, согласилось даже назначить посредников с той и дру­гой стороны. Наконец, условившись о правилах диспута, председатель объявил собор открытым.

Тогда поднялся епископ Жоселин, один из католичес­ких ораторов, и спросил еретиков, принимают ли они Библию; ему отвечали, что принимают только Новый За­вет, а Ветхий отвергают. «В чем же состоит ваше верова­ние?» — спросили их. Они не хотели отвечать. Потом были предложены вопросы о крещении детей, о таинстве При­частия. Альбигойцы заявили, что последнее может быть совершаемо одинаково как духовным лицом, так и миря­нином; подробнее они не пожелали распространяться. Так же сдержанны они были в вопросе о браке. Наконец, они доказывали, что больной может исповедоваться даже у мирянина. На вопрос же, достаточно ли только одного рас­каяния или необходимы добрые дела в смысле искупле­ния, они отвечали текстом из послания апостола Иакова: «Признавайтесь друг перед другом в проступках и молитесь друг за друга, чтоб исцелиться: много может усиленная молитва праведного» (Послание Иакова, V, 16), прибав­ляя, что, точно следуя наставлению, они не могут считать себя выше апостола, как делают некоторые епископы ка­толические. Дождавшись, таким образом, удобного пред­лога, они излили всю свою ненависть к духовенству. Про­роки их поднялись со своих мест и начали громовые речи против господствующей Церкви. Епископы и священники, говорили они, вовсе не имеют тех качеств, которые неког­да завещал им апостол Павел: это жадные волки, соблаз­нители, тщеславные люди, они ищут только богатств и почестей, им нужны только поклоны на улицах да первые места на пиршествах вельмож, вся их забота в золотых коль­цах с камнями да в пышных нарядах, во всем они идут наперекор заветам Христа, и народ потому не должен им повиноваться.

Это обвинение впервые было высказано во всеуслыша­ние. Напрасно епископы пытались защищаться. Страстная речь произвела свое действие. Архиепископ нарбоннский, епископ нимский и аббаты пустили в ход всю риторику, все богословские знания, чтобы оправдать свое сословие от воз­водимых на него обвинений. Но противники непреклонно стояли на своем, усиливали обвинение и объявили, что дис­пут может производиться на основании книг Нового Завета.

Когда спор соскользнул из системы манихейской и пере­шел в область моральной жизни духовенства, то катары дол­жны были значительно выиграть в глазах присутствовавших.

Когда возражения стали достаточно убедительны, то тот же Жоселин, открывший заседание, поспешил составить протокол, в котором противники были прямо названы еретиками за высказанные ими убеждения. Католическая Церковь и ее посредники одобрили проект обвинения. Так называемые добрые люди были названы последователями ересиархов Селлерье, Оливье и их учениками. Тогда еретики стали кричать: «Не мы, а ваш епископ альбийский, наш враг, от которого идет это решение, еретик; это волк и лицемер, так же как и бдругие епископы и священники. Мы отказываемся признавать то, что здесь написано, все это только предлог, чтобы эвинить нас. Мы не против на основании Нового Завета сейчас же подтвердить все сказанное и доказать, что враги наши вовсе не добрые пастыри, а злые наемники».

В свою очередь епископ Жоселин пришел в азарт и обещал торжественно подтвердить свои обвинения перед папою, при дворах тулузском и французском. Тогда Оливье, следуя обычаю и изворотливости альбигойского учения, обращаясь к своим последователям и к народу вообще, стал читать свое исповедание:

— Послушайте, добрые люди, — начал было он, — наше исповедание, которое мы высказываем из любви к вам.

— Вот и правда наша, — перебили его голоса между католиками. — У них нет Бога. Они говорят не по благости и любви Божьей, а лишь по любви к народу.

— Нет, неправда, мы верим в истинного Бога, в его сына Иисуса Христа, в сошествие Святого Духа на апостолов, в Воскресение, в необходимость Крещения, в воз­можность спасения и для мужчины и для женщины, даже для состоящих в супружестве.

Когда католики, пользуясь случаем, предложили Оливье подтвердить клятвой то, что он сейчас сказал, то ересиарх отказался, ссылаясь на запрет божбы самим Спасителем. Надо заметить, что высказанное признание не было несправедливо, оно было лишь замечательно уклончиво; это не могло не знать и католическое духовенство. Действительно, еретики, собравшиеся в Ломбере, верили в Бога истинного, но они также признавали и Бога зла; они верили в Воскресение, но не тела; у них было и Крещение, но не по обряду католической Церкви. Они не отрицали, что живущие в браке могут быть спасены, но при этом они требовали, чтобы ищущие спасения принесли покаяние и перешли в секту, хотя бы в последний предсмертный час.

В конце заседания католикам удалось настоять на своем. Было постановлено, что убеждения, высказанные катара­ми, не что иное, как ересь, что засвидетельствовали все духовные лица и некоторые из светских баронов, хотя это нимало не повредило авторитету и успехам еретиков82.

Так кончился ломберский собор, знаменитый публич­ным заявлением ереси, решившейся выступить на торже­ственное состязание с представителями господствующей Церкви, в первый раз на глазах всего Запада. По некото­рым авторам, альбигойцы получили самое имя свое вслед­ствие того, что манифестация была сделана в Ломбере, то есть в пределах Альби.

Произнесенное на этом соборе решение вызвало новую манифестацию. Катары явно заявили свое полное отторже­ние от Римской Церкви, свою собственную организацию, свою связь с иною властью, с иным источником. Богомильский патриарх Никита прибыл в Альбижуа из далекой Болга­рии. Он долго пробыл в Италии, где было много последова­телей секты Конкорецо. Неподалеку от Тулузы, в мае 1167 года, в Сен-Феликс-де-Караман, происходил торжественный съезд духовенства альбигойской Церкви со всех провинций, на котором Никита председательствовал. Тот же Селлерье пред­ставлял собственно альбигойский дистрикт. Тут были и епис­коп Ломбардии Марк, и французский дуалистический сек­тант в Италии Роберт Спероне. Оттуда, где не было еписко­пов, были просто местные консистории духовенства, как, например, из округов Тулузы, Арена и Каркассона. Тулуза тогда же получила отдельного епископа: Никита посвятил ей наложением рук Бернара Раймонда. В Арен был таким же об­разом посвящен Раймонд де Казалис, в Каркассон — Жеральд Мерсье. Между всеми церквями богомильскими, жив­шими отдельно, был заключен союз. То были Церкви: гре­ческая, македонская, болгарская, далматская, ломбардская, французская. Здесь были решены также частные вопросы о разделе Церквей Тулузы и Каркассона. Раздельная линия шла из Сен-Понса на Кабаред, Отпуль, Сейсак, Верден, Монре­аль и Фанжо. Под этим кадастровым актом подписались изве­стнейшие из катаров; он был написан в двух копиях и поло­жен на хранение в городской архив83.

После такого съезда существование новой Церкви сре­ди католицизма приняло вид исторической реальности. Ее организация, заявленная столь торжественно, словно тре­бовала признания себя от своих противников, с которыми предчувствовала вероятность борьбы и у которых настой­чиво требовала равноправия. Эта новая Церковь сосредото­чилась в Лангедоке, хотя ее проявления существовали и в других местах Франции. В графстве Невер, например, об­щина Везелэ грозила целиком отторгнуться от католициз­ма. В нее проникли выходцы из Юга; они приносили вмес­те с религией своей страны ее республиканское начало. Во главе их стоял Гуго де Сен-Пьер; у него происходили тай­ные собрания катаров, число которых возросло до того, что местный аббат мог лишиться даже своей светской вла­сти. Заговорщики связались с графом и выхлопотали у него признание общины с политическим устройством южных республик. Они уже хотели провозгласить свержение абба­та. Аббат пожаловался королю и папе. Граф за деньги отка­зался от своих намерений. Еретики и республиканцы были выданы; они были обличены в павликианской ереси и на допросах в 1167 году торжественно признали ее. Когда они были осуждены на смертную казнь, двое из них решились засвидетельствовать истину своего учения испытанием во­дой?1. Один из них выплыл, но при повторе испытания на другой день утонул. Остальные были сожжены.

В Шампани оставались прежние следы ереси. В Реймсе в нее были вовлечены и женщины. Одна девушка, встречен­ная на улице клириком, отказала его наглым предложени­ям, ссылаясь на то, что за такой поступок последовало бы вечное осуждение; это был предлог заподозрить ее в ереси. При допросе девушка указала на старуху, которая посвя­тила ее в учение катаров. Обе они были сожжены; толпа причислила их к мученикам Христовым.

В той же епархии, в пределах Фландрии, в городе Аррасе, также жгли еретиков (1182 г.). То же повторилось в Бон­не, в Кельне (1163 г.), где один старец, вступая на костер, полный фанатизма и веры, благословляя своих друзей, го­ворил: «Будьте непреклонны в нашем учении; отныне вы мученики Христовы».

Из Кельна и Фландрии альбигойство проникло в цент­ры Англии — в Лондон и Йорк. В Оксфорде Генрих II Плантагенет созвал собор против катаров 84.

Перед королем и епископом Англии катары не скрывали своего учения. Повторились ломберские сцены. Герард, глава еретиков Оксфорда, по словам летописца, одолел католических ораторов. Последним оставалось лишь угро­жать силой. В ответ они услышали от еретиков: «Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное. Бла­женны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня; Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас».

Собор велел выжечь еретикам на лбах клейма; их выгнали из города палками. Они же, бичуемые, весело шли по улицам и пели громким голосом слова Евангельские: «Бла­женны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня; Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах». Всюду гонимые и пресле­дуемые в Англии как прокаженные, они умирали от голода и жажды на чужой земле, не изменив своей вере.

Это было в то самое время, когда в Везелэ проявилось религиозно-политическое движение и когда под Тулузой тор­жественно съезжалось духовенство богомильское, патаренс-кое, альбигойское. Все это побуждает считать конец шестиде­сятых годов XII столетия началом полной самостоятельности новой Церкви, к специальному и всестороннему изучению которой следует перейти именно с этого времени.

Дата добавления: 2014-01-04