Тема 2. Историческая периодизация развития техники и закономерности техники. 7 страница

Структура труда как специфической (человеческой) формы жизнедеятельности включает в себя, согласно К.Марксу, три простых момента: целесообразную деятельность, предмет труда и средство труда. Следовательно, труд как способ человеческого бытия отличается от животной формы жизненной активности, прежде всего, тем, что является сознательной деятельностью.

«Паук совершает операции, — отмечает К.Маркс, — напоминающие операции ткача, и пчела постройкой своих восковых ячеек посрамляет некоторых людей-архитекторов. Но и самый плохой архитектор от наилучшей пчелы с самого начала отличается тем, что прежде, чем строить ячейку из воска, он уже построил ее в своей голове. В конце процесса труда получается результат, который уже в начале этого процесса имелся в представлении человека, т.е. идеально. Человек не только изменяет форму того, что дано природой; в том, что дано природой, он осуществляет вместе с тем и свою сознательную цель, которая как закон определяет собой характер его действий и которой он должен подчинять свою волю»^.

Другое важнейшее отличие человеческого труда состоит в том, что он представляет собой процесс применения и создания технических средств, орудий труда.

«Употребление и создание средств труда, — пишет К.Маркс, —... составляют специфически характерную черту человеческого процесса труда, и поэтому Франклин определяет человека как «a tool-making animal», как животное, делающее орудия».

Поэтому далеко не случайно, что именно уровень развития техники становится у К.Маркса верным показателем степени развитости как экономики, так и общества в целом.

«Экономические эпохи различаются не тем, — указывает он, — что производится, а тем, как производится, какими средствами труда. Средства труда не только мерило развития человеческой рабочей силы, но и показатель тех общественных отношений, при которых совершается труд».

А среди всех средств труда он выделяет в качестве главных и определяющих так называемые «механические средства труда», совокупность которых он называет «костной и мускульной системой производства».

XIII главу первого тома «Капитала» К.Маркс посвящает машинам и крупной промышленности. Отмечая, что различия между мануфактурой и крупной промышленностью состоит в том, что «исходной точкой переворота в способе производства» в первой служит рабочая сила, а во второй — средство производства, он далее останавливается на метаморфозе, которую это последнее претерпевает при переходе от ремесленной техники к технике машинной. Развитое машинное устройство, в отличие от простого орудия состоит, согласно его точке зрения,

«из трех существенно различных частей: машины-двигателя, передаточного механизма, наконец, машины-орудия или рабочей машины».

Задача машины-двигателя заключается в производстве двигательной силы всего машинного устройства. Функция же передаточного механизма состоит не только в переносе производимого машиной-двигателем движения (двигательной силы) на машину-орудие, но и в его регулировании и целесообразном видоизменении его формы. Следовательно, можно сказать, что первые две составляющие машинного механизма служат необходимыми условиями для нормального функционирования третьей, наиважнейшей, составляющей указанного механизма — рабочей машины. Это значит, что именно эта последняя и выступает центральным ядром и основным компонентом машинного устройства. Вот, собственно, почему именно с его изменением К.Маркс и связывает истоки промышленной революции XVIII столетия, а, стало быть, и трансформа цию мануфактурной и всей ремесленной техники в технику машинную.

«Промышленная революция в XVIII веке, — подчеркивает он, — исходит как раз от одной этой части — от машины-орудия. Она и теперь образует всякий раз исходный пункт при превращении ремесленного или мануфактурного производства в машинное производство».

Итак, машина не отменяет орудия, не вытесняет его, а лишь видоизменяет и трансформирует его. Она его преобразует «из карликового орудия человеческого организма... в орудие созданного человеком механизма»¹⁸⁶. При этом в процессе труда она заменяет двигательную, мускуль­ную силу человека силами природы, а на месте использования в данном процессе традиционных знаний ставит сознательное применение точных естественнонаучных знаний.

В лице машины крупная промышленность овладевает «характерным для нее средством производства» и приобретает возможность «производить машины с помощью машин», что приведет к появлению новой категории рабочих — производителей машин. Следовательно, только с полным овладением машинной техникой и налаживанием производства машин с помощью машин крупная промышленность создает свой собственный «технический базис» и твердо встает «на свои собственные ноги».

Революционный переворот, произведенный машинной техникой в способе производства промышленности, распространяется затем на земледелие и на общие условия общественного производства - на средства связи и транспорта. Этот переворот сказывается далее и на систему организации и разделения труда, поскольку машины ликвидируют технические условия существования старой формы разделения труда. Машины, за редким исключением,

«функционируют только в руках непосредственно обобществленного или совместного труда. Следовательно, кооперативный характер труда становится здесь технической необходимостью, диктуемой природой самого средства труда».

К этому нужно добавить и то, что в закрепленной применением машин системе разделения труда средство труда противостоит рабочему «как мертвый труд, который подчиняет себе живую рабочую силу и всасывает ее», т.е. мертвый труд полностью господствует здесь над живым трудом и владеет им. В техническом плане это проявляется в превращении фабричного рабочего в простую частицу машинного механизма, в живой придаток к нему.

И в самом деле, в отличие от ремесленника, который сам господствует над условиями своего труда (поскольку он лично владеет средствами труда и практически сам совершает все технические операции, необходимые для производства готовой продукции) фабричный рабочий, наоборот, пребывает в рабской зависимости от условий труда, так как он лишен средств труда и обречен монотонно выполнять одни и те же технические операции, составляющие собой лишь часть производственного процесса. Поэтому можно сказать, что функция рабочего в чисто техническом плане практически сводится к простому служению машины, т.е. к тому, чтобы быть живым дополнением к ней.

«В мануфактуре и ремесле, — отмечает К.Маркс, — рабочий заставляет орудие служить себе, на фабрике он служит машине. Там движение орудия труда исходит от него, здесь он должен следовать за движением орудия труда. В мануфактуре рабочие являются членами одного живого механизма. На фабрике мертвый механизм существует независимо от них, и они присоединены к нему как живые придатки».

Так, фабричный рабочий, пребывающий в социально-экономической зависимости от работодателя-капиталиста, попадает еще и в функциональную (техническую) зависимость от средства труда, что, несомненно, придает его отчужденности явное техническое измерение.

Далее, необходимо отметить и тот факт, что широкое внедрение в капиталистическое производство машинной техники имело такое нега­тивное социальное последствие, как массовое увольнение рабочих. Дело в том, что широкое применение машин, которые в процессе труда заме­нили, как уже было отмечено, физическую силу человека, многократно превосходившими ее силами природы, с одной стороны, существенно увеличило производительность труда, а с другой — открыло широкие возможности для использования в производственном акте более просто­го, менее оплачиваемого женского и детского труда, поскольку сделало излишней мускульную силу в данном акте. Оба эти обстоятельства при­вели к одному и тому же результату, а именно — к массовому выбрасы­ванию «рабочих на мостовую», т.е. к широкому пополнению рынка тру­да — безработицы. Вот, собственно, почему «средство труда, выступив как машина, тотчас же становится конкурентом рабочего», полностью соглашаясь с Давидом Рикардо (1772-1823), утверждает К.Маркс. Поэтому естественно, что с появлением и применением машин рабочий начинает бороться против самого средства производства, возлагая имен­но на него ответственность за то бедственное положение, в котором он оказался.

«Таким образом, — заключает К.Маркс, — тот характер самостоятельности и отчужденности, который капиталистический способ производства придает условиям труда и продукту труда по отношению к рабочему, с появлением машин развивается в полную противоположность между рабочими, с одной стороны, условиями труда — с другой. Поэтому вместе с машинами впервые появляется стихийное возмущение рабочих против средств труда».

Однако сами по себе машины не виновны в создании той социаль­ной ситуации, при которой рабочие, оказавшись выброшенными на улицу, лишились источника своего существования и стали громить станки и машинные механизмы. Нет, не сама техника, как таковая, ответственна за невыносимые условия существования рабочих, за их эксплуатацию и за усилившуюся социальную несправедливость. За все это несут ответ­ственность не машины и не техника в целом, а капиталистический спо­соб их применения.

«Не подлежит никакому сомнению, — пишет К.Маркс, — что машины сами по себе не ответственны за то, что они «освобождают» рабочего от жизненных средств».

Освобождение рабочего от этих средств, равно как и другие противоречия и антагонизмы капитализма, «происходят не от самих машин, а от их капиталистического применения».

Отсюда можно заключить, что К. Маркс фактически отвергает ис­ходную идею технологического детерминизма, превращающую технику в самостоятельную (самодостаточную) реальность, определяющую со­бой все аспекты жизни общества. В связи с этим можно полагать, что он склоняется к той оценке техники, при которой признается ее аксиологическая нейтральность, поскольку техника, с его точки зрения, может стать негативно-разрушительной или же, напротив, позитивно-созидательной силой не сама по себе, а только в руках человека, т.е. в зависимости от определяемого господствующей в данный момент системой общественных отношений способа ее применения.

Следовательно, техника как активный социальный фактор действу­ет не прямо, а опосредованно, через сложившуюся в обществе систему социально-экономических отношений. Данное положение находит свое общетеоретическое обоснование в учении К.Маркса о способе производ­ства и общественно-экономической формации. Согласно этому учению техника объявляется лишь элементом производительных сил, в струк­туре которых ведущая роль принадлежит самим людям. Более того, сами производительные силы, выражающие собой отношения людей к природе, могут служить определяющим фактором общественно-истори­ческого развития и на самом деле действуют в качестве такового только в единстве с производственными отношениями, вместе с которым они образуют единую и важнейшую общественную структуру, которую К.Маркс называет способом производства. Следовательно, именно этот последний как диалектический синтез производительных сил и произ­водственных отношений и служит, согласно его точке зрения, матери­альным основанием существования и развития человеческого общества, т.е. той основой, из которой в конечном итоге вырастают все другие общественные структуры, вся система общественных отношений. Все это говорит о том, что техника может оказывать и действительно ока­зывает достаточно активное влияние на жизнь общества только через существующий способ производства. Это значит, что ее детерминирую­щая по отношению к этой жизни и ее развитию функция носит косвен­ный, условный и относительный характер. Поэтому можно определенно сказать, что марксистская технофилософская концепция ничего общего не имеет с технологическим детерминизмом, который, как увидим даль­ше, придает указанной функции прямое, безусловное и абсолютное зна­чение. В свете сказанного никак нельзя согласиться с Х.Ленком, кото­рый предлагает рассматривать К.Маркса скорее как «технолого-детерминиста», чем как экономиста.

В заключение необходимо отметить еще один важный аспект Марксовой технофилософской концепции, который заключается в признании противоречивого характера технического прогресса. Твердо придерживаясь диалектической позиции в понимании социального прогресса в целом, К.Маркс полагал, что любой из системообразующих элементов этого про­цесса непременно должен содержать в себе и относительный регресс. Не составляет в этом плане никакого исключения и техническое развитие как один из аспектов социального прогресса. Поэтому неслучайно, что он в своей речи на юбилее «The people s Paper» утверждал следующее:

«В наше время все как бы чревато своей противоположностью. Мы видим, что машины, обладающие чудесной силой сокращать и делать плодотворнее человеческий труд, приносят людям голод и изнурение. Новые, до сих пор неизвестные источники богатства, благодаря каким-то странным и непонятным чарам, превращаются в источник нищеты. Победы техники как бы куплены ценой моральной деградации. Кажется, что по мере того, как человечество подчиняет себе природу, человек становится рабом других людей, либо же рабом своей собственной подлости».

Следовательно, развитие техники не может односторонне быть сведено либо к одним только позитивным, либо же к одним лишь негативным моментам, как это обычно делают представители «технологического детерминизма». В действительности же оно оказывается диалектическим единством всех этих моментов, в котором превалируют те или иные из них в зависимости от существующей в данный момент системы общественных отношений.

2. Жан-Жак Эллюль: техника как результат технологического императива.

В своей книге «Техника» (1954) французский культуролог и философ техники Жак Эллюль приходит к спорному выводу о том, что капитал перестал быть в наше время той господствующей силой, какой он был в XIX столетии и что его место заняла теперь техника, которая стала ведущим фактором современности. В связи с этим он выражает уверенность в том, что

«если бы Маркс жил в 1940-х годах, он не стал бы более исследовать экономическую структуру капиталистического общества, а стал бы изучать технику».

Поэтому, решаясь как бы выполнять за К.Маркса данную задачу, Ж.Эллюль превращает технику в основной объект всех своих исследований. Вместе с тем он подчеркивает, что в этих исследованиях он использовал более простой метод по сравнению с тем, который К.Маркс применял при исследовании капиталистического общества.

Итак, по признанию самого Ж.Эллюля, все его работы (за редким исключением) были посвящены анализу и изучению современного технического общества. Так, например, его уже упомянутая книга «Техника» и книга «Техническое общество» (1965) анализируют и решают проблемы современного технического общества в целом, тогда как его работы «Пропаганда» (1962), «Политические иллюзии» (1965), «Метаморфоза буржуазии» (1967) и «Империя нелепости» (1980) посвящены исследованию тех изменений, которые претерпевают в современном техническом обществе, соответственно, техника и техническая личность, политика, положение общественных классов и искусство.

«Технику» как центральное понятие своей «технофилософии» Ж.Эллюль определяет как

«совокупность рационально выработанных методов, обладающих (на данной стадии развития) абсолютной эффективностью в каждой области человеческой деятельности».

При этом он считает необходимым различать так называемые «технические операции» и «феномен техники» или «Технику» (с большой буквы). То, что он называет «техническими операциями», отличается, помимо множественности, еще и локальностью (ограниченностью) и в предметно-содержательном отношении сводятся к традиционной, в том числе и ремесленной технике. Между тем как «феномен техники» (или «Техника»), отличаясь единственностью и уникальностью, представляет собой современный способ создания и применения артефактов. Он, как выражение и олицетворение современной техники, характеризуется такими важнейшими особенностями, как рациональность, артефактность (т.е. искусственность), самонаправленность, саморост, неделимость, универсальность и автономность. Совокупность этих семи существенных признаков «феномена техники» образует его непосредственное и характерное содержание в качестве основной и господствующей формы человеческой деятельности.

Следовательно, именно «Техника» определяет собой сегодня все другие формы человеческой деятельности, всю так называемую «человеческую технологию» и все общественные структуры, как, например, экономику, политику (государство), образование, здравоохранение, искусство, спорт и т.д. Отсюда можно сделать вывод о том, что в своей техно-философской концепции Ж.Эллюль занимает весьма близкую к технологическому детерминизму позицию.

Технику на современном этапе ее развития, т.е. как «феномен техники», следует рассматривать в широком мировоззренческом плане как тип рациональности. Она перестает быть простым «завоеванием» природы и становится некой «заменой» природы, т.е. некой техносферой («вселенной Машин», по терминологии Ж.Эллюля) или технической (искусственной) средой, заменяющей естественную среду обитания и существования человека. В силу этого она превращается в некую навязывающую себе извне силу («данность»), с которой человеку приходится считаться.

«Природа, — отмечает Ж.Эллюль, — не есть просто наше живописное окружение. По сути дела, среда, мало-помалу создающаяся вокруг нас, есть прежде всего вселенная Машин. Техника сама становится средой в самом полном смысле этого слова. Техника окружает нас... Природа оказалась демонтирована, дезинтегрирована науками и техникой: техника составила целостную среду обитания, внутри которой человек живет, чувствует, мыслит, приобретает опыт... Именно техника есть теперь «данность» без всяких определений..., она навязывает себя просто тем, что существует».

«Техника» как данность, как нечто самодовлеющее «ведет» весьма опасную и рискованную игру, против которой человек должен «сделать ставку» только на те свои действия, которые он предпринимает, чтобы достичь своих добрых целей и осуществить свои добрые намерения. Такую ставку Ж.Эллюль сравнивает с секуляризованной верой, кото­рую он прямо противопоставляет религиозной или библейской вере.

Дело в том, что техника, с его точки зрения, призвана помочь людям построить свой дом здесь, на Земле, т.е. в нашем посюстороннем мире, а, стало быть, именно в том мире, где, согласно Библии, человек воистину никогда не может находиться у себя дома, поскольку здесь, как сказано в библейском тексте: «...Сын Человеческий не имеет где приклонить голову».

Претензиям «Техники» превратиться во всеобуславливающее и все-порождающее начало, ее стремлению к всевластию должно быть оказано активное противодействие и дан серьезный отпор. На роль такого противодействия и серьезного ограничителя как раз и претендует сформулированная Ж.Эллюлем этическая концепция «отказа от власти» техники. Данная концепция практически основывается на прямом и полном отрицании так называемого «технологического императива», согласно которому люди могут, а, следовательно, должны (поскольку «Can-implies ought» — «Можешь — значит должен») делать все то, что технически им доступно и в принципе выполнимо. Ж.Эллюль фактически требует полностью отказаться от подобной установки. И в самом деле, «этика отказа от власти» техники требует не простого ограничения указанного императива, а полного его отрицания. Ее исходным принципом является идея самоограничения человека, которая неизбежно ведет к замене «технологического императива» противоположной установкой, согласно которой люди должны договариваться между собой не делать все то, что они вообще в состоянии технически осуществить. Данная установка, которую можно было бы назвать «антитехнологическим императивом», становится в наше время сверхактуальной или судьбоносной. Дело в том, что на фоне непомерного усиления власти техники мы все больше убеждаемся в полном отсутствии каких бы то ни было внешних сил, могущих достойно противостоять технике и активно противодействовать ее всевластию.

Однако, поскольку реальной альтернативы техники как таковой не существует, и поэтому нам приходится уживаться с ней, тогда остается только одно: следовать этике отказа от ее власти. Эта этика требует не только самоограничения, но и отказа от техники, разрушающей личность. Точнее говоря, следует отказаться не от самой техники как таковой, а только от так называемой «идеологии техники», как, впрочем, и от всех других идеологий, уничтожающих подлинный смысл индивидуального человеческого бытия. Радикальное же отвержение, т.е. полное искоренение или упразднение всех подавляющих человеческую индивидуальность идеологий должно стать, по мнению Ж.Эллюля, важнейшей задачей («последствием») той единственно реалистической революции, которая одна только и может обратить технику из фактора порабощения человека в фактор его освобождения. Вот, собственно, почему он в своих последних работах акцентирует свое внимание на разработке концепции так называемой «политико-технической революции», которая представляет собой, на самом деле и как увидим дальше, некую утопическую модель развития современного западного общества.

Итак, «сама по себе техническая мутация, информатизация техники, — отмечает Ж.Эллюль, — не вызовет никакого изменения в положении пролетариата, неимущих классов, никакого освобождения человека не принесет, если не будет решимости, сознательного выбора, воли, способности использовать технику в этом направлении».

Следовательно, для «преображения техники» и превращения ее из порабощающей человека силы в действенное средство его освобождения «необходима подлинная революция по отношению к государству и автономизировавшейся технике». Эта революция непременно должна включать в себя пять следующих элементов или аспектов (моментов).

(1) Первый из этих аспектов сводится к полной перестройке

«производственных мощностей западного мира с целью оказания даровой — без финансовой заинтересованности, без процентов, без протекционизма, без наставничества, без интервенции, будь то военной или культурной, — помощи «третьему миру» с целью представить ему возможность не просто для выживания, но для извлечения всей пользы из западного технического прогресса, для самостоятельного строительства своей истории».

(2) Второй аспект «политико-технической революции» состоит в добровольном отказе от применения власти и силы «в какой бы то ни было форме» и «от военных арсеналов, подавляющих нашу экономику», а также в полной ликвидации «централизованного бюрократического государства». При этом Ж. Эллюль уверяет нас в том, что

«полная ликвидация современного государства не приведет ни к падению организованности, ни к неразберихе».

Дело в том, что именно бюрократическое государство как раз и создает, по его мнению, «максимум путаницы, беспорядка, замешательства», хотя, конечно, все это «старательно маскируется властями». Ко второму моменту революции он относит также

«отказ от «роста любой ценой», поощрение малых производственных единиц, применение небольших энергий... Совершенно ясно, что все это предполагает сознательный поворот в направлении меньшего потребления, некоторое снижение уровня жизни в пользу качества жизни для всех без исключения и уравнения всех членов общества по доле вкладываемого труда и полученных доходов».

(3) Из предыдущего непосредственно вытекает третий аспект «политико-технической революции», который

«заключается во всестороннем развертывании способностей и диверсификации занятий. Сюда очевидным образом входит расцвет национальных дарований, признание всех и всяческих автономий, но в сочетании с подъемом образования»

для того, чтобы малочисленные народы не были вынуждены строить в малом масштабе собственные национальные государства, а могли жить своей свободной и достойной жизнью в более крупных государственных образованиях. При этом Ж.Эллюль особо подчеркивает необходимость того,

«чтобы меньшинства повсюду имели слово и средства выражения. Даже если нам кажется, что они ведут безумные речи. Среди сотни безумных речей всегда найдется одна пророческая».

Далее он, отвергая идею самоуправления «на предприятии с тысячью рабочих», считает возможным говорить о самоуправлении «только для малых производственных единиц», которые необходимо всячески поощрять.

(4) Четвертый аспект «политико-технической революции» Ж.Эллюль связывает с резким сокращением рабочего времени. При этом он полагает, что разговор о 35-часовой рабочей неделе «совершенно устарел» и считает правыми именно тех авторов, которые говорят «о двух часах ежедневной работы». В непосредственной связи с этим придется, с его точки зрения,

«поставить основополагающие вопросы: вопросы смысла жизни и новой культуры, вопрос о такой системе организации, которая не была бы ни принудительной, ни анархической, открывая поле для нового размаха творческой способности».

(5) Исходя из этого, Ж.Эллюль приходит к конечному, пятому, аспекту «политико-технической революции», который он сформулировал следующим образом:

«Прогресс измеряется отныне не возрастанием числа производственных ценностей, а количеством сэкономленного человеческого времени. Отныне необходимо не рассчитываться за труд заработной платой, а равномерно распределять между всеми членами общества (независимо от того, работают они или нет) ежегодный национальный продукт — богатство, производимое за год автоматизированными и информатизированными заводами».

На основе сказанного Ж. Эллюль делает вывод о том, что подлинная революция нашего века — это единственная революция, которая заключается

«в захвате не власти, а позитивных потенций современной техники, и в их полной переориентации в целях освобождения человека».

Альтернативой такой переориентации выступает «огосударствление техники», при котором происходит полное сращивание информатики с бюрократической властью. К такой альтернативе, которая оценивается Ж. Эллюлем не иначе, как «исторический тупик человечества», мы «идем быстрыми шагами». И все же он уверяет нас в том, что «дело еще не проиграно», поскольку мы находимся на перекрестке исторических путей.

«...Мы вышли, — говорит он, — к развилке исторического пути, к месту возможного пересечения между свободным социализмом и кибернетизацией общества. Социализм может стать нашей политической волей, кибернетизация может служить нашим орудием».

(A) Данный исторический шанс ни в коем случае нельзя упустить и поэтому

«...революционно-освободительный социализм должен сразу же после захвата власти осуществить две операции: положить конец централизованному государству и... приступить к самой интенсивной автоматизации всех заводов и фабрик и к самой совершенной информатизации всего, что относится к управлению машинами и труду...».

(B) Сразу же за этим предстоит сделать второй шаг, который заключается в подготовленном и обеспеченном автоматизацией резком сокращении рабочего времени.

(C) Третьим же этапом в развертывании «революционно-освободительным социализмом» своего содержания должны стать

«налаживание самоуправления» на уровне коммун и «передача власти «низам» при независимости каждого в вопросе выбора работы, при широте этого выбора работы и допущения параллельной экономики».

(D) И, наконец, на четвертом этапе данного процесса

«решается вопрос развивающихся стран «третьего мира». Пролетариат подлежит упразднению во всемирном масштабе».

Итак, в социально-утопическом проекте Ж. Эллюля многое остается неясным и невыясненным. И в самом деле, совершенно не ясно, например, как и под воздействием каких сил (обстоятельств, побуждений и т.д.) Запад вынужден будет полностью, да еще добровольно, отказаться от своих интересов и оказать «третьему миру» даровую помощь, чтобы этот последний смог, извлекая всю пользу западного технического прогресса, самостоятельно построить свою современную историю, свое настоящее и будущее. Или же не совсем понятно, каким инструментом «свободный социализм» может осуществить автоматизацию всех заводов и фабрик и вообще контролировать и направлять различные общественные процессы, если он сразу же после захвата власти ликвидирует центральное государство. И еще: остается тайной и то, каким образом ему удается избежать вакуума власти, а, стало быть, и дезорганизации и хаоса, если он, отменяя еще на первом этапе своего функционирования центральное государство, налаживает самоуправление только на третьем этапе своего развития. И, наконец, главное: непонятно, как «подлинная революция нашего времени», т.е. «политико-техническая революция» может вообще состояться без захвата власти и применения ее в качестве основного средства реализации своей программы. Ведь одними благими намерениями, простой, так называемой «этикой отказа от власти» никому еще не удавалось и вряд ли когда-нибудь в будущем удастся сломать сопротивление такой реальной и грозной силы, смертельно стоящей на защите старых порядков как государственной машины и опрокинуть ее.

Все указанные и другие, не менее серьезные вопросы фактически остаются у Ж. Эллюля без надлежащего ответа. Вот, собственно, почему он был вынужден делать ставку и полностью уповать на добрые намерения человека, на бескорыстие и любовь, отказ от власти, свободную волю, религию и т.п., как на последние императивы, регулирующие поведение людей и их взаимоотношения, а следовательно, и конечные факторы социального развития.

Дата добавления: 2014-01-04