Введение в психоанализ 27 страница

б) Второе указание мы берем из анализа психоневрозов, в частности истерии. Мы слышали, что при этом заболевании нередко наступает страх в сопровождении симптомов, но также и несвязанный страх, проявляющийся в виде припадка или длительного состояния. Больные не могут сказать, чего они боятся, и связывают его путем явной вторичной обработки с подходящими фобиями, типа фобий смерти, сумасшествия, удара. Если мы подвергнем анализу ситуацию, выступившую источником страха, или сопровождаемые страхом симптомы, то, как правило, можем указать, какой нормальный психический процесс не состоялся и замещен феноменом страха. Выразимся иначе: мы строим бессознательный процесс так, как будто он не подвергался вытеснению и беспрепятственно продолжался в сознании. Этот процесс тоже сопровождался бы определенным аффектом, и тут мы узнаем, к своему удивлению, что этот сопровождающий нормальный процесс аффект после вытеснения в любом случае замещается страхом независимо от своего качества. Следовательно, если перед нами истерическое состояние страха, то его бессознательный коррелят может быть проявлением сходного чувства, т. е. страха, стыда, смущения, но точно так же положительным либидозным возбуждением или враждебно-агрес-

сивным вроде ярости и досады. Таким образом, страх является ходкой монетой, на которую меняются или могут обмениваться все аффекты, если соответствующее содержание представления подлежит вытеснению.

в) Третий факт мы наблюдаем у больных с навязчивыми действиями, которых страх удивительным образом как будто бы пощадил. Но если мы попробуем помешать им исполнить их навязчивое действие, их умывание, их церемониал, или если они сами решаются на попытку отказаться от какой-либо из своих навязчивостей, то ужасный страх заставляет их подчиниться этой навязчивости. Мы понимаем, что страх был прикрыт навязчивым действием и оно выполнялось лишь для того, чтобы избежать страха. При неврозе навязчивых состояний страх, который должен был бы возникнуть, замещается образованием симптомов, а если мы обратимся к истерии, то при этом неврозе найдем аналогичное отношение: результатом процесса вытеснения будет или развитие чистого страха, или страха с образованием симптомов, или более совершенное образование симптомов без страха. Так что в отвлеченном смысле, по-видимому, правильнее сказать, что симптомы вообще образуются лишь для того, чтобы обойти неизбежное в противном случае развитие страха. Благодаря такому пониманию страх как бы оказывается в центре нашего интереса к проблемам неврозов.

Из наблюдений за неврозом страха мы заключили, что отвлечение либидо от его нормального применения, из-за чего возникает страх, происходит на почве соматических процессов. Из анализов истерии и невроза навязчивых состояний следует добавление, что такое же отвлечение с тем же результатом может вызвать также отказ психических инстанций. Вот все, что мы знаем о возникновении невротического стра-

ха; это звучит еще довольно неопределенно. Но пока я не вижу пути, который вел бы нас дальше. Вторую поставленную перед нами задачу - установить связь между невротическим страхом, являющимся ненормально использованным либидо, и реальным страхом, который соответствует реакции на опасность, кажется, еще труднее решить. Хотелось бы думать, что речь идет о совершенно разных вещах, однако у нас нет средства отличить по ощущению реальный и невротический страх друг от друга.

Искомая связь наконец устанавливается, если мы предположим наличие часто утверждавшейся противоположности между Я и либидо. Как мы знаем, развитие страха является реакцией Я на опасность и сигналом для обращения в бегство; поэтому для нас естественно предположить, что при невротическом страхе Я предпринимает такую попытку бегства от требований своего либидо, относясь к этой внутренней опасности так, как если бы она была внешней. Этим оправдывается предположение, что там, где появляется страх, есть также то, чего люди боятся. Но аналогию можно было бы провести дальше. Подобно тому как попытка бегства от внешней опасности сменяется стойкостью и целесообразными мерами защиты, так и развитие невротического страха уступает образованию симптомов, которое сковывает страх.

Теперь в процессе понимания возникает другое затруднение. Страх, означающий бегство Я от своего либидо, сам, однако, происходит из этого либидо. Это неясно и напоминает о том, что, в сущности, либидо какого-то лица принадлежит ему и не может противопоставляться как что-то внешнее. Это еще темная для нас область топической динамики развития страха, неизвестно, какие при этом расходуются душевные энергии и из каких психических систем. Я не могу

обещать вам ответить и на эти вопросы, но не будем упускать возможность пойти по двум другим путям и воспользуемся при этом снова непосредственным наблюдением и аналитическим исследованием, чтобы помочь нашим умозрительным взглядам. Обратимся к возникновению страха у ребенка и к происхождению невротического страха, связанного с фобиями.

Боязливость детей является чем-то весьма обычным, и достаточно трудно, по-видимому, различить, невротический это страх или реальный. Больше того, ценность этого различия ставится под вопрос поведением детей. Потому что, с одной стороны, мы не удивляемся, если ребенок боится всех чужих лиц, новых ситуаций и предметов, и очень легко объясняем себе эту реакцию его слабостью и незнанием. Таким образом, мы приписываем ребенку сильную склонность к реальному страху и считали бы вполне целесообразным, если бы он наследовал эту боязливость. В этом отношении ребенок лишь повторял бы поведение первобытного человека и современного дикаря, который вследствие своего незнания и беспомощности боится всего нового и многого того, что в настоящее время нам знакомо и уже не внушает страха. И нашему ожиданию вполне соответствовало бы, если бы фобии ребенка хотя бы отчасти оказывались теми же, какие мы можем предположить в те первобытные времена человеческого развития.

С другой стороны, нельзя не заметить, что не все дети боязливы в равной мере и что как раз те дети, которые проявляют особую пугливость перед всевозможными объектами и ситуациями, впоследствии оказываются нервными. Невротическая предрасположенность проявляется, таким образом, и в явной склонности к реальному страху, боязливость кажется чем-то первичным, и приходишь к заключению, что ребенок,

а позднее подросток боится интенсивности своего либидо именно потому, что всего боится. Возникновение страха из либидо тем самым как бы отрицается, а если проследить условия возникновения реального страха, то последовательно можно прийти к мнению, что сознание собственной слабости и беспомощности - неполноценности, по терминологии А. Адлера, - является конечной причиной невроза, если это сознание переходит из детского периода в более зрелый возраст.

Это звучит так просто и подкупающе, что имеет право на наше внимание. Правда, это перенесло бы разрешение загадки нервозности в другую плоскость. Сохранение чувства неполноценности - ас ним и условия [для возникновения] страха и образования симптомов - кажется таким несомненным, что в объяснении скорее нуждается то, каким образом, хотя бы в виде исключения, может иметь место все то, что мы называем здоровьем. А что дает нам тщательное наблюдение боязливости у детей? Маленький ребенок боится прежде всего чужих людей; ситуации приобретают значимость лишь благодаря участию в них лиц, а предметы вообще принимаются во внимание лишь позднее. Но этих чужих ребенок боится не потому, что предполагает у них злые намерения и сравнивает свою слабость с их силой, т. е. расценивает их как угрозу для своего существования, безопасности и отсутствия боли. Такой недоверчивый, напуганный господствующим в мире влечением к агрессии ребенок является очень неудачной теоретической конструкцией. Ребенок же пугается чужого образа, потому что настроен увидеть знакомое и любимое лицо, в основном матери. В страх превращается его разочарование и тоска, т. е. не нашедшее применения либидо, которое теперь не может удерживаться в свободном состоянии и переводится в страх. Вряд ли может быть случайным, что в этой типичной для детского страха си-

туации повторяется условие [возникновения] первого состояния страха во время акта рождения, а именно отделение от матери(1).

Первые фобии ситуаций у детей - это страх перед темнотой и одиночеством; первый часто сохраняется на всю жизнь, в обоих случаях отсутствует любимое лицо, которое за ним ухаживает, т. е. мать. Я слышал, как ребенок, боявшийся темноты, кричал в соседнюю комнату: "Тетя, поговори со мной, мне страшно". - "Но что тебе от этого? Ты же меня не видишь". На что ребенок отвечает: "Когда кто-то говорит, становится светлее". Тоска в темноте преобразуется, таким образом, в страх перед темнотой. Мы далеки от того, чтобы считать невротический страх лишь вторичным и особым случаем реального страха, скорее, мы убеждаемся, что у маленького ребенка в виде реального страха проявляется нечто такое, что имеет с невротическим страхом существенную общую черту - возникновение из неиспользованного либидо. Настоящий реальный страх ребенок как будто мало испытывает. Во всех ситуациях, которые позднее могут стать условиями [для возникновения] фобий, - на высоте, на узком мостике над водой, при поездке по железной дороге и по морю, - ребенок не проявляет страха, и проявляет его тем меньше, чем более он несведущ. Было бы очень желательно, если бы он унаследовал побольше таких защищающих жизнь инстинктов; этим была бы очень облегчена задача надзора [над ним], который должен препятствовать тому, чтобы ребенок подвергался то одной, то другой опасности. Но в действительности ребенок сначала переоценивает свои силы и свободен от страха, потому что не знает опас-

----------------------------------------

(1) Значение отделения от матери как фактора, влияющего на возникновение страха, излагается в работе Фрейда "Торможение, симптом и страх" (1926).

ностей. Он будет бегать по краю воды, влезать на карниз окна, играть с острыми предметами и с огнем, короче, делать все, что может ему повредить и вызвать беспокойство нянек. И если в конце концов у него просыпается реальный страх, то это, несомненно, дело воспитания, так как нельзя позволить, чтобы он научился всему на собственном опыте.

Если встречаются дети, которые идут дальше по пути этого воспитания страха и сами затем находят опасности, о которых их не предупреждали, то в отношении них вполне достаточно объяснения, что в их конституции имелось большее количество либидозной потребности или что они преждевременно были избалованы либидозным удовлетворением. Неудивительно, что среди этих детей находятся и будущие нервнобольные: ведь мы знаем, что возникновение невроза больше всего обусловливается неспособностью длительное время выносить значительное накопление либидо. Вы замечаете, что и конституциональный момент получает при этом свои права, хотя в них ему, правда, мы никогда не отказывали. Мы возражаем лишь против того, что из-за этого притязания пренебрегают всеми другими и вводят конституциональный фактор даже там, где ему, согласно общим результатам наблюдения и анализа, не место либо он занимает по значимости самое последнее место.

Позвольте нам обобщить сведения из наблюдений о боязливости детей: инфантильный страх имеет очень мало общего с реальным страхом и, наоборот, очень близок к невротическому страху взрослых. Как и последний, он возникает из неиспользованного либидо и замещает недостающий объект любви внешним предметом или ситуацией.

Теперь вы с удовольствием услышите, что анализ фобий не может дать много нового. При них, собственно, происходит то же самое, что при детском страхе:

неиспользованное либидо беспрерывно превращается в кажущийся реальным страх, и таким образом малейшая внешняя опасность замещает требования либидо. В этом соответствии нет ничего странного, потому что детские фобии являются не только прообразом более поздних, причисляемых нами к истерии страха, но и непосредственной их предпосылкой и прелюдией. Любая истерическая фобия восходит к детскому страху и продолжает его, даже если она имеет другое содержание и, следовательно, должна быть иначе названа. Различие обоих заболеваний кроется в [их] механизме. Для превращения либидо в страх у взрослого недостаточно того, чтобы либидо в форме тоски оказалось неиспользованным в данный момент. Он давно научился держать его свободным и использовать по-другому. Но если либидо относится к психическому импульсу, подвергшемуся вытеснению, то создаются такие же условия, как у ребенка, у которого еще нет разделения на сознательное и бессознательное, и благодаря регрессии на инфантильную фобию как бы открывается проход, по которому легко осуществляется превращение либидо в страх. Как вы помните, мы много говорили о вытеснении, но при этом всегда прослеживали лишь судьбу подлежащего вытеснению представления, разумеется, потому, что ее легче было узнать и изложить. То, что происходит с аффектом, который был связан с вытесненным представлением, мы оставляли в стороне и только теперь узнали, что ближайшая участь этого аффекта состоит в превращении в страх, в форме которого он всегда проявился бы при нормальном течении. Но это превращение аффекта - гораздо более важная часть процесса вытеснения. Об этом не так-то легко говорить, потому что мы не можем утверждать, что существуют бессознательные аффекты в том же смысле, как бессознательные представления. Представление остается

тем же независимо от того, сознательно оно или бессознательно; мы можем указать, что соответствует бессознательному представлению. Но об аффекте, являющемся процессом разрядки [напряжения] (Abfuhrvorgang), следует судить совсем иначе, чем о представлении; что ему соответствует в бессознательном, нельзя сказать без глубоких раздумий и выяснения наших предпосылок о психических процессах. Этого мы здесь не можем предпринять. Но давайте сохраним полученное впечатление, что развитие страха тесно связано с системой бессознательного.

Я сказал, что превращение в страх, или, лучше, разрядка (Abfuhr) в форме страха является ближайшей участью подвергнутого вытеснению либидо. Должен добавить: не единственной или окончательной. При неврозах развиваются процессы, стремящиеся связать это развитие страха, и это им удается различными путями. При фобиях, например, можно ясно различить две фазы невротического процесса. Первая осуществляет вытеснение и перевод либидо в страх, связанный с внешней опасностью. Вторая заключается в выдвижении всех тех предосторожностей и предупреждений, благодаря чему предотвращается столкновение с этой опасностью, которая считается внешней. Вытеснение соответствует попытке бегства Я от либидо, воспринимаемого как опасность. Фобию можно сравнить с окопом против внешней опасности, которую теперь представляет собой внушающее страх либидо. Слабость системы защиты при фобиях заключается, конечно, в том, что крепость, настолько укрепленная с внешней стороны, остается открытой для нападения с внутренней. Проекция либидозной опасности вовне никогда не может удастся вполне. Поэтому при других неврозах употребляются другие системы защиты против возможного развития страха. Это очень интересная область психологии неврозов, к

сожалению, она уведет нас слишком далеко и предполагает более основательные специальные знания. Я хочу добавить еще только одно. Я уже говорил вам о "противодействии",* к которому Я прибегает при вытеснении и должно постоянно его поддерживать, чтобы вытеснение осуществилось. На это противодействие возлагается миссия воплотить в жизнь различные формы защиты против развития страха после вытеснения.

Вернемся к фобиям. Теперь, пожалуй, я могу сказать; вы понимаете, насколько недостаточно объяснять их только содержанием, интересуясь лишь тем, откуда происходит то, что тот или иной объект или какая-то ситуация становится предметом фобии. Содержание фобии имеет для нее примерно то же значение, какое явная часть сновидения для всего сновидения. Соблюдая необходимые ограничения, следует признать, что среди этих содержаний фобий находятся такие, которые, как подчеркивает Стенли Холл (1), могут стать объектами страха благодаря филогенетическому унаследованию. С этим согласуется и то, что многие из этих внушающих страх вещей могут иметь с опасностью только символическую связь.

Так мы убедились, какое, можно сказать, центральное место среди вопросов психологии неврозов занимает проблема страха. На нас произвело сильное впечатление то, насколько развитие страха связано с судьбами либидо и с системой бессознательного. Только один момент мы воспринимаем как выпадающий из

----------------------------------------

* "Контрзаполнения" [энергией].

(1) Холл Стенли (1844-1924) - американский психолог. Представитель функционального направления. Распространил биогенетический закон (см. выше) на развитие детской психики. По инициативе Стенли Холла Фрейд был приглашен для чтения лекций в США, где его психоанализ впервые получил признание.

связи, как пробел в нашем понимании, - это тот трудно оспариваемый факт, что реальный страх должен рассматриваться как проявление инстинктов самосохранения Я.

ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ ЛЕКЦИЯ

Теория либидо и нарциссизм

Уважаемые дамы и господа! Мы неоднократно и лишь недавно вновь имели дело с разделением инстинктов Я и сексуальных влечений. Сначала вытеснение нам показало, что они могут вступить в противоречие друг с другом, что затем, формально побежденные, сексуальные влечения вынуждены получать удовлетворение регрессивными обходными путями, компенсируя при этом свое поражение своей непреодолимостью. Далее мы узнали, что они с самого начала по-разному относятся к воспитательнице-необходимости, так что проделывают неодинаковое развитие и имеют неодинаковое отношение к принципу реальности. Наконец, мы полагаем, что сексуальные влечения связаны с аффективным состоянием страха гораздо более тесными узами, чем инстинкты Я, - результат, который кажется неполным только в одном важном пункте. Поэтому для его дополнительного подтверждения мы хотим привлечь достойный внимания факт, что неудовлетворение голода и жажды, двух самых элементарных инстинктов самосохранения, никогда не ведет к возникновению страха, между тем как превращение в страх неудовлетворенного либидо, как мы знаем, принадлежит к числу самых известных и чаще всего наблюдаемых феноменов.

Но нельзя отменить наше право разделять инстинкты Я и сексуальные влечения. Оно дано вместе с существованием сексуальной жизни как особой деятельности индивида. Можно лишь спросить, какое значение мы придаем этому разделению, насколько существенным считаем его. Но ответ на этот вопрос будет зависеть от определения того, насколько иначе ведут себя сексуальные влечения в соматических и душевных проявлениях по сравнению с другими, которые мы противопоставляем им, и насколько значительны последствия этих различий. Настаивать на существенном, хотя и не очень уловимом различии обеих групп влечений, у нас, разумеется, нет никаких оснований. Обе группы выступают перед нами лишь как названия источников энергии индивида, и дискуссия о том, являются ли они в основе одним и тем же или существенно различным (и если одним, то где они отделились друг от друга?), должна вестись не о понятиях, а о биологических фактах, стоящих за ними. Об этом мы пока знаем слишком мало, а если бы даже знали больше, то к нашей аналитической задаче это не имело бы отношения.

Мы, очевидно, также очень мало выиграем, если по примеру Юнга подчеркнем первоначальное единство всех влечений и назовем "либидо" проявляющуюся во всем энергию. Так как сексуальную функцию нельзя устранить из душевной жизни никакими искусственными приемами, то мы были бы вынуждены тогда говорить о сексуальном и асексуальном либидо. Однако для движущих сил сексуальной жизни сохраним по праву, как мы это и делали до сих пор, название либидо.

Я думаю поэтому, что вопрос о том, как далеко следует вести несомненно оправданное разделение на сексуальные влечения и инстинкты самосохранения,

для психоанализа большого значения не имеет, да он и не компетентен в этом. Со стороны биологии, разумеется, есть различные основания считать это разделение чем-то важным. Ведь сексуальность - единственная функция живого организма, выходящая за пределы индивида и обеспечивающая его связь с видом. Несомненно, что ее выполнение не всегда приносит пользу отдельному существу, как его другие функции, а ценой необыкновенно высокого наслаждения подвергает опасностям, угрожающим жизни и довольно часто лишающим ее. Вероятно, необходимы также совершенно особые, отличные от всех других процессы обмена веществ, чтобы сохранять для потомства часть индивидуальной жизни в виде предрасположений. И наконец, отдельное существо, которое, как другие, считает себя самым главным, а свою сексуальность средством своего удовлетворения, с биологической точки зрения лишь эпизод в ряду поколений, кратковременный придаток зародышевой плазмы, наделенной виртуальной бессмертностью, подобно временному владельцу майоратного имущества, которое его переживает.

Однако для психоаналитического объяснения неврозов не нужны столь широкие обобщения. С помощью исследования в отдельности сексуальных влечений и инстинктов Я мы нашли ключ к пониманию группы неврозов перенесения. Мы сумели объяснить их основным положением, что сексуальные влечения вступают в борьбу с инстинктами сохранения или, выражаясь биологическим языком, хотя и менее точно, что одна позиция Я как самостоятельного отдельного существа противоречит другой его позиции как звена в цепи поколений. Возможно, что до такого раздвоения дело доходит только у человека, и поэтому в общем и целом невроз является его преимуществом пе-

ред животными. Слишком сильное развитие его либидо и ставшее, по-видимому, благодаря этому возможным богатое развитие многообразной душевной жизни, как кажется, создали условия для возникновения такого конфликта. Совершенно очевидно, что в этом заключаются также условия его больших успехов, которые поставили человека над его общностью с животными, так что его способность к неврозу - это только обратная сторона его одаренности в остальном. Но и это лишь умозаключения, отвлекающие нас от нашей задачи.

До сих пор предпосылкой нашей работы выступало то, что мы можем отличить друг от друга стремления Я и сексуальные влечения по их проявлениям. При неврозах перенесения это удавалось без труда. Энергию, направляемую Я на объекты сексуальных стремлений, мы называли "либидо", все другие виды энергии, исходящие из инстинктов самосохранения, - "интересом", и мы могли получить первое представление о механизме душевных сил благодаря наблюдению за привязанностями либидо, их превращениями и окончательной судьбой. Неврозы перенесения предоставили нам для этого самый подходящий материал. Но Я, его состав из различных структур, их организация и способ функционирования оставались скрытыми от нас, и мы могли предполагать, что только анализ других невротических нарушений помог бы нам это понять.

Мы давно начали распространять психоаналитические взгляды на понимание этих других заболеваний. Уже в 1908 г. после обмена мнениями со мной К. Абрахам высказал положение, что главной чертой Dementia praecox [причисляемой к психозам] является то, что при ней отсутствует привязанность либидо (Libidobesetzung) к объектам ("Психосексуаль-

ные различия истерии и Dementia praecox"). Но тогда возник вопрос, что же происходит с либидо слабоумных, которое отвернулось от объектов? Абрахам не замедлил дать ответ: оно обращается на Я, и это отраженное обращение является источником бреда величия при Dementia praecox. Бред величия, безусловно, можно сравнить с известной в (нормальной) любовной жизни сексуальной переоценкой объекта любви. Так нам впервые удалось понять какую-то черту психотического заболевания по связи с нормальной любовной жизнью.

Скажу сразу, что эти первые взгляды Абрахама сохранились в психоанализе и были положены в основу нашей позиции по отношению к психозам. Со временем укрепилось представление, что либидо, которое мы находим привязанным к объектам, которое является выражением стремления получить удовлетворение от этих объектов, может оставить эти объекты и поставить на их место собственное Я; постепенно это представление развивалось со все большей последовательностью. Название для такого размещения либидо - нарциссизм - мы заимствовали из описанного П. Некке (1899) извращения, при котором взрослый индивид дарит своему собственному телу все нежности, обычно проявляемые к постороннему сексуальному объекту.

Но вскоре говоришь себе, что если существует такая фиксация либидо на собственном теле и собственной личности вместо объекта, то это не может быть исключительным и маловажным явлением. Гораздо вероятнее, что этот нарциссизм - общее и первоначальное состояние, из которого только позднее развилась любовь к объекту, причем из-за этого нарциссизм вовсе не должен исчезнуть. Из истории развития объект-либидо нужно вспомнить, что многие сексу-

альные влечения сначала удовлетворяются на собственном теле, как мы говорим, аутоэротически, и что эта способность к аутоэротизму является причиной отставания развития сексуальности при воспитании по принципу реальности. Таким образом, аутоэротизм был сексуальным проявлением нарцисстической стадии размещения либидо.

Короче говоря, мы составили себе представление об отношении.Я-либидо и объект-либидо, которое я могу показать вам наглядно на сравнении из зоологии. Вспомните о тех простейших живых существах, состоящих из малодифференцированного комочка протоплазматической субстанции. Они протягивают отростки, называемые псевдоподиями, в которые переливают субстанцию своего тела. Вытягивание отростков мы сравниваем с распространением либидо на объекты, между тем как основное количество либидо может оставаться в Я, и мы предполагаем, что в нормальных условиях Я-либидо беспрепятственно переходит в объект-либидо, а оно опять может вернуться в Я.

С помощью этих представлений мы теперь можем объяснить целый ряд душевных состояний или, выражаясь скромнее, описать их на языке теории либидо; это состояния, которые мы должны причислить к нормальной жизни, как, например, психическое поведение при влюбленности, при органическом заболевании, во сне. Для состояния сна мы сделали предположение, что оно основано на уходе от внешнего мира и установке на желание спать. То, что проявлялось во сне как ночная душевная деятельность, служит, как мы обнаружим, желанию спать и, кроме того, находится во власти исключительно эгоистических мотивов. Теперь в соответствии с теорией либидо мы заявляем, что сон есть состояние, в котором все привязанности к объектам, как либидозные, так и эгоистические,

оставляются и возвращаются в Я. Не проливается ли этим новый свет на отдых во сне и на природу усталости вообще? Впечатление блаженной изоляции во внутриутробной жизни, которое вызывает у нас спящий каждую ночь, восполняется, таким образом, и со стороны психики. У спящего восстановилось первобытное состояние распределения либидо, полный нарциссизм, при котором либидо и интерес Я живут еще вместе и нераздельно в самоудовлетворяющемся Я.

Здесь уместны два замечания. Во-первых, чем отличаются понятия нарциссизм и эгоизм? Я полагаю, что нарциссизм является либидозным дополнением эгоизма. Когда говорят об эгоизме, имеют в виду только пользу для индивида: говоря о нарциссизме, принимают во внимание и его либидозное удовлетворение. В качестве практических мотивов их можно проследить порознь на целом ряде явлений. Можно быть абсолютно эгоистичным и все-таки иметь сильные либидозные привязанности к объектам, поскольку либидозное удовлетворение от объекта относится к потребностям Я. Эгоизм будет следить тогда за тем, чтобы стремление к объекту не причинило вреда Я. Можно быть эгоистичным и при этом также очень нарцисстичным, т. е. иметь очень незначительную потребность в объекте, и это опять-таки или в прямом сексуальном удовлетворении, или также в тех высоких, исходящих из сексуальной потребности стремлениях, которые мы как "любовь" иногда имеем обыкновение противопоставлять "чувственности". Во всех этих отношениях эгоизм является само собой разумеющимся, постоянным, нарциссизм же - меняющимся элементом. Противоположность эгоизма - альтруизм - как понятие не совпадает с либидозной привязанностью к объектам, он отличается от нее отсутствием стремлений к сексуальному удовлетворению. Но при

сильной влюбленности альтруизм совпадает с либидозной привязанностью к объектам. Обыкновенно сексуальный объект привлекает к себе часть нарциссизма Я, что становится заметным по так называемой "сексуальной переоценке" объекта. Если к этому прибавляется еще альтруистическое перенесение от эгоизма на сексуальный объект, то сексуальный объект становится могущественным; он как бы поглотил Я.

Я думаю, вы сочтете за отдых, если после сухой, в сущности, фантастики науки я приведу вам поэтическое изображение экономической противоположности (1) нарциссизма и влюбленности. Я заимствую его из Западно-восточного дивана Гете:

Зулейка

Раб, народ и угнетатель

Вечны в беге наших дней.

Счастлив мира обитатель

Только личностью своей.

Жизнь расходуй как сумеешь.

Но иди своей тропой.

Всем пожертвуй, что имеешь,

Только будь самим собой.

Хатем

Дата добавления: 2014-01-04