Мобильность как пульс сообщества

Само по себе движение не является свидетельством изменения или роста. На самом деле, движение может быть фиксированным и неизменным порядком перемещения, призванным контролировать постоянную ситуацию, например, в случае рутинного движения. Движение, значимое для общества, предполагает изменение движений в ответ на новый стимул или ситуацию. Изменение движения этого рода называется мобильностью. Движение, имеющее рутинный характер, находит свое типичное выражение в работе. Изменение движения, или мобильность, выражается характерным образом в рискованном приключении. Большой город — с его «неоновыми вывесками», торговыми центрами, где торгуют новинками и устраивают дешевые распродажи, дворцами увеселений, подпольным миром порока и преступности, рисками и страхованием жизни и собственности от несчастного случая, кражи и убийства — стал зоной, где до предела возросли дух приключения и опасность, душевный подъем и нервное возбуждение.

Мобильность естественным образом заключает в себе изменение, новый опыт, стимуляцию. Стимуляция вызывает реагирование человека-персоны на те объекты его внешнего окружения, которые дают выражение его желаниям. Для человека-персоны, как и для физического организма, стимуляция является существенным условием роста. Реакция на стимуляцию сохраняет целостность до тех пор, пока остается согласованной интегральной реакцией всей личности. Когда реакция становится сегментарной, т. е. отделяется от организации личности и не контролируется ею, она стремится стать дезорганизующей или патологической. Именно поэтому стимуляция ради стимуляции, как, например, в неугомонной погоне за наслаждениями, сродни по своей природе пороку.

Мобильность городской жизни со свойственным ей возрастанием числа и интенсивности стимуляций неизбежно сбивает человека с пути и ведет к его деморализации. Ведь существенным элементом общественных нравов и личной нравственности является согласованность — согласованность того типа, какой естествен для социального контроля в первичной группе. Там, где мобильность достигает наивысшего уровня и, следовательно, полностью рушатся первичные механизмы контроля, как, например, в современном городе в зоне запустения, возникают ареалы деморализации, распущенности и порока.

В наших исследованиях города обнаружилось, что ареалы мобильности являются теми самыми районами, где процветают юношеская делинквентность, подростковые банды, преступность, нищета, уходы из семьи, разводы, детская беспризорность, порок.

Эти конкретные ситуации показывают, почему мобильность — вероятно, самый лучший индикатор состояния метаболизма города. Мобильность можно рассматривать как «пульс сообщества», причем не просто в метафорическом смысле. Подобно пульсу человеческого тела, этот процесс является отражением и индикатором всех происходящих в сообществе изменений, и его можно разложить на элементы, поддающиеся количественному выражению.

Элементы, входящие в состав мобильности, можно подразделить на две основные категории: (1) состояние изменчивости человека-персоны и (2) число и тип контактов или стимуляций в его внешней среде. Изменчивость городских популяций изменяется вместе с половозрастным составом, а также со степенью оторванности персоны от семьи и от других групп. Все эти факторы можно выразить количественно. Новые стимуляции, на которые реагирует население, можно измерить через изменение движения или возрастание числа контактов. Статистические данные о движении городского населения могут измерить лишь рутину, но возрастание его со скоростью, превышающей темп роста населения, является измерением мобильности. В 1860 г. в Нью-Йорк-Сити трамваи с конной тягой перевезли около 50 млн. пассажиров; в 1890 г. трамваи с электрической тягой (и немногочисленные сохранившиеся трамваи с конной тягой) перевезли около 500 млн. пассажиров; в 1921 г. надземные, подземные, наземные, электрические и паровозные пригородные транспортные линии перевезли в общей сумме более 2,5 млрд. пассажиров[8]. В Чикаго общее годовое число поездок на душу населения (на наземном и надземном транспорте) составляло: в 1890 г. — 164, в 1900 — 215; в 1910 — 320; в 1921 — 338. Кроме того, среднедушевое число поездок в год на пригородных железнодорожных линиях (на электрической и паровой тяге) за период с 1916 по 1921 г. почти удвоилось, с 23 до 41. Не следует упускать из виду и возросшее пользование автомобилями[9]. Например, число автомобилей в Иллинойсе за период с 1915 по 1923 г. возросло с 131 140 до 833 920[10].

Мобильность может быть измерена не только этими изменениями движения, но и возрастанием числа контактов. В то время как рост населения в Чикаго в 1912-1922 гг. составил менее 25 процентов (23,6%), рост количества писем, доставляемых жителям Чикаго, был вдвое выше (49,6% — с 639 084 196 до 1 038 007 854)[11]. В 1912 г. в Нью-Йорке на 100 жителей приходилось 8,8 телефона, а в 1922 — уже 16,9. В Бостоне в 1912 г. на 100 жителей приходилось 10,1 телефона, а спустя десять лет — уже 19,5. За то же десятилетие для Чикаго эти цифры выросли с 12,3 до 21,6 на 100 человек[12]. Но увеличение пользования телефонами, вероятно, даже важнее, чем рост числа телефонных аппаратов. Количество телефонных звонков в Чикаго возросло с 606 131 928 в 1914 г. до 944 010 586 в 1922 г.[13]; рост составил 55,7%, тогда как население увеличилось только на 13,4%.

Цены на землю, поскольку они отражают движение, дают один из самых чувствительных показателей мобильности. Самые высокие цены на землю в Чикаго находятся в точке наибольшей мобильности в городе — на углу Стейт- и Мэдисон-стрит, в центральном деловом районе Луп («Большая петля»). Подсчеты транспортников показали, что в период пик через юго-западный угол пересечения этих улиц проходят в час 31 000 человек, или 210 000 человек за 16 с половиной часов. На протяжении более десяти лет цены на землю в «Большой петле» удерживались на постоянном уровне, но за это же время выросли вдвое, вчетверо и даже в шесть раз в стратегических секторах «спутниковых деловых центров»[14], и это точный показатель происшедших изменений. Проведенные нами исследования показывают, что, по всей видимости, изменения в ценах на землю, особенно там, где они коррелируют с изменениями арендной платы, представляют, пожалуй, лучшую количественную меру мобильности и, стало быть, всех тех изменений, которые происходят в ходе экспансии и роста города.

Я попытался в общих чертах представить ту точку зрения и те методы исследования, которые применяет факультет социологии в своих исследованиях роста города, а именно: описать городскую экспансию в терминах расширения, последовательности и концентрации; определить, как экспансия нарушает метаболизм города, когда дезорганизация берет верх над организацией; и, наконец, определить мобильность и предложить ее как поддающийся точной количественной оценке критерий экспансии и метаболизма, который можно бы было почти буквально рассматривать как пульс сообщества. К слову, этот документ мог бы стать введением к любому из пяти-шести исследовательских проектов, которыми занимается в настоящее время наш факультет[15]. Проект, которым занят непосредственно я, представляет собой попытку применить эти методы исследования к поперечному срезу города. Я пытаюсь поместить эту территорию, так сказать, под микроскоп и изучить более детально, ответственно и точно процессы, описанные здесь в самых общих чертах. С этой целью было выбрано еврейское сообщество на западе города. Это сообщество включает т. н. «Гетто», район первого заселения, и Зеленый Дол, или т. н. «Германию», район второго заселения. Этот ареал имеет некоторые очевидные преимущества для такого исследования с точки зрения экспансии, метаболизма и мобильности. Он иллюстрирует тенденцию города к радиальному расширению из делового центра. В настоящее время это относительно гомогенная культурная группа. Зеленый Дол — район, пребывающий в потоке непрерывного изменения, куда все еще прибывает волна мигрантов из Гетто и откуда происходит постоянный отток людей в более желанные районы фешенебельных кварталов. Кроме того, в этом ареале можно изучить, как ожидаемому результату высокого уровня мобильности, а именно социальной и личностной дезорганизации, в немалой степени противодействует эффективная общинная организация еврейского сообщества.

Эмори Стивен БОГАРДУС

СОЦИАЛЬНАЯ ДИСТАНЦИЯ В ГОРОДЕ*

Несмотря на физическую близость, между жителями города существует социальная дистанция. Всюду в городах недостаток товарищеского чувства и понимания, характеризующий социальную дистанцию, очевиден. Капиталист и профсоюзный активист, осыпая друг друга взаимными обвинениями, проявляют черты социальных дистанций. Богатый землевладелец и люди, проживающие в тесноте и, возможно, антисанитарии его доходных домов, разделены большими социальными дистанциями. Подсобный рабочий и девушка, впервые выходящая в свет, проявляют мало понимания друг друга. Поклон, являющийся городским обычаем, предполагает социальную дистанцию, так как человек редко кланяется равному. Поклон обозначает разницу в статусе и, следовательно, указывает на социальную дистанцию.

Пропасть между детьми, выросшими в городе, и их родителями, между детьми, подпавшими под городское влияние, и их старшими, выросшими и воспитанными в деревне, растет. Существование в городах подростковых банд грабителей, высокого уровня юношеской делинквентности и волн преступности является показателем социальной дистанции. Расовые бунты — прежде всего городской феномен, в котором находит выражение социальная дистанция. Когда крупный город описывают как «самое одинокое место» или как «самое необщительное место в мире», это тоже выражение социальной дистанции.

I

Для измерения и интерпретации социальной дистанции был разработан перечень, включающий семь типов социальных взаимоотношений, после чего 60 человек, имеющих подготовку и опыт, попросили проранжировать эти типы по степени проявления в них чувства товарищества и понимания, насколько они обычно в каждом из них присутствуют. Эти социальные отношения с другими, расставленные согласно вердикту этих судей в порядке убывания чувства товарищества и понимания, можно представить как готовности: (1) принять в круг близких родственников по браку; (2) иметь в качестве «друзей»; (3) иметь соседями по улице; (4) принять как коллег по профессии в своей стране; (5) принять как граждан своей страны; (6) принять исключительно как гостей своей страны; (7) полностью выдворить из своей страны.

Затем экспериментальным группам коренных американцев, живущих в городах и составляющих в сумме 450 человек, был предложен список важных расовых и языковых групп, проживающих в Соединенных Штатах. Горожан просили, чтобы они, исходя из первых впечатлений, отметили крестиком то из семи социальных отношений, в котором они готовы бы были принять членов каждой расы (начиная с армян и кончая уэльсцами) — причем не лучших или худших представителей, им известных, а в целом, как класс. Если у человека не возникало сразу каких-либо «реакций», никаких пометок не ставилось.

В итоге, например, армяне и другие расы, такие, как негры, китайцы, индусы и турки, лишь немногими из 450 опрошенных были допущены в первые три из семи социальных отношений, приведенных в перечне, многими были помещены в социальные отношения 4-го и 5-го типов, и значительным числом опрошенных — в социальные отношения 6-го и 7-го типов. С другой стороны, такие расы, как англичане, французы, норвежцы и шотландцы, более или менее свободно допускались в каждое из первых пяти социальных отношений, и не нашлось почти никого, кто поместил бы их в социальные отношения 6-го и 7-го типов.

Когда мы смотрим на эти две группировки (которые для удобства можно назвать А и В, в приведенном выше порядке), мы видим, что расы группы В в социальных отношениях с 450 опрошенными горожанами имеют двойную фору по сравнению с расами группы А. Последним дозволены социальные контакты в гораздо меньшем числе социальных отношений, чем расам группы В, и, более того, эти ограниченные социальные отношения сопровождаются значительной социальной дистанцией. Возможности ассимиляции, открытые для группы А, ощутимо ниже, чем для группы В; вероятность возникновения недопонимания, неприязни и конфликта, соответственно, существенно выше.

Изучение расового происхождения 450 опрошенных городских жителей, чьи первые реакции нами фиксировались, показывает, что лишь немногие из них происходили из группы А, тогда как 85% претендовали на происхождение из группы В; что почти во всех случаях, когда расовые наследственные связи очевидны, социальные дистанции невелики; и что связи, существующие между наследственной принадлежностью и дистанциями, являются существенными. Там, где расово-наследственные связи отсутствуют, первые реакции обычно сопровождаются большими социальными дистанциями; однако есть довольно много исключений из этого утверждения, и они требуют дальнейшего изучения.

Данные, собираемые в настоящее время у горожан, принадлежащих к иным расам, нежели американская, демонстрируют социально-дистанционные реакции, в принципе аналогичные уже названным, но отличающиеся от них в деталях. Например, если американцы помещают на наибольшую социальную дистанцию турок, то китайцы ставят на большую социальную дистанцию, чем любую другую расу, англичан; так же поступают евреи, поляки и т. д. Почти все считают, что американцы имеют комплекс расового превосходства, и относятся к нему с осуждением.

1. «Будь прокляты эти китайцы душой и телом!» — так на протяжении более чем полувека отзывались о моем невинном народе англичане. Хотя это одна из самых древних и выдающихся христианских наций в мире, она отравила тело и душу китайцев опиумной торговлей. Она продолжает творить это зло с великим упорством. Немыслимо, чтобы сегодня, в наши-то дни, богобоязненная, убежденно христианская нация торговала таким наркотиком! Во всяком человеке я не могу терпеть лицемерия; почему же тогда я должен терпеть его в нации в целом? Приличное общество ставит наркоторговцев вне закона; следовательно, приличная цивилизация должна точно так же ставить вне закона и нации как таковые.

2. Они [белые] боятся неизбежного прогресса рас с темным цветом кожи. Но их предрассудки рождают именно то, с чем они борются. С белой кожей человек может иметь образование, положение в обществе, лучшую работу, более комфортабельный дом. У них больше свободы, чтобы радоваться жизни, не нарываясь постоянно на оскорбления. При наличии свободы им нужна лишь целеустремленность, и тогда для них открываются все двери, которые закрыты для нас.

3. Я сужу о людях не по расе или национальности. Мне важен сам человек; люди нравятся мне или не нравятся в зависимости от того, что я в них нахожу. Но белые люди нравятся мне, пожалуй, меньше всего. Они всегда полны предрассудков и ненависти к другим расам. Они совершенно несправедливы и бесчеловечны, когда дело касается других рас. И что хуже всего, они насаждают свои предрассудки другим.

4. В школе предрассудки не позволили мне закончить последний класс. Когда я голоден, я не могу есть в общественном месте, если хозяином в нем не является кто-то из моего народа. Если я хочу утолить жажду, я не могу пить нигде, кроме как в одном из моих мест, где никому нет никакого дела до того, как я себя веду и как я выгляжу. Ведь на мое лицо смотрят так, будто я из расы прокаженных или гремучих змей.

5. Мы хотим, чтобы к нам относились как к людям, как к гражданам, имеющим гражданские права. Мы ждем наказания, когда совершаем что-то предосудительное, но хотим быть защищены, когда мы правы. Мы хотим свободы в общественных местах. Вот улица, например, принадлежит обществу; и точно так же все общественные места должны быть открыты для каждого.

II

Чтобы составить более точное представление о том, как меняются расово-дистанционные реакции коренных горожан, был проведен следующий эксперимент (см. таблицу I); он открывает широкое поле для исследований.

ТАБЛИЦА I. ИЗМЕНЕНИЯ В СОЦИАЛЬНО-ДИСТАНЦИОННЫХ

РЕАКЦИЯХ У 110 ГОРОЖАН-АМЕРИКАНЦЕВ

По отношению к следующим расам (примеры)	Более благоприятное	Менее благоприятное	Отсутствие изменений
Армяне
Китайцы
Немцы
Индусы
Японцы
Мексиканцы
Шотландцы
Турки

Относительно большие числа в 3-ей колонке показывают, что изменения в первых реакциях происходят медленно — медленнее, чем можно было бы думать. С помощью устных интервью были получены материалы, объясняющие эти изменения. Многочисленные случаи «отсутствия изменений» — результат либо отсутствия расовых контактов и соответствующих переживаний, либо обладания настолько прочными позитивными или негативными установками в отношении разных рас, что привычные реакции прочно прикрепляются ко всем обычным расовым переживаниям. Скорее всего, человек будет обладать такими благоприятными убеждениями относительно собственной расы и такой сильной антипатией по крайней мере к некоторым другим расам, что текущие события никак не будут на них сказываться.

Изменение в сторону «более благоприятной» реакции, которое мы видим в первой колонке, часто оказывается обусловлено приятным опытом личного общения с отдельными представителями соответствующих рас. Если человек прежде имел нейтральную установку, то нескольких таких приятных опытов будет достаточно; но если он имел неблагоприятную установку, то нужно будет много приятных переживаний такого рода для того, чтобы появилось «более благоприятное» мнение.

С другой стороны, например, неприятный опыт общения с единственным армянином быстро изменяет характер первых реакций человека с нейтрального на неблагоприятный. Цифры во второй колонке обычно объясняются одним или несколькими неудачными опытами общения или несколькими негативными отзывами, полученными от других людей. Социально-дистанционные реакции человека меняются в зависимости от неприятного или приятного характера личных переживаний.

III

Анализ профессионального состава 450 горожан, принимавших участие в эксперименте, показывает, что среди них основательно представлены группы бизнесменов, социальных работников и учителей государственных школ. В целом, бизнесмены демонстрируют по отношению почти ко всем расам более сильные социально-дистанционные реакции, нежели социальные работники. В свою очередь, социальные работники демонстрируют более сильные социально-дистанционные реакции, чем школьные учителя. Нужны еще дополнительные данные, хотя полученные недавно данные по родам занятий не изменили наших прежних выводов. По-видимому, каждому роду занятий сопутствуют особые социально-дистанционные реакции, соответствующие особенностям типичного для него опыта. Бизнесмены вовлечены в «приобретательский и направленный на получение прибыли» род занятий, в отличие от социальной работы и преподавания как «дающих и неприбыльных» родов занятий. Социальные переживания, возникающие на базе первого, реже бывающие благоприятными, чем на базе последних, порождают большие социальные дистанции, нежели последние. Социальные работники общаются прежде всего со взрослыми, тогда как учителя работают с детьми, которые, вероятно, более отзывчивы, и это отчасти объясняет тот факт, что у учителей социально-дистанционные реакции выражены слабее, чем у социальных работников.

IV

Основная значимость социальной дистанции заключена в ее связи с социальным статусом. Так, японские иммигранты полны желания улучшить свой статус и, как только подворачивается такая возможность, перебираются из «Маленького Токио» в район, занимаемый коренными жителями; но, делая это, они оказываются «не на своем месте». Следовательно, они раздражают людей, желающих сохранения установленного порядка. Тем не менее они более готовы встретить отпор, чем принять низший статус. Дистанция же обычно означает низший статус. Попытки подняться с низших статусных позиций на высшие вызывают преследования и конфликт. При этом возникает вопрос, что выбрать: низший статус и спокойную жизнь (с одной стороны) или признанный статус и конфликт (с другой)?[16]

«Вторжение» — вот ключ к пониманию многих социальных дистанций, существующих в городах между коренными жителями и иммигрантами. Пока расы остаются в своих гетто и «маленьких Италиях», с ним «все в порядке», но как только их члены «вторгаются» в «американские» районы (neighborhoods), против них немедленно возникают новые социально-дистанционные реакции. Скорость, с которой осуществляется это вторжение, напрямую связана с ростом социально-дистанционных настроений. Аналогичным образом, различие между культурными формами «вторгшихся» и коренных жителей служит показателем вероятного возникновения социально-дистанционных установок. В той степени, в какой коренной житель чувствует, что его статус становится ниже вследствие вторжения в его район или профессиональную группу иммигрантского люда, в нем разжигаются социально-дистанционные установки.

Социальная дистанция возникает из поддержания социального статуса, т.е. из статус-кво в социальных отношениях. Удерживая других на расстоянии, человек поддерживает свое положение в кругу своих друзей. Потерю почти всего в жизни он переносит легче, чем потерю социального статуса; и отсюда raison d’être поддержания социальных дистанций.

Личный статус обычно происходил от силы, и аналогичным образом социальная дистанция устанавливалась силой, войной, обманом и средствами ненавязчивой пропаганды. Статус групп обычно определялся так же. Более того, любая группа или человек, как правило, борются за сохранение статуса, как только его удается достичь, пусть даже он был приобретен несправедливо. Как правило, они будут бороться за улучшение статуса, хотя, возможно, и не столь прямолинейными средствами. Статус и социальная дистанция ценятся отчасти потому, что за них обычно боролись. Как только статус достигнут, он поддерживается до тех пор, пока кто-нибудь успешно его не оспорит. Но для группы это недостаточно прочное основание, и потому мы находим закрепление статуса и дистанции в законах, процедурах наследования, социально-кастовой системе и нравах, что придает им относительную устойчивость.

Для того, чтобы «преуспеть», житель большого города обычно должен стать «агрессивным», но агрессивность со стороны одного человека или группы часто оказывается посягательством на статус других людей или групп. Поэтому социально-дистанционные реакции сохраняют незавершенный характер. В той степени, в какой город наполнен агрессивными личностями, упрямо рвущимися к успеху, социально-дистанционные установки будут удерживаться в активном состоянии — несмотря на тот факт, что физические дистанции по большей части преодолены.

Дата добавления: 2014-01-04