А. М. Горького в этой борьбе

РАЗВИТИЕ РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА В СОВЕТСКУЮ ЭПОХУ. БОРЬБА ЗА ЧИСТОТУ ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА. РОЛЬ

Лекция 19

Октябрьская социалистическая революция открыла эпоху коренных преобразований во всех сферах жизни общества. И это не могло не отразиться на развитии русского литературного языка, особенно его лексики: ведь все процессы и явления, обусловленные становлением новых социальных отношений, должны были быть соответствующим образом названы и «оценены». Изменения в лексике русского языка уже в первые послереволюционные годы были столь значительны и очевидны, что у некоторых современников создалось впечатление образования нового языка, отличного от русского языка дореволюционной эпохи.

Для 20-х годов характерны категоричные, эмоциональные высказывания о языке, нередко выражающие диаметрально противоположные точки зрения. Так, журнал «Вестник литературы» (1920, № 3) пишет в редакционной статье: «Русский язык, беречь который завещали нам Тургенев и другие корифеи русской литературы, находится нынче в большей опасности в смысле порчи, чем когда-либо...». «Речь уже не льется плавно, а подпрыгивает, тяжело переваливается, точно телега по бревенчатой гати», -- продолжает эту мысль В. Кривенко, автор статьи «Изуродованный русский язык», опубликованной в том же номере журнала.

Противоположный взгляд на происходящие в языке изменения выражен, например, в статье Е. Ремпель «Язык революции и революция языка». Наш язык находится сейчас в интереснейшем периоде ломки и роста, внутреннего накопления сил и значения, в периоде большой переработки. И впоследствии, когда мы будем подводить итоги революции, язык даст нам неисчерпаемые источники сведений, откроет нам революцию с наиболее светлой, творческой и положительной стороны» (газета «Новый путь», Рига, 28.VIII. 1921).

Сегодня мы можем с уверенностью сказать, что истина была на стороне «языкового оптимизма», как, впрочем, на всех стадиях развития русского литературного языка.

Отрицательное отношение к изменениям, происходившим в языке, нередко имели более глубокие корни, чем просто нежелание принимать новшества. Скрытые и явные враги Советской власти под видом критики языка вели идеологическую борьбу с новым строем. В этой среде называли русский литературный язык революционной эпохи языком «непо» (от слова непонятный) и «большевистским воляпюком», говорили о «сумасшедственном состоянии русского языка». Исследователи русского языка советской эпохи и русского языка эпохи революции единодушны в своих общих выводах о том, что революционные преобразования в общественном строе привели к существенным сдвигам в языке и речи: от изменений в речевом этикете (смена обращений, переименование должностей и т.п.) до серьезных инноваций в лексике, стилистике, орфоэпии.

«От революции, -- писал Е.Д. Поливанов, -- зависит целый ряд революционных (и именно революционных, а не эволюционных) процессов в самых различных областях нашего быта и нашей духовной культуры, вплоть до такого специального уголка, как техника нашего письма: графика и орфография, которые тоже пережили свою революцию в «Новой орфографии 1917 г».

Сломав сословные, традиционно-привилегированные и иные общественные преграды, революция в России открыла пути невиданной по интенсивности и темпам естественной эволюции русского языка нового времени.

Совершенно ясно, что революция не создавала «новый язык»; просто речевые «новшества», идущие из сниженных стилей, диалектов и внелитературного просторечия, захватывали области недоступных прежде стилевых уровней и литературных жанров. В этой связи показательны параллели с французским языком эпохи Великой революции конца ХVIII в. «Язык, возникший между 1789 и 1794 гг., не был новым, -- отмечал Поль Лафарг. – Если перелистать произведения старых авторов и книги тех писателей, то в них можно найти все эти вновь введенные слова». («Французский язык до и после революции»).

Важнейшей, главной чертой языковой ситуации революционной эпохи исследователи называют «крупнейшее изменение контингента носителей» литературного языка, бывшего до тех пор «кастовым языком узкого круга ителлигенции», а затем становящегося «языком широчайших – и в территориальном, и в классовом, и в национальном смысле – масс, приобщающихся к советской культуре» (Поливанов).

Демократизация круга носителей литературного языка шла в русле внутриязыковых тенденций и потребностей – упрощения и «нивелировки», а точнее, -- упорядочения системы литературного языка и его норм, она ускоряла эти тенденции и потребности. Литературный язык быстро освобождается от всего обветшавшего и устаревшего. Стали быстро забываться и исчезать из языка слова и выражения, типичные для старого социального уклада. Вместе с тем литературный язык революционной эпохи характеризуется большим количеством неологизмов.

После революции русский литературный язык выходит на широкую мировую арену в качестве дипломатического языка. Быстро растет интерес к русскому языку у различных народов мира. На многих языках звучат русские слова спутник, большевик, совет и др.

Из собственно структурных особенностей языка революционной эпохи следует назвать его выразительность и образность.

«Эмоционально-экспрессивная функция речи имела огромное значение в революционные годы», -- писал Афанасий Матвеевич Селищев. Эмоциональная насыщенность речи революционного времени выливалась в определенные языковые структуры и «шаблоны». Здесь и политический лозунг, и элементы архаики (часто на базе церковнославянизмов), и превосходная степень прилагательных и причастий, категоричность отрицаний и утверждений, появление у некоторых имен существительных постоянных эпитетов.

Эмоциональность выражалась также с помощью «иронических» и «отрицательных» суффиксов существительных (-ец, -чик, -щина и др.) и другими средствами.

Многие из этих черт стали приметой публистического стиля советской эпохи и с определенными изменениями и вариациями сохранился до наших дней.

Ослабление и утрата эмоциональной значимости может приводить и приводит на деле к появлению речевых шаблонов на месте недавних выразительных конструкций.

В начале XX века в русском языке было образовано и вошло в употребление немало сложносокращенных слов. Уже в первые послереволюционные годы аббревиация стала необычно продуктивным способом словообразования. Число сложносокращенных слов росло с каждым днем, особенно в сфере государственно-административной терминологии. Первоначально в большинстве случаев аббревиатуры являлись сокращенными наименованиями органов Советской власти, государственных учреждений, общественных организаций. Например: «В особых условиях приходится работать и Совнархозам, и Военкомам, и Чрезвычайкомам, и всем другим органам Советской власти» («Известия», 16. I. 1919).

Несмотря на то, что функции, да и область распространения аббревиатур были весьма ограничены, они рассматривались современниками как едва ли не самое типичное явление языка революционной эпохи. Распространенным было представление о таких словах как «неправильных», образованных с нарушением законов русского языка и вопреки его нормам, о чем якобы свидетельствовало их отсутствие в «дореволюционном» русском литературном языке. Однако вывод о чисто «революционном» происхождении аббревиатур не соотвествовал действительности.

Еще до революции было образовано и широко использовалось немало сокращенных наименований: ОСФРУМ – общество содействия физическому развитию учащейся молодежи, РОПИТ – Российское общество пароходства и торговли, кадет – канституционный демократ, эсер – социал-революционер и многие другие. Правда, уже в первые послереволюционные годы процесс образования сложносокращенных слов резко усилился, возросло количество аббревиатур и частота их употребления.

Нередко аббревиатурам вообще отказывали в праве называться словами, отводя им роль «номенклатурных этикеток». Такой взгляд представлен, в частности, в брошюре А.Г. Горнфельда «Новые словечки и старые слова» (Пб., «Колос», 1922). Подобная оценка страдала очевидной односторонностью и была излишне категоричной (или по крайней мере, преждевременной).

Многие аббревиатуры казались словообразовательно активными, например, в образовании названий лиц: исполкомовец, чекист, фабзавучник и т.д.

Не было полностью справедливым и суждение о «номенклатурной» природе сокращений, вследствие которого они будто бы не в состоянии «развиваться изнутри». Эта точка зрения была опровергнута Г.О. Винокуром в книге «Культура речи» (изд. 2., М., 1929) на примере слова нэп. Уже в середине 20-х годов это слово «получает яркую эмоциональную и этическую окраску» и по значению в известной мере обособляется от полного наименования.

Все это говорит о том, что признание новообразований – аббревиатур ненормативными, «неправильными», насильственно навязанными русскому языку фактами не имело достаточно серьезных оснований. Хотя следует сказать, что для словоупотребления того времени было порой характерно не всегда оправданное увлечение сокращением. Недаром, пожалуй, никакое другое языковое явление не вызвало такого числа пародий. Вспомним строфу из известного стихотворения В. Маяковского «Прозаседавшиеся» (1922):

Снова взбираюсь, глядя н ночь,

не верхний этаж семиэтажного дома.

«Пришел товарищ Иван Ваныч?» --

«На заседании

А –бе – ве – ге – де – е – же – зе – кома».

В одном из журналов была помещена карикатура, на которой изображались два крестьянина, тщетно пытавшиеся расшифровать надпись на двери – ВХОД. У московской молодежи приобрела известность бойкая пародийная частушка: «На Твербуле у Пампуша ждет меня миленок Груша» (Твербул – Тверской бульвар, Пампуш – памятник Пушкину).

Злоупотребление сложносокращенными словами вызвало справедливый протест и со стороны общественности. Однако одно дело – критика крайностей, речевых перегибов, связанных с этим способом словообразования, другое -- объявление его «вне закона». Сегодня, когда образование и применение аббревиатур достаточно упорядочено, понятно, что «ученый пуризм», стремившийся доказать инородность сложносокращенных слов русскому языку и вывести их тем самым за пределы литературной нормы, был весьма далек от науки.

Новые общественные функции, приобретенные русским литературным языком в послеоктябрьский период, знаменуют новый этап в его развитии и определяются следующими процессами:

1) расширением круга носителей литературного языка (литературный язык впервые в истории мировой цивилизации становится подлинным достоянием – всего народа);

2) превращением национального русского языка в средство межнационального общения и сотрудничества всех советских народов;

3) естественным включением в «клуб» мировых языков современности (неизмеримое возрастание мирового значения русского литературного языка – изучение его не только «Ради богатой художественной литературы, но и «самого по себе», ради его внутренних законов»).

Одновременно с расширением общественных функций русский литературный язык нашего времени продолжает развивать все стороны своей структуры. Действительно, история русского литературного языка нового времени, изменения в области грамматики, лексики, фонетики, стилистики и т.п. в конечном счете определены указанными процессами.

В послереволюционный период развития русского языка в качественно новых условиях свободнее и глубже проявляются тенденции взаимодействия литературного языка и стихии диалектно-разговорной речи, стилевых «смещений» и межстилевых взаимодействий и т.д. Диалектная речь, нейтрализуясь и «олитературиваясь» (или, напротив, сохраняя нарочитый оттенок простонародности), активно вторгается в литературное употребление – различные жанры письменной книжной речи и в язык художественной литературы; публицистика и разговорная речь расширяют свои позиции и стилевые возможности в пределах литературно-художественного употребления наших дней.

Наблюдаемые в послереволюционный период смешение и взаимопроникновение подсистем национального языка объясняются результатом уничтожения господствующих классов и сословий, социальным равенством нового общества, текучестью и неустойчивостью социальных групп в социалистическом обществе.

Сохраняя живую основу, система литературных норм и актуальных средств выражения тем не менее изменяется от эпохи, от поколения к поколению и в целом проходит через последовательные смены этапов тяготения к «разговорности» и этапов тяготения к книжности. Живой народный язык современности, накопленные традиции письма, совершенствуемого под пером новых поколений писателей, – таков внутренний механизм языковой ориентации.

Очень важное значение для развития литературного языка имеет развитие научно-технической и производственной терминологии. В наш век научно-технической революции происходит громадный рост специальных терминов, возникновение терминологических систем. Никто не знает даже приблизительно, сколько терминов имеется в настоящее время в русском языке. Во всяком случае их миллионы. В подавляющем своем большинстве они находятся за пределами общелитературного употребления, оставаясь достоянием рабочих, служащих, ученых определенных профессий. Несомненно, такое положение сохранится и в будущем, так как невозможно представить себе не только все общество, но и отдельно человека, лексический запас языка которого составляли бы миллионы слов.

Однако некоторая часть специальных терминов бурным потоком вливается в общий язык. Определенный интерес в этом отношении представляет словарь-справочник «Новые слова и значения» под ред. Н.З. Котеловой и Ю.С. Сорокина. В этом словаре помещены слова, не вошедшие в современные толковые словари русского языка и извлеченные составителями из различных письменных источников 1964-1968 гг. Конечно, в указанном словаре учтена только какая-то часть лексики, попавшая на страницы общей печати, но и она показательна. Всего в словарь включено около трех с половиной тысяч слов, и почти все они относятся к области специальной терминологии: амидопирин, анид (синтетическое волокно, аналогичное нейлону), хула-хуп и т.д. Новообразований, созданных на базе русских языковых средств, около 730, или всего около 20% учтенных новых слов и значений. Этот процент несколько повысится, если учитывать сложные слова, в состав которых наряду с иностранными входят и русские основы (радиоглаз – о радиотелескопе, антимир, биосвязь и под.), и образования с русскими префиксами (подсистема, подпрограмма). Следовательно, в современном терминотворчестве ведущую роль играют заимствования (особенно из английского языка). Русская лексика растет прежде всего за счет специальной терминологии, а в этой терминологии господствуют иноязычные слова. Хорошо это или плохо (бездумное подражание иностранным образцам и увлечение заграничными терминологическими моделями, разумеется, плохо), но факт остается фактом. Конечно, и в составе общелитературного языка специальная лексика не утрачивает своего терминологического характера.

А.М. Горький в свое время предостерегал писателей от злоупотребления терминами: «Техника за последние годы мощно разрослась, и все это не может не влиять на человека. Тут нужно найти какие-то особенные приемы. Но нельзя злоупотреблять техническими терминами». Вообще с именем А.М. Горького связана целая эпоха в развитии и обогащении языка художественных произведений. Раскрыв существо самого понятия «литературный язык», А.М. Горький боролся за чистоту и богатство литературного языка новой эпохи. С одной стороны, Горький призывал бережно относиться к наследию, с другой, -- поддерживал то новое, что вносила советская эпоха и что осуществляли в языке писатели в результате новаторства.

Горький требовал отбирать в литературный язык наиболее живучие, образные слова и не брать все случайное и менее ценное, так как писателей читают миллионы людей, и поэтому они в ответе за развитие и совершенствование национального языка. Долг каждого передового писателя, -- считал Горький, -- бороться с засорением и искажением языка во имя развития и расцвета всей национальной культуры.

Горький поставил вопрос о роли диалектизмов в литературном языке. Он считал, что писатель «должен писать по-русски, а не по-вятски, не по-балахонски». Задача писателя сводится к тому, чтобы отстоять, отобрать из этого хаоса наиболее точные, емкие, звучные слова, а не увлекаться хламом вроде таких бессмысленных словечек, как «подъязыкивать», «базынить», «скукоживаться» и т.д. «Местные речения», провинциализмы, – считал Горький, -- редко обогащают литературный язык, чаще засоряют его, вводя нехарактерные, непонятные слова».

Вопрос о роли диалектизмов в литературном языке был поставлен Горьким не случайно. Дело в том, что в 20-х годах появилось направление языкового «новаторства», сущность которого составляли антинормализаторские взгляды на язык. Они, как правило, выражались в признании права на неограниченное употребление диалектной, просторечной и жаргонной лексики. Отчетливо сформулирована эта позиция в выступлении одного из участников «Дискуссии о порче языка», организованной журналом «На литературном посту» (1929, № 11-12), поэтом С. Третьяковым: «Процесс жаргонизации языка есть процесс положительный. Надо приветствовать всякое нарушение канонов русского языка, если это нарушение расширяет слои, пользующиеся этим языком, и не отражается в то же время сколько-нибудь значительно на понимании». Подобный подход к литературному языку и его нормам («канонам») был в известной мере отражением реальных процессов в словоупотреблении того времени. Рост активности просторечных, жаргонных и арготических слов во многом был вызван обстановкой острой политической, военной и идеологической борьбы, когда особенно велика была потребность в непринужденно-грубых, отчетливо-сниженных, резко-оценочных словах и выражениях.

Стали употребительны, особенно в речи молодежи, слова жаргонного и арготического происхождения: буза, забуреть, засыпаться сдрейфить, шамать, шкет и др. Однако это не привело и не могло привести к полной ассимиляции диалектизмов, элементов внелитературного просторечия и жаргонов в литературном языке, что неизбежно бы означало его растворение в диалектах, жаргонах, массе неразработанных разновидностей речи и его фактическую гибель как культурной ценности народа. Поэтому антинормализаторские взгляды на русский литературный язык, призывы к его неограниченной «жаргонизации» не были реалистичными, хотя и имели известную опору в самих языковых процессах.

Литературный национальный язык вообще враждебен диалектам. Вбирая в себя лучшее из диалектной речи, он в то же время воздействует на диалекты, нивелирует их. Однако в условиях капитализма, державшего крестьянские массы в невежестве, в условиях изолированности деревни от городской культуры это воздействие было слабым, неэффективным. В наше время процесс вытеснения диалектов под влиянием литературного языка бурно развивается, носители диалекта все глубже воспринимают нормы литературного языка, прежде всего в области лексики и фразеологии, но также, хотя и медленнее, и в области грамматики и произношения. Литературный язык становится одним из мощных факторов культурной революции в нашей стране, приобщая широкие народные массы к сокровищнице русской и мировой культуры.

Горький критиковал литераторов за обилие в их произведениях иностранных слов. Так, одному из начинающих литераторов он замечал: «Поражает обилие иностранных слов, соединяемых Вами удивительно смешно и провиницально, например: «шедевр классического аристократизма», «пунктуальность в исполнении формальностей этикета и т.д.».

Современный русский литературный язык в своих структурных особенностях и в нормативном плане оказывается весьма изученным. В советское время вышли грамматики, подготовленные Академией наук СССР («Грамматика русского языка» в 2-х томах. М., 1953-1954; «Грамматика современного русского литературного языка. М., 1970; «Русская грамматика» в 2-х т. М., 1980), и разнообразные вузовские пособия.

Значительные успехи достигнуты русской советской лексикографией – описательной и нормативной.

Русский литературный язык – великое национальное достояние, один из наиболее своеобразных и сложных элементов русской национальной культуры. История литературного языка тесно переплетена с историей народа, многими путями связана с различными сторонами его духовной жизни, с историей его литературы, шире – письменной культуры во всем ее многообразии, с развитием и укреплением национального самосознания русского народа.

Прежде чем достигнуть тех высот, на которых он сейчас находится, русский литературный язык проделал большой и сложный путь. Основанный на незыблемом фундаменте народной речи, он в то же время прочно усвоил в самом этимологическом значении этого слова – и наиболее ценные и устойчивые элементы книжной традиции. Собственно говоря, основное содержание истории русского литературного языка и составляют многообразные формы борьбы и взаимопроникновения народной речи и книжных традиций. Вместе с тем в разные эпохи разговорная речь имела различную степень воздействия на литературный язык и его нормы. Для древнерусского языка разграничение «народное» – «литературное» было связано с противопоставлением «разговорное» – «книжное» и базировалось главным образом на жанрово-функциональном разграничении. В дальнейшем проникновение разговорной стихии в литературный язык усиливалось, но вместе с тем наблюдался и обратный процесс – влияние литературного языка на разговорную речь. В настоящее время давнее противопоставление «разговорное» – «литературное» приобретает новую специфику, которая заключается не столько в противопоставлении (или жанровом разграничении) этих сфер, сколько в их взаимовлиянии и взаимообогащении – в новых социальных и идейно-художественных условиях существования и развития русского национального языка. Системы письменно-книжной и устной речи, влияя друг на друга, но не сливаясь совершенно одна с другой, находятся в постоянном развитии. В связи с этим историческая глубокая связь литературного и народного языка придают русскому языку живую образность и красочность, точность в передаче новых понятий и оттенков смысла. Предельно кратко и выразительно сказал об этом Пушкин: «Простонародное наречие необходимо должно было отделиться от книжного, но впоследствии они сблизились, и такова стихия, данная нам для сообщения наших мыслей».

История русского литературного языка – одно из ярких проявлений творческого гения его создателя -- русского народа.

Дата добавления: 2014-01-04