Российской цивилизационной мо­дели в XVII веке. XVII век стал временем крупных перемен в общественно-экономической и культурно-религиозной жизни России

ДВЕ ТЕНДЕНЦИИ В ЭВОЛЮЦИИ

XVII век стал временем крупных перемен в общественно-экономической и культурно-религиозной жизни России. После успешного преодоления последствий Смутного времени страна интенсивно развивалась. В ней наблюдался значительный рост хозяйства и усиле­ние его связи с рынком. Появление новых отраслей производства обусловило расши­рение деятельности мануфактур. Дальнейший рост феодальной земельной собственно­сти и появление торгового капитала способствовали формированию общероссийского национального рынка. Наличие этих новых явлений позволяет говорить о том, что в XVII веке в России шло активное становление предпосылок капитализма.

Наряду с этим происходили также весьма значительные изменения и в культурно-религиозной жизни страны. Культура и быт русского народа испытывали качественную трансформацию, выразившуюся в трех основных тенденциях: «обмирщение», проникновение западного влияния, мировоззренческий раскол. Первые две тенденции были в заметной степени связаны между собой, третья – была скорее их следствием. При этом и «обмирщение», и «европеизация» сопровождались движением общественного сознания к расколу. Недаром XVII век вошел в историческую литературу как «бунташный век»: волнения и бунты прошли чередой с его начала до самого конца. Шла ломка общест­венного сознания, привычного быта и обихода, страна подталкивалась к смене типа цивилиза­ции. Волнения были отражением душевного дискомфорта целых слоев населения.

К тому времени Россия уже установила постоянное общение с Западной Европой, завязала с ней весьма тесные торговые и дипломатические отношения, использовала европейские достижения в науке, технике, культуре. До определенной поры это было именно общением, о какой-то подражательности не было и речи. Россия развивалась вполне самостоятельно, усвоение западноевропейского опыта шло естественным путем, без крайностей, в рамках спокойного внимания к чужим достижениям. В случае продолжения естественного хода этого процесса, все необходимые условия для становления предпосылок капитализма в России сложились бы к концу XVII, а не к концу XIX века.

Однако этот процесс был значительно осложнен и замедлен оформлением крепостнических отно­шений. В 1649 г. состоялся Земский Собор. На нем было принято Соборное Уложение, по которому крестьянин был юридически прикреплен к помещику, что фак­тически прекратило формирование свободного рынка наемной рабочей силы. В политической и административной областях также шло постепенное ужесточе­ние режима: сословно-представительные учреждения и местное самоуправление были заменены бюрократическими институтами; непомерно разрослись приказы, осуществ­лялась их структурная перестройка и изменены функции – однако это не приносило желаемого эффекта, что явилось причиной так называемой «злокозненной московской волокиты», т.е. ситуации, когда важнейшие социальные, экономические и государст­венные вопросы по несколько лет не находили разрешения, из-за громоздкости раз­бухшего бюрократического аппарата, дававшего почву для роста коррупции, в то время как раньше аналогичные дела можно было решить выборными органами мест­ного самоуправления. С этими же факторами (сворачивание деятельности местного самоуправления и бюрократизация власти) связано упразднение Земских соборов. По­следний Земский Собор в полном составе был созван в 1653 г., когда решался вопрос о присоединении Украины и объявлении войны Польше. С этого времени можно гово­рить о ликвидации монархии с сословным представительством (самодержавия) и по­явлении абсолютизма, опиравшегося на жесткую, но далеко не всегда эффективную бюрократическую систему.

1) Цезарепапизм – отличие цезарепапизма от самодержавия состоит в том, что при са­модержавии Церковь хотя и занимает подчиненное положение по отношению к госу­дарству, но все же обладает достаточно высокой степенью самостоятельности и ак­тивно влияет на государственные дела, деятельно участвует в политической жизни страны и самодержавие обычно всегда если и не принимает, то все же учитывает, или, по крайней мере, прислушивается к мнению Церкви по многим вопросам. При цезаре­папизме церковь также является необходимейшим, обязательнейшим, но все же лишь атрибутом государства. Благочестие здесь есть некая государственная добродетель, нужная лишь в меру государственной потребности в благочестивых людях. Такого рода цезарепапизм сложился в годы опричнины. Иван IV тогда не признавал ни эле­ментов «клирократии», ни властного паритета полномочии монарха и высшего духо­венства, полагая, что задача священнослужителей должна быть ограничена их забо­тами о спасении человеческих душ.

2) Второй компонент абсолютизма – жесткая бюрократическая система, основан­ная на крепостнических методах управления. Эти крепостнические методы были, оче­видно, заимствованы царем Алексеем из Польши. Польская шляхетская аристократия практиковала невиданные по степени жестокости формы порабощения и эксплуатации крестьян (особенно украинских и белорусских). Эти формы крепостного рабства оче­видно и были заимствованы царем во время военных походов и затем перенесены в Россию, наряду с другими приобретениями. (При царе Алексее существовала мода на все польское, как при Петре I – на все немецкое).

Таким образом, российский абсолютизм, обусловивший «своеобразие дальней­шего исторического пути России» был образован наложением друг на друга двух ком­понентов: византийского цезарепапизма и бюрократии, основанной на крепостниче­ских (раннеевропейских в своей основе) методах закабаления и управления.

В свете сказанного, необходимо указать на следующее, важное обстоятель­ство. В XVII веке в России существовали и боролись между собой две противополож­ные тенденции. Первая тенденция – в основе своей социально-экономическая, разви­вающаяся «снизу» носила в большей степени объективный характер – рост торговли, промыслов и ремесел, формирование рыночных отношений, появление частных мануфактур с использованием вольнонаемного труда и т.д. Главными носителями этой предкапиталистической тенденции выступали те люди, которых позднее назовут ста­рообрядцами (или иначе ошибочно «раскольниками»). Именно они впоследствии будут существенно способствовать росту экономического могущества страны.

Об их значении в истории России хорошо написал прекрасно знавший эту среду русский пе­вец Ф.И. Шаляпин: «И ведь все эти русские мужики – Алексеевы, Мамонтовы, Сапожниковы, Сабашниковы, Третьяковы, Морозовы, Щукины – какие все это козыри в игре нации».

Советские историки, зашоренные классовым подходом, как правило, не обращали внимания на принадлежность к старообрядчеству ведущих фамилий московских пред­принимателей. Западные исследователи, напротив, считали старообрядчество очень важным фактором формирования русского национального капитала, поскольку перед революцией 1917 г. 64% торгово-промышленного класса России было представлено старообрядцами. Например, американский историк Дж. Вест писал, что «взгляды П.П. Рябушинского и его соратников… были во многом определены их связью со старообрядцами». Называя П.П. Рябушинского и его сторонников «неостарообрядцами», он отмечал: «Победи в России капитализм под предводительством Рябушинских, он, скорее всего, облачился бы в религиозные одеяния раскольников».

Здесь может возникнуть резонный вопрос: как же так? Как староверы, из­вестные своим упорным консерватизмом, нежеланием принимать «новины» могли вдруг являться носителями прогрессивных капиталистических тенденций? Однако, противоречие это кажущееся. Они были консерваторами в культурно-религиозной и семейно-бытовой жизни, но в том, что касалось экономической сферы, они были принципиальными но­ваторами. Тот же Домострой, устанавливавший строгие рамки религиозно-семейной жизни не только разрешал, но и настоятельно предписывал желательность и даже не­обходимость хозяйственной деятельности, призванной обеспечить «самостоятельность дома в целом при внутреннем разделении обязанностей и уважения к труду и частной инициативе всех его жителей»,

Другое дело, что не все из технических новшеств могло быть воспринято старо­обрядцами, а только то, что не противоречило сложившимся жизненным устоям и ценностям. «Традиционное крестьянство отнюдь не было препятствием на пути мо­дернизации и индустриализации, заключая в себе предпосылки для их более органиче­ских вариантов. Но любая принимаемая новация не должна была разрушать мировоз­зренческое ядро, сердцевину отвоеванной в жестоких столкновениях XVII-XVIII вв. собственной культуры. Сутью этого мировоззрения была принципиальная космоцен­тричность, стремление любой новый порядок вещей и любое техническое нововведе­ние приводить в соответствие с моделью идеального равновесия вселенной. Нам нужно было дожить до эпохи глобальных нарушений экологического равновесия и озоновой бреши, дабы понять, что интуиция наших предков, подсказывавшая им идею такого равновесия, была безупречна».

А отрицательное отношение староверов ко всему иностранному было вызвано не только страхом перед «новинами». По замечанию Г. В. Плеханова, оно явилось формой выражения протеста нарождавшейся буржуазии против конкуренции иностранного капитала. Показательно, что наиболее выдающиеся вожди старообрядчества И. Неронов, Аввакум, Логгин, Даниил были выходцами из Нижегородского края, меньше других пострадавшего от разорения в период «Смутного времени». Именно отсюда началось освобождение России от интервентов, именно здесь мы встречаем имена крупнейших предпринимателей-старообрядцев, занимавшихся добычей и продажей соли, рыбы, хлеба, кожи, поташа на десятки тысяч рублей. Нижегородские села Лысково, Павлово, Семеновское и другие превратились в центры промышленного производства, и на их основе с 1627 года стала проводиться знаменитая Макарьевская ярмарка.

Русское старообрядческое купечество наиболее остро переживало конкуренцию со стороны английских и голландских торговых компаний, почти беспошлинно продававших и покупавших товары по всей территории страны. Многолетние просьбы положить конец грабительской торговле завершились успехом только в 1649 году, после казни английского короля.

Таким образом, выступая против «латинян» и «немцев», вожди старообрядчества отстаивали сложившийся порядок русской жизни, в которой начинали утверждаться принципы капиталистического развития. Его основой в XVII веке явилось складывание рыночных отношений. Эти формы не были чем-то чужеродным (как это принято считать) для русского народа. Товарно-денежные отношения росли на основе традиционных, базовых ценностей православной культуры, которая и составляла ядро хозяйственного быта, государственности и отечественной цивилизации. Особенно интенсивно эти процессы пошли в конце XV – начале XVI в. Успехи в деле воссоединения русских земель создали дополнительные условия для развития рыночного хозяйства. Существует множество конкретно-исторических данных, но наиболее яркое свидетельство представляет старорусский «Домострой» (сер. XVI в.) – памятник истории хозяйственного быта и экономической мысли XV – XVI вв. Описанные в «Домострое» формы хозяйствования показывают истоки отечественного предпринимательства, его генетические начала. Многие правила, сформулированные в этой книге, имеют непреходящую ценность.

Как утверждает Д.Н. Платонов «В отечественной экономической науке уже давно сложилось мнение, что рыночные отношения непременно должны если не разлагать, то серьезно подтачивать натуральные формы хозяйствования. Достаточно гибкие хозяйственные формы, выросшие на основе «семейной экономики», о которой повествует «Домострой», являют картину совершенно иного порядка. Эти относительно сложные формы образуются, исходя из конкретно-экономической ситуации. Прежде всего огромную роль играют как возможности собственно частной хозяйственной единицы, так и экономическая конъюнктура. Происходит ситуационная самоорганизация хозяйственных форм. Так создается морфология частного хозяйства, где натурально-хозяйственные и товарно-денежные начала органично взаимообуславливают и дополняют друг друга. Подчас трудно уловить, где кончается действие натурально-хозяйственных правил и начинается собственно предпринимательский рационализм в организации хозяйства. Поэтому можно говорить о зарождении и развитии всевозможных «мягких» сотруднических (синергетических) форм организации хозяйствования.

Сложная хозяйственная синергетика «Домостроя» сбивала и сбивает с толку многих исследователей, которые пишут, что в книге описано идеальное устройство «семейной экономики» и в самом сочинении много «повторов». Но при более тщательном разборе книги убеждаешься, что в ней нет описания неких,,идеальных моделей,, или,,парадигм,,». С одной стороны, там разбирается ситуационное поведение нескольких хозяйственных форм,, появившихся на основе семейной экономии. С другой стороны, рассматривается православная подоснова частного домохозяйства как некое «внутреннее хозяйство» воцерковленной семьи, или ее «духовное строение».

Многообразные формы хозяйства, присутствующие в Домострое» (вплоть до коммерческих «предприятий»), не являют собой некие примеры «образцовых» хозяйств, подверженных строгой «средневековой» регламентации. Это сочинение рассматривает совершенно иные вещи. Описав христианские основы правил поведения семьи. «Домострой» не надел «обручи» регламентации на всевозможные хозяйственные формы, которые он предлагает. Отсюда и необходимые при этом повторы. «Домострой» по существу, разбирал ситуации, в которых оказывались хозяйства, выросшие на базе семейной экономии. Эти хозяйства приспосабливались к экономическим обстоятельствам и выбирали необходимую в данный момент форму строения и организации. Будучи первоосновой в организации хозяйства, православие не только способствовало созданию атмосферы согласия, но и «подсказывало» предпринимателям те этические правила, которые обеспечивали успех дела.

Правила организации хозяйства и быта, изложенные в «Домострое», являлись основой жизненного уклада старообрядцев, что очевидно и позволило им достичь весьма значительных успехов в предпринимательстве. В связи с этим, «можно выделить и некоторые характерные черты того российского образа жизни, который проповедовался старообрядцами. В первую очередь, их проповеди касались идей воздержания и самоограничения, своими корнями восходивших к традиции русского нестяжательства и разумного аскетизма Нила Сорского и опиравшихся на теоретические положения Иоанна Златоуста. Рассматривая труд и бережливость и как форму борьбы с бедностью, и как форму воздержания и спасения человека. Златоуст, а вслед за ним и старообрядцы, резко осуждали мирские зрелища, увеселения как «порочное» и «праздное» времяпрепровождение. Отсюда – бескомпромиссная борьба Аввакума со скоморохами и языческими забавами, осуждение чревоугодия, пьянства и курения табака. Русский аскетизм давал возможность накапливать первоначальный капитал, не прибегая к традиционному для Запада способу ограбления».

Наряду со стойким неприятием никоновских новшеств в религиозной сфере они сохранили и стойкую приверженность древним демократическим традициям вольной самоуправляющейся общины, свободной от уравнительных пределов в землепользовании и не приемлющей закрепостительных поползновений помещичье-абсолютистского государства, являющегося в их глазах воплощением царства антихриста. Как пишет американский историк Дж. Вест: «В отличие от православного крестьянства, чья духовная и экономическая независимость была раздавлена тяжестью самодержавия, [более точно – было бы сказать в данном случае «абсолютизма» – Д.В.] старообрядцы «бодро и стойко удержались на том самом пути, по которому шла Древняя Русь». Они следовали традициям земского самоуправления и «соборной демократии», уже давно не существовавшими среди основной части населения. В них также воплотилось истинное трудолюбие народа, они были «тверже, энергичнее» других, им были свойственны «трудолюбие, трезвость и развитость» во всех начинаниях… Среди них нет классового деления, поскольку старообрядцев любого общественного строя объединяла работа, этическое и общее преклонение перед древним благочестием».

В целом для староверов было характерно умение «считать и копить». Наряду с трудом бережливость рассматривалась ими как важнейший источник имения. Позднее, в 50 – 60–е гг. XIX в., по свидетельству современников, «экономия» в этой среде стала одним из «лозунгов», причем ее связь с накоплением капиталов для дела была вполне сознательной. Домовитость и бережливость старообрядцев как фактор быстрого накопления в их руках капиталов, обуславливали также и умение сохранить их нерастраченными в своих родах. Кроме того, следует указать и на связь как бережливости, так и осторожности в торговых предприятиях староверов с их враждебностью (по крайней мере до сер. XIX в.) «к модной роскоши». «Действительно, здесь сказывались регламентация бытовой сферы и самоограничение в потреблении, также имевшие конфессиональное происхождение. Но главным явилось воздействие реализации аскезы в повседневной жизни – «практическая духовность», практическая в том смысле, что, для староверов духовность заключалась не только в рассуждении о религиозно-этическом идеале, но и в деятельности по претворению в жизнь, как и у протестантов.

В то же время религиозно-нравственная мотивация предпринимательской деятельности у старообрядцев существенно отличалась от протестантской. Добиваясь успеха в личном предпринимательском деле, протестант пытался доказать свою индивидуальную причастность к Благодати, к тем избранным, кто был осиян ею.

В староверии деньги, хозяйственный успех не имели конфессиональной ценности сами по себе, не являлись доказательством праведной жизни или принадлежности к «избранным». Деньги, размах предприятия и прочее были связаны лишь с обеспечением социального статуса. Старообрядец, самоотверженно трудясь в организации промышленного или торгового дела, уже в ходе этого процесса исполнял христианский долг перед Богом и людьми. Успех приобретал смысл, лишь когда результаты предпринимательства использовались в служении Богу и Церкви как сообществу христиан. Более эффективное и умелое хозяйствование способствовало укреплению и возрастанию веры. Право распоряжения результатами предпринимательства не просто ограничивалось этическими целями. Передача средств «обществу», поддержка веры, благотворительность являлись не просто одной из главных нравственных целей предпринимательства, но именно критерием праведности стяжательства. Умелый прилежный и ответственный организатор делал больше других «славы Божьей ради» и для спасения собственной бессмертной души. Это обеспечивало соответствующую схему распределения результатов предпринимательства староверов».

Из этого можно сделать вывод, что если бы правительство XVII века поддержало эту тенденцию, то, скорее всего, экономика России развивалась бы более гармонично. И не было бы тогда ни церковной реформы XVII века, и последующего за ней раскола, ни петровского крепостнического абсолютизма с его политикой, основанной на принудительном труде и экстенсивном пути развития. Тогда и капитализм в России мог иметь плавный, постепенный, естественно-эволюцион­ный, а не спонтанно-взрывной, искусственный и хаотичный характер. И возможно сейчас Россия была бы наиболее экономически развитой страной в мире. «Пример других государств показывает – вовсе не обязательно ломать национальные традиции для успешного соревнования с Западом. Напротив, наибольших успехов в этом сорев­новании добились там, где не отказались от своих корней, от национальной психоло­гии, от национального отношения к труду и к жизни. Наблюдаемое уже в новейшей истории японское, да и китайское чудо можно охарактеризовать именно как модерни­зацию б е з вестернизации, во всяком случае, без изменения коренных чувств, верова­ний и мировоззрения людей Востока».

Очевидно, называть экономическую систему, которая могла установиться в Рос­сии в ходе реализации данной тенденции – капиталистической – не вполне корректно. Все-таки – это западноевропейский термин, который в большей степени применим для характеристики именно американо-европейской цивилизационной модели. С другой стороны, по­скольку отечественная историография ничего более адекватного для обозначения возможного альтернативного пути развития России не предлагает, автор взял на себя смелость, не отвергая этот термин полностью, употребить его с некоторыми уточняющими формулировками, а именно как «об­щинно-экологический капитализм с человеческим ли­цом», основными чертами которого явились бы постепенность, гуманность осуществ­ления и преемственность исторического развития, с сохранением основных элементов прежней культуры, образа жизни и т.д. Люди, способные создать такую систему, представляли собой ту коренную, низовую Россию, в которой были сохранены трудовые традиции, освященные духом древлего православия. Это была народная, старообрядческая Россия.

Однако, после церковного раскола в середине XVII в. возникла и стала развиваться и другая Россия – романов­ская, дворянско-европеизированная. Она не хранила древние домостроевские тради­ции, но дала начало новому, петербургско-имперскому периоду нашей истории, густо замешанному на космополитизме и прочих европейских «ценностях». Эта верхняя «лакированная» Россия появилась вследствие реализации второй тенденции, в основе своей политической и административно-полицейской, имевшей по большей мере субъективный характер, поскольку эта тенденция исходила «сверху», от власти. Она была направлена на ужесто­чение политической системы и стремилась поставить население страны под жесткий административно-бюрократический и военно-полицейский контроль абсолютистско-крепостнического государства-монстра.

Эта вторая тенденция, в конце концов, возобладала. Подтверждением этого вы­вода является, например, то, что к концу XVII и особенно в XVIII веке значительно сокращается число частных мануфактур, использующих вольнонаемный труд, и уве­личивается количество государственных (посессионных), использующих дешевый ма­лопроизводительный и менее качественный принудительный труд крепостных кре­стьян, насильно приписанных к заводам. Эта тенденция подавила в зародыше наме­тившиеся ростки капитализма, появившиеся в результате развития первой тенденции «старообрядческой» и обрекла Россию на все более увеличивающееся хроническое от­ставание от передовых стран Европы, где капитализм строился едва ли не в опреде­ляющей мере во многом за счет средств и ресурсов, поставляемых из той же России.

В контексте этого наблюдения следует привести высказывание известного отечественного публициста начала XX века М.О. Меньшикова: «Русские живут плохо не потому, что мало работают, а потому, что работают много, сверх сил, отдавая излишек своей работы соседям – иностранцам». Под «излишком работы» в терминологии Меньшикова следует, очевидно, понимать добываемые сырье, ресурсы, капиталы и т.д. В слова этого публициста, следует, однако внести небольшое уточнение: «излишек своей работы» русские отдавали не только соседям, но и народам, находящимся от России на весьма значительном расстоянии.

В дальнейшем, при Петре I, эта практика получила еще большее распространение и развитие. Как писал И. Л. Солоневич: «Заграничные банки на шкуре, содранной с русского мужика, строили мировой капитализм. [Выделено нами – Д.К].Если только один Меньшиков уворовал сумму, рав­ную государственному бюджету, то мы вправе предполагать, что остальные вольные и невольные воры и укрыватели только в меньшиковское время перевели за границу сумму, равную по меньшей мере, еще двум государственным бюджетам. А это по до­военным – до 1914 года – масштабам должно было равняться миллиардам десяти до­военных золотых рублей. На такую сумму можно было «построить капитализм». И русский мужик был, по существу, ограблен во имя европейских капиталистов». С этого времени – т.е. с эпохи Петра I – «модернизация» страны оконча­тельно пошла не по капиталистическому, а по крепостническому пути. Это и обусло­вило своеобразие исторического развития России, послужив в дальнейшем основой для различного рода потрясений и катастроф, ибо каждый раз следствием реформ, проводившихся в рамках петровской квазимодернизаторской, еврокрепостнической, абсолютистской модели, оказывалась еще большая архаизация системы общественных отношений. Именно она и приводила Россию в страну догоняющего развития.

Дата добавления: 2014-01-05