Людвиг Андреас Фейербах. Лекции о сущности религии 4 страница. Содержание третьего параграфа заключается в том, что бытие и существо человека, поскольку он определенный человек

Содержание третьего параграфа заключается в том, что бытие и существо человека, поскольку он определенный человек, находится также в зависимости только от определенной природы, от природы его страны, и поэтому он по необходимости и с полным правом делает природу своего отечества предметом своей религии.

К этому параграфу я не имею ничего другого добавить, кроме того, что если неудивительно, что люди почитают природу вообще, то чему же удивляться, зачем сожалеть или смеяться над тем, что они религиозно почитают в особенности ту природу, в которой они живут и действуют, которой одной только они обязаны своим своеобразным, индивидуальным существом, следовательно - природу своего отечества. Если по этому поводу их порицать или высмеивать, то надо вообще высмеять и отвергнуть религию; ибо если чувство зависимости есть основа религии, предметом же чувства зависимости является природа как существо, от которого зависит жизнь, существование человека, то совершенно естественно также, что не природа вообще или как таковая, а природа данной страны составляет предмет религиозного почитания, ибо только данной стране обязан я своей жизнью, своим существом. Я ведь сам не человек вообще, а данный, определенный, особенный человек. Так, я человек, говорящий и думающий по-немецки, - ведь в действительности не существует языка вообще, а только тот или иной язык. И эта определенность характера моего существа, моей жизни неотделимо зависит от данной почвы, данного климата; особенно же это относится к древним народам, так что нет ничего смешного в том, что они религиозно почитали свои горы, свои, реки, своих животных. Это тем менее удивительно, что древним, примитивным народам по недостатку опыта и образования их страна представлялась всей землей или по меньшей мере центром земли. Наконец, это тем менее удивительно у древних народов, живших замкнуто, когда даже у народов современных, цивилизованных, живущих среди грандиозного мирового оборота, патриотизм все еще играет религиозную роль. Ведь даже французы имеют поговорку: "Господь бог - добрый француз", и даже в наши дни не стыдятся немцы, которые поистине не имеют основания, по крайней мере в политическом отношении, быть гордыми своим отечеством, - говорить о немецком боге. Не без основания говорю я поэтому в одном примечании к "Сущности христианства", что до тех пор, пока есть много народов, до тех пор будет и много богов;

ибо бог какого-либо народа, по крайней мере его подлинный бог, которого, конечно, следует отличать от бога его догматиков и философов религии, есть не что иное, как его национальное чувство, национальный point d'honneur сознание чести. Этим сознанием чести для древних, примитивных народов была их страна. Древние персы, например, как сообщает Геродот, расценивали даже другие народы исключительно по степени отдаленности их страны от Персии: чем ближе, тем выше, чем отдаленнее, тем ниже. А египтяне, по свидетельству Диодора, видели в тине Нила первичную и основную материю животной и даже человеческой жизни.

ШЕСТАЯ ЛЕКЦИЯ.

Конец последней лекции был, в противоположность христианскому супранатурализму, оправданием и обоснованием точки зрения естественной религии, а именно той точки зрения, что определенный и ограниченный человек почитает только определенную и ограниченную природу - горы, реки, деревья, животных и растения своей страны. Как самую парадоксальную часть этого культа я сделал культ животных предметом следующего параграфа и оправдал его тем, что животные - существа, человеку необходимые, без которых он не может обойтись, что от них зависит его человеческое существование, что только при их помощи он поднялся на высоту культуры, что человек, однако, почитает богом то, от чего зависит его существование, что поэтому в предмете своего почитания, а стало быть, и в животных он выявляет лишь ту ценность, которую он придает себе и своей жизни.

Много спорили о том, были ли и в каком смысле и на каком основании животные предметом религиозного почитания. Что касается первого вопроса, самого факта почитания животных, то речь о нем заходила главным образом при рассмотрении религии древних египтян, и на этот вопрос отвечали как "да", так и "нет". Но если мы прочтем, что нам новейшие путешественники рассказывают как очевидцы, то нам не покажется невероятным, что древние египтяне, если против этого нет каких-либо особых противопоказаний, так же точно почитали или по крайней мере могли почитать животных, как почитали их еще недавно или почитают даже сейчас народы в Азии, Африке, Америке. Так, например, по словам Марциуса в его "Правовом состоянии первоначальных обитателей Бразилии", ламы почитаются священными многими перуанцами, другие же молятся маисовому растению. Так, бык есть предмет поклонения у индусов. "Ему ежегодно оказывают божеские почести, его украшают лентами и цветами, падают перед ним ниц. У них много деревень, где быка содержат, как живого идола, и если он умирает, то хоронят его с большими почестями". Точно так же "все змеи священны для индуса. Есть служители идолов, которые являются до такой степени слепыми рабами своих предрассудков, что они считают за счастье быть укушенными змеей. Они считают тогда это своим предназначением и думают затем только о том, чтобы как можно радостнее закончить свою жизнь, ибо они верят, что на том свете займут какой-либо очень важный пост при дворе змеиного бога" (Энциклопедия Эрша и Грубера, статья "Индостан"). Благочестивые буддисты и еще более яйны или джайны - индийская секта, родственная буддистам, - считают каждое убиение малейшего насекомого смертным грехом, равнозначащим убийству человека (Болен, "Древняя Индия", т. 1). Джайны устраивают "форменные лазареты для животных, даже для низших и наиболее презираемых пород, и оплачивают деньгами бедных людей для того, чтобы они устраивали ночевки в таких местах, предназначенных для насекомых, и давали им кусать себя. Многие носят постоянно кусок полотна, прикрывающий рот, чтобы не проглотить летающей букашки и не отнять у нее таким образом жизни. Некоторые проводят мягкой губкой по тому месту, на которое они хотят стать, дабы не раздавить самомалейшего животного. Или они носят с собой мешечки с мукой или сахаром или сосуд с медом чтобы поделиться ими с муравьями или другими животными" (Энциклопедия Эрша и Грубера, ст. "Джайны"). "Жители Тибета также щадят клопов, вшей и блох не менее, чем ручных и полезных животных. В Аве с домашними животными обращаются, как с собственными детьми. Женщина, у которой умер попугай, кричала, плача: "мой сын умер, мой сын умер!" И она велела похоронить его торжественно, будто своего сына" (Мейнерс, "Всеобщая критическая история всех религий"). Удивительно, что, как замечает этот же ученый, большинство пород животных, которых в древнем Египте и на Востоке вообще почитали как богов, до сих пор признают христианские и магометанские жители этих стран неприкосновенными. Христианские копты, например, устраивают госпитали для кошек и делают завещательные распоряжения, чтобы коршуны и другие птицы получали в определенные сроки корм. Жители Суматры, по словам В. Марсдена в его "Описании острова Суматры", питают такое религиозное почтение к аллигаторам и тиграм, что вместо того, чтобы уничтожать их, дают им уничтожать себя. Тигров они не решаются даже называть их обычным именем, но называют их своими предками или стариками, "либо потому, что они сами их за таковых считают, либо чтобы им таким образом польстить. Когда европеец велит менее суеверным лицам поставить западни, то они приходят ночью на места и проделывают некоторые церемонии, чтобы убедить животное, если оно поймано или чует приманку, что западня поставлена не ими и не с их согласия".

После того, как я некоторыми примерами подтверждаю факт обожествления и почитания животных, я перехожу к причине и смыслу этих явлений. Я свел причину их также к чувству зависимости. Животные были для человека необходимыми существами; без них он не мог существовать, не говоря уже о том, чтобы существовать как человек. Необходимость же есть то, от чего я завишу; поскольку поэтому природа вообще, как основной принцип человеческого существования, сделалась предметом религии, постольку могла и должна была сделаться предметом религиозного почитания и природа животного царства. Я рассматривал поэтому культ животных главным образом лишь в связи с тем временем, когда он имел свое историческое оправдание, в связи со временем начинающейся культуры, когда животные имели наибольшее значение для человека. Но разве малое значение имеет животное даже еще и для нас, смеющихся над культом животных? К чему способен охотник без охотничьей собаки, пастух - без овчарки, крестьянин - без быка? Не есть ли навоз душа хозяйства, а стало быть, не является ли бык и у нас еще, как это было у древних народов, высшим принципом, богом агрикультуры? Зачем же нам смеяться над древними народами, если они религиозно почитали то, что для нас, людей рационалистических, еще имеет величайшую цену? Не ставим ли и мы еще во многих случаях животное выше человека? Не имеет ли еще в христианско-германских государствах конь для армии большую ценность, чем всадник, для крестьянина бык - большую ценность, чем батрак? И в качестве исторического примера я привел в настоящем параграфе одно место из "Зенд-Авесты". "Зенд-Авеста" в ее настоящем виде есть, разумеется, лишь позже составленная и искаженная религиозная книга древних персов. Так вот там значится, - правда, в старом, ненадежном переводе Клейкера, в части, называющейся "Вендидад": - "Мир существует благодаря уму собаки... Если бы собака не охраняла улиц, то разбойники и волки расхитили бы все имущество". Именно по причине этой своей важности, но, разумеется, также и благодаря религиозным предрассудкам, собака в законах именно этой самой "Зенд-Авесты", в качестве стража-охранителя от хищных зверей, "не только приравнивается к человеку, но ей отдается даже предпочтение при удовлетворении ее потребностей". Так, например, говорится: "Кто увидит какую-либо голодную собаку, обязан ее накормить лучшими кушаньями". "Если сука со щенятами заблудится, то глава селения, где она нашлась, обязан взять ее и накормить; если он этого не сделает, то наказуется изувечением тела". Человек имеет поэтому меньше ценности, чем собака; впрочем еще худшие постановления, ставящие человека ниже животного, находим мы в религии египтян. "Кто, значится у Диодора, - убьет одно из этих (а именно священных) животных, подлежит смерти. Если это была кошка или ибис, то он должен во всяком случае умереть, все равно, убил ли он животное преднамеренно или случайно; сбегается толпа и расправляется с виновным самым жестоким образом".

Однако против этого объяснения почитания животных их незаменимостью и необходимостью говорят как будто даже и приведенные мною примеры. Тигры, змеи, вши, блохи - какие же это необходимейшие для человека животные? Ведь необходимые животные только те, что полезны. "Если в общем, - замечает Мейнерс в своем указанном сочинении, - полезным животным больше поклонялись, чем вредным, то отсюда нельзя заключить, что полезность животных была причиною их божеского почитания. Полезные животные чтутся не в соответствии с их полезностью и вредные - не в соответствии с их вредностью. Как неизвестны и не поддаются исследованию те обстоятельства, которые были благоприятны одному животному здесь, другому - там, так необъяснимы и противоречивы и многие явления в культе животных. Так, например, негры в Сенегале и Гамбии чтут и щадят тигров, тогда как в царстве Анте и других соседних царствах вознаграждают тех, кто убьет тигра". В самом деле, в области религии мы оказываемся прежде всего в хаосе величайших и запутаннейших противоречий. Тем не менее, несмотря на это, при более глубоко идущем наблюдении их можно свести к мотивам страха и любви, которые, однако, сообразно различию людей, направляются на самые различные предметы и сводятся к чувству зависимости. Если даже какое-либо животное не приносит действительных естественно-исторически доказуемых пользы или вреда, то человек все же в своем религиозном воображении связывает с ним часто по случайному, нам неизвестному поводу суеверные действия (3). Каких только чудодейственных, лечебных сил не приписывали драгоценным камням! На каком основании? Из суеверия. Таким образом, внутренние мотивы почитания одинаковы, их проявления различаются только тем, что почитание одних предметов основывается на воображаемых пользе или вреде, существующих лишь в области веры или суеверия, тогда как почитание других основывается на действительной их благотворности или полезности, пагубности или вредоносности. Короче говоря, счастье или несчастье, благо или горе, болезнь или здоровье, жизнь или смерть от одних предметов религиозного почитания зависят и на самом деле, по-настоящему, от других же - лишь в воображении, в вере, в представлении.

Сверх того, я хочу заметить по настоящему поводу, когда различные свойства и многообразие религиозных предметов кажутся противоречащими приводимому мною объяснению возникновения религии, что я бесконечно далек от того, чтобы сводить религию, как и вообще какой-либо предмет, к чему-либо одностороннему, абстрактному. Когда я думаю о каком-либо предмете, то я всегда имею его перед своими глазами в его целокупности. Мое чувство зависимости не есть теологическое, шлейермахеровское, туманное, неопределенное, отвлеченное чувство. Мое чувство зависимости имеет глаза и уши, руки и ноги, мое чувство зависимости есть лишь человек, чувствующий себя зависимым, видящий себя зависимым, короче говоря - сознающий себя всесторонне и во всех смыслах зависимым

То же, от чего человек зависит, от чего он чувствует себя зависимым, от чего он знает свою зависимость, есть природа, предмет чувств. Совершенно поэтому в порядке вещей, что все впечатления, производимые природой на человека при посредстве чувств, хотя бы то были только впечатления идиосинкразии, могут сделаться мотивами религиозного почитания, и на самом деле таковыми делаются, что предметами религии делаются и те предметы, которые затрагивают лишь теоретические чувства и не имеют к человеку того непосредственного практического отношения, которое и заключает в себе истинные мотивы страха и любви. Даже в том случае, если какое-либо существо природы делается предметом религиозного почитания, для того ли, чтобы быть обезвреженным, если оно страшно или вредно, или чтобы получить благодарность за свою доброту, если оно благодетельно и полезно, даже и в этом случае оно имеет ведь еще и другие стороны, которые равным образом попадают в поле зрения и в сознание человека и становятся поэтому моментами религии. Если парс почитает собаку за ее бдительность и верность, за это ее, так сказать, политическое и моральное значение и необходимость для человека, то ведь собака является предметом оценки и предметом созерцания не in abstracto только, как страж, но и со всеми своими другими сторонами, природными качествами, в своем целом, в своей совокупности, и естественно поэтому, что и эти качества являются силами, принимающими участие в создании религиозного предмета. Так в "Зенд-Авесте" определенно приводятся еще и другие качества собаки, а не только ее полезность и бдительность. "У нее, - говорится, например, там, - восемь удивительных качеств: она подобна аторну (жрецу), воину, земледельцу - источнику богатств, птице, разбойнику, зверю, злой женщине, юноше. Как жрец, она ест то, что найдет... как жрец, она идет ко всем, кто ее ищет... собака много спит, как юноша, и, как юноша, пылка в действии" и так далее. Так цветок лотоса (Nymphaea Lotus), который был главным предметом почитания у древних египтян и индийцев и до сих пор почитается почти на всем Востоке, есть не только полезное растение, - ибо его корни съедобны и в особенности в прежние времена были главною пищей египтян, - но также и один из прекраснейших водяных цветков. И если у разумного и практического, способного к культуре народа основой религиозного почитания являются только рациональные свойства предмета, имеющие значение для человеческого существования и образованности, то у народа с противоположным характером мотивами религиозного почитания могут сделаться свойства предмета только иррациональные, для человеческого существования и культуры безразличные, даже курьезные. Могут даже почитаться вещи и существа, для почитания которых нельзя привести другого основания, кроме особой симпатии или идиосинкразии. Если религия есть не что иное, как психология и антропология, то само собой разумеется, что идиосинкразия и симпатия играют в ней также роль. Все странные и бросающиеся в глаза явления в существе природы, все, что приковывает и поражает глаз человека, что изумляет и пленяет его слух, что воспламеняет его фантазию, возбуждает его удивление, что действует на его душевное состояние особым, необычным, необъяснимым образом, все это играет определенную роль при возникновении религии и может дать основу и самый предмет для религиозного почитания. "Мы с почтением взираем, - говорит Сенека в своих письмах, - на верховья (то есть истоки) более значительных рек. Мы воздвигаем алтари ручью, внезапно с силою выбивающемуся из прикрытия. Мы почитаем источники теплых вод, и некоторые озера для нас священны, потому что они темные и неизмеримо глубокие". "Реки почитаются,- говорит Максим Тирский в своей восьмой диссертации, - либо за их полезность, как Нил у египтян, либо за их красоту, как Пеней у фессалийцев, либо за их величину, как Истр у скифов", либо по каким-нибудь другим побуждениям. "Ребенок, - говорит Клауберг, немецкий, хотя и по латыни писавший философ семнадцатого века, даровитый ученик Декарта, - всего более привлекается и захватывается светлыми и блестящими предметами. Вот причина, почему варварские народы дали себя увлечь культом солнца и небесных тел и другим подобным же кумиропочитанием".

Но хотя все эти впечатления, аффекты и настроения, то есть такие элементы религии, как отблеск света на камнях, - ведь и камни почитаются, жуткость ночи, темнота и тишина леса, глубина и неизмеримость моря, бросающиеся в глаза своеобразие и причудливость, миловидность и устрашающий облик животных, - хотя все они являются при объяснении и понимании религии величинами, принимаемыми в расчет и соображение, все же человек еще не находится здесь на почве истории, он пребывает в состоянии детства, как и отдельный человек не является еще историческим лицом, хотя он и делается таковым впоследствии, когда он без разбора, без критики дает господствовать над собой впечатлениям и аффектам, от которых только и заимствует своих богов. Такие боги - только падающие звезды, метеоры религии. Лишь тогда, когда человек начинает обращаться к таким свойствам предметов, которые постоянно, длительно напоминают человеку об его зависимости от природы, которые непрестанно чувствительным образом дают ему ощутить, что он без природы ничего не может, что он ничто, когда он эти свойства делает предметом своего почитания, лишь тогда возвышается он до настоящей, постоянной, исторической религии со сформированным культом. Так, например, солнце является лишь там предметом настоящего культа, где оно почитается не ради своего блеска, своего сияния, одного только своего поражающего глаз существа, но где оно почитается, как высший принцип земледелия, как мера времени, как причина естественного и гражданского порядка, как очевидная, бесспорная основа человеческой жизни, короче говоря, где оно почитается ради его необходимости, его благотворности (4). Лишь там, где культурно-исторический элемент в предмете вступает в поле зрения человека, лишь там и религия, или одна из ее ветвей, составляет характерный исторический момент, объект, интересующий исследователя истории и религии. Это относится и к культу животных. Хотя в религии почитание охватывает также и животных, безразличных с точки зрения культурно-исторической, тем не менее почитание культурно-исторических животных есть все же та характерная, та разумная сторона в ней, которую надлежит отметить; причина, почему почитаются другие животные, почему вообще почитаются предметы и свойства, не обусловливающие и не обосновывающие существования человека и его человеческих черт, находится, как было уже отмечено, также не вне пределов культа предметов, достойных почитания по соображениям гуманности. Предметы природы, которые наиболее необходимы, наиболее важны, наиболее оказывают влияние, наиболее вызывают в человеке чувство зависимости от них, имеют также все свойства, которые действуют сильнейшим образом на зрение и на душевное состояние и вызывают изумление, преклонение и все другие подобного же рода аффекты и настроения. "Приветствуем тебя, - говорится поэтому в "Феноменах" Арата в обращении к Зевсу, к богу, к причине небесных явлений, приветствуем тебя, отец, ты - великое чудо (то есть великое существо, вызывающее изумление и поклонение), ты-великое утешение людей". Мы имеем таким образом в одном и том же предмете соединенными обе только что указанные черты. Но предметом религии, предметом культа является не thauma, чудо, a oneiar, утешение, защита, то есть не существо, поскольку оно есть предмет удивления, а существо, составляющее предмет страха и надежды;

оно является предметом культа не за свои качества, вызывающие удивление и изумление, а за свои качества, обосновывающие и сохраняющие человеческое существование и возбуждающие чувство зависимости.

То же самое применимо и к культу животных, сколько бы богов-животных ни было обязано своим существованием thauma, лишенному критики глазению, бессмысленному удивлению, не знающему границ произволу религиозных предрассудков. Мы не должны поэтому удивляться и стыдиться, что человек почитал животных, ибо человек любил и почитал в них только себя самого; он по крайней мере там, где культ животных представляет собой культурно-историческое явление, - почитал животных только за их услуги перед человечеством, а стало быть, перед ним самим, не из животных, а из гуманных побуждений.

Что человек, почитая животных, почитает себя, тому пример мы имеем в том, как человек в настоящее время еще расценивает животных. Охотник ценит только животных, пригодных для охоты, крестьянин - нужных для земледелия, то есть охотник ценит в животном процесс охоты, составляющий его собственное существо, крестьянин - только хозяйство, являющееся его собственной душой и практическим божеством. Поэтому и в культе животных мы имеем доказательство и пример того утверждения, что в религии человек опредмечивает лишь собственное существо. Сколь различны люди, сколь различны их потребности, сколь различна их существенная, характеризующая их точка зрения, столь же различны - по крайней мере у народов, принадлежащих к истории культуры животные, которых они главным образом почитают, так что по качеству животных, которые служили предметом почитания, можно судить и о самом качестве людей, их почитавших. Так, собака, замечает Роде в своем сочинении "Священная сага и вся религиозная система древних бактрийцев, мидян и парсов или зендского народа", "была для парсов, живших сначала одним только скотоводством, важнейшей опорой в борьбе против звериного ариманского мира, то есть против волков и других хищных животных, поэтому наказывался смертью тот, кто убивал пригодную собаку или беременную суку. Египтянину не нужно было бояться при обработке своей земли ни волков, ни других хищных зверей. Крысы и мыши, вредившие ему, были орудиями Тифона, поэтому кошка исполняла у него ту роль, которая возложена была на собаку у зендского народа". Но не только культурную практику народа, а и его теоретическое существо, его духовную точку зрения вообще объективирует нам культ животных - естественный культ вообще; ибо там, где человек почитает животных и растения, там он еще не человек, подобный нам, там он отождествляет себя с животными и растениями, там они для него частью человеческие, частью сверхчеловеческие существа. Так, например, в "Зенд-Авесте" собака подчинена законам наравне с человеком. "Если собака укусит домашнее животное или человека, то для первого раза ей отрезают правое ухо, для второго - левое, для третьего правую ногу, для четвертого - левую, для пятого - хвост". Так, троглодиты, согласно Диодору, называли быка и корову, барана и овцу отцом и матерью, потому что они постоянно получали свою ежедневную пищу от них, а не от своих кровных родителей. Так, индейцы в Гватемале, по сообщению Мейнерса, верят, подобно африканским неграм, что жизнь каждого человека неразрывно связана с жизнью определенного животного и что если братское животное будет убито, то и человек должен умереть. Так, и Сакунтала говорит цветам: "Я чувствую к этим растениям любовь сестры". Прекрасный пример отличия человеческого существа, стоящего на точке зрения восточного почитания природы, от человеческого существа, имеющего нашу точку зрения, дает нам анекдот, рассказанный В. Джонсом, что, когда однажды у него лежал на столе цветок лотоса для исследования, пришел к нему чужеземец из Непала, и как только он увидал цветок, он благоговейно пал ниц. Какая разница между человеком, набожно падающим ниц перед цветком, и человеком, смотрящим на цветок только с точки зрения ботаники!

СЕДЬМАЯ ЛЕКЦИЯ.

Утверждение, что человек в животных почитает самого себя, утверждение, не опрокидываемое даже тем культом животных, который не имеет под собой культурно-исторических, рациональных оснований, который своим существованием обязан лишь страху или даже особым случайностям или идиосинкразии, ибо где человек почитает какое-либо существо без основания, там он опредмечивает в нем лишь собственное неразумие и безумие, - с этим утверждением, говорю я, мы пришли к самому важному положению параграфа, к положению, что человек почитает богом то, от чего он считает зависимой свою жизнь или в зависимость от чего он верит; что именно поэтому в предмете почитания сказывается, обнаруживается лишь та цена, которую он придает своей жизни, себе вообще, что, стало быть, почитание бога зависит от почитания человека, Это положение есть, правда, лишь предвосхищение, антиципация результата и дальнейшего содержания этих лекций; но так как оно встречается уже в этом параграфе, так как оно чрезвычайно важно для всего развития моего взгляда на религию, то пусть оно станет предметом рассмотрения уже по данному поводу, когда речь идет о культе животных, который, поскольку в основе его лежит разумный смысл, именно и подтверждает и делает очевидной истину этого положения.

Подводя итог изложенному, скажем: там, где культ животных возвышается до значения культурного момента, явления из истории религий, достойного упоминания, - там он имеет человеческую, эгоистическую, основу. Я употребляю к ужасу лицемерных теологов и фантастов-философов слово "эгоизм" для обозначения основы и сущности религии. Некритические критики, цепляющиеся за слова, высокомудро высосали поэтому из моей философии, что ее результатом является эгоизм, и что именно поэтому я и не проник в сущность религии. Но если я слово "эгоизм", - заметьте, - употребляю в значении философского или универсального принципа, то понимаю я под ним не эгоизм в обыкновенном смысле этого слова, как это может усмотреть всякий, хоть немного способный к критике, из тех сочетаний, из той связи, из того противоположения, в которых я употребляю слово "эгоизм";

употребляю же я его в противоположение к теологии или вере в бога, в понимании которой, если эта вера строга и последовательна, каждая любовь, раз она не имеет своею целью и предметом бога, даже и любовь к другим людям, есть эгоизм; я понимаю поэтому под этим словом не эгоизм человека по отношению к человеку, нравственный эгоизм, не тот эгоизм, который во всем, что он делает, даже как будто для других, соблюдает лишь свою выгоду, не тот эгоизм, который является характерной чертой филистера и буржуа и составляет прямую противоположность всякому дерзанию в мышлении и действии, всякому воодушевлению, всякой гениальности и любви. Я понимаю под эгоизмом человека соответствующее его природе, а стало быть, и разуму, - ибо разум человека ведь не что иное, как сознательная природа его, - его самопризнание, самоутверждение по отношению ко всем неестественным и бесчеловечным требованиям, которые предъявляют к нему теологическое лицемерие, религиозная и спекулятивная фантастика, политическая грубость и деспотизм. Я понимаю под эгоизмом эгоизм необходимый, неизбежный, не моральный, как я уже сказал, а метафизический, то есть эгоизм, основывающийся на существе человека без его ведома и воли, тот эгоизм, без которого человек не может жить: ибо для того, чтобы жить, я должен постоянно присваивать себе то, что мне полезно, и отстранять то, что мне враждебно и вредно, тот эгоизм, стало быть, который коренится в самом организме, в усвоении усвояемой материи и в выбрасывании неусвояемой. Я понимаю под эгоизмом любовь человека к самому себе, то есть любовь к человеческому существу, ту любовь, которая есть импульс к удовлетворению и развитию всех тех влечений и наклонностей, без удовлетворения и развития которых человек не есть настоящий, совершенный человек и не может им быть; я понимаю под эгоизмом любовь индивидуума к себе подобным индивидуумам, - ибо что я без них, что я без любви к существам, мне подобным? - любовь индивидуума к самому себе лишь постольку, поскольку всякая любовь к предмету, к существу есть косвенно любовь к самому себе, потому что я ведь могу любить лишь то, что отвечает моему идеалу, моему чувству, моему существу. Короче говоря, я понимаю под эгоизмом тот инстинкт самосохранения, в силу которого человек не приносит в жертву себя, своего разума, своего чувства, своего тела духовным - если взять примеры из ближе всего нам знакомого культа животных - духовным ослам и баранам, политическим волкам и тиграм, философским сверчкам и совам, тот инстинкт разума, который говорит человеку, что глупо, бессмысленно из религиозного самоотрицания давать вшам, блохам и клопам высасывать кровь из тела и разум из головы, давать отравлять себя гадюкам и змеям, поедать себя - тиграм и волкам; тот инстинкт разума, который, когда даже человек заблудится или опустится до почитания животных, кричит ему: почитай только тех животных, в которых ты почитаешь самого себя, животных, которые тебе полезны, тебе нужны; ибо даже животных, которых ты почитаешь, не имея для их почитания разумного основания, ты почитаешь ведь только потому, что ты, по крайней мере, веришь, ты воображаешь, что почитание их не без пользы для тебя. Впрочем, выражение "польза" как я уже объяснял в моих комментариях и дополнениях к "Сущности религии", вульгарно, неподходяще, противоречит религиозному смыслу; ибо полезна и вещь; но то, что есть бог, предмет религиозного почитания, не есть вещь, а есть существо; полезный же есть выражение простой потребляемости, способности быть использованным, выражение пассивности; но деятельность, жизнь есть существенное свойство богов, как это уже верно отметил Плутарх. Религиозное понятие полезности есть выражение благодетельности; ибо только благодетельность, а не полезность внушает мне чувства благодарности, почитания, любви, и только эти чувства по своей природе, по своему действию религиозны. Природа вообще, растения и животные в особенности почитаются за их благодетельность - если выражаться языком религиозным или поэтическим, за их полезность - если говорить на языке не религиозном, а обыденном или прозаическом, за их необходимость, невозможность без них существовать выражаясь философски.

Дата добавления: 2014-01-06