Гендерная стратификация

Гендер как стратификационная категория рассматривается в совокупности других стратификационных категорий (класс, раса, национальность, возраст). Гендерная стратификация - это процесс, посредством которого гендер становится основой социальной стратификации.

Мужчины и женщины имеют различный доступ к привилегиям, престижу и власти. Проблема распределения традиционно решалась в пользу представителей мужского пола. Хотя женщины и занимают некоторые властные посты, это скорее исключение из общего правила, судя по газетным сообщениям, в которых отмечается: «она единственная женщина» и «это первая женщина».

С 1970-х годов феминистские исследователи на Западе используют понятие (поло)/гендерная система. Впервые термин «поло-гендерная система» использован американской феминисткой-антропологом Гейл Рубин в статье «Обмен (торговля) женщинами» (1974): «набор механизмов, с помощью которых общество преобразует биологическую сексуальность в продукты человеческой деятельности, и в рамках которых эти преобразованные сексуальные потребности удовлетворяются» ^[54] . Гендерные системы являются устойчивыми, их реконструкция позволяет понять, как воспроизводятся социально организованные отношения между полами. Употребление этого термина отсылает нас к традициями структурного функционализма и привлекает внимание к изучению социальных институтов.

Гендерная система - это институты, поведение и социальные взаимодействия, которые предписываются в соответствии с полом. Она включает три взаимосвязанных компонента:

1) социальную конструкцию гендерных категорий на основе биологического пола;

2) половое разделение труда, в соответствии с которым мужчинам и женщинам приписываются разные задачи;

3) социальную регуляцию сексуальности, позитивно оценивающую одни формы сексуальности и негативно - другие.

Патриархат является типичной гендерной системой[55].

Патриарх – это отец и правитель в семье или племени, или, метафорически, глава церкви. В буквальном смысле патриархат – это право отца. Первоначально термин использовался антропологами и историками. В начале XVII в. английский писатель Р. Филмер использовал модель патриархальной семьи как основу для описания своих воззрений на государственное управление, при котором государь управляет страной так же, как мужчины в семьях управляют своими женами и детьми. Английский философ Дж. Локк отверг параллель между государством и семьей, но не легитимность мужской власти в семье.

Феминистки предложили иное понимание патриархата как особой системы контроля над производительными и репродуктивными способностями женщин (а также детей). Понятие патриархата анализируется посредством выявления исторических, социально-экономических и социокультурных форм и типов мужского доминирования, подчиненности (субординации) женщин, гендерного распределения власти и гендерно обусловленного насилия. С точки зрения права патриархат интерпретируется как гендерная дискриминация.

По определению Кейт Миллет (р. 1934) [56] (1971), «патриархат – это семейная, социальная, идеологическая, политическая система, в которой женское всегда подчинено мужскому». Социолог феминистской ориентации Сильвия Волби (1990) определила патриархат как «систему социальных структур и практик, в которых мужчины доминируют, подавляют и эксплуатируют женщин». Она выделила шесть структурных компонентов патриархата: эксплуатация мужьями труда своих жен, отношения на рынке труда, государство, мужское насилие, сексуальность, культура. Феминистка и философ Кэрол Пэйтман отмечает, что в тот период, когда в Европе формировалась концепция прав человека, патриархат как таковой не исчез, изменилась только его традиционная форма: из системы, предполагающей подчинение старшим мужчинам в общине, он превратился в братство мужчин на основе пола. Это выразилось в особом типе социального контракта, в соответствии с которым мужчины получают права как граждане, а женщины – нет. Однако предполагалось, что между женщинами и мужчинами существует «сексуальный контракт», в соответствии с которым женщины находятся под защитой мужей (1988). Гейл Рубин заменила термин патриархат более нейтральным, с ее точки зрения, понятием «поло-гендерная система» (1974).

На институциональном уровне патриархат как система мужского доминирования воспроизводится посредством государства, семьи, разделения труда, религии, системы образования, и других социальных институтов. На дискурсивном уровне патриархат выражается в том, что мужская точка зрения оказывается доминирующей в социальном и гуманитарном знании, в культуре в целом, а женский взгляд и опыт оттеснены в «культурное зазеркалье». Для патриархатной мысли характерен принцип бинарной оппозиции: разум – эмоции, душа – тело, субъект – объект и т.д., при чем внутри этих пар понятий выстраивается иерархия с главенством (доминированием) первой категории. Этот дискурс конституирует определенный тип сознания, культуры, идеологии, содействующий дискриминации женщин. На уровне межличностных отношений патриархат выражается в том, что мужское общество контролируют тело и репродуктивные способности женщин через запрет контрацепции и другими методами.

В феминизме существуют различные теоретические модели патриархата. Полемика ведется относительно исходной методологической позиции: является ли патриархат самостоятельной (трансисторической) формой господства мужчин над женщинами, или же выступает как часть более общей системы социального и экономического контроля, складывающейся на основе классовых, этнических, социокультурных отношений в рамках определенной общественно-экономической формации (феодализма, капитализма). Фактически спор идет о том, является ли патриархат «системой», или частью «системы». Эта дискуссия описывается в литературе как полемика между сторонниками истолкования патриархата как «единой» или как «двойственной» системы. В первом случае патриархат как форма контроля рассматривается самостоятельно; во втором – в связи с другими формами социального и экономического контроля.

Сторонники понимания патриархата как «единой системы» (марксистский феминизм, радикальный феминизм) подвергаются критике за неспособность адекватно объяснить, почему капитализм и другие классовые общества принимают форму патриархата. В свою очередь, защитников интерпретации патриархата как «двойственной системы» упрекают за то, что они игнорируют собственную внутреннюю логику и закономерности развития патриархата, а также не сумели объяснить взаимодействие патриархата с другими формами социального и экономического контроля.

Различия в понимании патриархата обнаруживают в себя в теоретических моделях гендерной социологии, экономики, психологии, культурологии и т.д., а также в концептуальных разработках интеграции комплексного гендерного подхода в политику и практику.

Необходимо различать прилагательные патриархальный (то есть старинный) и патриархатный, обозначающий властные отношения.

Что касается матриархата, то следует сказать определенно. Я. Баховен в работе «Теория материнского права» следующие положения:

1. у людей первоначально существовали ничем не ограниченные половые отношения, которые он обозначает термином «гетеризм»;

2. такие отношения исключают всякую возможность достоверно установить отца, и поэтому происхождение можно было определять лишь по женской линии — согласно материнскому праву, — как первоначально это и было у всех народов древности;

3. вследствие этого женщины как матери, как единственные достоверно известные родители молодого поколения пользовались высокой степенью уважения и почета, доходившей до полного господства женщин (гинекократии);

4. переход к единобрачию, при котором женщина принадлежала исключительно одному мужчине, таил в себе нарушение древнейшей религиозной заповеди (то есть фактически нарушение исконного права остальных мужчин на эту женщину), нарушение, которое требовало искупления или допускалось при условии выкупа, состоявшего в том, что женщина в течение определенного времени должна была отдаваться посторонним.

Эти выводы сделаны на материалах изучения древних обществ, в которых существовала матрилинейная классификация родства, т.е. счет велся по материнской линии (всегда известно – кто мать, и не всегда – кто отец). Власть же в первобытных общинах оставалась мужской. В первобытной периферии Земли мы до сих пор наблюдаем значительную роль женщин в родовых общинах. Все это позволяет сделать вывод: матриархат – это миф.

Тем не менее эпоха доминирования мужчин подходит к концу. Представители сильного пола просто не смогли приспособиться к современной жизни, и поэтому уступят свое место женщинам, утверждает автор статьи «Крах мужчин», американская журналистка Хана Розин.

«Мужчины доминировали практически с зари человечества. Но впервые в истории ситуация стремительно меняется», - утверждает Розин. Мужчины не смогли приспособиться к постиндустриальной экономике, которая требует более традиционных и женских навыков - общительности, социального интеллекта, умения сочувствовать, договариваться и проявлять гибкость.

Статистика, по словам журналистки, показывает, что мужчины быстро отстают от женщин в школе, на работе и дома. На двух мужчин, закончивших вуз, приходится три женщины с высшим образованием. Из 15 профессий, наиболее быстро набирающих популярность, женщины доминируют во всех за исключением двух. Даже в кино и на телевидении представители сильного пола изображаются идиотами и лодырями, на фоне которых выделяются более успешные женщины.

Как отмечает Розин, мужчины доминировали 40 тыс. лет, а взлет женщин начался лишь 30-40 назад. Однако статистика свидетельствует, что уже более половины работающих - женщины. "Поразительно, что это произошло при жизни практически одного поколения", - цитирует Розин The Slate.

У господства женщин есть свои плюсы и минусы, отмечает журналистка. Среди малообразованных слоев населения работают, учатся, воспитывают детей именно представительницы слабого пола. «Женщины добиваются большего, чем мужчины, поскольку должны заботиться о детях, надо сводить концы с концами», - говорит Розин, признавая, что этим женщинам, как и их детям, приходится не сладко. «А тот факт, что в Америке каждый пятый мужчина не работает, просто ужасен», - добавляет она, поясняя, что поэтому доминирование слабого пола не следует считать удачей. В изменившихся условиях мужчины должны перестроиться и сменить профессию, считает журналистка.

При этом Розин сравнивает женщин с иммигрантами. «Некоторые говорят, что в данный момент женщины обгоняют мужчин благодаря своей физиологии и устройству мозга. Очевидно, это отчасти верно: женщины из-за природных особенностей лучше сосредотачиваются и лучше учатся. Но есть и другой фактор: женщины - аутсайдеры, и у них есть дополнительные стимулы к успеху», - говорит журналистка, отмечая, что женщины, подобно мигрантам, стремятся преуспеть любой ценой. «А мужчины, похоже, сидят сложа руки и никуда не торопятся», - заключает она.

Не исключено, впрочем, что мужчины решили сами отказаться от доминирующей роли. Несколько лет назад социолог выяснили, что борьба женщин за свои права привела к тому, что многие мужчины решили переложить на слабый пол свои обязанности. В настоящее время, по словам ученых, можно говорить о стремлении уже мужчин, а не женщин к равенству. Феминизм, заявили социологи, сходит на нет, а вот борьба мужчин за свои права, напротив, набирает обороты.

Гендерная система является относительно устойчивой и воспроизводится механизмами первичной и вторичной социализации и нормативными системами общества. Так, например, для «классического капитализма» первой половины XX века публичная сфера была преимущественно сферой мужской активности, в то время как частная сфера - женской. Рыночные ценности диктовали примат публичной - мужской - индустриальной сферы, приватная - женская - домашняя сфера воспринималась как вторичная, второстепенная по значимости, обслуживающая. Соответственно, поддерживалась иерархия ролей гендерной системы, которая в феминистской теории обычно называется патриархатной. Базовым гендерным соглашением для женщины был контракт «домохозяйки», для мужчины - контракт «кормильца».

Рейвин Коннелл говоря о гендерных системах, предпочитает термин «гендерные композиции» и выделяет четыре измерения гендерных отношений, которые считает самостоятельными и равнозначными, и рассматривает их дифференцированно (надо сказать, что, если в ранних работах он иногда называл их структурами, то в более поздних избегает этого термина и говорит просто об «измерениях»:

– отношения власти;

– производственные отношения (разделение труда);

– катексис (эмоциональные отношения);

– символические репрезентации.

Можно сказать, что в каком-то смысле эти аспекты гендерных отношений до того описывались разными научными теориями: производственные отношения — марксизмом и социалистическим феминизмом; властные (применительно к гендеру) — феминистской теорией патриархата; катексиса — психоанализом, символическое, соответственно, теорией коммуникаций.

В постиндустриальном обществе изменяются ценности культуры, в том числе меняется гендерная система. Постепенно классический базовый гендерный контракт вытесняется, по крайней мере для среднего класса, контрактом «равного статуса», в соответствии с которым на смену иерархии патриархата приходит выравнивание прав и возможностей мужчин и женщин как в публичной сфере (политика, образование, профессиональная деятельность, культурная жизнь), так и в сфере приватной (ведение домашнего хозяйства, воспитание детей, сексуальность и пр.).

Гендерную систему советского общества можно назвать этакратической и патримониальной. Это означает, что повседневная жизнь советских людей, их жизненные стратегии обусловливались жестким государственным регулированием, которое определяло возможности действия как в публичной, так и в приватной сфере (этакратия - власть государства). Этакратическая система поддерживалась нормализующими и контролирующими механизмами власти. Она воспроизводилась нормативными документами, идеологическими кампаниями, механизмами государственно организованного социального контроля, средствами массовой информации.

В работах российского социолога Игоря Кона предложена периодизация советского гендерного порядка на основе партийно-государственной политики в отношении сексуальности и женщин ^[57] .

Первый этап датируется 1918 - началом 1930-х г.г. И.Кон определяет его как период большевистского экспериментирования в сфере сексуальности и семейно-брачных отношений. В целом, представляется, что большевистский период может быть представлен как гендерная политика решения женского вопроса посредством дефамилизации и политической мобилизации женщин. Это радикальный этап советской политики, целью которого было высвобождение женщины из патриархальной семьи и подчинение ее интересам советского государства.

Второй этап — 1930-е — середина 1950-х годов — описы­вается как тоталитарная андрогиния и экономическая мобилизация женщин. С конца 1920-х годов начинается традиционалистский откат в политике семейно-брачных отношений. Начало этого периода соответ­ствует первым пятилетним планам индустриализации и коллективиза­ции, а затем официальной декларации, согласно которой женский во­прос в Советском Союзе объявляется решенным. Символические гра­ницы данного периода — 1936 год (запрет абортов) и 1955 год (разреше­ние абортов). Отношение государства к абортам — важнейший показа­тель отношения к индивидуальному выбору женщины. Этот этап государственной мобилизации гендерного гражданства, который привел к стабилизации этакратического патримониального контракта «работающая мать».

Третий этап – середина 1950-х – конец 80-х годов – приходится на период политической оттепели, начало которого датируется ХХ съездом КПСС, кампаниями массового жилищного строительства и новой постановкой женского вопроса, связанного с программой решения демографического кризиса в стране. Это этап политической либерализации и кризиса этакратического гендерного порядка. В это время обще­ство ставит под сомнение официальные советские представления о муже­ственности и женственности, обсуждаются проблемы феминизации муж­чин и маскулинизации советских женщин. Особое внимание уделяется проблемам мужского здоровья и деструктивного поведения. Происходит ослабление государственного контроля над частной жизнью граждан во­обще и контроля сексуальной жизни в частности.

Четвертый этап начинается в период политических и эко­номических реформ конца 1980-х годов, когда существенным образом ме­няется роль государства в регулировании социальных отношений вообще и гендерных в частности. Возникают и становятся допустимыми разнооб­разные тендерные роли. Гендерный порядок характеризуется плюрализ­мом ролей, индивидуализацией и сексуальными свободами, новыми воз­можностями для мужчин и женщин. С другой стороны, в России отчетли­во проявляется дискриминация по признаку пола (прежде всего, жен­щин), распространяется традиционалистская идеология, во многих сфе­рах усиливаются патриархатные тенденции и возникают барьеры для про­движения женщин, звучит лозунг возврата женщин к домашнему очагу.

Первый этап: эмансипация по-советски, или «новая женщина»

В большевистский период выдвигается программа ре­шения так называемого «женского вопроса» в качестве вопроса поли­тического. Женщины были определены как особая категория граждан, имеющая значимые отличия по сравнению с мужчинами. С одной сто­роны, женщина представлена как «отсталый элемент», нуждающийся в целенаправленном государственно-политическом воздействии. С дру­гой — женщины рассматриваются как матери и строители социалисти­ческого общества. В этих качествах они должны быть мобилизованы пролетарским государством.

Выдвигая тезис «политической отсталости», «закабаленности» и «темноты» женщин, большевики признавали их неготовность к советской трансформации. Именно в борьбе с отсталостью женского пролетариата заключался смысл политического решения женского во­проса. Женщины считались отсталым элементом не только потому, что их уровень грамотности статистически был гораздо ниже, чем у мужчин, но и потому, что были оплотом традиционной семьи и частной сферы — то есть тех сфер, которые должны были быть преобразованы радикаль­ным образом.

Новая политика по отношению к женщинам была пред­ставлена в нормативных актах и политических кампаниях, призванных вовлечь их в советскую публичную сферу, превратить в членов совет­ского трудового коллектива: работниц, общественниц и матерей.

В сфере занятости женщина-работница становится эко­номически независимой от мужчины — главы патриархальной семьи. Конституция гарантировала равную оплату за равный труд мужчины и женщины. Однако проводилась и политика гендерного различия. На национализированных предприятиях осуществлялась политика соци­ального обеспечения и поддержки матери-работницы. Предоставля­лось время и место для материнского вскармливания прямо на пред­приятии, гарантировались пособия матерям как в продуктовом, так и — после Гражданской войны — в денежном эквиваленте, предоставлялись отпуска, составлялись списки вредных и тяжелых условий труда, до ко­торых не допускалась работающая женщина.

В сфере политики уже с 1920-х годов устанавливаются кво­ты для женщин как отдельной категории населения. Учреждаются партий­ные структуры женотделов, организуются кампании политической моби­лизации женщин — делегатские движения. Политические кампании госу­дарства направлены на преобразование советской частной сферы. В сере­дине 1920-х годов власти начинают кампанию «За новый быт», освобож­дающую женщин от «кухонного рабства» через социалистическую органи­зацию домашнего труда и мобилизацию женщины в общественное произ­водство. Учреждение детских садов и яслей должно было способствовать решению вопроса об общественном воспитании нового человека. При этом бремя материнства не является для женщины неизбежным, что соот­ветствует общей либерализации сексуальных нравов того времени.

Государство организует работу политических и социаль­но-воспитательных учреждений, призванных вовлечь женский проле­тариат (работниц и крестьянок) в коммунистическое строительство. Политическую мобилизацию осуществляют отделы по работе среди женщин (женотделы), организованные при ЦК РКПб и партийных ко­митетах разного уровня. Первыми заведующими Центрального женот­дела стали Инесса Арманд и Александра Коллонтай. Задачи женотде­лов определяются как трудовое раскрепощение работниц и крестьянок, вовлечение женщин в производство.

В сфере семейно-брачных отношений были предприня­ты радикальные меры, направленные на изменения отношений между полами. Идеология семейной политики опиралась на положения, сформулированные классиками марксизма и социал-демократии, ко­торые полагали, что в социалистическом обществе установятся новые свободные формы отношений между мужчинами и женщинами. В ре­зультате семья старого патриархального типа, прежде всего, буржуаз­ная семья, для которой характерны коммерциализированные отноше­ния и эксплуатация женского домашнего труда, отомрет. Первыми де­кретами советской власти был узаконен гражданский брак, зарегист­рированный в органах местной администрации, загсах. Разрушалась традиционная религиозно-церковная система супружеских отноше­ний. Семья перестает быть экономической единицей и утрачивает свою стабильность. Показательным в этом отношении становятся раз­воды. Декрет 1918 года облегчил процедуру развода, а согласно брач­ному законодательству 1926 года, расторжение брака допускалось в од­ностороннем порядке. В это же время были юридически уравнены фактический и зарегистрированный браки. Развестись в большевист­ской России было проще, чем выписаться из домовой книги; средняя продолжительность вновь заключенных браков составляла восемь ме­сяцев, многие браки расторгались на другой день после регистрации.

Советские работники (в первую очередь мужчины) могли быть мобилизованы государством на выполнение срочных задач коммунистического строительства, и вос­питание ребенка ложится на плечи матери-работницы, старших чле­нов семьи и советских воспитательных учреждений. В результате боль­шевистская политика того времени приводит к ослаблению семейно-брачных уз.

Еще один существенный аспект большевистской ген­дерной политики — формирование новой культуры чувств и отноше­ний. Новая концепция любви предполагает свободу сексуальных от­ношений и их отделение от брака и деторождения. В соответствии с декретом советской власти, дети, рожденные в браке и вне его, были уравнены в правах. Из права изымается категория незаконнорожден­ного ребенка и изменяется правовой статус «внебрачной матери». Женщина является трудовой единицей, брак становится личным де­лом, но материнство декларируется как гражданская обязанность женщины.

Большевистский гендерный проект предполагал, что родительские воспитательные функции во многом возьмут на себя со­ветские коммунальные учреждения. Тем не менее дети имели право на алименты, выплачиваемые отцом в случае соответствующего обраще­ния в суд матери ребенка. Реальное внебрачное отцовство установить было трудно. Для объявления мужчины отцом достаточно было заявле­ния матери. Презумпция материнской правоты таким образом была обеспечена законодательством.

В области репродуктивных и сексуальных отношений одной из поразительных по своей радикальности мер большевистской гендерной политики была легализация медицинского аборта (1920). Этот нормативный акт до сих пор часто воспринимается как символ эмансипации советской женщины ^[58] . Дебаты о легализации аборта на­чались в России еще до Первой мировой войны. Дискуссии о контро­ле репродуктивного поведения шли в первые десятилетия ХХ века во всей Европе. Дебаты об абортах являются симптомами женской эмансипации и сексуальной либерализации. Но эта проблематика обсуж­дается в контексте социальных последствий войны, массовых мигра­ций и связанной с ними сексуальной либерализации, цену которой всегда платят женщины. В текстах большевистских идеологов того времени постоянно подчеркивалось, что этот закон является вынуж­денной мерой, обусловленной послевоенной разрухой. Государство изначально рассматривало материнство не как частное дело совет­ской женщины, а как ее гражданскую обязанность. В то же время мужчины были выделены в отдельную категорию граждан, долг кото­рых — защищать советскую родину, быть готовыми к труду и обороне. Гражданство мужчины было связано государством с воинской и тру­довой мобилизацией.

Итак, женщина мобилизуется государством в систему общественного коммунистического производства. При этом материн­ство поддерживается социальной политикой, а отцовство представля­ется как экономический долг. Теории материнских инстинктов и мате­ринского счастья женщины находят выражение в официальной идео­логии. Политика решения «женского вопроса» предполагает меры, обеспечивающие рост грамотности женского населения, освобождение от экономической зависимости в семье. При этом освобождение от па­триархальной зависимости и «окультурирование» предполагало поли­тическую мобилизацию женщины, закрепленную тендерным социаль­ным контрактом между работницей-матерью и государством.

Несмотря на целенаправленную политику формирова­ния новой освобожденной женщины, в повседневной жизни сохраня­ются разные уклады. Данный период характеризуется смешением ста­рого и нового быта, традиционных и новых образцов поведения, раз­рывом между поколениями. При этом, несмотря на все новаторство, в советской молодежной среде воспроизводятся патриархатные ожида­ния, которые предполагают ответственность мужа за материальное благополучие семьи (роль кормильца).

Последствия большевистской политики решения «жен­ского вопроса» были противоречивы: государство, разрушая семью и провоцируя создание женских организаций, рисковало утратить кон­троль над гражданами. В результате гендерная политика государства была ужесточена и пересмотрена в контексте задач социалистической модернизации 1930-х годов.

Второй этап: тотальный гендерный контракт, или «работающая мать»

Второй этап государственной гендерной политики[59] привел к стабилизации тендерного контракта «работающая мать». Ис­следователи, используя термин «гендерный контракт», подразумевают под ним следующее. В каждом обществе существуют определенные способы разделения труда по признаку пола в публичной и приватной сфере и между ними. В соответствии с гендерным контрактом опреде­ляется, кто и за счет каких ресурсов осуществляет организацию до­машнего хозяйства и уход за детьми в семье и за ее пределами: нерабо­тающая мать, поддерживаемая мужем; наемные работники, оплачива­емые из зарплаты обоих супругов; родственники, государство через систему бесплатных детских учреждений и пр. Так, гендерный контракт «домохозяйки» середины ХХ века в США подразумевал жесткое разделение ролей по признаку пола — муж-добытчик зарабатывает деньги в публичной сфере, жена-домохозяйка обеспечивает организа­цию быта и воспитание детей. Контракт «двухкарьерной семьи» под­держивается в США и Великобритании с 1970-х годов рыночными ме­ханизмами, а в Скандинавии — государством. Советское государство поддерживало контракт «работающей матери», при котором государ­ство обеспечивало для женщины условия совмещения двух ролей, а мужчина был в значительной степени отчужден от приватной сферы и роли отцовства.

Для периода 1930-х годов характерна политика форси­рованной индустриализации, коллективизации и «окультуривания» со­ветских граждан. Эти процессы и сопутствующие им принудительные миграции, «трудовая повинность» и массовые репрессии существенно видоизменяют тип семейных отношений. В результате традиционная российская семья разрушалась, на смену ей пришла новая советская семья.

В 1930-е годы отчасти меняется государственная поли­тика в отношении семьи. В официальной риторике прослеживается прославление семейно-материнского долга женщины перед обществом и государством. Производственные функции и общественная актив­ность женщины описываются в связи с материнской ролью — контро­лирующей и заботящейся воспитательницы

Индустриализация сопровождается новой жилищной политикой, влияющей на модели брачных отношений. Решение жи­лищного вопроса в период крупномасштабной миграции сельского населения в города и перетасовки городского населения осуществля­ется за счет массовой коммунализации жилья. Дома-коммуны в реаль­ности остались утопией большевистского периода, но их идея реали­зовалась в системе рабочих бараков и общежитий.

Обустройство частной жиз­ни клеймилось как «мещанство», проявление индивидуализма, эгоиз­ма и пережитков буржуазного прошлого. Коммунальные квартиры представляют собой пространство коллективного проживания, в кото­ром частная жизнь граждан превращается в объект повседневного контроля и надзора.

Модели семейно-брачных и интимных отношений во многом определяются физическим пространством проживания. В ком­мунальной квартире интимные отношения развиваются в присутствии других; это присутствие еще более ощутимо, чем в случае деревенского дома. Коммунальное сообщество становится суррогатом расширенной семьи, в которой сохраняется консервативная поляризация семейных ролей. Под бдительным надзором ближайшего окружения ролевые из­менения или отклонения от предписаний затруднены. В условиях ком­мунального быта сексуальность не является автономной практикой удовольствия, а остается для женщин нацеленной, как правило, только на деторождение и удовлетворение потребностей мужчины.

Наблюдается табуирование сексуальной жизни. Фор­мируется поколение, для которого характерно умалчивание интимно­го опыта, преподносимое как добродетель. В 1936 году Постановлени­ем ЦИК и СНК СССР запрещаются аборты. Женщина лишается ре­продуктивных прав, а врач за совершение аборта карается сроком ли­шения свободы от трех до пяти лет или присуждается к исправитель­но-трудовым работам. Одновременно предоставляются льготы много­детным и одиноким матерям, расширяется сеть родильных домов, яс­лей и детских садов, усиливается уголовное наказание за неплатеж алиментов, ужесточается процедура развода, позднее (1944) делегитимизируются фактические браки, запрещается регистрация отцовства внебрачных детей. Все эти меры направлены на укрепление официаль­ных браков и осуществление принудительного материнства советски­ми гражданками.

Официальная идеология утверждает, что гражданская доблесть женщин заключается в материнстве: «В нашей стране женщи­на-мать — это самый почетный человек. В росте численности нашего населения мы видим источник умножения богатства страны, потому что из всех ценных капиталов, имеющихся в мире, самым ценным и самым решающим капиталом являются люди, кадры». Даже в случае раз­вода или нежелания мужа иметь ребенка женщине предлагалось воз­держаться от прерывания беременности. В этом случае обязанности материального обеспечения материнства и детства берет на себя трудо­вой коллектив и советское государство.

Ужесточается законодательство об алиментах, взыски­вание которых теперь становится ответственностью администрации предприятий, где работают отцы, и отделов НКВД. Одновременно по­является инициированная матерями-общественницами идеология, проповедующая модель равного участия супругов в домашней работе и их равной ответственности за воспитание детей, однако такие взгляды остаются маргинальными.

Демографическая политика становится репрессивной. Советская печать утверждает, что ужесточение законодательства есть следствие роста благосостояния советского народа. Лозунги на плака­тах в Домах матери и ребенка гласят: «Каждая женщина в нашей стра­не не может не хотеть быть матерью. Она знает, что ее ребенок найдет в жизни все необходимое для всестороннего развития сил и способнос­тей». Материнский долг советских женщин позиционировался как ре­шение демографической проблемы в условиях индустриализации и во­енизации советской экономики.

В условиях отсутствия контрацептивной индустрии и сексуального образования женщина становится мобилизованной как репродуктивная сила, поставляющая государству граждан. Одновре­менно она мобилизована как работница: в период форсированной ин­дустриализации при низкой производительности труда государство ис­пользует женскую рабочую силу как трудовой ресурс. В это время отме­няются многие льготы для женщин на производстве (запреты на рабо­ту в ночные смены и в тяжелых условиях труда); создаются движения за овладение женщинами мужскими профессиями.

При жестких запретах возникают новые стратегии жен­щин и мужчин, которые находят способы добиваться своих целей, об­ходя эти запреты. Рассмотрим некоторые стратегии, имеющие гендерные особенности. Среди них —

1) активное приспособление к существую­щим политическим и экономическим условиям (женщины-стаханов­ки);

2) манипулирование государственной политикой поддержки жен­щин-матерей;

3) пассивное приспособление в повседневности к сущест­вующей гендерной политике.

Стратегия активного приспособления или использова­ния условий мобилизации связана в первую очередь с вовлечением женщин (работниц, крестьянок и жен трудящихся) в общественные движения, инициированные партией и государством. Женщины полу­чают новые шансы и эффективно их используют. Активистки участву­ют в движениях за овладение женщинами мужскими профессиями (трактористки, летчицы), в движении общественниц и пр.

Другая стратегия — манипулирование политикой, ори­ентированной на поддержку материнства. В 1930-е годы массовый ха­рактер приобретает апелляция женщин к властям по поводу семейных конфликтов, в которых женщина считалась жертвой, и государство вставало на ее защиту. Получают распространение обращения с прось­бами о помощи в розысках пропавшего супруга и взыскании алимен­тов. Женщины также обращались в партийные органы в случае невер­ности мужа и находили поддержку.

Еще одна массовая стратегия — пассивное приспособле­ние к изменяющимся требованиям гендерной политики, направленной на укрепление семьи. Во многих семьях сохраняется традиционалист­ский уклад или его отдельные компоненты. Семья (а не общественное производство) остается приоритетной ценностью граждан, она служит убежищем от государственного контроля. Опору семейного уклада со­ставляли женщины разных поколений, что выражалось в поддержке се­мейных уз и обязанностей за счет межпоколенческих связей бабушек, матерей и дочерей.

В советской семье, в условиях постоянного дефицита потребительских товаров, мобилизуются традиционные функции раз­деления труда между полами. Женщины вяжут, шьют, готовят, организуют быт, достают потребительские товары. У мужчин своя специали­зация: востребованы их навыки в традиционно мужских видах домаш­него хозяйства — ремонте, мастерстве. Как следствие, женщины вы­полняют «тройную» роль: к материнству и работе добавляется почти профессиональное обслуживание семьи.

Итак, 1930—1950-е годы — это период мобилизации жен­щины как репродуктивной единицы и как рабочей силы на службу го­сударству и партии. Это период создания нового типа советской семьи, укрепления ее как ячейки социалистического общества, стабилизиру­ющей гендерный контракт «работающая мать». Одновременно именно в условиях репрессивной политики женщины вырабатывают повсед­невные стратегии, в которых задействуются традиционные и новые гендерные ресурсы.

Третий этап: кризис гендерных ролей в позднесоветский период

Во времена «хрущевской оттепели» и «брежневской стагнации» государство остается главным агентом регулирования заня­тости, семьи, социальной политики в отношении женщин, формирова­ния образов мужественности и женственности. В этот период происхо­дит некоторая либерализация тендерной политики и частичное восста­новление приватной сферы.

Либерализация гендерной политики связана с декрими­нализацией абортов в 1955 году и усилением государственной поддерж­ки материнства. Кодекс РСФСР о браке и семье (1968) полностью от­менил или изменил большинство законодательных актов сталинского периода. Была упрощена процедура развода, возобновлена возмож­ность установления отцовства. Новая гендерная политика допускала принятие самостоятельных решений по поводу деторождения.

Однако эта политика не сопровождается сексуальным образованием, современные контрацептивные средства остаются не­доступными. В результате складывается абортная контрацептивная культура (как ее называют демографы), при которой медицинский аборт становится массовым опытом и основным способом контроля репродукции и планирования семьи. В позднесоветский период абор­ты стали своего рода символом женской репродуктивной и сексуаль­ной свободы.

В 1950-е годы в условиях легализации процедуры меди­цинского аборта по-новому проявляется репрессивно-карательный ха­рактер медицины. Аборты осуществляются массово-поточными мето­дами, операция происходит с использованием минимальных обезболи­вающих средств. Существующие «абортные» возможности планирова­ния семьи, хотя и используются повсеместно и повседневно, представ­ляют травмирующий опыт. В официальной риторике аборт замалчива­ется, в медицинских практиках он становится символом наказания женщины за отказ от выполнения репродуктивной функции. Каратель­ная функция медицины проявляется как бы невзначай — как непредви­денное последствие заботы, осуществляемой в отношении женщин в учреждениях репродуктивного здоровья.

При этом государство осуществляет пронатальную (на­правленную на материнство) социальную политику и проводит идео­логию, отождествляющую «правильную женственность» с материнст­вом. Многочисленные, но незначительные по величине льготы бере­менным и матерям в 1970—1980-е годы призваны не только стимули­ровать деторождение. Они направлены и на натурализацию женской роли: продвижение идеологии материнства как естественного пред­назначения. Вместе с тем социальная инфраструктура (медицинские, детские дошкольные учреждения, сфера бытового обслуживания) не соответствует потребностям семьи, заставляя осуществлять собствен­ные стратегии по адаптации к проблемам воспитания детей и органи­зации быта. Использование межпоколенческих родственных связей по-прежнему является повседневной практикой. Организация при­ватной жизни через систему знакомств, взятки, блата, неформальной оплаты и персональных услуг в государственных учреждениях также становится массовой стратегией. Так, например, стараясь избежать и нежелательного деторождения и его альтернативы — «массово-поточ­ного» аборта, женщины находят возможности либо обратиться к част­ным образом практикующим врачам, либо обеспечить к себе особое отношение со стороны медицинского персонала, используя взятки и блат.

Ограниченная либерализация гендерной политики под­крепляется частичной «реабилитацией личной жизни» (приватной сферы). В первую очередь это связано с массовым жилищным строи­тельством 1960-х годов, то есть с появлением нового типа жилья — от­дельной квартиры — и новых возможностей для обустройства личной жизни. Семья становится автономной единицей; повседневные интим­ные отношения, воспитание детей, организация быта выходят за пре­делы постоянного контроля соглядатаев. Контроль за «правильным» осуществлением мужественности и женственности в большей степени, чем прежде, делегируется семье и ближайшему социальному окруже­нию. Семья вступает в своего рода «конкурентные» отношения с госу­дарством.

В официальной идеологии преобладает интерпретация семьи как «основной ячейки» общества, для которой характерно разде­ление ролей по признаку пола: на женщину возлагаются основные обя­занности по воспитанию детей и заботе-обслуживанию. В то же время совмещение ролей матери и работницы, положение одиноких матерей становятся проблематичными, и это находит отражение в позднесоветских СМИ и социологических исследованиях. Критике подвергается и мужская роль, поскольку обнаруживаются многие проблемы, связан­ные с отчуждением мужчины от семьи и невозможностью осуществле­ния роли монопольного кормильца и защитника.

В конце 1950-х годов исследователи отмечают формиро­вание так называемой неформальной публичной сферы. Это означает, что наряду с официальной общественной жизнью с ее собраниями чле­нов партии и профсоюзов, демонстрациями лояльности в отношении режима, цензурируемой литературой и СМИ, возникают сообщества, объединяющие людей со сходными досуговыми интересами, — едино­мышленников, коллег, друзей, родственников, неформальные коллек­тивы на производстве. В таких сообществах не обязательно присутству­ет политический протест, однако в них развиваются альтернативные ценности и представления о личной и общественной жизни.

Для общества позднесоветского периода характерна ор­ганизация жизни через сети знакомств (полезные связи). Так, посколь­ку социальная поддержка материнства остается недостаточной, дефи­цит и низкое качество яслей, детских садов, медицинского обслуживания и пр. заставляет женщин постоянно прибегать к знакомствам, бла­ту, помощи родственников и друзей при уходе за детьми и решении са­мых разнообразных бытовых проблем. При этом женщины активно ис­пользуют и те возможности, которые предоставляет государство: мате­ри берут дополнительные отпуска, больничные листы по уходу за деть­ми, для того чтобы справляться с семейными заботами и домашним хо­зяйством. Значительная часть рабочего времени расходуется (в первую очередь женщинами) на поиск дефицитных потребительских товаров, стояние в очередях и организацию семейной/личной жизни.

Изменения происходят не только на уровне частной жизни, но и в публичном освещении социальных проблем — в литера­туре и кинематографе и социальных науках (социология, демография, социальная статистика). Так, если идеология провозглашала моногам­ную семью основной ячейкой общества, а до- и внебрачные связи объ­являла буржуазными пережитками или буржуазным влиянием, то ки­нофильмы демонстрировали коллизии разводов, любовных треуголь­ников, конфликт поколений, отсутствие «настоящих» мужчин и алко­голизм, проблемы матерей-одиночек и пр. Женщины получили отно­сительную свободу в принятии решения о деторождении, в некоторых сообществах процветал промискуитет. По словам Виктора Ерофеева, «русская женщина статистически на работе врала куда меньше, а дома куда меньше пила. Она соображала лучше и была укоренена в сего­дняшнем дне. Она стирала, гладила, красила губы даже в самый разгар культа личности...»

Разумеется, публичное обсуждение социальных про­блем в этот период имеет ограниченный характер, сохраняется жесткая идеологическая цензура. Обсуждение не затрагивает идеологических и политических основ советского строя, оно ограничивается лишь так называемыми неантагонистическими противоречиями социалистичес­кого общества, включая проблемы гендерных ролей/отношений. Кри­тика идеологии и практик мобилизованной женственности — работаю­щей матери — и мобилизованной мужественности — служителя Отече­ства — воплощается в двух основных темах: «кризисе мужественности» и «дисбалансе женских ролей».

Спад рождаемости приходит в противоречие с потреб­ностями трудовой мобилизации населения, поэтому усиливается государственная политика, поддерживающая семью. Социальная поддерж­ка видоизменяет женскую роль, усиливается акцент на материнство. Среди мер, которые могут изменить ситуацию падения рождаемости, рассматриваются пропаганда ранних браков, нежелательности разво­дов и увеличения размера семей. Другими мерами является экономиче­ская поддержка материнства (увеличение числа детских садов и яслей, увеличение оплаты декретных отпусков и отпусков по уходу за ребен­ком, приоритеты в распределении жилья молодым семьям, разработка программ помощи семье и пр.).

Идеальная советская женщина ориентирована на се­мью и материнство, но вместе с тем работает на советском предприя­тии или в учреждении, и поэтому анализу подвергается проблема сов­мещения ею двух ролей. Женщина, в отличие от мужчины, рассмат­ривается в первую очередь через призму семейно-бытовых отноше­ний и повседневных обязанностей. Но прямо или косвенно озвучива­ется неудовлетворенность женщин своим положением в семье и об­щественной сфере. Мобилизованная для выполнения целей социали­стического строительства женщина испытывает трудности в реализа­ции ролей жены и матери. Вовлеченная в общественно полезный труд, она не справляется с семейными обязанностями, следствием че­го являются разводы, проблемы в воспитании детей, одинокое мате­ринство. В качестве альтернативы рассматривается «возвращение женщины в семью». Семья позднесоветского периода сохраняет изве­стную дистанцию от государства и потому для многих людей служит убежищем от государственного и общественного контроля. Однако идентичность состоявшейся женщины — это идентичность «работаю­щей матери». Положение неработающей женщины-домохозяйки и бездетной женщины воспринимается как несостоявшаяся судьба или личные неудачи. Иными словами, выполнение гендерного контракта «работающей матери» является обязательным и принимаемым боль­шинством населения, но одновременно баланс ролей становится все более напряженным.

Социальное неравенство полов усиливается в браке. В социологической литературе того периода зафиксировано, что жен­ские занятия составляют основу домашнего хозяйства и поглощают много внерабочего времени, образуя своего рода вторую смену женщин-работниц. В семье фиксируется разделение ролей по половому признаку: в «кухонной работе» «нет никакого равенства или хотя бы намека на равенство», существуют различия, касающиеся стирки бе­лья, уборки квартиры, воспитания детей и пр. В целом мужчины оце­ниваются как «менее квалифицированные в домашнем труде». В до­машних обязанностях замужних женщин-работниц большой объем за­нимает обслуживание мужа. Женщины в неполных семьях (матери де­тей, рожденных вне брака, вдовы и разведенные) тратят на домашние дела времени примерно на шесть часов в неделю меньше, чем матери детей в полных семьях.

Социологи объясняют неравенство в бытовой сфере следующим образом. Во-первых, сохраняют свое значение патриар­хальные нормы поведения. Традиция ориентирует девушек на обслу­живание семьи и осуществление заботы. Во-вторых, зачастую жен­щины разделяют домостроевские убеждения о характере домашнего труда. В-третьих, неразвитость сферы обслуживания приводит к то­му, что мужчины и женщины ориентируются исключительно на по­требление продуктов домашнего труда. В-четвертых, не используют­ся резервы модернизации самого домохозяйства. Из признания со­циального неравенства мужчин и женщин в сфере домашнего труда следуют рецепты изменения ситуации. К ним относятся развитие сферы услуг, индустриализация быта и механизация домашнего хо­зяйства. Сторонники таких мер признают, однако, существование ес­тественных ограничений политики равенства: быт, как считают они, по природе не поддается обобществлению. Домашнее хозяйство слу­жит упрочению семьи, и потому некоторые его виды не могут быть компенсированы развитием сферы обслуживания. Другой рецепт предполагает изменения в обычаях и нравах советских людей, напри­мер, освоение мужчинами не привычных для них прежде видов до­машнего труда.

В советском обществе повседневные стратегии многих женщин предполагали помощь старших родственников, которая ком­пенсировала неразвитость социальной инфраструктуры и помогала вы­полнять роль «работающей матери». Другой стратегией облегчения двойной нагрузки стало сознательное ограничение количества детей в семье, позволяющее более гибко совмещать обязанности.

Кризис гендерного порядка проявился также в обсужде­нии мужской роли. В позднесоветский период критикуется «феминиза­ция» мужчин и обсуждается их демографический «недостаток», низкая продолжительность жизни, высокий уровень заболеваемости и смерт­ности, массовость вредных привычек, алкоголизма, производственно­го травматизма. Лозунг «Берегите мужчин!», получивший распростра­нение в конце 1960-х годов, описывал советского мужчину как жертву природы, модернизации и конкретных жизненных обстоятельств. Сре­ди мер по преодолению специфически мужских проблем предлагается более жесткий и систематический контроль за здоровьем мужчин, оз­доровление семьи, усиление ответственности женщин за правильный образ жизни мужей. Однако эти меры не могли радикально улучшить ситуацию, поскольку социалистическое общество ограничивает воз­можности реализации «настоящей» мужественности, ориентирующей­ся на экономическую и политическую независимость, защиту Отечест­ва и служение высоким идеалам.

Таким образом, последняя фаза советского гендерного порядка характеризуется кризисом советских проектов мужественнос­ти и женственности.

Кризис гендерного порядка проявился и в постепенной ут­рате государством контроля над повседневной частной жизнью граждан. Необходимо также учитывать и различия тендерных и, прежде всего, се­мейных укладов в разных республиках Советского Союза, в городах и де­ревнях, в центре и периферии. Они в совокупности определяли сложную динамику гендерного порядка в позднесоветский и постсоветский период.

Четвертый этап: дилеммы гендерного различия и гендерного равенства

В постсоветский период положение женщин и мужчин в обществе меняется как на политическом и идеологическом уровнях, так и на уровне повседневной организации частной сферы. Возникают новые тендерные нормы, но одновременно сохраняются советские образцы со­циальной организации отношений между полами. При этом меняются не только правила игры, но и возникает ситуация неясности в самоопределении (идентичности) людей. Многие заново выстраивают свою иден­тичность, вспоминая о дворянских, диссидентских, этнических и прочих корнях. Происходит и переопределение гендерных идентичностей. Если раньше практически любая женщина обязана была исполнять роль рабо­тающей матери, то в настоящее время допустимыми становятся и ро­ли/идентичности домохозяйки и бездетных карьерно ориентированных женщин. Разнообразные тендерные нормы воспроизводятся в разных со­обществах, от религиозных до гомосексуальных. Те образцы мужествен­ности, женственности и отношений между полами, которые раньше счи­тались маргинальными, даже криминальными, обрели свое право на су­ществование.

Разрушаются идеологические основания официального гендерного контракта и официальной политики в отношении женщины. На символическом (культурном) уровне выстраивается новый гендерный порядок. В СМИ, литературе, кинематографе, искусстве появляют­ся разнообразные образцы мужественности и женственности. В обсуж­дение проблем гендерного устройства общества включаются новые по­литические силы, общественные и религиозные организации, глобаль­ные информационные агенты, профессиональные сообщества и пр.

В современном обществе тем не менее формируются идеи о восстановлении «исконных традиций» мужественности и женст­венности, которые могут быть приняты и распространены как новые социальные образцы и роли. Однако существуют разные трактовки «традиции» и природы женственности. Они различаются в зависимос­ти от того, что именно в определенной идеологии считается традицией. Традиционными считаются представления о женщине как домашней хозяйке, жизненный мир которой сконцентрирован вокруг обязаннос­тей заботливой супруги, матери, хранительницы домашнего очага. Та­ков идеал буржуазного семейного устройства со свойственным ему патриархатным разделением половых ролей мужчины-кормильца и жен­щины-домохозяйки. Существует также взгляд на западную женщину как на феминистку, разрушительницу общества, семьи и традиции.

Патриархатные тенденции проявляются в дискримина­ции женщин в публичной сфере, в частности при найме на работу. Так, женщина оценивается как неспособная эффективно выполнять про­фессиональные функции, поскольку она имеет детей или собирается их завести и о них заботиться. Отмечается незащищенность женщин от насилия, в том числе сексуального, на работе и дома. Исследователи отмечают сексизм в средствах массовой информации, сексуализацию женственности, распространение порнографии и проституции.

Однако патриархатный ренессанс — явление скорее вре­менное и фрагментарное, он не определяет все изменения гендерного порядка. Тезис о ренессансе патриархата ставится под сомнение со вто­рой половины 1990-х годов. В этот период наблюдается успешность женщин в рыночных условиях, происходит рост их общественной ак­тивности, продвижение в некоторых отраслях бизнеса и на политической арене. Женщины активны и успешны в таких видах бизнеса, как туризм и сервис, в образовании и культуре. Несмотря на спад женского политического участия, появились яркие фигуры женщин-политиков. Некоторые случаи дискриминации по признаку пола становятся изве­стными и осуждаемыми. Сформировались сообщества, занимающиеся феминистскими и гендерными исследованиями, постоянно проходят семинары, школы и конференции, функционируют образовательные программы разного уровня. Организуются выставки, фестивали и прочее, отражающие гендерные проблемы.

Вместе с тем в начале 2000-х годов политическая сфера остается устроенной по патриархатному принципу: чем больше власти — тем меньше женщин. В экономической сфере также сохраняется патриархатный принцип: чем больше ресурсов — тем меньше женщин. Со­храняется «стеклянный потолок» для женщин: нет видимых препятст­вий продвижению по социальной лестнице или открытой дискримина­ции, но женщины не могут и не хотят продвигаться в карьере, посколь­ку в этом случае пострадает их семья, дети, а успех может нанести ущерб образу «правильной» женственности. Тем не менее многие сфе­ры занятости успешно удерживаются женщинами.

Массовая культура и СМИ представляют разнообразные образы мужественности и женственности. Сексизм сосуществует с пор­третами активных, инициативных женщин. В рекламе присутствуют различные типажи — от счастливых домохозяек до бизнес-вумен или женщины с младенцем, работающей за компьютером.

Модернизированный быт остается гендерно консерва­тивным. Однако появляются и другие гендерные роли, повседневные потребности часто оказываются сильнее консервативных стереотипов. В сфере сексуальности распространяются новые образцы гендерного равенства, когда допускается сексуальная активность женщин, кото­рые осуществляют поиск подходящего партнера, а к сексу относятся как к сфере удовольствия. Однако и в этой сфере сохраняется двойной гендерный стандарт: общество остается более толерантным по отноше­нию к мужской сексуальной активности, чем к женской.

В целом сохраняется множество элементов неотрадици­оналистской идеологии (культурный сексизм), но появляются и новые возможности для женщин, реализуются стратегии, ведущие к успеху.

Однако общество по-прежнему остается организованным таким обра­зом, что сохраняется гендерное неравенство. В постсоветский период женщины продолжают нести основные нагрузки в организации быта (даже при его модернизации и при использовании наемного персона­ла). Соответственно у женщин остается меньше возможностей для про­фессионального роста, для освоения новых профессий, для самореали­зации в сфере занятости. Статистика показывает, что существует струк­турное гендерное неравенство в доступе к ресурсам. Разрыв в оплате труда возрастает (оплата труда женщин почти на 40% ниже, чем у муж­чин), квалификационный опыт женщин в сфере управления значи­тельно ниже. В условиях неравенства и нехватки ресурсов, времени, де­нег и квалификации, женщины прибегают к мобилизации других средств, в т.ч. к использованию сексуальной привлекательности. Со­временные гендерные образцы все более становятся агрессивно сексуализированными.

В современном российском обществе признается, что женщины имеют равные с мужчинами права, они могут ориентиро­ваться на различные роли, становиться профессионалами, домохозяй­ками, согласно своему выбору сочетать разные обязанности. Вместе с тем широко распространено мнение, что женщины обладают отличны­ми от мужчин природно обусловленными склонностями и имеют осо­бое предназначение, ограничивающее их карьерные профессиональ­ные возможности. Женщины воспринимаются как особая категория граждан, нуждающихся в патерналистской социальной политике. В рамках этой идеологии подчеркивается, что у женщин есть гендерно обусловленная гражданская функция — демографическое воспроизвод­ство нации. Воспитание детей и поддержка семьи декларируется как предмет государственного интереса и заботы. Утверждается, что в пе­риод социальных трансформаций женщина оказывается жертвой: по­скольку государство не обеспечивает ее поддержкой, она не может бо­лее быть полноценной работающей матерью, то есть полноценной гражданкой. Необходима система целевых социальных прав, гаранти­руемых мужчинам и женщинам, призванным выполнять свой «общест­венный долг». Политика, связанная с решением демографических про­блем, является ярким примером патерналистской поддержки женщи­ны-матери — российской гражданки.

Особенность постсоветского периода заключается в диф­ференциации и множественности гендерных контрактов, социальных ро­лей, образцов мужественности и женственности, среди которых выделя­ются несколько основных. Это контракты «работающей матери», «до­машней хозяйки», «сексуализированной женственности».

Гендерный порядок и сфера сексуальности: патриархат и «женская власть» [60]

Трансформация в 1985—2000 годах привела к структурным изменениям гендерного порядка в России. Происходит трансформация традиционного патриархата как подчинения женского начала мужскому. Возникают патриархаты. На этом фоне возникает феномен «женской власти». В современном российском публичном дискурсе распрост­ранены представления об особой власти, позволяющей жен­щинам достичь желаемых целей. Эту власть часто называют «женской властью». Смысловым ядром этой дискурсивной фи­гурации являются репрезентации «женщины-стервы», осуще­ствляющей специфические властные стратегии, далеко не всег­да одобряемые обществом. В современных книжных магазинах среди научно-популярной литературы по менеджменту и пси­хологии общения появился новый раздел. У него есть своя тер­минология, категориальный аппарат, своя система доказа­тельств, свои адепты и читатели. Российская феминистка Л. Попкова не без иронии назвала эту «отрасль» «стервологией». Многочисленные книги в разных сериях (а их число превышает несколько десятков) призывают «стерву» (т. е. женщину, ориентированную на достижения и успех) освоить искусство манипулирования мужчинами и окружающим миром, опреде­ляют цели и дают рецепты их достижения.

Образ «стервы» в публичном дискурсе явно двойствен. С одной стороны, задача «стервы» — подчинить себе мужчи­ну, заставить его реализовывать ее интересы, «обведя вокруг пальца»; способы достижения цели — «игра без правил», «ма­нипулирование», «обольщение» и т. п. С другой стороны, в качестве «стервы» представлена карьерно ориентированная женщина, умело управляющая трудовым коллективом, обла­дающая высоким уровнем квалификации в сфере межличност­ного профессионального взаимодействия. Вот примеры некоторых названий книг, заголовков и разделов «стервологии»: «Основы дрессировки, или Как изменить мужчину без его ведома», «Записки мудрой стервы», «Стерва в пучине страстей. Мужчина в сердце и под каблуком», «Стерва высшей пробы. Игра по правилам и без», «Стерва выходит сухой из воды», «Стерва на капитанском мостике. Преимущества и издержки власти», «Искусство обольщения», «Женщина, играющая и выигрывающая», «Поймайте на крючок мужчину», «Об обла­дании и управлении мужчиной», «Как говорить, чтобы муж­чины слушали» и т. д.

Эта дискурсивная фигурация как феномен гендерного сим­волического порядка требует социологического осмысления. Перед социологом возникают следующие вопросы. Что закодировано в термине «стерва»? Каковы представления о «жен­ской власти» как особой стратегии достижения женщинами поставленных целей? В чем заключается специфика этой вла­сти? Почему субъекты, которым приписываются такие страте­гии, представлены негативно или иронически?

В патриархатом обществе «власть женщин» является «властью слабых» и обладает следующими чертами.

Во-первых, она может быть осмыслена как манипулирова­ние или непрямое влияние на тех, кто доминирует открыто.

Во-вторых, границы ее легитимности неопределенны и под­вижны, а зачастую она представляется нарушением правил (это и отображено в негативных смыслах термина «стерва»).

В-третьих, носители такой власти могут ускользнуть от ответственности за результаты действия, что связано с дефи­цитом легитимности.

В-четвертых, специфическая «власть слабого пола» укоре­нена в сфере катексиса (семейных и интимных эмоциональных отношениях) с присущими ей отношениями власти и автори­тета.

В-пятых, данная власть погружена в повседневность; она индивидуализирована, рутинизирована и потому трудно рас­познаваема, ее трудно разрушить как таковую.

В-шестых, «женская власть» как проявление патриархата может разрушиться только вместе с ним.

В-седьмых, феминистская политическая стратегия должна заключаться в переосмыслении подчинения в категориях угне­тения и разработке прямых солидарных стратегий построения эгалитарного гендерного порядка.

В той степени, в какой публичная «власть женщин» в современной России остается неполной, неравной или недостаточно легитимной, сохраняет­ся потребность в манипулятивных стратегиях. Особым явля­ется вопрос о том, что происходит с «властью безвластных» в процессе разрушения классического патриархата. Кризис патриархата предпо­лагает усиление и расширение ареала «власти безвластных», с одной стороны, и кризис ее легитимности — с другой. Разру­шающийся патриархат допускает женщин в публичную сфе­ру, но ограничивает их возможности, создавая конкуренцию между субъектами разного пола в публичной сфере. Конкурен­ция с нарушением правил в современной российской публич­ной сфере (которую иногда описывают в категориях дикого капитализма) ставит женщин в невыгодные условия. Именно на этой фазе патриархата усиливается использование тради­ционной «женской власти» в не свойственных для нее контек­стах публичного пространства. Такими стратегиями власти женщины пытаются компенсировать нехватку ресурсов прямо­го управления, с одной стороны, и институционализированно­го насилия — с другой. Однако такая власть-манипулирование не считается легитимной: полагают, что именно ее использу­ют «стервы» — женщины, представляющие угрозу мужскому господству, замаскированному в виде «честных правил игры».

Нелегитимная «женская власть» принимает разные формы, но существует две ее разновидности, которые мы считаем клю­чевыми, — власть сексуально-эротическая и власть заботы. В обоих случаях аффективно ориентированные действия — за­бота или сексуальное поведение — становятся способами из­влечения благ, механизмами неявного контроля или ограниче­ния свободы действий других. Сексуально-эротическая власть осуществляется через использование ресурсов сексуальной привлекательности за пределами легитимной сферы желания и любовных отношений. Власть заботы исполня­ется как манипулятивная, когда она ограничивает возможнос­ти самостоятельного действия тех, на кого направлена.

Основным пространством так называемой женской власти — власти, основанной на легитимном праве осуществ­лять заботу и вызывать страсть, — оставалась более традицио­налистская приватно-семейная сфера, сфера интимных от­ношений или катексиса. Легитимная власть или авторитет женщин в приватной сфере поддерживались советским госу­дарством с одной стороны, инфраструктурным дефицитом — с другой, культурными нормами гендерной поляризации — с третьей. В приватной сфере женщина как мать, жена или сек­суальная партнерша обладала (и до сих пор обладает) монопо­лией на принятие и исполнение решений; она может подчинять своей воле других зависимых. В этой сфере осуществляются особые типы «женской власти». Именно здесь женщина чер­пает дополнительные ресурсы, связанные с властью так назы­ваемого сексуального объекта, вызывающего страсть и ста­вящего в зависимость от себя, или с властью заботы как ответственного отношения, предполагающего контроль и под­чинение близких.

Публичная сфера была и остается гендерно асимметричной, женщинам систематически не хватает ресурсов реальной леги­тимной власти в публичном пространстве. Ренессанс патриар­хата, возникший как социальное следствие структурных ре­форм (речь идет о 1990-х годах), выражается в усилении неконкурентоспособности женщин на рынке труда, приводит к снижению их трудовой занятости в общественном производ­стве и соответственно к падению их социального статуса.

Итак, в постсоветском гендерном пространстве женская власть-манипулирование осуждается как власть «стервы», но признается как распространенная стратегия. С одной стороны, эгалитарные тенденции делают ее в некоторых ситуациях ме­нее востребованной и менее легитимной. С другой стороны, она усиливается из-за структурной неопределенности, коммерциа­лизации социальных отношений, из-за недостатка демократи­ческой правовой культуры. Тенденции разрушения социаль­но-экономического патриархата сочетаются с усилением культурного патриархата — андроцентризма. Несмотря на ре­альное доминирование женщин в организации семейной жизни, его характеризует дефицит легитимности.

В настоящее время наблюдается дифференциация гендер­ных контрактов и столкновение эгалитарных тенденций с тен­денциями усиления андроцентризма. С одной стороны, в российском гендерном пространстве существуют сегменты эга­литарного уклада, при котором нет необходимости в манипулятивных стратегиях, с другой — очевидно присутствуют тра­диционно организованные социальные среды, для которых характерен культурный сексизм, усиливающий значимость метиса «женской власти».

Итак, патриархат как система господства предполагает оп­ределенную диалектику контроля. Структурное исключение женщин сочетается с формированием женских стратегий ма­нипулирования. В современном российском контексте андро-центризм (или культурный патриархат) воспроизводит «жен­скую власть» как стратегию действия и как дискурсивную конфигурацию, но дефицит ее легитимности свидетельствует о разрушении классических патриархатных структур. Можно полагать, что власть-влияние, власть-манипулирование, пред­ставляет угрозу для достижения идеала гендерного равенства. Она воспроизводит патриархатный гендерный порядок и по­рождается им в силу того, что существует барьер включенности женщин в «правила игры» на равных. Разрушение «скрытой власти» будет способствовать эгалитаризации ген­дерного порядка и росту публичной власти женщин.

Тема восьмая. ГЕНДЕРНОЕ (ПОЛО-РОЛЕВОЕ) ПОВЕДЕНИЕ И СЕКСУАЛЬНЫЕ ПРАКТИКИ [61]

Ключевые понятия: дискурсы сексуальности и сценарии сексуального поведения

Сфера сексу­альных отношений может быть представлена как глубинный уро­вень гендерного порядка, где создаются и воспроизводятся базовые гендерные различия, которые поддерживаются публичными и при­ватными

Е.А.Здравомыслова А.А.Темкина

дискурсами, социальными институтами и повседневными практиками. Существуют общества патриархального типа, в кото­рых регулирование женской сексуальности составляет основу ген­дерных отношений. В этих случаях социальная организация сек­суальности как брачно-репродуктивной задает жесткие образцы женской жизни. С другой стороны, существуют общества, в кото­рых женская сексуальность является автономной от брака, а сфера сексуальности и гендерные роли не жестко связаны друг с другом. В таких обществах гендерные роли и идентичности многообразны и вариативны.

В России в позднесоветский период происходила «невидимая сексуальная революция», сексуальность отделялась от брака и дето­рождения. Гендерные роли женщин были связаны с материнством, однако женская судьба не определялась исключительно рамками брака. Публичная сфера предоставляла женщинам значительные ресурсы; внебрачное материнство и внебрачная сексуальная жизнь стали в повседневности легитимными практиками. При этом госу­дарство, официальные институты и идеология либо не замечали сексуальности (соответственно не было достаточного обеспечения репродуктивного и сексуального здоровья, не хватало контрацеп­ции, экспертной информации, образования и пр.), либо рассматривали половые отношения в браке как единственную норму совет­ской жизни. Такой способ организации сексуальной сферы в Рос­сии впоследствии получил название лицемерного. В последующих главах мы обсудим причины и последствия разной степени тендер­ного традиционализма и контроля над женской сексуальностью в исследуемых нами случаях.

В чем заключается гендерный подход к анализу сексуальности? В рамках данного подхода дается объяснение, почему именно женская сексуальность и женская сексу­альная жизнь являются предметом пристального внимания и стро­гого контроля со стороны государства, сообщества, семьи, группы. Основным механизмом такого контроля является брак. Отрыв сек­суальной жизни от брака не всегда и не везде являлся (и является) для женщин легитимным, однако именно эти процессы трактуются исследователями как важнейший критерий изменений в области сексуальности (Э. Гидденс, И. Кон). Поэтому брачная и внебрач­ная женская сексуальность является центральным фокусом нашего исследования. Мужские сексуальные практики во всех обществах подвержены меньшему контролю, хотя и в отношении мужчин существуют санкции и нормативные предписания.

В гендерных исследованиях сфера сексуальных отношений - одна из структур гендерного порядка. Сексуальность анализируется исследователями как компонент гендерного порядка, относительно самостоятельный, но одновре­менно связанный с другими его составляющими. Коннелл рассмат­ривает сексуальность как одну из четырех структур (моделей), в ко­торых проявляется гендерный порядок:

Ø структуры властных отношений, т. е. контроль и принуждение по признаку пола;

Ø структуры социального разделения труда по признаку пола в приватной и публичной сферах и между ними;

Ø структуры катексиса, т. е. социальная организация эмоцио­нальных и сексуальных отношений;

Ø символические репрезентации мужественности и женствен­ности.

Брачно-пронатальный сценарий: секс как репродукция

Пронатально-брачный сценарий составляет основу повседнев­ных дискурсов о сексуальности в позднесоветском обществе. Этот сценарий является ядром официальной политики сексуальности, он поддерживался социальной политикой, предоставляющей льго­ты матерям, и организацией приватной жизни, идеологией, зако­нодательством, культурными репрезентациями. Брак выступает основной легитимной формой сексуальных отношений, а материн­ство — приоритетной гражданской обязанностью женщин. Пронатальная (просемейная) политика и идеология поддерживаются низкой степенью институциональной рефлексивности в отношении сексуальности. Для брачно-пронатального сценария интимных отношений харак­терно то, что партнеры считают брак основной легитимной формой сексуальных отношений, а деторождение и материнство — основ­ным смыслом сексуальной жизни женщины. Рассказ о сексуальном опыте строится как рассказ о брачном союзе. Детские и юношеские сексуальные опыты в автобиографическом нарративе не описыва­ются, рассказ о сексуальном воспитании отсутствует, знания рас­сказчиков о сексуальной жизни фрагментированы и недостаточны, по их собственной оценке. Последовательность событий в ходе жизненного пути предстает следующим образом. После первой ро­мантической влюбленности следует знакомство с будущим супру­гом (супругой), в ходе которого происходит первый сексуальный контакт. Первый сексуальный опыт необязательно осуществляет­ся в браке, но он связан с браком или ориентирован на него. Осно­ванием для вступления в сексуальные отношения является брак, сексуальные партнеры — это муж и жена или жених и невеста. Сме­на партнеров может быть связана с разводом и последующим но­вым браком.

Романтический сценарий: секс — это любовь

Романтический сценарий составляет ядро повседневного дискур­са позднесоветского периода, который Роткирх называет «жизнью страстями». Любовь легитимирует добрач­ные и внебрачные отношения, страсть репрезентируется как неуп­равляемая и неизбежная. На уровне публичных дискурсов романти­ческий дискурсивный режим составляет ядро массово-культурных репрезентаций (литературы, кинематографа, публицистики).

В рамках романтической интерпретации сексуальной жизни «на сцене» взаимодействуют «любовники», «возлюбленные», «люби­мые». Рассказ о сексе включает подробные истории о влюбленно­сти, всепоглощающей страсти, губительной ревности, драматиче­ских переживаниях. Такой романтический секс не зависим от брака, хотя иногда отношения завершаются браком. Женщины и муж­чины подчеркивают значимость эмоциональной вовлеченности в отношения. Сексуальное удовольствие связывается с силой привя­занности.

Страстная влюбленность является основанием для выбора сексу­ального партнера, любовь-привязанность необходима для поддер­жания устойчивых долгосрочных сексуальных отношений. Э. Гидденс различает три типа любовных отношений:

любовь-страсть (преимущественно мужской вариант),

романтическую любовь (пре­имущественно женский вариант) и

любовь, основанную на «чистых отношениях».

По утверждению Гидденса, роман­тическая любовь — это женский вариант осмысления интимных от­ношений, женский путь освобождения от союзов, организованных родителями, что прослеживается и в собранных нами жизнеописа­ниях. Женский романтический сценарий — это целостный рассказ о любви-сексе. Мужской романтический сценарий имеет свои осо­бенности; он, как правило, предстает как сумма отдельных эпизодов сексуальной жизни рассказчика.

Романтический сценарий сексуальных отношений, так же как и репродуктивно ориентированный, не предполагает активного об­суждения интимных отношений между партнерами. Женское сексу­альное удовольствие описывается как удовлетворенность романти­ческой стороной интимной связи. В этом сценарии сохраняется гендерный разрыв между инициативой и ответственностью муж­чин, с одной стороны, и пассивностью и подчиненностью женщин и сексуальном взаимодействии — с другой. Высокая поэтизирован­ная риторика романтической любви, культивируемая в том числе и в классической литературе, маскирует двойной стандарт в сфере сексуальности: готовность женщины отказаться от сексуального удо­вольствия, самопожертвование ради любимого человека, который представлен как объект поклонения, обладающий властью над воз­любленной. Обратная ситуация также возможна: любовь-страсть, ис­пытываемая мужчиной, может заставить его нарушить социальные условности, но такие случаи менее распространены в патриархатных обществах и описываются как трагические.

Коммуникативно-партнерский сценарий: секс как дружба

Дискурс о дружбе составляет основу повседневных позднесоветских дискурсов, он легитимирует внебрачную и нерепродук­тивную сексуальность. Его распространенность связана со значи­мостью социальных сетей, дружбы и неформального общения в повседневной жизни позднесоветского общества. Такое понимание сексуальных отношений воплощается в рассказах об интимности, вырастающей на основе дружбы, общения, совместных дел и инте­ресов, общего стиля жизни. В позднесоветское время «тусовочная сексуальность» часто воспринималась как протест против офици­альных лицемерных регламентации. На сцене сексуальных взаимо­действий действующими лицами являются друзья, близкие люди с общими интересами, принадлежащие к одному кругу.

Реконструкция сексуальности в глазах женщин — это реконструкция личностной и сексуальной коммуникации, вербализуемых опытов, когда сексуальность связана с процессом перего­воров и учетов интересов партнера. Партнер — это друг, человек своего круга, в его определении присутствует элемент иронии, он может быть «мальчиком», «человеком», «отцом ребенка», «кавале­ром», «героем-любовником». В мужской версии основания для вступления в отношения — это сексуальное влечение, стремление нравиться и доставлять удоволь­ствие партнерше, которая принадлежит к той же дружеской компа­нии. Ценностью являются эмоциональная привязанность, общие интересы, индивидуальные особенности партнера. Такие отноше­ния характеризуют «открытость, способность к какой-то игре, пол­ная искренность».

Достижительный сценарий: секс как средство производства гендерной идентичности

В позднесоветских дискурсах женщинам и мужчинам приписыва­ются разные сексуальные потребности. Различия в женской и муж­ской природе в официальном дискурсе легитимируются гендерно поляризованными предписаниями. На уровне повседневности сек­суальность репрезентируется как выражение и как средство до­стижения «правильной» тендерной идентичности. Мужская сексу­альность связана с реализацией влечения, «выражающего мужскую природу».

Итак, «настоящий мужчина» женат, он является квалифициро­ванным сексуальным партнером, здоровым, сексуально потентным, гетеросексуальным, не склонным к перверсиям и имеющим много­численные внебрачные связи. Он активен, материально обеспечен, исповедует «двойной стандарт» в интерпретации мужского и жен­ского поведения. Данная модель сходна с моделью нормативной маскулинности, описанной в социологических и феминистских ис­следованиях. Нормативная тен­дерная идентичность воспроизводится в большинстве мужских сце­нариев этого периода. Как пишет И. Кон, «мужская сексуальность остается более экстенсивной, предметной, не связанной с эмоцио­нальной близостью и переживаемой не как отношение, а как завое­вание и достижение. Многие мужчины по-прежнему отождествляют маскулинность с сексуальностью, осмысливая последнюю главным образом количественно — размеры члена, сила эрекции, частота сно­шений и количество женщин. Почти каждый юный Вертер по-прежнему втайне завидует Дон Жуану. Многие юноши ассоциируют взрослость с началом сексуальной жизни, причем "мужествен­ность" (вирильность) отождествляется с потенцией, а ее реализа­ция — с агрессией и насилием» [62].

В позднесоветском поколении данный сценарий является широ­ко распространенным: с одной стороны, распространены либераль­ные практики, с другой — уровень контрацептивной культуры и взаимной ответственности остается низким и ответственность в ос­новном возлагается на женщину.

В таком сценарии женщина — это объект гетеросексуального желания, сексуальная востребованность является для нее чрезвы­чайно значимой, поднимает самооценку, служит самоутверждению.

Внебрачные связи: система оправдания

В позднесоветский период моногамность супружеских отноше­ний сохраняет нормативный характер. Однако в повседневности формируется другая норма, согласно которой при определенных обстоятельствах и при соблюдении определенных правил допус­кается нарушение супружеской верности. Уже в советское время было замечено, что «везде: в литературе, в кино, в театре, в нашей повседневной жизни — мы сталкиваемся с фактами внебрачной половой жизни»[63]. С. Голод приводит данные о наличии параллельных сексуальных практик у половины респон­дентов (у 37 % женщин и 62 % мужчин) в 1969 г. и у двух третей в 1989 г.[64].

Стратегией совладания с внебрачными отношениями и встраи­вания их в брачный статус является сокрытие любовных связей. Успешное сокрытие не вносит существенных изменений в брачные отношения, и многие мужчины и женщины соединяют рутину бра­ка с новизной и яркостью внебрачных связей. Страсть и ревность описываются как неконтролируемые и неуправляемые чувства, которым человеку приходится подчиняться. Их развитие имеет цикличный характер, и со временем они проходят. Многие мужчи­ны и женщины утверждают, что внебрачные связи, особенно тай­ные, укрепляют брак.

Если внебрачные связи кратковременны и/или их наличие скрывается от супруга(и), они, как правило, не угрожают супружеским отношениям. По отношению к супружес­ким изменам двойной стандарт ослабевает, сокрытие внебрачных связей является правилом сохранения брака и для мужчин, и для женщин.

Ситуация неопределенности позволяет сохра­нять брачные отношения, в которых супружеский секс теряет зна­чимость, однако ценность семьи остается высокой.

Итак, брачная измена признается функционально значимой в поддержании брака. Считается, что она позволяла реализовывать чувства, «естественные» потребности, давала возможность обрести новые знания и новое понимание себя, вписывая женственность/му­жественность в дискурсы романтики и дружбы. Страсть, увлечения, при­ключения описываются российскими мужчинами и женщинами позднесоветского периода как запретные, опасные и привлекатель­ные. Семья сохраняла свою высокую ценность, однако рутинизация сексуальных отно­шений в браке препятствовала «сексуальной индивидуализации», которая могла происходить за пределами брака. При этом измена угрожала браку, усиливая его хрупкость и неустойчивость. Вне­брачные связи, в том числе скрываемые, постоянно создавали си­туации конфликтов, драматических переживаний, ревности.

Как видим, в сфере повседневной жизни, с одной стороны, вос­производились официальные нормы, с другой — легитимировались нормы «теневые». Сексуальные отношения в основном вос­принимаются супругами как «естественные», не требующие знаний и обсуждения (пронатально-брачный сценарий); натурализация половых различий приводит к оправданию мужской активности и женской пассивности (достижительный сценарий). Одновременно в повседневности, при сохранении нормы моногамности, получают распространение практики нарушения супружеской верности.

Женское удовольствие: сексуальность и идентичность

Означала ли либерализация сексуальности в России позднесовет­ского периода расширение свобод для женщин? Практики сексуаль­ной жизни женщин, как и мужчин, стали более либеральными и не сводимыми к супружеским отношениям. Однако эти изменения не повлекли за собой радикальных гендерных трансформаций в сексу­альной сфере ни в позднесоветский период, ни в период перестрой­ки. Женщина не стала осознавать себя в качестве активного субъек­та желания, удовольствия и действия в сексуальной сфере. Вплоть до середины 1990-х гг., рассказывая о своей сексуальной жизни, женщины либо позиционировали себя как пассивные объекты, т. е. реципиентов сексуальных знаний и действий, либо — в случае их активности — испытывали трудности в коммуникации с партнером. Гендерная идентичность сексуально активной женщины не получа­ла легитимности. Сексуальность для женщины не была непосред­ственно связана с телесными ощущениями, не являлась практикой удовольствия. Сексуальное удовольствие женщин часто замалчи­вается либо описывается как проблема.

Режимы сексуальности: официальный и повседнев­ный дискурсы*

Официальные дискурсы: законы, СМИ, программная школьная литература, советское кино	Повседневные дискурсы: автобио­графические и биографические нарративы
Гегемония гетеросексуальности; уголовное наказание секс-меньшинств до 1993 года, умолчание	Гегемония гетеросексуальности; дифференциация социальных сред по степени толерантности в отношении секс-меньшинств; гомосексуальность репрезенти­руется как девиация
Биологизированное, гендерно поляризованное гражданство, выраженное в разных предпи­саниях, адресованных мужчи­нам и женщинам в отношении их сексуальных потребностей и практик; двойной стандарт и мужская сексуальная доми­нанта	Гендерно иерархизированная и поляризованная сексуаль­ность, предписывание мужчи­нам и женщинам различных сексуальных потребностей; ут­верждение сексуальной актив­ности и биологической полигамности мужчин, пассивности и проблематичной сексуально­сти женщин
Синкретизм сексуальности и репродуктивности — ядро официальной политики сексу­альности — поддержан идеоло­гией, законодательством, куль­турными репрезентациями; брак — основная легитимная форма сексуальных отноше­ний; материнство — приори­тетная гражданская обязан­ность; допускается внебрачное материнство; пронатальная по­литика и идеология поддержи­ваются низкой степенью ин­ституциональной рефлексив­ности в отношении сексуаль­ности (недостаточностью зна­ний, недоступностью эффек­тивной контрацепции); след­ствием является «принуди­тельное» или вынужденное ма­теринство	Синкретизм сексуальности и репродуктивности составляет основу повседневных дискур­сов о сексуальности, поддер­живается социальной полити­кой, предоставляющей льготы матерям, и организацией при­ватной жизни, ядро которой составляет «расширенная нуклеарная» семья; нарративы о сексуальной жизни, в особен­ности у женщин, включают развернутые рассказы о бере­менностях, абортах, родах и воспитании детей; контрацеп­тивную культуру можно на­звать абортной; рутинизация страхов нежелательной бере­менности и опыта аборта ха­рактерна для женщин на про­тяжении всего репродуктивно­го цикла
Романтический режим сексуальности составляет ядро массово-культурных репрезентаций (литература, кино, публицистика); любовь считается необходимым условием брака и деторождения; страсть репрезентирована как разрушительная и неодолимая сила, легитимизирующая внебрачную сексуальность, в особенности для мужчин	Романтический режим состав­ляет ядро повседневного дискypca, легитимизирующего ]разные формы сексуальных отношений (в том числе добрачные и внебрачные); данный режим представлен в рассказах о (влюбленностях, любви, ревности, последовательной моногамии, страсти; страсть описыва­ется в нарративах как неуправляемая, но неизбежная
Коммуникативный режим пря­мо не признается, однако опо­средованно поддерживается дискурсами о дружбе, коллек­тивности, солидарности; мо­жет выступать легитимацией брака	Коммуникативный режим составляет основу повседневных дискурсов, легитими-зирующих внебрачную и нерепродуктивную сексуальность и промиску­итет; поддерживается значимо­стью социальных сетей в по­вседневной жизни; воплощает­ся в рассказах о сексе на основе дружбы, общения, совместных дел и интересов; иногда репре­зентирован как протест против официальных регламентации
Рыночный режим официально пресекается (наказания за про­ституцию, осуждение браков по расчету и т. д.)	Рыночный режим распростра­нен в некоторых социальных средах; в рассказах о жизни возникает категория «обмена» женской сексуальности на ма­териальные блага (например, на дефицит разного рода) или на продолжительную матери­альную поддержку или соци­альное продвижение
Доминирование пуританизма в обсуждении сексуальности; сексуальное удовольствие ар­тикулирует в рамках брачного сценария; гедонистический режим косвенно артикулиро­ван в различных репрезента­циях мужской «спортивной» сексуальности; обсуждается в профессионализированных медицинских дискурсах как проблемы сексуальной дис­функции партнеров; медики признают гендерную асиммет­рию в сексуальном удовольствии мужчин и женщин	Гедонистический режим сексу­альности представлен фраг­ментарно; косвенно артикули­рован в различных репрезента­циях мужской «спортивной» сексуальности; сексуальное удовольствие женщин часто описывается ими как проблема либо замалчивается и женщи­нами, и мужчинами
Темы рисков безопасности в обсуждении сексуальности за­малчиваются, но присутствуют в профессиональных дискур­сах; идеология рассматривает риски сексуальности как нару­шение предписаний брачной моногамной сексуальности; появляется обсуждение групп риска как носителей нелеги­тимных сексуальных практик	Режим риска актуализирован в определенных средах, в кон­кретных ситуациях (отпуска и командировки), связан с эмансипированностью женщин и традиционностью мужчин, провоцирован промискуитетным поведением (употребле­нием алкоголя, общением с «чужаками», принуждением к сексу, насилием и т. д.)

* Российский гендерный порядок: социологический подход: Коллективная монография / Под ред. Е. Здравомысловой, А. Темкиной. — СПб: Изд-во Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2007.

Тема девятая. МЕНЯЮЩИЕСЯ МУЖЧИНЫ В ИЗМЕНЯЮЩЕМСЯ МИРЕ [65]

Ключевые понятия: мужские исследования и мужские движения, парадигмы маскулинности, факторы детерминации маскулинности, специфика формирования маскулинности в России, стереотипы массового сознания о фемининности/маскулинности, мужские образы в СМИ.

1. «Кризис маскулинности» и мужские движения

Одна из особенностей современного этапа гендерных исследований состоит в том, что их объектом, наряду с женщинами, все чаще становятся также мужчины. Этот сдвиг имеет свои интеллектуальные и социально-политические предпосылки.

Начиная с 1970-х гг., сначала на Западе, а затем и в СССР стали много говорить и писать о том, что традиционный мужской стиль жизни, а, возможно, и сами психологические свойства мужчины не соответствуют современным социальным условиям и что мужчинам приходится платить за свое господствующее положение слишком большую цену. Однако причины этого «кризиса маскулинности» и возможные пути его преодоления трактуются по-разному и даже противоположно.

По словам американского социолога Майкла Месснера, существуют три специфических фактора мужской общественной жизни.

Во-первых, мужчины как группа пользуются институциональными привилегиями за счет женщин как группы.

Во-вторых, за узкие определения маскулинности, обещающие им высокий статус и привилегии, мужчины расплачиваются поверхностными межличностными отношениями, плохим здоровьем и преждевременной смертью.

В-третьих, неравенство в распределении плодов патриархата распространяется не только на женщин, но и на мужчин: гегемонистская маскулинность белых гетеросексуальных мужчин среднего и высшего класса конструируется в противовес не только фемининностям, но и подчиненным (расовым, сексуальным и классовым) маскулинностям.

Социальное освобождение и самоизменение мужчин возможны только совместно с женщинами. Гендерная стратификация - это система мужского верховенства, когда мужчины как группа угнетают женщин; изнасилование и другие формы сексуального насилия - лишь крайние формы выражения этого угнетения. Речь идет не просто о защите мужчин, а о борьбе против социального неравенства и гендерных привилегий во всех сферах жизни, включая сексуальность. Совершенно закономерно, что это движение тесно связано с феминизмом, его идеологи и активисты называют себя феминистами или профеминистами.

При всех своих различиях, мужские движения не представляют реальной и организованной политической силы. В спорах о кризисе маскулинности больше эмоций и идеологии, чем спокойной рефлексии. Социально активные мужчины находят себе другие каналы самореализации, а остальным эти вопросы безразличны. Тем более, что прикладные аспекты темы - мужское здоровье, сексуальность, педагогика отцовства и т.п. - широко освещаются в коммерческих изданиях и средствах массовой информации.

Тем не менее мужские движения способствовали вычленению ряда специфических мужских проблем и уточнению категориального аппарата гендерных исследований.

Дата добавления: 2014-01-06