Древняя Греция

Античность, как греческая, так и римская, считается предтечей европейской цивилизации. Ее творческая сила не раз воздействова­ла на развитие европейской культуры (эпоха Возрождения, класси­цизм, неоклассицизм и т. п.). Уникальность античной культуры преж­де всего в том колоссальном творческом потенциале, который удалось развить Греции, а впоследствии и Риму в исторически краткий про-

межуток времени (VI-I вв. до н. э.). Это нашло свое отражение в бо­гатейшей письменной литературе.

Древнегреческую цивилизацию историки не случайно относят к «первичным»²⁰. Это означает, что она мало подпитывалась воздей­ствием извне и ощущала себя как самодостаточная. У греков за не­сколько веков сформировалась разносторонняя и систематизирован­ная словесная культура, как устная, так и облеченная в письменную форму. Необходимости в переводе произведений с чужих языков не возникало, и на протяжении всего периода греческой античности нам не известно ни одного произведения литературы, которое явля­лось бы переводом. Однако, констатируя отсутствие перевода «из­вне», мы ни в коей мере не можем утверждать, что древнегреческая культура обходилась без перекодирования информации. Для таких культур, как греческая, очевидно, стоит ввести понятие «внутренне­го» перевода. Это понятие применимо прежде всего к древнегрече­ской интерпретации собственного эпического творчества. Если часть древнегреческих жанров, таких как лирическая и гимническая по­эзия, риторика, были авторскими, то эпос, исходно бытуя в устной форме, существовал в великом многообразии авторских трактовок, что отразилось, в частности, в древнегреческой трагедии. «Электра» Эсхила и «Электра» Еврипида, «Орестейя» Эсхила и «Орест» Еври-пида — не что иное, как различные интерпретации, своего рода «внут­ренние» переводы известного древнегреческого мифа.

При этом важно, что миф древние греки рассматривают как ре­альность, а не как вымысел; осознание вымысла появляется много позже. В мировосприятии древнего грека боги Олимпа столь же реальны, как он сам и его современники, а происходившее с ними — так же реально, как жизнь любого человека того времени и как ис­торические события прошлого и современности. Причем письмен­ный текст не рассматривается в античности как самостоятельная ценность, ему не поклоняются. Сильное религиозное чувство древ­ние греки испытывают к самому языческому мифу, который извес­тен им с детства из устных преданий и не имеет формы окончатель­ного письменного текста (подобно тексту Библии для европейца средних веков), и особенно ценят мастерство подачи этого мифа. Гомер для них — один из таких мастеров. В том же ряду великие трагики Древней Греции— Эсхил, Софокл и Еврипид. Поэтому важнейшая особенность текстового оформления известных сюже­тов в древнегреческий период путем их «внутреннего перевода» — это отсутствие пиетета перед письменным текстом и отсутствие представления об устойчивости окончательного текста. В этом, воз­можно, одна из причин плохой сохранности древнегреческих лите­ратурных памятников.

— Киев,

²⁰ Семенец О. Е., Панасьев А. Н. История перевода (От древности...). 1989.— С. 37.

Известно, что греки с высокомерием относились к другим наро­дам, называя их варварами, и неохотно изучали «варварские» языки. Но контакты с внешним миром у греков, безусловно, существовали и обеспечивались деятельностью переводчиков-наемников, т. е. вар­варов, знавших греческий язык. Такие переводчики упоминаются даже в литературных памятниках, например в романе Флавия Фило-страта «Жизнь Аполлона Тианского» (III в. н. э.).

С существенными следами деятельности переводчиков мы стал­киваемся лишь в поздний период Древней Греции, и к тому же на территориях греческих завоеваний. Так, в Александрии в 285-243 гг. до н. э. был осуществлен перевод Библии на греческий язык, выпол­ненный еще в рамках старой, дохристианской традиции, т. е. с из­рядной долей адаптации и пересказа.

Древний Рим

Древние римляне, в отличие от древних греков, переводом пользо­вались широко, причем преобладал именно перевод с иностранных, «внешних» языков, сыгравший значительную роль в формировании римской культуры эпохи античности. Высказываются даже крайние точки зрения о том, что римская культура представляла собой сис­темный «перевод» греческой культуры. Но подробное изучение па­мятников Древнего Рима позволяет сделать вывод о том, что рим­ская культура, испытывая в начале своего формирования мощный стимул в виде достижений греческой культуры, затем шла в своем развитии собственным путем.

Так или иначе, Рим на раннем этапе своего становления имел наи­более тесные контакты именно с Грецией, и наибольший объем пе­реводов приходился в связи с этим на долю греческого языка.

Начало постоянным контактам Рима и Греции положило вторже­ние в Италию эпирского царя Пирра в 280 г., закончившееся неуда­чей (известная «Пиррова победа»). Грек Пирр, разумеется, относил­ся к римлянам как к варварам и поэтому едва ли знал латынь; по косвенным данным можно полагать, что общение Пирра с римляна­ми осуществлялось через переводчиков.

Любопытно, что и сами римляне считали свой язык варварским и высоко чтили греческий, на котором писали, например, первые римские историографы, такие как Квинт Фабий Пиктор (III в. до н. э.). Знание греческого было свидетельством образованности и высокого статуса в обществе, и дипломатические контакты с гре­ками в ту пору обеспечивались переводом, который выполняли влия­тельные граждане Рима. Так, первый известный нам по имени уст­ный переводчик — это сенатор Гай Ацилий, который выступал в роли переводчика в сенате, когда в 155 г. в Рим прибыло греческое посольство, представленное философами Корнеадом, Диогеном и Криптолаем.

Родоначальником перевода письменных памятников и зачинате­лем римской литературы считается грек из Тарента, вольноотпу­щенник Луций Ливии Андроник (ок. 275-200 гг. до н. э.). Андро­ник перевел на латинский язык «Одиссею» Гомера, которая на протяжении следующих 200 лет была обязательным чтением рим­ских школьников. Андроник разработал различные приемы адапта­ции греческих произведений к римской действительности и культу­ре. Именно он первым заменял при переводе имена греческих богов на имена соответствующих им римских богов. С помощью транс­крипции он вводил в текст латинского перевода греческие слова, обозначавшие экзотические реалии. Заменяя греческие метрические размеры на народный сатурнийский стих, он положил начало рим­ской классической поэзии. Известно 12 названий греческих комедий и трагедий, которые перевел Андроник, выступая одновременно в ка­честве режиссера и актера при их постановке. Фактически Ливии Андроник может считаться родоначальником того метода адаптаци­онного перевода, который широко применялся римскими перевод­чиками впоследствии.

Следующей крупной фигурой в области перевода в Риме был Квинт Энний (239-169 гг. до н. э.). Владея тремя языками: родным окским, греческим и латинским, Энний прославился как собствен­ными творениями, так и переводами. Уже в творчестве Энния наме­тился феномен, который ярко характеризует римские переводы с гре­ческого: они в большей мере являются усвоением греческого исходного материала, нежели переводом текстов в нашем современ­ном понимании. Из 20 известных нам наименований пьес Энния 12 восходят к трагедиям Еврипида и являются творческим использова­нием достижений Еврипида в области театра. Впоследствии римский критик Авл Геллий (II в. н. э.), представитель архаистического тече­ния в римской литературе, оценивая деятельность Энния как пере­водчика Еврипида, критикует перевод «Гекубы», отмечая, что «стих гладкий, а смысл не передан»²¹. Характерно, что в ходе развиваю­щейся традиции постоянного сопоставления греческих оригиналов с их римскими версиями выясняется, что, по мнению римлян, пере­воды почти всегда выглядят бледными подобиями оригиналов. Эн­ний перевел также «Священную историю» Эвгемера, широко исполь­зуя пересказ и адаптацию.

Известный римский комедиограф Тит Макций Плавт (III — нач. II в. до н. э.) тоже строил свои комедии на основе греческих, исполь­зуя прием контаминации, т. е. соединяя достаточно точный перевод отдельных фраз с собственными фрагментами. Характерно, что и сам Плавт, и его современники, очевидно, считали творения Плавта переводами. О двух из его комедий прямо сказано: «Плавт перевел

²¹ Цит. по: Семенец О. Е., Панасъев А. Н. История перевода (От древности...). —

С. 47.

на варварский язык» (т. е. на латынь). Надо отметить, что Плавт наме­ренно усиливал простонародный оттенок речи героев своих коме­дий, поэтому особенно высоко ценился плебсом.

Произведения представителей «новой аттической комедии» — Менандра, Посидиппа, Алексида, Филемона — использовал в своем творчестве Цецилий Стаций (220-168 гг. до н. э.). По мнению Авла Геллия, переводы его времени также тускнеют перед греческими оригиналами.

Поистине грандиозно переводческое творчество Публия Теренция Афра (190-159 гг. до н. э.). И дело не только в его объеме — по неко­торым сведениям, Теренций перевел с греческого около 100 комедий. Важно другое: используя весь опыт обработки греческого драма­тического материала предшествующими авторами, Теренций усовер­шенствовал композицию и впервые вложил в уста персонажей изящ­ную литературную речь. В этой речи нет грубых, простонародных выражений, но нет и архаизмов, что позволило современникам видеть в ней образец литературной нормы. Поэтому Теренция при жизни це­нили прежде всего в кругах образованных аристократов-эллинофилов. Цезарь отмечает «чистую речь» Теренция, хотя и говорит, что по «ко­мической силе» ему с греками не сравниться, а Цицерон пишет, что Теренций «все выражает изящно, везде говоря сладкогласно». До нас полностью дошли 4 комедии, являющиеся переводами комедий Ме­нандра, и 2 комедии, основой которых были произведения Аполлодо-ра Критского. Все они затем были включены в программу высшего римского образования, а их автор чествовался как член Великой квад­риги: Теренций, Цицерон, Вергилий, Саллюстий.

Таким образом, к концу II в. до н. э. формируется литературный латинский язык, во многом благодаря многочисленным переводам с греческого. Освоение же греческого наследия посредством перевода приводит к созданию самостоятельной римской литературы. При этом каждый из античных языков — как латынь, так и греческий — зани­мает в римской культуре и общественной жизни свою, особую нишу. Статус греческого языка становится двойственным: с одной сторо­ны, это язык низших слоев, рабов, а с другой стороны — язык обра­зованной элиты; императоры Клавдий, Нерон, Адриан, Марк Авре­лий предпочитают говорить и писать по-гречески. Латынь же отныне — полноправный язык общественной жизни и богатой лите­ратуры, а не только «варварский» язык простых граждан.

Примерно к этому же времени относятся и первые теоретические соображения о переводе. Они принадлежат знаменитому оратору, философу и политическому деятелю Марку Туллию Цицерону (106-43 гг. до н. э.). Переводом Цицерон занимался и сам, причем с юного возраста. В 16 лет он перевел греческую поэму по астрономии — «Явления» Арата; затем, в 32 года, знаменитое сочинение Ксенофонта (IV в. до н. э.) «Домострой». Цицерон считал, что дословный, бук­вальный перевод — свидетельство языковой бедности и беспомощ-

ности переводчика. Он призывал передавать не форму, но смысл про­изведения, подбирая слова «не по счету, а как бы по весу»; следовать законам языка перевода; ориентироваться при выборе соответствий на читателя или слушателя — т. е. считал важной установку на кон­кретного реципиента.

Следует отметить, что если на первом этапе контактов с грече­ской словесной культурой в IV—II вв. до н. э. преобладает освоение драматического материала, то с конца II в. до н. э. начинается пора переводов лирической, гимнической и эпической поэзии. К ярким представителям этого периода относится Гай Валерий Катулл (87-57 гг. до н. э.). Катулл переводил немного, нам известен один его круп­ный перевод — «Волосы Береники» Каллимаха, но в его собствен­ном творчестве заметно влияние александрийской поэзии. Переводя Каллимаха, Катулл прекрасно справился с ритмико-синтаксической динамикой подлинника, используя гибкость латинского элегическо­го дистиха.

К I в. н. э. римская литература освоила практически все жанры греческой литературы и стала развиваться самостоятельно. Теперь преобладает не прямое воздействие — через перевод, а косвенное — через сюжетику. Оно дополняется уже разработанным методом орна­ментального использования отдельных точно переведенных цитат из греческих авторов (контаминация).

Так, Квинт Гораций Флакк (65-8 гг. до н. э.) сюжетно и архи­тектонически зачастую следует ранним греческим поэтам: Архило­ху, Сапфо, Алкею, Анакреонту, Мимнерму, Пиндару. Подражая эолий­ским поэтам также и в метрике, и в стиле, Гораций не является слепым подражателем — их мотивы и цитаты служат лейтмотивом или эпиг­рафом к той теме, которую поэт развивает самостоятельно, добиваясь безупречной формы при сжатой выразительности языка²². Гораций творчески пользуется богатейшим арсеналом греческой сюжетики и стилистики, достигая нового литературного качества — той гармо­нии формы и мысли, которая присуща только его творчеству.

Публий Вергилий Марон (70-19 гг. до н. э.) также использовал греческий материал для обогащения собственного стиля. Авл Гел-лий находит у Вергилия множество заимствований и переработок материала разных греческих поэтов. Прямую связь его «Эклог» с «Идиллиями» Феокрита отмечают и современные исследователи. В эклогах II и III мы опять встречаемся с методом контаминации — так называемыми «лоскутными стихами». Но греческие источники Вергилий перерабатывает и использует для создания собственного, неповторимого стиля.

Начиная с I в. н. э. ведущим становится прозаический перевод. Еще в I в. до н. э. историк Сисенна (118-67 гг. до н. э.) переводит на латынь «Милетские рассказы» Аристида Милетского. Наряду с дру-

²² Лосев А. Ф. и др. Античная литература. — М., 1963. — С. 298-299.

гими жанрами, в первые века нашей эры среди переводов преобладает роман. Причем в Риме было создано, в сущности, всего 2 собствен­ных романа на латыни: «Сатирикон» Петрония и «Золотой осел» Апу­лея; остальные известные романы были переводными. Во II в. появля­ется «История Аполлония, царя Тирского», в начале III в. — «Дневник Троянской войны», затем — «Деяния Александра» в переводе Юлия Валерия, а в IV в. — «История падения Трои», а также «Иудейская война» Иосифа Флавия, написанная в I в. на греческом языке.

В заключение следует отметить некоторых деятелей культуры бо­лее позднего периода, творчество которых было еще проникнуто ду­хом античности. В их ряду наиболее важное место, безусловно, зани­мает Анций Манлий Северин Боэций (480-524). Боэций был римлянином знатного происхождения, образование получил в Афи­нах; а затем был на службе при дворе остготского короля Теодориха Великого, который впоследствии и приказал его убить. Боэцию при­надлежат переводы философских сочинений Пифагора, Птолемея, Никомаха, Евклида, Платона, Аристотеля. Вводя в культурный оби­ход Рима греческую философию, Боэций выполнял неоценимую про­светительскую миссию—ведь собственно римская философия, в сущ­ности оставалась эпигонской. Кстати, Боэций —первый из известных нам переводчиков, причисленный к лику святых. Он был канонизиро­ван под именем св. Северина. Позже Данте Алигьери восславил его в своем произведении, помещая среди великих мудрецов («Рай», X, 123).

Другой крупной фигурой позднего периода был сенатор Магн Аврелий Кассиодор (490-575). Под его руководством были переве­дены «Иудейские древности» Иосифа Флавия и многое другое²³.

Итак, перевод на самом раннем этапе своего развития выполнял важные функции, обеспечивая общение между народами и взаимо­действие культур. Можно отметить следующие характерные черты этого периода (IV тыс. до н. э. — начало I тыс. н. э.):

23.

¹ Значительная часть фактических данных в разделе 6.1. приводится по изд.: Семе-нец О. Е., Панасъев А. Н. История перевода (От древности...). — Киев, 1989.

1. Устный перевод обслуживает, как правило, внешние контакты
(реже — и внутренние, как в Вавилоне). Устные переводчики
либо образуют особые профессиональные касты, как в Египте,
либо выполняют эту роль попутно, являясь одновременно круп­
ными общественными деятелями, как в Риме, либо набираются
при необходимости из числа варваров, как в Греции.

2. Письменный перевод в древности выполняет две важнейшие
функции: во-первых, он способствует осуществлению внешних
дипломатических, экономических и культурных контактов, за­
крепляя их в соответствующих документах, а также оформляет
контакты с иноязычным населением внутри страны (как это
было в Вавилоне); во-вторых, с помощью письменного перево­
да древние народы знакомятся с произведениями литературы,

философии, научными трудами, созданными на других языках, что часто является мощным стимулом к развитию их культур (Шумер — Вавилон, Греция — Рим).

3. Устные и письменные переводы, которые делались с целью осу­
ществления и закрепления контактов, ориентировались на мак­
симально полную передачу содержания исходного текста сред­
ствами родного языка.

4. При письменном переводе литературных, философских и других
произведений с целью культурного заимствования часто избира­
лась методика вольного переложения, пересказа, орнаменталь­
ного цитирования, контаминации («лоскутная техника»). В неко­
торых случаях переводчики добавляли к пересказанному тексту
собственное продолжение. Широко применялась методика адап­
тации к собственной культуре; она могла касаться смены антура­
жа, замены имен на более понятные читателям переводного тек­
ста, изменения поэтической формы на национальную.

5. Письменный перевод иногда мог быть и буквальным, однако
для переводчиков это, по-видимому, не означало пиетета перед
текстом подлинника, а объяснялось, скорее всего, некоторой
наивностью переводчиков в их подходе к тексту.

6. Обучение переводчиков в древности могло осуществляться в школах
писцов (Египет, Шумер), которые, по-видимому, были светскими.

7. Первые известные нам обобщения по поводу перевода были сде­
ланы в Древнем Риме (Марк Туллий Цицерон, I в. до н. э.).
К этому же времени относятся и первые критические оценки
переводов.

6.2. Письменность в древности

Как мы убедились, история письменного перевода, которую мы можем проследить, как и история устного перевода, уходит корнями в глубокую древность. Понятно, что письменный перевод стал возмо­жен тогда, когда у людей появилась письменность. Из четырех извест­ных человечеству типов письменности первый тип — идеографическое письмо (IV—III тыс. до н. э.) — вряд ли мог быть пригоден для пере­вода, поскольку использовался для передачи ограниченного числа по­нятий в хозяйственных записях либо служил для ритуальных целей (например, в раннем Шумере). Второй тип письменности — словес­но-слоговой, который возник несколько позже идеографического и ши­роко использовался в Древнем Египте (древнеегипетское письмо — с конца IV тыс. до н. э.), Шумере (шумерское письмо — с начала III тыс. до н. э.), в Древней Индии (протоиндское письмо — с III тыс. до н. э.), в Двуречье (клинопись — с III тыс. до н. э.), на Крите (крит­ское письмо — с начала II тыс. до н. э.), в Китае (китайское письмо — со II тыс. до н. э.), в Центральной Америке (письмо майя — с I тыс.

до н. э.), — обладал гораздо более широкими возможностями для передачи информации и вполне мог быть основой для письменных переводов. Это подтверждают и многочисленные памятники более позднего периода, например переводы с китайского языка и на ки­тайский язык в Корее в VII—XIII вв. н. э., поскольку китайское пись­мо со времени своего возникновения мало изменилось.

Не меньшие возможности для письменного перевода предостав­лял и третий тип письменности — силлабическое письмо, возник­шее, по-видимому, в I тыс. до н. э., например, применяющаяся до сих пор в Индии система письменности деванагари (для записи санск­рита, хинди). Наконец, наиболее значимым для оформления пись­менных переводов является четвертый тип — алфавитное (буквенно-звуковое) письмо, родоначальником которого считается финикийское письмо (конец II тыс. до н. э.). Следом за ним на протяжении I тыс. до н. э. развились: восточные алфавиты, западные алфавиты, а затем в I тыс. н. э. — эфиопское письмо и славянское письмо.

Далее при обсуждении истории перевода мы будем наиболее по­дробно останавливаться на событиях, происходивших в Западной и Восточной Европе, а поэтому нас прежде всего будет интересовать развитие западных алфавитов и славянского письма.

Исходным для развития всех западных алфавитов явилось гре­ческое письмо (VIII в. до н. э.), на базе которого позже сформирова­лись италийские алфавиты, древнегерманские руны, латынь и сла­вянское письмо.

Отметим, однако, что само по себе наличие письменности в древ­них культурах не означало, что перевод в них получал большое рас­пространение. Решающим фактором становилось то обстоятельство, нуждалась ли данная культура в заимствованиях извне. Так, «пер­вичные цивилизации», такие как Древняя Греция и Древний Китай, не испытывали необходимости в культурном обогащении с помощью других культур и, несмотря на развитые системы письменности, прак­тически не пользовались переводом как способом «подпитки» из­вне, хотя сами служили богатейшими источниками излучений в со­седние культуры.

6.3. Перевод в эпоху Средневековья

Античный мир медленно и незаметно угасает, перерастая в евро­пейский. Мы не можем назвать точную дату, когда имеет смысл го­ворить о собственно европейском мире. Но отправной точкой, как всегда, служит человек и человеческое общество. А человек на рубе­же эр перешел от расчлененного, рассеянного в окружающей приро­де языческого восприятия мира — к единобожному (монотеистиче­скому). Для европейских народов ведущим вариантом единобожного восприятия явилось христианство.

Именно эта грандиозная перемена в восприятии человеком себя и мира обусловила новый подход к переводу и закрепила его на дол­гие века. Попробуем разобраться в сути этого принципиально но­вого подхода.

Христианство принесло с собой Священное писание — священ­ный текст, к которому люди уже не могли подходить с прежними, античными мерками. Текст этот, данный Богом, почитался как свя­тыня. Необычайно важно, что это был письменный текст, т. е. текст, имеющий законченное оформление. В принципе в истории народов Европы уже известна была к тому времени традиция религиозного восприятия письменных знаков языка. Древние германцы дохристи­анской поры именно так на рубеже эр воспринимали свои руны. Сак­ральный характер имела каждая руна сама по себе, вне ее связи со значением. Значение ее представляло собой таинство и находилось в ведении жрецов. Использование рун для составления слов связно­го текста, т. е. для передачи информации, было в то время явно вто­ростепенной областью их применения.

Почитание текста Священного писания основывалось не на по­читании отдельных графических знаков (букв), а на почитании Слова, которое с самого начала воспринималось как наименьшая возмож­ная частица, прямо связывающая человека с Богом. Это средневековое европейское восприятие текста дает ключ к пониманию средневе­ковой теории перевода. Она опирается на средневековое пред­ставление о природе языкового знака, а это представление, в свою очередь, уходит корнями в философию неоплатонизма. Ее принесли на христианскую почву Блаженный Августин — на Западе и Псев-до-Ареопагит — на Востоке Европы²⁴.

В центре этих представлений — иконическая природа слова. Это означает, что слово есть образ вещи; причем существует внут­ренняя нерасторжимая связь между словом и вещью. Представле­ние об иконической природе слова впоследствии сменится аль­тернативой представлений (в современной лингвистике эта связь может трактоваться и как иконическая, и как случайная). Но тогда, в культуре средних веков, иконическая природа слова была аксио­матична.

Итак, слово есть образ вещи. Значит, в принципе слово может ото­бразить вещь еще раз — на другом языке. В таком подходе была за­ложена принципиальная возможность перевода. Нужной нерастор­жимой связи можно достичь, выбрав другой иконический знак для данного слова, вернее — тот же по сути, но выраженный средствами другого языка.

Но в таком случае переводчик обязан четко и последовательно, без изъятий, отображать каждое слово, иначе он исказит саму реальность.

См.: Буланин Д. М. Древняя Русь // История русской переводной художественной литературы. — Т. 1. — СПб., 1995. — С. 27-28.

В этом и заключается, по мнению известного исследователя ли­тературных памятников Средневековья Д. М. Буланина, лингвофи-. лософская основа теории перевода Средних веков — теории послов­ного (буквального) перевода. Термин «буквальный перевод» мы приводим как дань традиции, но сразу отметим, что, как и многие устаревшие термины, он давно отягощен негативной оценочной кон­нотацией. Термин этот сформировался в то время, когда любое явле­ние пытались оценить с позиций современности, исходя из догмати­ческого представления о том, насколько оно применимо для нас, современных людей. Этот взгляд всегда неизбежно приводит к тому, что явление оценивается негативно. Мы не стремимся понять его суть, мы констатируем только, что нам это явление не подходит.

Но гораздо продуктивнее исследовать явление в его историческом контексте, попытаться понять его место, корни и перспективы. Тог­да оно окажется гармоничным компонентом единой системы явле­ний, одним из естественных отражений особенностей жизни чело­века того времени.

Говоря о специфике перевода Средневековья, мы прежде всего имеем в виду перевод письменный; правда, у нас есть сведения о том, что на Востоке, в Индии, существовал пословный устный перевод, очевидно, базировавшийся на той же иконической теории. Однако в европейской традиции он неизвестен. То, что письменность при­несло европейским народам христианство, — факт общеизвестный. Это были очень похожие между собой графические системы, по­строенные на основе греко-латинских буквенных знаков. Во всех ис­ходно преобладал фонематический принцип фиксации речи. Но в ис­следованиях, посвященных истории письменности, как правило, не делается акцент на том, что письменность возникла как инстру­мент перевода и первым письменным текстом почти у каждого из европейских народов был текст Библии. Значит, фактически пись­менность исходно потребовалась именно для перевода.

Рассмотрим типичные черты средневековых переводов на приме­ре одного из самых ранних памятников — готской Библии. Готская письменность была одним из самых первых вариантов европейской письменности на греко-латинской основе. В IV в. н. э. вестготский монах Вулъфила перевел Библию на готский язык. На основе знаков греческого, италийского и отчасти рунического алфавитов Вульфи-ла разработал для целей перевода готский алфавит, который затем и стал основой готской письменности. Уже в этом раннем тексте про­явились все основные черты средневекового перевода. Перевод этот — пословный. Если Вульфила сталкивался в греческом ориги­нале со словом, которого нет в готском языке, он изобретал различ­ные способы его отображения. Среди них и транскрипция, и кальки­рование словообразовательной модели. Установка на передачу каждого слова в отдельности приводила к тому, что не учитывался контекст, перевод оказывался внеконтекстуальным, точно следовал 64

за цепью отдельных слов, но не учитывал систему языка. Поэтому он и получил наименование буквального, или «рабского», перевода. Однако вряд ли можно говорить здесь о лингвистической наивности переводчиков, как это делают многие исследователи²⁵. Дело скорее в совершенно особом отношении к тексту, которое для нас трудно пред-ставимо. Ведь средневековый переводчик заботился не о мастерстве перевода, точности передачи содержания и понятности переведен­ного текста, а о том, чтобы он соответствовал доктрине христиан­ского вероучения. При этом затемненность, непонятность содержа­ния была даже привлекательна, усиливала мистическое религиозное чувство и соответствовала невыразимости, непознаваемости основ­ных христианских истин. В этом свете особое звучание приобретает слово «рабский»: чувствуя величайший пиетет перед подлинником, переводчик ощущал и хотел ощущать себя рабом перед Божествен­ным текстом.

Практика пословного перевода приводила к прямому заимство­ванию латинских и греческих грамматических структур (accusativus cum infinitivo, genitivus absolutus и др.), которые затем зачастую усваивались принимающим языком.

В переводных текстах, таким образом, при пословном принципе отражалась структура языка оригинала, его словообразовательные модели, но на национальной специфике не делалось акцента, она, видимо, и не осознавалась, во всяком случае, проблемы перевода не составляла. При переводе текста Библии, который делался с древне­еврейского через язык-посредник — греческий или латынь, — воз­никала многослойная структура текста перевода на всех уровнях язы­ка. Стремление к верности христианской доктрине при пословном принципе иногда позволяло переводчикам заменять традиционные детали библейского антуража на местные. Так, в поэтическом пере­ложении Библии на древнесаксонский язык, известном под названи­ем «Хелианд» («Спаситель», IX в.), пустыня, куда направляется Хрис­тос, заменена лесом. Но такие замены мы встречаем, как правило, в том случае, если исходный текст обрабатывался поэтически. Тогда одновременно допускались купюры, выравнивание сюжета и при­способление текста к поэтической форме, привычной для данного народа, — т. е. фактически адаптация, которая являлась известным переводческим приемом еще в дохристианские времена. Одновре­менно с адаптацией можно было наблюдать и логическое «выравни­вание» текста оригинала, целью которого было, по-видимому, облег­чение его восприятия — все с той же задачей: донести до паствы Слово Божье. Ярким примером такого логического выравнивания были так называемые «евангельские гармонии», т. е. сведение во­едино всех четырех Евангелий. Таким образом, в переводах раннего Средневековья зачастую сливались воедино три принципа: послов-

²⁵ См., напр.: Федоров А. В. Основы общей теории перевода. — М, 1983. — С. 25.

Алексеева OJ

ный перевод, культурная адаптация и логическое выравнивание. Таков и упомянутый «Хелианд», написанный традиционным для германцев древнегерманским аллитерационным стихом; таково Евангелие Отфри-да (IX в.): евангельская гармония, написанная на рейнско-франкском диалекте и использующая смежную конечную рифму.

Получается парадоксальная на первый взгляд картина. С одной стороны, на протяжении всех средних веков существует пословный перевод, не допускающий купюры даже одного слова при переводе, с другой стороны, встречается очень свободная обработка подлин­ника, допускающая даже превращение прозы в стихи. На деле здесь нет противоречия. Принцип соблюдения верности доктрине неук­лонно соблюдался, а вольная переработка, очевидно, была связана не только с дохристианскими традициями адаптации, но и с тради­циями устного проповедничества, хотя авторы, безусловно, пользо­вались, как основой, письменным текстом Библии.

Отметим еще одну странность средневекового отношения к тек­сту. Верность подлиннику ставилась превыше всего. Но, превратив­шись в переведенный текст, он мог потом подвергаться купюрам, входить в состав различных компиляций и т. п. Это было связано с тем, что понятия авторства в нашем понимании не существова­ло; в конечном счете не человек переводил с помощью своего искус­ства, а божественное вдохновение руководило им. Поэтому понятия посягательства на чужой текст возникнуть не могло.

И последнее важное замечание. В средние века отсутствует оппо­зиция между оригинальной и переводной литературой. Ведь текст не есть национальное достояние, он есть достояние всего христианского мира. Вера объединяла людей гораздо мощнее, чем кровь и обычаи. Текстовая культура была единой. Именно поэтому, в отличие от ан­тичности, доля переводных текстов во всей христианской Европе очень велика и составляет от 87 до 99%. Это вовсе не означает духовной ущербности народов в средние века и их неспособности к самостоя­тельному творчеству. Это говорит об общности их текстовой культу­ры и о христианской доминанте в ней. Кроме того, это свидетельство высокой интенсивности информационного обмена в то время.

После этих предварительных замечаний познакомимся кратко с ос­новными средневековыми памятниками перевода и наиболее извест­ными переводчиками.

Первое место по количеству переводных версий безусловно зани­мает Библия. Самый ранний из прославившихся переводов текста Священного писания относится еще к III в. до н. э. — это знамени­тая Септуагинта, перевод первых пяти книг Ветхого Завета с древ­нееврейского языка на греческий. Согласно легенде, египетский царь Птолемей (285-246 гг. до н. э.) приказал перевести Библию, и для этого было отобрано 72 толковника (т. е. переводчика) — по 6 му­жей от каждого колена Израилева; их разместили в крепости на ост­рове Фарос. Каждый из них должен был перевести текст от начала

до конца самостоятельно. Когда работа была завершена и тексты сравнили, то обнаружили, что все они одинаковы слово в слово.

Сохранились также фрагменты первого полного перевода Библии II в. до н. э., выполненного Авилой, Симмахом и Феодотионом, где отмечается как следование пословному принципу, так и перевод по смыслу. Очевидно, и в последующие века Библия не раз переводилась. Известно, что в III в. н. э. Ориген Александрийский сопоставил все имеющиеся переводы на греческий язык и создал новую редакцию.

Начало переводам Библии на латынь положил анонимный пере­вод начала II в. н. э., иногда именуемый Вульгата²⁶.

Однако чаще Вульгатой называют перевод, осуществленный Иеронимом Стридонским²⁷. Об Иерониме известно не так много; мы знаем, что он учился в Риме, некоторое время провел в Анти-охии, где постигал греческую книжную культуру, жил в Халкидской пустыни и там выучил еврейский язык. За 20 лет он перевел все Свя­щенное писание (перевод был завершен в 405 г. в Вифлееме). Поста­новлением Тридентского собора в 1546 г. этот перевод под полным названием «Biblia sacra vulgatae editionis» был объявлен обязатель­ным для католической церкви. Подход Иеронима к переводу зависел от переводимого текста: так, при переводе Библии он явно при­держивался пословного принципа, отмечая, что в Священном писании «и самый порядок слов есть тайна»; при переводе же историографии Евсевия и сочинений Оригена с греческого говорил: «Я передаю не слово словом, а мысль мыслью».

В IV в. появился полный перевод Библии на сирийский язык (Си­рийская Вульгата), на эфиопский язык, а также на готский язык. Гот­ская Библия Вульфилы (317-381) была переведена с одной из вер­сий Септуагинты.

В средние века центрами перевода в Европе становятся монасты­ри и королевские дворы.

В Ирландии в IV в. св. Патрик основывает монастырь, где распо­лагались скриптории, занимавшиеся переписыванием и переводом рукописей на латынь. При дворе Карла Лысого в IV в. живет и тво­рит ирландский монах Скотт Эригена, который, в частности, пере­водит сочинения Псевдо-Дионисия Ареопагита с греческого языка на латынь.

Одновременно с переводами на латынь появляются и переводы на родные языки народов Европы. На древнеанглийский язык сочи­нения теологического, исторического и философского содержания переводят члены кружка, организованного королем Альфредом Ве­ликим в IX в. Переводит и сам Альфред Великий, в частности Боэ­ция, Беду Достопочтенного, Орозия. Переводческая деятельность

²⁶ Семенец О. Е., Панасьев А. Н. История перевода (От древности...). — Киев, 1989.— С. 85.

Евсевий Софроний Иероним, 3407-420 гг.

Альфреда преследовала прежде всего просветительские цели, види­мо, поэтому пословный принцип в его переводах совмещается с прин­ципом вольного, адаптирующего перевода. В переводах из Боэция мы даже видим попытку перевести прозу аллитерационным стихом.

В Германии первые памятники перевода появляются в VIII в. — они же являются и первыми памятниками письменности на древне­верхненемецком языке. Это «Отче наш» и «Символ веры», «Исидор» (перевод трактата Исидора Севильского «Об истинной вере»). Затем, в IX в., к ним добавляются «Татиан» (перевод евангельской гармонии Татиана с греческого через латынь на немецкий язык) и уже упомяну­тые «Хелианд» и «Отфрид». К X в. относится переводческая деятель­ность Ноткера Губастого, или Немецкого (950-1022). Ноткер руко­водил монастырской школой в монастыре Санкт-Галлен, которая была крупнейшим центром перевода в то время. Сам Ноткер перевел «Ри­торику» и «Категории» Аристотеля, «Брак Филологии и Меркурия» Марциана Капеллы, «Утешение философией» Боэция, «Буколики» Вергилия, псалмы и многое другое. Руководствуясь в целом пословным принципом, Ноткер-переводчик редко пользуется транслитерацией при переводе, зато широко применяет словотворчество, основанное на каль­кировании и конверсии. На примере переводов Ноткера мы видим, как велика могла быть роль перевода в развитии и расширении сло­варного запаса языка (для сравнения: словарный запас «Татиана» — 2300 слов; словарный запас Ноткера — 7000 слов).

Особая переводческая ситуация складывается в средневековой Испании. Наверное, нигде в Европе не наблюдается такой пестроты культурных и языковых влияний, как здесь. Во-первых, в Испании в это время четыре (!) литературных языка: испанский (кастильский), каталанский, галисийский и баскский. Во-вторых, испанская куль­тура формируется под влиянием римлян, вестготов, арабов, бербе­ров, евреев. Поэтому переводческие традиции неоднородны и не вполне согласуются с общеевропейскими тенденциями. В частно­сти, латынь в Испании — это одновременно и язык перевода, и язык, с которого переводят на разные языки. Первые памятники перевода относятся к IX в.: это переводы глосс и нескольких документов с ла­тыни на испанский. Но расцвет перевода приходится на XII в. В на­чале XII в. испанский еврей Педро Альфонси переводит с арабского на латынь индийские и арабские сказки; основным принципом пере­вода было вольное переложение оригиналов, т. е. дохристианская традиция. ВПЗОг. вТоледо по инициативе Великого канцлера Кастилии Раймундо была организована школа переводчиков с араб­ского языка. Наряду с литературными произведениями переводчики Толедской школы переводили труды по философии, астрономии, ме­дицине. В XII-XIV вв. процветанию школы содействовал король Альфонсо X (1226-1284). Он переводил и сам, но главное — актив­но участвовал в организации переводческой деятельности. Любопыт­но, что в Толедской школе практиковался двуступенчатый метод пе-

ревода, явно заимствованный из восточных культур: один перевод­чик устно переводил с арабского языка на испанский читаемый вслух текст; второй тут же устно переводил его на латынь, а третий — за­писывал результат. При таком двуступенчатом устном переложении текста корректирование неточностей и толкование неясных мест про­исходило тут же, в процессе перевода. Переводы получались не бук­вальными, но очень близкими к подлиннику. Однако, в отличие от чисто письменных переводов, они были в большой степени внекон-текстуальными, поскольку, естественно, последующий контекст по­чти не учитывался. Переводчики находились под сильным влиянием арабского языка; переводы пестрят кальками с арабского. Сам ко­роль Альфонсо принимал участие в редактировании и переводе не­которых текстов, например юридических и исторических. Благода­ря трудам толедских переводчиков европейцам стали доступны достижения арабской науки и культуры: труды по математике, аст­рономии, физике, алхимии, медицине. Они ввели в европейский куль­турный обиход также и труды знаменитых греков: Аристотеля, Евк­лида, Птолемея, Галена, Гиппократа.

Начиная с ХИ-ХШ вв. среди памятников перевода увеличивается доля светских текстов. По всей Европе благодаря переводам распро­страняется рыцарский роман: в XII в. обработки рыцарских романов по французским источникам обнаруживаются в Германии («Парци-фаль» Вольфрама фон Эшенбаха, «Эрек» и «Ивейн» Гартмана фон Ауэ); в XIII в. появляются пересказы французских рыцарских рома­нов в Англии, Италии, Норвегии, Фландрии, Испании. Даже в Ис­ландии, культура которой по целому ряду причин (толерантная хри­стианизация, островная изолированность, сильная собственная литература) не так сильно зависела от переводов, именно под влия­нием переложений рыцарских романов сформировался целый лите­ратурный жанр: романическая сага. Популярным среди европейских переводчиков является также старофранцузский эпос «Песнь о Ро­ланде», который начиная с XII в. переводят на разные европейские языки (в частности, на средневерхненемецкий и нидерландский). В самой же Франции, помимо христианской и античной литератур, переводят не так много, поскольку существует собственная автори­тетная литература.

Завершая разговор о средневековой теории и практике перевода, кратко остановимся на устном переводе. Если письменный перевод находился в ведении монахов и был богоугодным делом, основные языки, с которых переводили — греческий и латынь, — восприни­мались как божественные языки Священного писания, а латынь была также языком богослужения, то устный перевод, наоборот, воспри­нимался в народе как занятие бесовское. Во-первых, говорящий на любом другом (варварском, неполноценном) языке, как и в древ­ности, казался человеком неполноценным, а необъяснимая способ­ность говорить сразу на двух языках наводила на подозрения, не свя-

зан ли он с дьяволом. Но поскольку устный переводчик становился незаменимой фигурой в дипломатических контактах между форми­рующимися европейскими государствами, он постепенно превраща­ется в официальное должностное лицо и как профессионал имеет высокий статус государственного признания. В XIII в. впервые осо­знание необходимости обучать устных переводчиков приводит к ре­альным инициативам: юрист Петрус де Боско добивается создания в Париже специальной Высшей школы устных переводчиков с вос­точных языков и излагает в послании Филиппу IV Красивому при­мерную программу обучения, аргументируя необходимость созда­ния школы тем, что настало время начать экспансию европейской духовной культуры на Восток²⁸.

Кстати, несколько слов о переводческой ситуации на Востоке в средние века; ведь искусство перевода развивалось, разумеется, не только в Европе, и немаловажно представлять себе культурный фон европейского развития. В арабском мире расцвет переводческой деятельности приходится на VIII—XIII вв. и непосред­ственно связан с распространением ислама. Средневековая арабо-му-сульманская философия опирается на греческую философию, в част­ности на Аристотеля, и берет свое начало в переводах²⁹. Среди мощных центров перевода в то время можно отметить Насибин и Гундишапур (Иран), Дамаск. Особое место занимает И н д и я, ко­торая по объему и количеству переводов превосходит не только весь средневековый Восток, но и Европу. Примечательно, что перевод в Индии является в основном не средством заимствования информа­ции извне, а средством ее «излучения»: на территории Индии созда­ются переводы более чем на 300 (!) языков, в основном — с санскри­та. Богатые переводческие традиции обнаруживаются в Корее (переводы в основном с китайского и на китайский), в Тибете (VII-XIVвв., центры перевода — тибетские монастыри), в Мон­голии (с китайского, тибетского, уйгурского). Особняком стоят Китай и Япония. Китай — одна из древнейших непрерывных цивилизаций — на протяжении всей своей истории отличался ярко выраженной самодостаточностью (китайский гегемонизм) и не стре­мился к культурным заимствованиям; не наблюдалось также и стрем­ления распространять свою культуру. Перевод в Китае в связи с этим был развит крайне слабо, и вспышки переводческой деятельности в III—VII вв. были связаны лишь с усвоением буддизма. Далее, вплоть до XX в., в Китае практически ничего не переводилось. Первым сим­птомом скорого выхода из изоляции явилось создание школы иност­ранных языков и бюро переводов при Цзянь-Наньском арсенале в 60-е гг. XIX в. Библия на китайский язык была переведена только

²⁸ См. об этом, напр., в кн.: AlbrechtJ. Literarische Ubersetzung. Geschichte. Theorie. Kulturelle Wirkung. — Darmstadt, 1998. — S. 40-52.

Семенец О. Е., Панасьев А. Н. История перевода (От древности...). — С. 17.

в XX в. Аналогичную ситуацию мы наблюдаем в средневековой Япо­нии, где до начала XVII в. перевод неизвестен и не культивируется. Подведем некоторые итоги:

1. Письменный перевод в средние века оказывается мощным сред­
ством религиозной консолидации — как в Европе, так и на
Востоке.

2. Появление письменности у европейских народов непосред­
ственно связано с необходимостью перевода Библии, таким об­
разом, перевод становится катализатором информационной
культуры человечества.

3. Письменный перевод в средние века осуществляется преиму­
щественно в рамках пословной теории перевода, которая бази­
руется на представлении об иконической природе языкового
знака.

4. Конкурирующим принципом письменного перевода является
принцип культурной адаптации.

5. Высокая культура письменного перевода в Средневековье спо­
собствует развитию и обогащению европейских языков.

6. Для средневекового письменного перевода характерно отсут­
ствие осознанного авторства, а также отсутствие представле­
ний о национальной принадлежности текста.

7. Функциональные рамки устного перевода по-прежнему оста­
ются ограниченными.

6.4. Перевод в Европе XIV-XIX вв.

Эпоха Возрождения. Отношение к переводу постепенно меняет­ся в эпоху Возрождения, по мере того как меняется отношение чело­века к самому себе, Богу и окружающему миру. Первые симптомы этих изменений обнаруживаются еще в недрах Средневековья. В XII в. появляются университеты — очаги светского знания: в Бо­лонье (1119), в Париже (1150), в Оксфорде (1167), в Валенсии (1212) и т. д. В некоторых из них даже не было теологических факультетов; например, университет Валенсии ввел изучение богословских наук только в XV в. Появляется светское искусство и светская наука, ла­тынь теперь не только язык Священного писания и христианского богослужения, но и язык университетского образования и светской науки, тем самым она приближается по своему статусу к прочим ев­ропейским языкам.

Увеличивается, как мы уже отмечали, и популярность светской переводной литературы. Священный трепет перед текстом начинает постепенно сменяться интересом к его содержанию. Вполне согла­суются с этими новыми тенденциями высказывания Роджера Бэко­на (XIII в.), который в своем знаменитом произведении «Opus majus» отмечает, что в переводе «все передать невозможно», поскольку языки

сложны и своеобразны, и призывает переводчиков опираться на со­вершенствование своего знания иностранных языков.

Появляется взгляд на текст как на нечто организованное по прави­лам определенного языка. Большую роль в этой переориентации сыг­рало оживление интереса к античным текстам: первое место среди переведенных книг в XIV в. занимают античные авторы и во Фран­ции, и в Италии, и в Испании; очень популярны они и в Англии. Среди знаменитых имен — Вергилий, Овидий, Саллюстий, Тит Ливии.

Не менее важно было появление светских текстов, содержащих осознанный вымысел (фактически это было начало зарождения ху­дожественной литературы в ее современном понимании). Повышен­ный интерес переводчики разных стран проявляют к новинкам ита­льянской литературы, находившейся тогда на переднем фланге литературного развития. Данте, Петрарка, Боккаччо переводятся в XIV-XV вв. на все основные европейские языки.

Новое поколение светских переводчиков XV-XVI вв. единодуш­но высказывается в пользу перевода, точно передающего подлинник по смыслу и соблюдающего нормы родного языка. В Германии это — Генрих Штейнхефель, переводчик Эзопа и Боккаччо (XV в.), во Франции — Иохим дю Белле, переводчик Овидия, и Этьен Доле, переводчик Платона и автор трактата «О способе хорошо перево­дить с одного языка на другой» (1540). Феррера Сайоль (XV в.), переводчик каталонской королевской канцелярии, переводя труд Пал­ладия «О сельском хозяйстве», рассуждает в предисловии к своему переводу о способах передачи специальных терминов, демонстри­руя особый интерес к точности передачи содержания адекватными средствами родного языка.

Вместе с тем оживляется и расцветает старинная традиция куль­турной адаптации. Так, немецкий переводчик XV в. Альбрехт фон Эйб при переводе комедий Плавта не только антураж действия заме­няет на немецкий, но и меняет имена действующих лиц.

Церковь в эпоху Возрождения ужесточает борьбу за свою чисто­ту, словно ощущая неизбежность перемен и сопротивляясь им из последних сил. Эту чистоту она также связывает и с пословной теорией перевода, основанной на иконической природе языкового знака. Пострадал переводчик и ученый, гуманист Этьен Доле. За не­каноническое истолкование одной реплики Сократа в диалоге Пла­тона он был приговорен церковным судом к смерти и сожжен на костре в 1546 г. Церковь запрещает и перевод Библии на народный язык, объявив его еретичеством. Несмотря на это, мы уже в XIV в. встречаемся с первыми попытками изложить текст Библии народ­ным, общедоступным языком. Один из таких анонимных переводов на немецкий язык был напечатан в Страсбурге в 1465 г. Однако эту попытку нельзя признать удачной. Перевод, выполненный, очевид­но, с Вульгаты, пестрит кальками с латыни и отличается тяже­ловесностью синтаксиса. И вместе с тем именно с переводом Биб-

лии связана самая существенная перемена, которая произошла в следующем, XVI в.

Реформация. Да, настоящий перелом в истории перевода насту­пает только тогда, когда ревизии подвергается главный текст в жиз­ни людей того времени — Библия. Вот почему этот перелом связан в первую очередь с именем Мартина Лютера. Мартин Лютер (1483— 1546), немецкий священник, доктор теологии, предложил принци­пиально новый перевод Священного писания, опираясь на древне­еврейский и греческий оригиналы, а также на латинскую Вульгату. Лютер остро ощущал назревшую потребность европейской части человечества вступить в другие отношения с Богом, общаться с ним без посредников и воплотил эту потребность в новых принципах пе­ревода. И новый перевод Библии стал основной опорой Реформации христианской церкви.

Призывая соблюдать каноническую полноту и точность передачи содержания подлинника, Лютер призвал делать язык перевода та­ким, чтобы он был понятен и знаком любому человеку, т. е. ориенти­роваться на нормы общенародного языка. Интересно, что многие явно устные, просторечные компоненты речи того времени, которые Лю­тер ввел в Библию, вскоре изменили свой статус и стали восприни­маться как элементы высокого стиля. Подействовал авторитет тек­ста Библии, как священного и возвышенного. Новые принципы перевода, ориентированные на полное самостоятельное понимание текста и переводчиком, и тем, кто его читает, распространились очень быстро на перевод Библии с латыни в других странах Европы, а за­тем и на перевод других христианских и светских текстов.

Трагически сложилась судьба Вильяма Тиндла (1494-1536), уче­ника и верного последователя Мартина Лютера, который перевел Библию на английский язык, ориентируясь на те же принципы, кото­рые проповедовал Лютер. По приказу Карла V он был схвачен и со­жжен на костре.

Но победное шествие лютеровских принципов перевода было уже не остановить. В это же время расширяется диапазон перевода неху­дожественных текстов в связи с развитием светского знания. Пере­водятся сочинения по астрономии, врачебному делу, алхимии, гео­графии. Принцип полной передачи содержания средствами родного, понятного всем языка утверждается и здесь.

Классицистический перевод. В XVII в. рекатолизация приводит отчасти к возвращению авторитета пословного принципа, но он как был, так и остается уже не единственным. Лютеровская концепция, которая больше соответствует взгляду человека того времени на мир, продолжает распространяться.

Формирование светского художественного текста, которое нача­лось в эпоху Возрождения, завершается его четкой фиксацией в жан­рах в эпоху классицизма. Начиная с конца XVII в. в европейских ли­тературах определяются принципы перевода, согласно которым текст

должен отвечать нормам эстетики Буало, нормам эстетики класси­цизма. Лучшим переводом признавался перевод, максимально при­ближенный к некоему художественному идеалу. Это достигалось с по­мощью определенного набора языковых средств, которые отвечали требованиям «хорошего вкуса». В предисловии к своему переводу «Дон Кихота» Сервантеса на французский язык Флориан достаточно четко формулирует эти требования: «Рабская верность есть порок... В „Дон Кишоте" встречаются излишки, черты худого вкуса — для чего их не выбросить?.. Когда переводишь роман и тому подобное, то самый при­ятный перевод есть, конечно, и самый верный»³⁰. Отметим попутно, что XVIII в. осудил «рабский перевод», т. е. пословный принцип, с нравственно-художественных позиций, не анализируя его историче­скую специфику и теоретико-философские основы.

Содержание и форма в классицистическом переводе были в един­стве. Но это единство находилось вне подлинника, в какой-то идеаль­ной реальности, и в процессе перевода надо было стремиться к дости­жению этого идеала. Поэтому текст оригинала рассматривался как сырой, несовершенный материал. Проблема переводимости в таком случае снималась сама собой: ведь любой, самый слабый подлинник можно было попытаться приблизить к эстетическому идеалу. При пе­реводе изменения вносились в сюжет, композицию, состав персона­жей, т. е. в содержательные аспекты произведения, менялись и сред­ства выражения этого содержания. В результате исчезало всякое авторское и стилистическое своеобразие подлинника. Намеренно устранялось национальное своеобразие, хотя и предшествующие прин­ципы перевода, как мы помним, его не передавали и не учитывали. Но если в Средневековье отказ от национальных черт объяснялся стремлением к религиозному единению, то теперь царила идея интер­национальной, просветительской миссии литературы. Неудивитель­но, что при таком подходе к целям перевода, когда эстетическая цен­ность самого подлинника не принималась в расчет, нередки были переводы с участием языка-посредника, каковым в большинстве слу­чаев оказывался французский. Споры о том, обогатили ли такие пере­воды европейские национальные литературы, ведутся до сих пор³¹.

Своеобразным было также и отношение к нормам языка перево­да. Текст должен был соответствовать нормам того языка, на кото­рый переводился, но эти нормы трактовались иначе, чем в концеп­ции Лютера. Установка на общенародный язык сменилась установкой на язык литературного жанра, во многом далекий от разговорного. В качестве примера можно привести многочисленные классицисти­ческие переводы трагедий Шекспира на французский язык. Недо­пустимы были с точки зрения классицистической эстетики смеше-

ние поэзии и прозы в трагедии, комических ситуаций с трагически­ми, употребление грубой и просторечной лексики, нарушение Шек­спиром теории трех единств: времени, места и действия. Все эти «отступления от идеала» устранялись при переводе. Тексты, пе­реведенные таким способом, как бы отрывались от конкретного ав­тора и становились достоянием литературного направления.

Разумеется, такая точка зрения о приведении всех подлинников путем перевода к единому эстетическому знаменателю разделялась далеко не всеми. Но даже англичанин А. Ф. Тайтлер, выдающийся теоретик перевода XVIII в., в своем «Опыте о принципах перевода» (1791), требуя точности при передаче авторского стиля, признавал правомерным внесение существенных изменений в подлинник, в частности, его приукрашивание. Тайтлер высоко оценивал выпол­ненный А. Попом перевод «Одиссеи», оправдывая допущенный в нем смысловой и стилистический произвол.

Что касается переводов нехудожественных текстов, то они на про­тяжении XVII-XVIII вв. держатся в рамках лютеровских принципов перевода, исключая, наверное, публицистические и философские тексты. При переводе научных произведений распространены ком­пиляции и выборочный перевод.

Общественный статус переводчика в XVIII в. достаточно высок по сравнению с прежними веками, но заметно варьирует от страны к стра­не. Ясно одно: письменный переводчик занимает заметное место в свет­ской культуре. Исследователи отмечают, что именно в XVIII в. перевод обретает признаки профессии и постепенно начинает формироваться настоящее профессиональное сословие переводчиков³².

Во Франции достаточно сильна и уважаема собственная художе­ственная литература, и перевод как канонизированный жанр зани­мает в ней достойное, но второстепенное место. Переводческая дея­тельность является делом чести и государственного престижа, выполняя миссию обогащения собственной сильной литературы, и такие известные авторы, как Вольтер и Прево, считают свои перево­ды равноправной частью собственного творчества. Показательно, что во Франции треть переводчиков оплачивается королевским двором в форме постоянного жалованья. Сохраняется также традиционная для прошлых веков система поддержки переводчиков меценатами. Многие из французских переводчиков вполне осознают свою значи­мость и роль, отмечая в предисловиях, что их творческие достижения должны оцениваться не ниже, чем достижения авторов оригиналов, ведь они не просто переводят, но еще и улучшают несовершенный оригинал. При этом для всех них перевод представляет собой лишь побочную деятельность наряду с собственным творчеством и, разу­меется, не является основным средством существования.

30,

Цит. по: Федоров А. В. Основы общей теории перевода. — М., 1983. — С. 28. См., напр.: Stackelberg J. von. Ubersetzungen aus zweiter Hand. — Berlin; New York, 1984.

³² См., напр.: Roche G. Die soziale Stellung der Ubersetzenden im 18. Jahrhundert // 0 wie Ubersetzen. — Wien, 2001. — N 19/20. — S. 9-17.

В Германии же, где литература в этот период находится лишь в ста­дии своего формирования, читательский спрос приходится удовлет­ворять преимущественно за счет переводов, в основном с англий­ского и французского языков. Колоссальный рост объема переводов приводит, как ни странно, к снижению социального статуса пере­водчика. Армию немецких переводчиков XVIII в. начинают рассмат­ривать как толпу анонимных «бумагомарателей», а сами переводчики, которые редко ставят свое имя под переведенными произведениями, стараются при переводе держаться к подлиннику как можно ближе. В Германии того времени отсутствуют структуры, которые могли бы материально поддерживать переводчиков. Поэтому здесь быстро формируется профессиональный переводческий рынок со своими жесткими законами: низкая оплата труда, поточное «производство», низкое качество самих переводов из-за поспешности их выполнения. Переводчики образуют профессиональную касту, в которой редко встретишь известного писателя. Существуют и половые предрассуд­ки: так, Тереза Хубер, переводившая сначала для своего первого мужа Георга Форстера, а затем — для Людвига Фердинанда Хубера, вы­нуждена была публиковать свои переводы либо анонимно, либо под именем мужа, поскольку современники считали перевод «не женским делом»³³.

Романтический перевод. В конце XVIII в. отчетливо прояв­ляются симптомы нового отношения к тексту и его переводу. За­метны они становятся еще в эпоху Просвещения, когда людей, по­дошедших к новому этапу самосознания, начинают интересовать собственная история и собственное творчество. Человек посте­пенно начинает ощущать свою национальность. Первым замет­ным проявлением нового подхода была деятельность просветите­ля И. Г. Гердера, который в последней трети XVIII в. занялся сбором и обработкой фольклора разных народов и выпустил мно­готомное собрание «Голоса народов в песнях» (1778-1779). Зна­менательно было то, что устные тексты фольклора теперь фикси­ровались, превращались в письменные и в таком оформлении могли перейти в литературную культуру другого народа только путем перевода. Сама идея сборника «Голоса народов в песнях» свидетельствовала о том, что теперь стало очевидным: разные народы говорят разными «голосами». Безусловно, Гердер многое изменил в фольклорном материале, однако сама задача передать национальные особенности побуждала его многое в этом плане сохранять. Мы можем считать эти переводы-обработки первым опытом перевода, нацеленного на сохранение национального свое­образия. Изменение отношения к оригиналу позже очень точно сформулировал Пушкин: «От переводчиков стали требовать бо­лее верности и менее щекотливости и усердия к публике — поже-

лали видеть Данте, Шекспира и Сервантеса в их собственном виде, в их народной одежде»³⁴.

Акцент на «народной одежде» отныне становится ведущим. При этом достижения предшествующих концепций перевода послужили базой для новой, романтической. Лютеровская концепция открыва­ла переводчику все ресурсы родного языка (а они все больше расши­рялись благодаря письменному оформлению фольклора), классици­стический опыт настраивал на сохранение специфики литературного жанра и его условностей; ведь к тому времени складывается и офор­мляется светская художественная литература с ее жанровыми разно­видностями как особый тип текста. Преромантизм и романтизм разбивают прежние классицистические жанровые каноны, раз­рабатывают новые жанры, но единой остается база книжного языка художественной речи, в которую мощно вливается фольклорное язы­ковое богатство. Текст для человека того времени не представляет собой мистической святыни боговоплощения, какой была Библия, не представляет собой и несовершенной основы для достижения эстетического идеала, как в классицизме. Текст теперь воспринима­ется в первую очередь как национальная ценность, как националь­ное достояние. С этим новым настроем Шиллер в начале XIX в. пе­реводит «Макбета» Шекспира, стараясь передать и местный колорит, и своеобразие стиля. Романтики-переводчики не стремятся сохра­нить все слова подлинника, ценность пословного состава текста для них не является абсолютом. А для воссоздания национального свое­образия они все больше начинают пользоваться транскрипцией и транслитерацией экзотизмов, а также языковыми средствами соб­ственного фольклора.

На выбор произведений для перевода отпечаток наложило но­вое осознание человеком себя в истории. Поэтому не случайно в литературном достоянии других народов выбираются преж

Дата добавления: 2014-01-07