Своеобразие типа героя

Французский экзистенциализм. Часть 2.

Идейно-художественный анализ романа «Посторонний» (1937-1940 гг.)

Уже первые строки романа вызывают ощущение странности героя, которое не снимается вплоть до последних страниц. Внутреннему голосу Мерсо, от лица которого ведется повествование, присуща непередаваемо своеобразная интонация – строгий и печальный повествовательный тон. Этот человек погасшим, почти беззвучным голосом говорит об утрате, замкнувшей круг его одиночества.

Несмотря на внешнюю простоту и даже прозрачность повествования, читатель чувствует в романе скрытое напряжение, сложность тех тревожных вопросов, перед которыми автор настоятельно заставляет читателей задуматься: что же это за человек – Мерсо, кому он чужой и по отношению к чему посторонний?

Вот фрагмент из «Записной книжки» Камю 1937 г., где дана первая формулировка темы «Постороннего»: «Повесть: человек, не желающий оправдываться. Он предпочитает то представление, которое люди составили о нем. Он умирает, довольствуясь собственным знанием своей правоты. Тщетность такого утешения».

Здесь ключевое слово писателя – правда. Узник парализован страхом, что его казнят за случайно совершенное им убийство, но не ищет никаких утешений и «умирает с глазами, полными слез».

Позднее появляется новая запись в «Записной книжке» – о человеке, «который всю свою жизнь защищает некую веру». И ничто, даже угроза собственной смерти, не меняет «правду этой веры». В конечном тексте романа мы видим, что стоило герою немного изменить свои показания и поведение в суде – и ему сохранили бы жизнь.

Затем появляется еще одна запись в «Записной книжке»: однажды человек понимает, насколько чужим он был по отношению к собственной жизни. Он отказывается от компромиссов и принимает правду своей духовной природы.

В заметках к повести и к «Мифу о Сизифе» 1938 г. появляется мысль о прорыве к правде человека, приговоренного к смертной казни, о его освобождении от иллюзий и обретении им того ясного сознания, которое свойственно человеку абсурда.

Вокруг героя критики вели много споров: в их трактовке Мерсо выступал то мучеником, то расистом, то Христом, то денди, то гомосексуалистом, то сыном народа, то язычником, то философом абсурда. Но доминировало в критической литературе признание того, что он выразил чувства людей своего поколения, жизнь которого уже не покоилась на традиционных основах, была замкнутой, ограниченной, лишенной будущего (Х. Хелл. Жид и Камю. 1960. – Gide et Camus).

Издатель книги Шарло писал о том, что достоверность повести заключалась в том, что писатель крикнул в лицо мира о бунте целого поколения против абсурдности, и это был крик приглушенный, внятный. Следует добавить, что это был бунт против абсурдности, исходивший из уст абсурдиста.

Для самого Камю жизнь его героя была историей человека, который «без всякой героической позы соглашается умереть за правду», который «обыденным и естественным путем» пришел к единственной большой проблеме – открытию абсурда жизни. И это открытие стало диктовать стиль жизни и то главное, что определяет поведение героя, – отказ от лжи. Герой не хочет упростить себе существование, вступив в игру с обществом, им движет «страсть к абсолюту, к правде». На суде он не оправдывает себя, хотя такая возможность была, а только ограничивается ответами на вопросы.

Уточнения замысла повести содержатся в американском предисловии к изданию «Постороннего» 1955 г.: «Речь идет о еще негативной правде» – жить и чувствовать, но без которой «невозможна никакая победа – ни над самим собой, ни над миром». Отсюда вытекает сравнение героя с Христом: «<…> не слишком ошибется тот, кто увидит в Постороннем человека, который, отнюдь не будучи склонным к героизму, принимает смерть за правду. Мне уже приходилось высказывать еще одну парадоксальную мысль, а именно: я пытался изобразить в лице моего героя единственного Христа, которого мы заслуживаем. <…> Я говорил это без всякого намерения богохульствовать» (// Камю А. Посторонний. Чума. Романы. – Харьков: Фолио, 1998. – С. 8).

Однако главное в облике Христа – сопричастность к Миру и земной жизни людей, сочувствие к ним. В облике Мерсо этому качеству противостоит отчуждение, отстранение героя от людей и Мира, которое становится главной проблемой романа и чертой внутреннего мира персонажа. Трагедия несчастного сознания, одна из его граней заключается в том, что в восприятии Мерсо разные лики жизни общества стоят в одном ряду и одинаково воспринимаются как «не свои»: герою одинаково чужды и лживость суда, и недоумение людей по поводу его равнодушия к матери. Но условности морали могут проявляться двояко: они могут отражать не только ханжескую суть общества, его лицемерие, фальшь, но и маркировать реальные ценности гуманистической этики – чувство трагизма вследствие утраты близкого человека, скорбь, сожаление. Сознание Мерсо словно не различает этих нюансов, ему свойствен специфический нравственный релятивизм – продукт или результат отчуждения, отстранения героя от социума. Изображается эффект отчуждения. Герой не случайно ни разу не называется по имени, а только по фамилии. Называние по имени маркирует не только присутствие Человека в Мире, но и факт включения в социум людей с его связями и ценностями.

Какова же экзистенциальная по своей природе правда о герое?

Первое и внешнее впечатление о Мерсо сводится к тому, что он – негативный персонаж, черствый и подлый человек. Вспомним его отношение к факту смерти своей матери и поведение на похоронах, отношение к подлости приятеля Раймона (Мерсо не только акта мести любовнице, хотя его мнения об этом спросили, но еще и написал ей письмо от имени Раймона), отношение к мысли о том, как он воспринял бы смерть Мари (девушки, с которой был близок герой): «<…> если бы Мари умерла, я вспоминал бы о ней спокойно. Мертвая она бы меня ничуть не занимала». Это список можно дополнять и другими фактами поведения Мерсо в подобном роде. Но можно ли считать черствым человека, который в первую очередь черств по отношению к самому себе? Здесь правомерна параллель с Печориным из «Героя нашего времени» Лермонтова. Кроме того, Мерсо удивительно честен не только перед другими, но и перед самим собой.

Таким образом, Камю не дает читателям вынести приговор герою до самой его кончины, а в готовности принять смерть просто и прямо после того, как он горько сожалел об утрате жизни со столь дорогими ему естественными телесными радостями, открывается противоположная экзистенция героя – положительная. Совершенно очевидным и объективным в герое предстает только одно: очевидно, что он несчастен, трагичен, он – жертва «внешнего», исторического времени.

2. Своеобразие композиции, принцип «зеркальности»

Структуру повести образуют 3 столкновения со смертью: смертью матери героя, госпожи Мерсо, смертью араба, которого случайно убивает сам Мерсо, и с перспективой скорой смерти самого героя: он приговорен судом к смертной казни. Сюжетная динамика повести – это движение от одной смерти к другой. Может быть поэтому автор дал герою такую говорящую фамилию: Meursaut образовано от мeurs – умри. При этом слово двусоставное: мeur – смерть, а saut – солнце. Если взглянуть на происхождение фамилии героя с позиции всей его жизни, то он совершает своеобразное «восхождение к смерти». Преодолевая привязанность к жизни, он обретает истинную свободу. Свобода для него прежде всего означает освобождение от страха смерти – в этом сказывается влияние философии датчанина Сьерена Кьеркегора. Не случайно герой вспоминает о смерти матери непосредственно перед собственной смертью и наконец понимает, почему он не плакал у гроба покойницы: в его мироощущении, иногда на подсознательном уровне, категория смерти занимает особое место – выполняет эмансипирующую, освобождающую функцию. В собственной смерти отражается смерть матери. Смерть становится точкой отсчета, соединяет обе части романа и звучит как величайшая тема (Кушкин Евг. Петр. // Альбер Камю. Ранние годы. – Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1982. – С. …).

Спокойное приятие героем смерти является органичным в контексте философии абсурда: понимание конечности, физических пределов земной жизни обостряет ощущение истинной жизни, при которой человек каждую минуту чувствует, что он жив; острота чувств, накал впечатлений и ощущений и есть настоящая жизнь. Абсурд – это разум, осознающий свои пределы, – писал Камю в одном из своих философских трактатов. Рассудок абсурдно мыслящего человека опирается на очевидность. Абсурдист должен осознавать, что он живет только сегодня и никакого завтра, никакого будущего у него нет. Если оно и будет, то уже не у него, а у тех, кто придет вслед за ним, но для них это будущее станет настоящим. «Настоящий момент и непрерывное следование настоящих моментов перед постоянно бодрствующей душой – вот идеал человека абсурда», – писал Камю в эссе «Миф о Сизифе».

Почему смерть рассматривается как центральная категория? Ее неизбежность есть то, благодаря чему осознаются ценность и смысл жизни. Смысл жизни заключается в обретении истины через приближение к смерти, через приятие ее. Смерть необходима для достижения истины. При этом истина понимается как адекватность человека себе, своей внутренней сути в любой житейской ситуации. Неизбежность смерти окончательно утверждает торжество своего «Я», завершает процесс поиска своей внутренней сути, обнажает глубинные пласты сознания личности.

Дата добавления: 2014-01-07