VРегресс и фантазия.— Невроз и искусство.— Перенос (Ubertragung).— Боязнь освобождения вытесненного.— Исходы психоаналитической работы.— Вредная степень вытеснения сексуального

IVЭтиологическое значение сексуальности. — Инфантильная сексуальность.— Американский наблю­датель любви в детском возрасте.— Психоанализы у детей.— Фаза аутоэротизма.— Выбор объекта.— Окончательная формировка половой жизни.— Связь невроза с перверзией.— Основной комплекс неврозов.— Освобождение ребенка от родителей

Техника узнавания по свободно возни­кающим мыслям больного. — Непря­мое изображение. — Основное правило психоанализа. — Ассоциативный эксперимент. — Толко­вание снов. — Исполнение желаний во сне. — Работа сна. — Дефектные, симптомные и случайные поступки.— Возражения против психоанализа

III

II

О возникновении и развитии психоанализа.— Истерия.— Случай Br. Breuer'a.— «Talking сure».— Происхождение симптомов от психических травм.— Симптомы как символы воспоминаний.— Фиксация на травмах.— Отреагирование аффектов.— Истерическая конверсия. — Раздвоение психики. — Гипноидные состояния

Дебиеттер тізімі

1 ДжоунсЭ., СтивензР., ПлюР., ГарреттР., КригельА. Функции SQL. Справочник программиста. – М.: Диалектика, 2006.

2 Дейт К.Дж. Введение в системы баз данных. — М.: Издательский дом «Вильямс», 2008.

3 Коннолли Т., Бегг К. Базы данных. Проектирование, реализация и сопровождение. Теория и практика. — М.: Издательский дом «Вильямс», 2003.

4 Кузнецов С.Д. Основы баз данных. — 1-е изд. — М.: «Интернет-университет информационных технологий - ИНТУИТ.ру», 2005.

5 Харрингтон Дж. Разработка баз данных. – М.: ДМК Пресс, 2005.

6 Хомоненко А.Д., Цыганков В.М., Мальцев М.Г. - Базы данных. Учебник для вузов. – М.: Корона-Принт, 2004.

7 SQL Server 2005. Реализация и обслуживание. //Серия: Учебный курс Microsoft SQL. – СПб.: Питер, Русская редакция, 2007.

8 Хансен Г., Хансен Д. Базы данных: разработка и управление. – М.: ЗАО «Издательство БИНОМ», 1999.

9 Плю Р., Стефенс Р., Райан К. Освой самостоятельно SQL за 24 часа. – М.: Издательский дом «Вильямс», 2000.

10 Кандзюба С.П., Громов В.Н. Delphi 6/7. Базы данных и приложения. – СПб: ООО «ДиаСофтЮП», 2002.

11 Григорьев Ю. А., Ревунов Г. И. Банки данных. – М.: Изд. МГТУ им. Н. Э. Баумана, 2002.

12Харрингтон Д. Проектирование реляционных баз данных просто и доступно. – М.: Изд. «Лори», 2000.

13Иванова Г.С. Технология программирования. - М.: Изд-во МГТУ им. Н.Э.Баумана, 2002.

14Мандел Т. Разработка пользовательского интерфейса. – М.: ДМК Пресс, 2001.

15Фленов В. Библия Delphi. – СПб.: БХВ-Петербург, 2008.

16Архангельский А.Я. C++ Builder 6. Справочное пособие. Книга 1. Язык С++. – М.: Бином-Пресс, 2002.

17Архангельский А.Я. C++ Builder 6. Справочное пособие. Книга 2. Классы и компоненты. – М.: Бином-Пресс, 2002.

Мазмұны

1 Есептік-графикалық жұмыс. Моделденетін пәндік аймақтың жүйелік анализі. Концептуалды моделдің өңделуі...........................................................3

2 Есептік-графикалық жұмыс. Таңдалған ДҚБЖ ортасында өңделген жобаны іске асыру.............................................................................................................. 10

3 Есептік-графикалық жұмыс. Клиент қосымшасын өңдеу.............................13

А қосымшасы........................................................................................................18

Әдебиеттер тізімі.................................................................................................. 26

Я смущен и чувствую себя необычно, выступая в каче­стве лектора перед жаждущими знания обитателями Но­вого света. Я уверен, что обязан этой честью только тому, что мое имя соединяется с вопросом о психоана­лизе, и потому я намерен говорить с вами о психоана­лизе. Я попытаюсь дать вам в возможно кратких словах исторический обзор возникновения и дальнейшего раз­вития этого нового метода исследования и лечения.

Если создание психоанализа является заслугой, то это не моя заслуга. Я не принимал участия в первых начинаниях. Когда другой венский врач Dr. Josef Breuer¹ в пер­вый раз применил этот метод над одной истерической девушкой (1880—1882), я был студентом и держал свои последние экзамены. Этой-то историей болезни и ее лече­нием мы и займемся прежде всего. Вы найдете ее в под­робном изложении в «Studien uber Hysterie»², опубликованных впоследствии Вгеиег'ом совместно со мной.

Еще только одно замечание. Я узнал не без чувства удовлетворения, что большинство моих слушателей не принадлежат к врачебному сословию. Не думаю, что для понимания моих лекций необходимо специальное вра­чебное образование. Некоторое время мы пойдем во вся­ком случае вместе с врачами, но вскоре мы их оставим и последуем за Dr. Вгеиег'ом по совершенно своеобраз­ному пути.

Пациентка Dr. Breuer'a, девушка 21 года, очень ода­ренная, обнаружила в течение ее двухлетней болезни целый ряд телесных и душевных расстройств, на кото­рые приходилось смотреть очень серьезно. У нее был спастический паралич обеих правых конечностей с от­сутствием чувствительности, одно время — такое же по­ражение и левых конечностей, расстройства движений глаз и различные недочеты зрения, затруднения в де­ржании головы, сильный нервный кашель, отвращение к приему пищи; в течение нескольких недель она не могла ничего пить, несмотря на мучительную жажду; недостаток речи, дошедший до того, что она утратила способность говорить на своем родном языке и пони­мать его; наконец, состояния спутанности, бреда, из­менения всей ее личности, на которые мы позже долж­ны будем обратить наше внимание.

Когда вы слышите о такой болезни, то вы, и не будучи врачами, склонны думать, что дело идет о тяже­лом заболевании, вероятно, мозга, которое подает мало надежды на выздоровление и должно скоро привести к гибели больной. Но врачи вам могут объяснить, что для одного ряда случаев с такими тяжелыми явлениями пра­вильнее будет другой гораздо более благоприятный взгляд. Когда подобная картина болезни наблюдается у моло­дой особы женского пола, у которой важные для жизни внутренние органы (сердце, почки) оказываются при объективном исследовании нормальными, но которая испытала тяжелые душевные потрясения, притом если отдельные симптомы изменяются в своих тонких дета­лях не так, как мы ожидаем, тогда врачи считают такой случай не слишком тяжелым. Они утверждают, что в таком случае дело идет не об органическом страдании мозга, но о том загадочном состоянии, которое со вре­мен греческой медицины носит название истерии и ко­торое может симулировать целый ряд картин тяжелого заболевания. Тогда врачи считают, что жизни не угро­жает опасность и полное восстановление здоровья явля­ется весьма вероятным. Различение такой истерии от тя­желого органического страдания не всегда легко. Но нам незачем знать, как ведется подобный дифференциаль­ный диагноз; с нас достаточно удостоверения, что слу­чай Breuer'a таков, что ни один сведущий врач не ошиб­ся бы в диагнозе. Здесь мы можем добавить из истории болезни, что пациентка заболела во время ухода за сво­им горячо любимым отцом, который и умер, но уже после того, как она, вследствие собственного заболева­ния, должна была оставить уход за отцом.

До этого момента нам было выгодно идти вместе с врачами, но скоро мы уйдем от них. Дело в том, что вы не должны ожидать, что надежды больного на врачебную помощь сильно повышаются от того, что вместо тяжело­го органического страдания ставится диагноз истерии. Против тяжких заболеваний мозга врачебное искусство в боль­шинстве случаев бессильно, но и с истерией врач тоже не знает, что делать. Когда и как осуществится полное на­дежд предсказание врача, — это приходится всецело пре­доставить благодетельной природе³.

Диагностика истерии, следовательно, для больного мало изменяет дело; напротив, для врача дело принимает совсем другой оборот. Мы можем наблюдать, что с истеричным больным врач ведет себя совсем не так, как с органическим больным. Он не выказывает пер­вому того участия, как последнему, так как страда­ние истеричного далеко не так серьезно, а между тем сам больной, по-видимому, претендует на то, чтобы его страдание считалось столь же серьезным. Но тут есть и еще одно обстоятельство. Врач, познавший во время своего учения много такого, что остается неиз­вестным публике, может составить себе представле­ние о причинах болезни и о болезненных изменениях, например, при апоплексии или при опухолях мозга — представление до известной степени удовлетворитель­ное, так как оно позволяет ему понять некоторые де­тали в картине болезни. Относительно понимания де­талей истерических явлений врач остается без всякой помощи, ему не помогают ни его знания, ни его анатомо-физиологическое и патологическое образование. Он не может понять истерию, он стоит пред ней с тем же непониманием, как и публика. А это всякому неприятно, кто дорожит своим знанием. Поэтому-то истеричные не вызывают к себе симпатии; врач рас­сматривает их как лиц, преступающих законы его на­уки, как правоверные рассматривают еретиков; он приписывает им всевозможное зло, обвиняет их в пре­увеличениях и намеренных обманах, в симуляции, и он наказывает их, не проявляя к ним никакого инте­реса.

Этого упрека Dr. Breuer не заслужил у своей пациен­тки; он отнесся к ней с симпатией и большим интере­сом, хотя и не знал сначала, как ей помочь. Может быть, она сама помогла ему в этом деле благодаря сво­им выдающимся духовным и душевным качествам, о которых Breuer говорит в истории болезни. Наблюдения Breuer'a, в которые он вкладывал столько любви, ука­зали ему вскоре тот путь, следуя которому можно было подать первую помощь.

Было замечено, что больная во время своих состоя­ний психической спутанности бормотала какие-то слова. Эти слова производили впечатление, как будто они от­носятся к каким-то мыслям, занимающим ее ум. Врач просил запомнить эти слова, затем поверг ее в состоя­ние своего рода гипноза и повторил ей снова эти слова, чтобы побудить ее высказать еще что-нибудь на эту те­му. Больная пошла на это и воспроизвела перед врачом то содержание психики, которое владело ею во время состояний спутанности и к которому относились упо­мянутые отдельные слова. Это были глубоко печальные, иногда поэтически прекрасные фантазии, сны наяву, которые обычно начинались с описания положения девушки у постели больного отца.

Рассказавши ряд таких фантазий, больная как бы ос­вобождалась и возвращалась к нормальной душевной жизни. Такое хорошее состояние держалось в течение многих часов, но на другой день сменялось новым приступом спутанности, который в свою очередь прекращался точ­но таким же образом после высказывания вновь образо­ванных фантазий. Нельзя было отделаться от впечатле­ния, что те изменения психики, которые проявлялись в состоянии спутанности, были результатом раздражения, исходящего от этих в высшей степени аффективных фан­тазий. Сама больная, которая в этот период болезни уди­вительным образом говорила и понимала только по-ан­глийски, дала этому новому способу лечения имя «talking сиге» — лечение разговором или называла это лечение в шутку «chimney sweeping» — трубочистом.

Вскоре как бы случайно оказалось, что с помощью такой очистки души можно достичь большего, чем вре­менное устранение постоянно возвращающихся расстройств сознания. Если больная с выражением аффекта вспоми­нала в гипнозе, в какой связи и по какому поводу из­вестные симптомы появились впервые, то удавалось со­вершенно устранить эти симптомы болезни. Летом, во время большой жары, больная сильно страдала от жаж­ды, так как без всякой понятной причины она с изве­стного времени вдруг перестала пить воду. Она брала стакан с водой в руку, но как только касалась к нему губами, тотчас же отстраняла его, как страдающая во­добоязнью. При этом несколько секунд она находилась, очевидно, в состоянии спутанности. Больная утоляла свою мучительную жажду только фруктами. Когда же прошло около 6 недель со дня появления этого симптома, она стала рассказывать в аутогипнозе о своей компаньонке, англичанке, которую она не любила. Рассказ свой боль­ная вела со всеми признаками отвращения. Она расска­зывала о том, как однажды вошла в комнату этой анг­личанки и увидела, что ее отвратительная маленькая собачка пила воду из стакана. Она тогда ничего не сказала, не желая быть невежливой. После того как в суме­речном состоянии больная энергично высказала свое от­вращение, она потребовала пить, пила без всякой за­держки много воды и проснулась со стаканом у рта. Это болезненное явление с тех пор пропало совершенно⁴.

Позвольте вас задержать на этом факте. Никто еще не устранял истерических симптомов подобным образом и никто не проникал так глубоко в понимание причин.

Это должно было бы стать богатым последствиями открытием, если бы опыт подтвердил, что и другие сим­птомы у этой больной, пожалуй, даже большинство сим­птомов, произошли таким же образом и также могут быть устранены. Breuer не пожалел труда на то, чтобы убедиться в этом, и стал планомерно исследовать пато­генез других более тяжелых симптомов страдания.

Это действительно оказалось так; почти все симпто­мы образовались как остатки, как осадки, если хотите, аффективных переживаний, которые мы впоследствии стали называть «психическими травмами». Особенность этих симптомов объяснялась их отношением к причин­ным травматическим сценам. Эти симптомы были, как говорится, на специальном языке, детерминированы из­вестными сценами, они представляли собой остатки вос­поминания об этих сценах. Поэтому уже не приходилось больше описывать эти симптомы как произвольные и загадочные произведения невроза. Следует только упо­мянуть об одном уклонении от ожиданий.

Не всегда одно какое-либо переживание оставляло за собой известный симптом, но большей частью много­численные, часто весьма похожие, повторные травмы производили такое действие. Вся такая цепь патогенных воспоминаний должна была быть восстановлена в памя­ти в хронологической последовательности и притом в обратном порядке: последняя травма сначала и первая в конце, причем невозможно было перескочить через по­следующие травмы прямо к первой, часто наиболее дей­ствительной.

Вы, конечно, захотите услышать от меня другие при­меры детерминации истерических симптомов, кроме от­вращения к воде вследствие отвращения, испытанного при виде пьющей из стакана собаки. Однако я должен, придерживаясь программы, ограничиться очень немно­гими примерами. Так, Breuer рассказывает, что расстройства зрения его больной могли быть сведены к следующим поводам, а именно: «Больная со слезами на глазах, си­дя у постели больного отца, вдруг услышала вопрос отца: «Сколько времени?»; она видела циферблат неяс­но, напрягала свое зрение, подносила часы близко к глазам, отчего, циферблат казался очень большим (макропсия и strabismus conv.); или она напрягалась пода­вить слезы, чтобы больной отец не видел, что она пла­чет»⁵. Все патогенные впечатления относятся еще к тому времени, когда она принимала участие в уходе за боль­ным отцом. «Однажды она проснулась ночью в большом страхе за своего сильно лихорадящего отца и в большом напряжении, так как из Вены ожидали хирурга для опе­рации. Мать на некоторое время ушла, и Анна сидела у постели больного, положив правую руку на спинку стула. Она впала в состояние грез наяву и увидела, как со стены ползла к больному черная змея с намерением его укусить. (Весьма вероятно, что на лугу, сзади дома дей­ствительно водились змеи, которых девушка боялась и которые теперь послужили материалом для галлюцина­ций.) Она хотела отогнать животное, но была как бы парализована; правая рука; которая висела на спинке стула, онемела, потеряла чувствительность и стала паретичной. Когда она взглянула на эту руку, пальцы об­ратились в маленьких змей: с мертвыми головами (ног­ти). Вероятно, она делала попытки прогнать парализо­ванной правой рукой змею, и благодаря этому анестезия и паралич ассоциировались с галлюцинацией змеи. Ког­да эта последняя исчезла и больная захотела, все еще в большом страхе, молиться, у нее не было слов, она не могла молиться ни на одном из известных ей языков, пока ей не пришел в голову английский детский стих, и она смогла на этом языке думать и молиться»⁶. С вос­поминанием этой сцены в гипнозе исчез спастический паралич правой руки, существовавший с начала болез­ни, и лечение было окончено.

Когда через несколько лет я стал практиковать Вreuer'овский метод исследования и лечения над своими больными, я сделал наблюдения, которые совер­шенно совпадали с его опытом.

У одной 40-летней дамы был тик, а именно особый щелкающий звук, который она производила при вся­ком возбуждении, а также и без видимого повода. Этот тик вел свое происхождение от двух переживаний, об­щим моментом для которых было решение больной те­перь не производить никакого шума. Несмотря на это решение, как бы из противоречия, этот звук нарушил тишину один раз, когда она увидела, наконец, что ее больной сын с трудом заснул, и сказала себе, что те­перь она должна сидеть совершенно тихо, чтобы не разбудить его, и другой раз, когда во время поездки с ее двумя детьми в грозу лошади испугались и она ста­ралась избегать всякого шума, чтобы не пугать лоша­дей еще больше⁷. Я привожу этот пример вместо мно­гих других, которые опубликованы в «Studien uber Hysterie»⁸.

Если вы разрешите мне обобщение, которое неиз­бежно при таком кратком изложении, то мы можем все, что узнали до сих пор, выразить в формуле: наши истеричные больные страдают воспоминаниями. Их сим­птомы являются остатками и символами воспоминаний — об известных (травматических) переживаниях. Сравне­ние с другими символами воспоминаний в других об­ластях, пожалуй, позволит нам глубже проникнуть в эту символистику. Ведь памятники и монументы, кото­рыми мы украшаем наши города, представляют собой такие же символы воспоминаний. Когда вы гуляете по Лондону, то вы можете видеть невдалеке от одного из громадных вокзалов богато изукрашенную колонну в готическом стиле, Charing Cross. Один из древних ко­ролей Плантагенетов в XIII ст., когда препровождал тело своей любимой королевы Элеоноры в Вестмин­стер, воздвигал готический крест на каждой из остано­вок, где опускали на землю гроб, и Charing Cross пред­ставляет собой последний из тех памятников, которые должны были сохранить воспоминание об этом печаль­ном шествии⁹. В другом месте города, недалеко от London-Bridge, вы видите более современную, ввысь уходя­щую колонну, которую коротко называют монумент (The Monument). Она должна служить напоминанием о великом пожаре, который в 1666 г. уничтожил боль­шую часть города, начавшись недалеко от того места, где стоит этот монумент. Эти памятники служат симво­лами воспоминаний, как истерические симптомы; в этом отношении сравнение вполне законно. Но что вы ска­жете о таком лондонском жителе, который и теперь бы стоял со страданием перед памятником погребения ко­ролевы Элеоноры вместо того, чтобы бежать по своим делам согласно с той спешкой, которая требуется со­временными условиями работы, или вместо того, что­бы наслаждаться у своей собственной юной и прекрас­ной королевы сердца? Или о другом, который перед монументом будет оплакивать пожар своего любимого родного города, который с тех пор давно уже выстроен вновь в еще более блестящем виде. Подобно этим двум непрактичным лондонцам ведут себя все истеричные и невротики, не только потому что они вспоминают дав­но прошедшие болезненные переживания, но и пото­му, что они еще привязаны к ним с полным аффектом; они не могут отделаться от прошедшего и ради него оставляют без внимания действительность и настоящее. Такая фиксация душевной жизни на патогенных трав­мах представляет собой одну из важнейших характер­ных черт невроза, имеющих большое практическое зна­чение.

Я вполне согласен с тем сомнением, которое у вас, по всей вероятности, возникнет, когда вы подумаете о пациентке Breuer'a. Все ее травмы относятся ко вре­мени, когда она ухаживала за своим больным отцом, и симптомы ее болезни могут быть рассматриваемы как знаки воспоминания о болезни и смерти отца. Они соответствуют, следовательно, горю, и фиксация на воспоминаниях об умершем в такое короткое время после его смерти, конечно, не представляет собой ни­чего патологического, наоборот, вполне соответствует нормальному чувству. Я согласен с этим; фиксация на травмах не представляет у пациентки Breuer'a ниче­го особенного. Но в других случаях, как, например, в случае моей больной с тиком, причины которого имели место 10 и 15 лет тому назад, этот характер ненор­мального сосредоточения на прошедшем ясно выра­жен, и пациентка Breuer'a, наверное, проявила бы эту особенность точно так же, если бы вскоре после травматических переживаний и образования симпто­мов не была бы подвергнута катартическому лечению.

До сих пор мы объясняли только отношение истери­ческих симптомов к истории жизни больной; из двух других моментов Вгеиег'овского наблюдения мы можем получить указание на то, как следует понимать процесс заболевания и выздоровления. Относительно процесса за­болевания следует отметить, что больная Breuer'a должна была почти при всех патогенных положениях подавлять сильное возбуждение, вместо того чтобы избавиться от этого возбуждения соответствующими выражениями аф­фекта, словами или действиями. В небольшом событии с собачкой своей компаньонки она подавляла из вежли­вости свое очень сильное отвращение; в то время когда она бодрствовала у постели своего отца, она непрерывно была озабочена тем, чтобы не дать заметить отцу своего страха и своего горя. Когда она впоследствии воспроиз­водила эти сцены перед своим врачом, то подавленный тогда аффект выступал с необыкновенной силой, как будто он за это долгое время сохранялся в больной. Тот симптом, который остался от этой сцены, сделался осо­бенно интенсивным, когда приближались к его причи­нам, и затем, после прохождения этих причин, совер­шенно исчез. С другой стороны, можно было наблюдать, что напоминание сцены при враче оставалось без всяких последствий, если по какой-либо причине это воспоми­нание протекало без выражения аффекта. Судьба этих аффектов, которые могут быть рассматриваемы как спо­собные к смещению величины, была определяющим мо­ментом как для заболевания, так и для выздоровления. Чувствовалась необходимость признать, что заболевание произошло потому, что развившемуся при патогенных положениях аффекту был закрыт нормальный выход и что сущность заболевания состояла в том, что эти за­щемленные аффекты получили ненормальное примене­ние. Частью эти аффекты оставались, отягощая душев­ную жизнь, как источники постоянного возбуждения для последней; частью они испытали перемещение в не­обычные телесные иннервации и задержки, которые пред­ставляли собой телесные симптомы данного случая. Для этого последнего процесса мы установили термин «исте­рическая конверсия». Известная часть нашего душевного возбуждения нормально выражается в телесных иннер-вациях и дает то, что мы знаем под именем «выражение душевных волнений». Истерическая конверсия утрирует эту часть течения аффективного душевного процесса: она соответствует более интенсивному, направленному на новые пути выражению аффекта. Когда река течет по двум ка­налам, то всегда наступит переполнение одного, коль скоро течение по другому встретит какое-либо препят­ствие.

Вы видите, мы готовы прийти к чисто психологиче­ской теории истерии, причем первое место мы уделяем аффективным процессам. Другое наблюдение Breuer'a при­нуждает нас при характеристике болезненных процессов приписывать большое значение состояниям сознания. Боль­ная Breure'a обнаруживала многоразличные душевные со­стояния: состояния спутанности, с изменением характе­ра, которые чередовались с нормальным состоянием. В нормальном состоянии она ничего не знала о патоген­ных сценах и о их связи с симптомами; она забыла эти сцены или во всяком случае утратила их патогенную связь. Когда ее приводили в гипнотическое состояние, удавалось с известной затратой труда вызвать в ее памя­ти эти сцены, и, благодаря этой работе воспоминания, симптомы пропадали. Было бы очень затруднительно ис­толковывать этот факт, если бы опыт и эксперименты гипнотизма не указали нам пути исследования. Благода­ря изучению гипнотических явлений мы привыкли к тому пониманию, которое сначала казалось нам крайне чуждым, а именно, что в одном и том же индивидууме возможно несколько душевных группировок, которые могут существовать в одном индивидууме довольно не­зависимо друг от друга, могут ничего не знать друг о друге и которые, изменяя сознание, отрываются одна от другой. Случаи такого рода, называемые double conscience, иногда возникают самопроизвольно. Если при таком рас­щеплении личности сознание постоянно присуще одной из двух личностей, то эту последнюю называют созна­тельным душевным состоянием, а отделенную от нее личность — бессознательной. В известных явлениях так называемого постгипнотического внушения, когда за­данная в состоянии гипноза задача впоследствии бес­прекословно исполняется при наличности нормального состояния, мы имеем прекрасный пример того влияния, которое сознательное состояние может испытывать со стороны бессознательного, и на основании этого образ­ца возможно во всяком случае выяснить себе те наблю­дения, которые мы делаем при истерии. Breuer решил сделать предположение, что истерические симптомы воз­никают при особом душевном состоянии, которое он называет гипноидным. Те возбуждения, которые попа­дают в момент такого гипноидного состояния, легко ста­новятся патогенными, так как гипноидные состояния не дают условий для нормального оттока процессов воз­буждения. Вследствие отсутствия необходимых условий для отреагирования возникает ненормальный про­дукт гипноидного состояния, а именно симптом, и этот последний переходит в нормальное состояние как посторон­нее тело. Нормальное состояние ничего не знает о пато­генных переживаниях гипноидного состояния. Где суще­ствует симптом, там есть и амнезия, пробел в памяти, и заполнение этого пробела совпадает с уничтоженрием условий возникновения симптома.

Я боюсь, что эта часть моего изложения показалась вам несколько туманной. Но будьте терпеливы, речь идет о новых и трудных воззрениях, которые, пожалуй, не могут быть сделаны более ясными, а это служит доказа­тельством того, что мы еще недалеко ушли с нашим по­знанием, Вгеиге'овская гипотеза о гипноидных состояни­ях оказалась излишней и даже задерживающей дальней­шее развитие метода, почему и оставлена современным психоанализом. Впоследствии вы услышите, хотя бы только в намеках, какие влияния и какие процессы можно было открыть за поставленной Вгеиге'ом границей. Вы можете вполне справедливо получить впечатление, что исследова­ния Breure'a дают только очень несовершенную теорию и неудовлетворительное объяснение наблюдаемых явлений, но совершенные теории не падают с неба, и вы с еще большим правом отнесетесь с недоверием к тому, кто вам предложит в начале своих наблюдений законченную тео­рию без пробелов. Такая теория может быть только дети­щем его спекуляции, но не плодом исследования факти­ческого материала без предвзятых мнений.

Исследования Charcot и Janet.— Изменение техники.— Отказ от гипноза.— Вытеснение и сопротивление.— Пример вытеснения.— Образование симптомов вследствие неудачного вытеснения. — Цель психоанализа

Почти в то время, когда Breuer проводил у своей пациентки talking cure, maitre Charcot начал в Париже свои исследования над истеричными Сальпетриера, те исследования, которые пролили новый свет на понима­ние болезни. Результаты этих исследований тогда еще не могли быть известны в Вене. Когда же, приблизи­тельно через 10 лет, Breuer и я опубликовали свое пред­варительное сообщение о психическом механизме исте­рических явлений, сообщение, которое основывалось на катартическом лечении первой пациентки Breure'a, тог­да мы находились всецело в сфере исследований Charcot. Мы считали патогенные переживания наших больных, психические травмы равнозначными тем телесным трав­мам, влияние которых на истерические параличи уста­новил Charcot; Вгеиге'овское положение о гипноидных состояниях есть не что иное, как отражение того факта, что Charcot искусственно воспроизводил в гипнозе трав­матические параличи.

Великий французский наблюдатель, учеником кото­рого я был в 1885—1886 гг., сам не имел склонности к психологическим построениям, но его ученик P. Janet пытался глубже проникнуть в особенные психические процессы при истерии, и мы следовали его примеру, когда поставили в центре наших построений расщепле­ние психики и распад личности. Вы найдете у Janet тео­рию истерии, которая разделяет господствующие во Фран­ции взгляды на наследственность и дегенерацию. Исте­рия, по его воззрению, представляет собой известную форму дегенеративного изменения нервной системы, ко­торая выражается в прирожденном недостатке психиче­ского синтеза. Истеричные больные неспособны с само­го начала связать многоразличные душевные процессы в одно целое, и отсюда у них наклонность к душевной диссоциации. Если вы разрешите мне одно банальное, но ясное сравнение, то истеричная Janet напоминает ту слабую женщину, которая пошла за покупками и воз­вращается, нагруженная большим количеством всяких коробок и пакетов. Она не может совладать со всей этой кучей с помощью своих двух рук и десяти пальцев, и поэтому у нее падает сначала одна вещь; наклонится она, чтобы поднять эту вещь, падает другая и т. д. Пло­хо согласуется с этой предполагаемой слабостью исте­ричных то обстоятельство, что у истеричных наряду с явлениями пониженной работоспособности наблюдают­ся примеры частичного повышения работоспособности как бы в вознаграждение за понижение в другом на­правлении. В то время как пациентка Breuer'a забыла и свой родной язык, и все другие, кроме английского, ее владение английским достигло такого совершенства, что она была в состоянии по предложенной ей немецкой книге читать безукоризненный и легкий английский пе­ревод.

Когда я впоследствии предпринял на свой риск и счет начатые Вгеиге'ом исследования, я скоро пришел к другому взгляду на происхождение истерической диссо­циации (или расщепления сознания). Подобное разно­гласие, решающее для всех последующих взглядов, должно было возникнуть неизбежно, так как я исходил не из лабораторных опытов, подобно Janet, а от терапевтиче­ских стараний.

Меня влекла прежде всего практическая потребность. Катартическое лечение, как его практиковал Breuer, пред­полагало приведение больного в глубокое гипнотиче­ское состояние, так как только в гипнотическом состо­янии можно было получить сведения о патогенных со­отношениях, о которых в нормальном состоянии больной ничего не знает. Вскоре гипноз стал для меня неприятен как капризное и, так сказать, мистическое средство. Когда же опыт показал мне, что я не могу, несмотря на все старания, привести в гипнотическое состояние более из­вестной части моих больных, я решил оставить гипноз и сделать катартическое лечение независимым от него. Так как я не мог изменить по своему желанию психи­ческое состояние большинства моих больных, то я стал работать с их нормальным состоянием.
Сначала это ка­залось бессмысленным и безуспешным предприятием. За­дача была поставлена такая: узнать от больного нечто, о чем не знает врач и не знает сам больной. Как же можно было надеяться все же узнать это? Тут мне на помощь пришло воспоминание о замечательном и поучительном опыте, при котором я присутствовал в Nancy у Bernheim'a. Bernheim нам показывал тогда, что лица, приведенные им в состояние сомнамбулизма, в котором они, по его приказанию, испытывали различные переживания, ут­рачивали память об испытанном только на первый взгляд: оказалось возможным в бодрственном состоянии пробу­дить воспоминание об испытанном в сомнамбулизме. Когда он их спрашивал относительно пережитого в сомнамбу­лическом состоянии, то они действительно сначала ут­верждали, что ничего не знают, но когда он не успока­ивался, настаивал на своем, уверял их, что они все же знают, то забытые воспоминания всякий раз воскреса­ли снова.

Так поступал и я со своими пациентами. Когда я до­ходил с ними до того пункта, где они утверждали, что больше ничего не знают, я уверял их, что они тем не менее знают, что они должны только говорить, и я решался на утверждение, что то воспоминание будет пра­вильным, которое придет им в голову, когда я положу свою руку им на лоб. Таким путем, без применения гипноза, мне удавалось узнавать от больного все то, что было необходимо для установления связи между за­бытыми патогенными сценами и оставшимися от них симптомами. Но это была процедура томительная, тре­бующая много сил, что не годилось для окончательной техники.

Однако я не оставил этого метода, прежде чем не пришел к определенным заключениям из моих наблю­дений. Я, следовательно, подтвердил, что забытые вос­поминания не исчезли. Больной владел еще этими вос­поминаниями, и они готовы были вступить в ассоциа­тивную связь с тем, что он знает, но какая-то сила препятствовала тому, чтобы они сделались сознательны­ми, и заставляла их оставаться бессознательными. Суще­ствование такой силы можно было принять совершенно уверенно, так как чувствовалось соответствующее ней напряжение, когда стараешься в противовес ей бессоз­нательные воспоминания привести в сознание. Чувство­валась сила, которая поддерживала болезненное состоя­ние, а именно сопротивление больного.

На этой идее сопротивления я построил свое понима­ние психических процессов при истерии. Для выздоровле­
ния оказалось необходимым уничтожить это сопротивле­ние. По механизму выздоровления можно было составить себе определенное представление и о процессе заболевания. Те самые силы, которые теперь препятствуют как сопро­тивление забытому войти в сознание, были в свое время причиной забвения и вытеснили из памяти соответствую­щие патогенные переживания. Я назвал этот предполагае­мый мной процесс вытеснением и рассматривал его как доказанный неспоримым существованием сопротивления.

Но можно задать себе вопрос: каковы эти силы и ка­ковы условия вытеснения, того вытеснения, в котором мы теперь видим патогенный механизм истерии? Сравни­тельное изучение патогенных положений, с которыми мы познакомились при катартическом лечении, позволило нам дать на это ответ. При всех этих переживаниях дело было в том, что возникало какое-либо желание, которое сто­яло в резком противоречии с другими желаниями инди­видуума, желание, которое было несовместимо с этиче­скими и эстетическими взглядами личности. Был непро­должительный конфликт, и концом этой внутренней борьбы было то, что представление, которое возникло в созна­нии как носитель этого несовместимого желания, подпа­дало вытеснению и вместе с относящимися к нему вос­поминаниями устранялось из сознания и забывалось. Не­совместимость соответствующего представления с «я» больного была мотивом вытеснения; этические и другие требования индивидуума были вытесняющими силами. При­нятие несовместимого желания, или, что то же, продол­жение конфликта, вызывало бы сильные степени неудо­вольствия; это неудовольствие устранялось вытеснением, которое является, таким образом, одним из защитных приспособлений душевной личности.

Я расскажу вам вместо многих один-единственный из своих случаев, в котором условия и польза вытесне­ния выражена достаточно ясно. Правда, ради своей цели я должен сократить и эту историю болезни и оставить в стороне важные предположения. Молодая девушка, не­давно потерявшая любимого отца, за которым она уха­живала, — положение, аналогичное больной Breuer'a, — проявляла к своему шурину, за которого только что вышла замуж ее старшая сестра, большую симпатию, которую, однако, легко было маскировать как родст­венную нежность. Старшая сестра больной заболела и умерла в отсутствие матери и нашей больной. Отсутст­вующие были поспешно вызваны, причем не получили еще точных сведений о горестном событии. Когда де­вушка подошла к постели умершей сестры, у нее на один момент возникла мысль, которую можно было бы выразить приблизительно в следующих словах: теперь он свободен и может на мне жениться. Мы должны счи­тать вполне достоверным, что эта идея, которая выдала ее сознанию не сознаваемую ею любовь к своему шури­ну, благодаря взрыву ее горестных чувств в ближайший момент подпала вытеснению. Девушка заболела. Наблю­дались тяжелые истерические симптомы. Когда я взялся за ее лечение, оказалось, что она радикально забыла описанную сцену у постели сестры и возникшее у нее отвратительно эгоистическое желание. Она вспомнила об этом во время лечения, воспроизвела патогенный момент с признаками сильного душевного волнения и благодаря такому лечению стала здоровой.

Пожалуй, я решусь иллюстрировать вам процесс вы­теснения и его неизбежное отношение к сопротивлению одним грубым сравнением, которое я заимствую из на­стоящего нашего положения. Допустите, что в этом зале и в этой аудитории, тишину и внимание которой я не нахожу достаточно слов, чтобы восхвалить, тем не менее находится индивидуум, который нарушает тишину и от­влекает мое внимание от предстоящей мне задачи своим смехом, болтовней, топотом ног. Я объявляю, что я не могу при таких условиях читать далее лекцию, и вот из вашей среды выделяются несколько сильных мужчин и выставляют после кратковременной борьбы нарушителя порядка за дверь. Теперь он вытеснен, и я могу продол­жать свою лекцию. Для того чтобы нарушение порядка не повторилось, если выброшенный будет пытаться вновь проникнуть в зал, исполнившие мое желание господа по­сле совершенного ими вытеснения пододвигают свои стулья к двери и обосновываются там, представляя собой сопро­тивление. Если вы переведете теперь наименования обоих мест (в аудитории и за дверью) на язык психологии как сознательное и бессознательное, то вы будете иметь до­вольно верное изображение процесса вытеснения.

Вы видите теперь, в чем различие нашего воззрения от взглядов Janet. Мы выводим расщепление психики не от прирожденной недостаточности синтеза душевного аппа­рата, но объясняем это расщепление динамически, как конфликт противоположно направленных душевных сил; в расщеплении мы видим результат активного стремления двух психических группировок одной против другой. Наше понимание вызывает очень много новых вопросов. Душев­ные конфликты очень часты, стремление «я» отделаться от мучительного воспоминания наблюдается вполне законо­мерно, без того, чтобы это вело к расщеплению психики. Нельзя отделаться от мысли, что требуются еще другие условия для того, чтобы конфликт привел к диссоциации. Я готов с вами согласиться, что, признавая вытеснение, мы находимся не при конце психологической теории, а при начале, но мы можем двигаться вперед только шаг за шагом и должны предоставить завершение нашего позна­ния дальнейшей глубже идущей работе.

Оставьте также попытку свести случай пациентки Breuer'a на вытеснение. Эта история болезни для этого не годится, так как она была создана с помощью гипнотического влияния. Только когда вы исключите гипноз, вы сможете заметить сопротивление, вытеснение и получите дейст­вительно правильное представление о патогенном про­цессе. Гипноз скрывает сопротивление и делает доступ­ным определенную душевную область, но зато оно на­копляет сопротивление на границах этой области в виде вала, который делает недоступным все дальнейшее.

Самое ценное, чему мы могли научиться из Вreuer'овского наблюдения, это были заключения о связи симп­томов с патогенными переживаниями или психически­ми травмами, и мы должны теперь оценить эту связь с точки зрения теории вытеснения. С первого взгляда дей­ствительно неясно, как можно, исходя от гипотезы вы­теснения, прийти к образованию симптомов. Вместо то­го чтобы излагать вам сложные теоретические выклад­ки, я думаю возвратиться к нашему прежнему изображению вытеснения. Подумайте о том, что удалением нарушите­ля и установлением стражи перед дверью еще дело мо­жет не кончиться. Весьма может случиться, что выбро­шенный, огорченный и решивший ни с чем не счи­таться еще займет наше внимание. Правда, его уже нет среди нас, мы отделались от его иронического смеха, от его замечаний вполголоса, но в известном отношении вытеснение осталось без результата, так как он произ­водит за дверьми невыносимый скандал, и его крики, и его стук кулаками в дверь еще более мешают моей лек­ции, чем его прежнее неприличное поведение. При та­ких обстоятельствах мы с радостью должны приветство­вать, если наш уважаемый президент Dr. Stanley Hall возьмет на себя роль посредника и восстановителя мира. Он поговорит с необузданным парнем и обратится к нам с предложением вновь пустить его, причем он дает слово, что последний будет вести себя лучше. Полагаясь на авторитет Dr. Hall'a, мы решаемся прекратить вытес­нение, и вот снова наступает мир и тишина. Это и на самом деле вполне подходящее представление о той за­даче, которая выпадает на долю врача при психоаналитической терапии неврозов.

Говоря прямо: исследование истеричных больных и других невротиков приводит нас к убеждению, что им не удалось вытеснение идеи, с которой связано несов­местимое желание. Они, правда, устранили ее из созна­ния и из памяти и тем, казалось бы, избавили себя от большого количества неудовольствия, но в бессознательном вытесненное желание продолжает существовать и ждет только первой возможности сделаться активным и по­слать, от себя в сознание искаженного, ставшего неуз­наваемым заместителя. К этому-то замещающему пред­ставлению вскоре присоединяются те неприятные чув­ствования, от которых можно было считать себя избавленным благодаря вытеснению. Это замещающее вытесненную мысль представление — симптом — избавле­но от дальнейших нападений со стороны обороняющего­ся «я», и вместо кратковременного конфликта наступает бесконечное страдание. В симптоме наряду с признаками искажения есть остаток какого-либо сходства с перво­начальной, вытесненной идеей, остаток, позволяющий совершиться такой замене. Те пути, по которым про­изошло замещение, могут быть открыты во время пси­хоаналитического лечения больного, и для выздоровле­ния необходимо, чтобы симптом был переведен на вы­тесненную идею по этим же самым путям. Когда вытесненное опять приводится в область сознательной душевной деятельности, что предполагает преодоление значительных сопротивлений, тогда психический конф­ликт, которого хотел избежать больной, получает при руководительстве врача лучший выход, чем он получил с помощью вытеснения. Существует много таких целе­сообразных мероприятий, с помощью которых можно привести конфликт и невроз к благоприятному концу, причем в некоторых случаях можно комбинировать эти мероприятия. Или личность больного убеждается, что она несправедливо отказалась от патогенного желания и при­нимает его всецело или частью, или это желание на­правляется само на высшую, не возбуждающую ника­ких сомнений цель (что называется сублимацией), или же отстранение этого желания признается справедливым, но автоматический, а потому и недостаточный механизм вытеснения заменяется осуждением с помощью высших психических сил человека; таким образом, достигается сознательное овладение несовместимым желанием.

Простите, если мне не удалось сделать вам эти глав­ные точки зрения метода лечения, который теперь на­зывается психоанализом, легко понятными. Затрудне­ния зависят не только от новизны предмета. Что это за несовместимые желания, которые, несмотря на вытес­нение, дают о себе знать из области бессознательного, и какие субъективные и конституциональные условия должны быть налицо у индивидуума для того, чтобы вытеснение не удалось и имело бы место образование заместителей и симптомов, — об этом вы еще узнаете из нескольких дальнейших указаний.

Не всегда легко сказать правду, особенно когда при­ходится говорить возможно кратко. Сегодня я должен исправить одну неточность, которая вкралась в мою предыдущую лекцию. Я говорил вам, что, отказав­шись от гипноза, я требовал от своих больных, чтобы они говорили мне все, что им приходит в голову, они ведь знают все как будто позабытое, и первая возни­кающая мысль, конечно, будет содержать искомое. При этом опыт показал мне, что действительно первая слу­чайная мысль содержала как раз то, что было нужно, и представляла собой забытое продолжение рассказа. Но это, конечно, не всегда так бывает, я изложил это так только ради краткости. На самом деле это бы­вает так только в начале анализа, когда действитель­но появляется, при настойчивом требовании с моей стороны, именно то, что нужно. При дальнейшем упот­реблении этого метода всякий раз появляются мысли не те, которые нужны, так как они не подходят к случаю, и сами больные их отвергают. Дальше настаи­вать на своем требовании бесполезно. Таким образом, можно было сожалеть, что покинут гипноз.

В этот период растерянности и беспомощности я твердо держался одного предрассудка, научное обоснование ко­торого несколько лет спустя было дано моим другом С. G. Jung'oм в Цюрихе и его учениками. Я положительно утверждаю, что иногда очень полезно иметь предрас­судки. Так, я всегда был самого высокого мнения о строгой детерминации душевных процессов, а следова­тельно, и не мог верить тому, что возникающая у боль­ного мысль, при напряжении внимания с его стороны, была бы совершенно произвольна и не имела бы ника­кого отношения к искомому нами забытому представле­нию. Правда, возникающая у больного мысль не может быть идентична с забытым представлением — это впол­не объясняется душевным состоянием больного. В боль­ном во время лечения действуют две силы одна против другой: с одной стороны, его сознательное стремление вспомнить забытое, с другой стороны, знакомое нам сопротивление, которое препятствует вытесненному или его продуктам вернуться в сознание. Если это сопротив­ление равняется нулю или очень незначительно, то за­бытое без всякого искажения возникает в сознании; ес­ли же сопротивление значительно, то следует признать, что вытесненное искажается тем сильнее, чем сильнее направленное против него сопротивление. Та мысль, ко­торая возникает у больного, сама образуется так же, как симптом; это новый, искусственный, эфемерный заместитель вытесненного. Чем сильнее искажение под влиянием сопротивления, тем меньше сходства между возникающей мыслью — заместителем вытесненного и самим вытесненным. Тем не менее эта мысль должна иметь хоть какое-нибудь сходство с искомым в силу того, что она имеет то же происхождение, как и симп­том. Если сопротивление не слишком уже интенсивно, то по этой мысли можно узнать искомое. Случайная мысль должна относиться к вытесненной мысли как намек. По­добное отношение существует при передаче мыслей в непрямой речи.

Мы знаем в области нормальной душевной жизни слу­чай, когда аналогичное описанному положение дает по­добный же результат. Такой случай — это острота. Бла­годаря проблемам психоаналитической техники я был принужден заняться техникой построения острот. Я объ­ясню вам одну английскую остроту.

Это следующий анекдот¹⁰: двум не очень-то щепе­тильным дельцам удалось рядом очень смелых предпри­ятий создать себе большое состояние, после чего их стрем­ление было направлено к тому, чтобы войти в высшее общество. Среди прочего им казалось вполне целесооб­разным заказать свои портреты самому дорогому и зна­менитому художнику, появление произведений которо­го считалось событием. На большом вечере эти драго­ценные портреты были показаны впервые. Хозяева подвели весьма влиятельного критика и знатока искусства к стене, на которой висели оба портрета, рассчитывая услышать от него мнение, полное одобрения и удивления. Критик долго смотрел на портреты, потом показал головой, как будто ему чего-то не хватает, и спросил только, указы­вая на свободное место между двумя портретами: «And where is the Saviour?» Я вижу, вы смеетесь этой пре­красной остроте, построение которой мы постараемся теперь понять. Мы догадываемся, что знаток искусства хотел сказать: вы — пара разбойников, подобно тем, среди которых был распят на кресте Спаситель. Но он этого не говорит, а вместо этого говорит другое, что сначала кажется совершенно не подходящим и не отно­сящимся к случаю, хотя мы тотчас же узнаем в его словах намек на то неодобрительное мнение, которое ему хотелось бы высказать. Этот намек представляет со­бой настоящего заместителя того мнения, которое он хотел бы высказать. Конечно, трудно надеяться найти при остротах все те отношения, которые мы предпола­гаем при происхождении случайных мыслей, но мы хо­тим только указать на идентичность мотивировки ост­роты и случайной мысли. Почему наш критик не гово­рит двум разбойникам прямо то, что он хочет сказать? Потому что наряду с его желанием сказать это прямо у него есть весьма основательные мотивы против этого. Небезопасно оскорблять людей, у которых находишься в гостях и которые располагают здоровыми кулаками многочисленной дворни. Легко можно испытать судьбу, подобную той, о которой я говорил в предыдущей лек­ции, приводя аналогию вытеснению. Поэтому критик высказывает свое неодобрительное мнение не прямо, а в искаженном виде, как «намек с пропуском». Эта же самая констелляция служит, по нашему мнению, при­чиной того, что пациент вместо забытого искомого про­дуцирует более или менее искаженного заместителя.

Вполне целесообразно называть группу представле­ний, связанных одним аффектом, «комплексом», по при­меру Цюрихской школы (Bleuler, Jung и др.). Итак, мы видим, что, исходя в наших поисках комплекса от той последней мысли, которую высказывает наш больной, мы можем надеяться найти искомый комплекс, если больной дает в наше распоряжение достаточное количе­ство своих мыслей. Поэтому мы предоставляем больно­му говорить все, что он хочет, и твердо придерживаем­ся того предположения, что ему может прийти в голову только то, что, хотя и не прямо, зависит от искомого комплекса. Если вам этот путь отыскания кажется слишком сложным, то я могу вас по крайней мере уверить, что это — единственно возможный путь.

При выполнении вашей задачи вам часто мешает то обстоятельство, что больной иногда замолкает, замина­ется и начинает утверждать, что он не знает, что ска­зать, что ему вообще ничего не приходит на ум. Если бы это было действительно так и больной был прав, то наш метод опять оказался бы недостаточным. Однако более тонкое наблюдение показывает, что подобного отказа со стороны мыслей никогда и не бывает на самом деле. Все это объясняется только тем, что больной удерживает или устраняет пришедшую ему в голову мысль под влиянием сопротивления, которое при этом маскируется в различ­ные критические суждения о ценности мысли. Мы защи­щаемся от этого, предсказывая больному возможность подобного случая и требуя от него, чтобы он не крити­ковал своих мыслей.
Он должен все говорить, совершен­но отказавшись от подобной критической выборки, все, что приходит ему в голову, даже если он считает это неправильным, не относящимся к делу, бессмысленным, и особенно в том случае, если ему неприятно занимать свое мышление подобной мыслью. Следуя этому прави­лу, мы обеспечиваем себя материалом, который наведет нас на след вытесненных комплексов.

Этот материал из мыслей, которые больной не ценит и отбрасывает от себя, если он находится под влиянием сопротивления, а не врача, представляет собой для пси­хоаналитика руду, из которой он с помощью простого искусства толкования может извлечь драгоценный ме­талл. Если вы хотите получить от больного быстрое пред­варительное сведение о его комплексах, не входя еще в их взаимоотношения, вы можете воспользоваться для этого ассоциативным экспериментом в том виде, как он выработан Jung'oм¹¹ и его учениками. Этот метод да­ет психоаналитикам столько же, сколько качественный анализ химику; при лечении невротиков мы можем обой­тись без него, но он необходим для объективной демон­страции комплексов, а также при исследовании психо­зов, том исследовании, которое с большим успехом на­чато Цюрихской школой.

Обработка мыслей, которые возникают у больного, если он исполняет основное правило психоанализа, не представляет собой единственного нашего технического средства для исследования бессознательного.

Этой же це­ли служат два других мероприятия: толкование снов больного и пользование его дефектными поступками (промахами).

Должен вам сознаться, мои уважаемые слушатели, что я долго сомневался, не должен ли я лучше вместо этого сжатого обзора всей области психоанализа дать вам подробное изложение снотолкования¹². Субъектив­ный и, сказалось бы, второстепенный мотив удержал меня от этого. Мне казалось почти неприличным высту­пать в этой стране, посвящающей свои силы практиче­ским целям снотолкователей, прежде чем вы узнаете, какое значение может иметь это устарелое и осмеянное искусство. Снотолкование есть via Regia к познанию бес­сознательного, самое верное основание психоанализа и та область, в которой всякий работник должен полу­чить свою убежденность и свое образование. Когда меня спрашивают, как можно сделаться психоаналитиком, я всегда отвечаю: с помощью изучения своих собствен­ных снов. С верным тактом все противники психоанали­за избегали до сих пор оценки снотолкования или отде­лывались от этого вопроса несколькими незначитель­ными сомнениями.

Если же вы, наоборот, в состоянии подробно заняться проблемами сновидений, то те ново­сти, с которыми вы встретитесь при психоанализе, не будут представлять для вас никаких затруднений.

Не забывайте того, что наши ночные продукции сно­видений представляют собой, с одной стороны, самое большое внешнее сходство и внутреннее сродство с сим­птомами душевной болезни, с другой стороны, вполне совместимы с нашей здоровой бодрственной жизнью. Нет ничего абсурдного в том утверждении, что тот, кто не понимает снов, т. е. нормальных галлюцинаций, бре­довых идей и изменений характера, а только им удив­ляется, тот не может иметь ни малейшей претензии по­нимать ненормальные проявления болезненных душев­ных состояний иначе, как на уровень публики. К этой публике вы спокойно можете теперь причислить почти всех психиатров. Последуйте теперь за мной в быстром поверхностном обзоре проблем сновидений.

Обыкновенно, просыпаясь, мы так же свысока от­носимся к нашим сновидениям, как больной к своим случайным мыслям, нужным для психоаналитика. Мы отстраняем от себя наши сновидения, забывая их обык­новенно быстро и совершенно. Наша низкая оценка снов зависит от странного характера даже тех снови­дений, которые не бессмысленны и не запутаны, а также от явной абсурдности и бессмысленности ос­тальных. Наше отвращение зависит от иногда необузданных бесстыдных и безнравственных стремлений, ко­торые проявляются в некоторых сновидениях. В древ­ности, как известно, к снам не относились с таким презрением.

Низшие слои нашего населения и теперь еще не позволяют совратить себя с истинного пути в отношении толкования сновидений и ожидают от снов, как и древние, раскрытия будущего.

Должен признаться, что я не имею ни малейшей по­требности в мистических предпосылках для пополнения пробелов в наших современных заданиях, и потому я не мог найти ничего такого, что могло бы подтвердить про­роческое значение снов.

Относительно сновидений можно сказать много другого, также достаточно удивительного.

Прежде всего не все сновидения так уж чужды нам, непонятны и запутаны. Если вы займетесь сновидения­ми маленьких детей, начиная с полутора лет, то вы убедитесь, что они просто и легко поддаются объясне­нию. Маленький ребенок всегда видит во сне исполне­ние желаний, которые возникли накануне днем и не нашли себе удовлетворения. Детские сны не нуждаются ни в каком толковании, чтобы найти их простое объяс­нение, нужно только осведомиться о переживаниях ре­бенка в день перед сновидением (Traumtag). Конечно, самым удовлетворительным разрешением проблемы снов было бы такое же положение относительно сновидений взрослых, если бы их сны не отличались от снов детей и представляли бы собой исполнение тех желаний, ко­торые возникли в течение последнего дня. Но и на са­мом деле это так; затруднения, препятствующие такому толкованию, могут быть устранены постепенно, шаг за шагом, при глубоко идущем анализе.

Первое и самое важное сомнение заключается в том, что сновидения взрослых обычно непонятны по своему содержанию, причем меньше всего содержание сна ука­зывает на исполнение желаний. Ответ на это сомнение таков: сновидения потерпели искажение; психический процесс, лежащий в их основе, должен был бы полу­чить совсем другое словесное выражение. Вы должны яв­ное содержание сна, которое вы туманно вспоминаете утром и с трудом, на первый взгляд произвольно, ста­раетесь выразить в словах, различать от скрытых мыслей сновидения, которые существуют в области психологи­ческого бессознательного. Это искажение сновидений есть тот же самый процесс, с которым вы познакомились при исследовании образования истерических симптомов. Он указывает на то, что при образовании снов имеет место та же борьба душевных сил, как и при образова­нии симптомов. Явное содержание сновидений есть ис­каженный заместитель бессознательных мыслей, и это самое искажение есть дело обороняющих сил «я», т. е. тех сопротивлений, которые в бодрственном состоянии во­обще не допускают вытесненные желания бессознатель­ного в область сознания. Во время же ослабления созна­ния в сонном состоянии эти сопротивления все-таки на­столько сильны, что обусловливают замаскирование бессознательных мыслей. Видящий сон благодаря этому так же мало узнает его смысл, как истеричный — взаи­моотношение и значение своих симптомов.

Убедиться в том факте, что скрытые мысли сновиде­ний действительно существуют и что между ними и яв­ным содержанием сновидения существуют описанные со­отношения, вы можете при анализе снов, техника ко­торого совпадает с психоанализом. Вы совершенно устраняетесь от кажущейся связи элементов в явном сно­видении и собираете воедино случайные мысли, кото­рые получаются при свободном ассоциировании на каждый из элементов сновидения, соблюдая при этом основное правило психоанализа. Из этого материала вы узнаете скрытые мысли совершенно так же, как из мыслей боль­ного, касающихся его симптомов и воспоминаний, вы узнаете его скрытые комплексы. По найденным таким путем скрытым мыслям вы прямо без дальнейшего рас­суждения увидите, насколько справедливо рассматри­вать сны взрослых так же, как детские сновидения. То, что после анализа занимает место явного содержания сна в качестве действительного смысла сновидения, со­вершенно понятно и относится к впечатлениям послед­него дня, являясь исполнением неудовлетворенных же­ланий. Явное содержание сна, которое вы вспоминаете при пробуждении, вы можете определить как замаски­рованное исполнение вытесненных желаний.

Вы можете своего рода синтетической работой загля­нуть теперь в тот процесс, который приводит к искаже­нию бессознательных скрытых мыслей в явное содержа­ние. Мы называем этот процесс работой сна. Эта послед­няя заслуживает нашего полнейшего интереса, потому что по ней так, как нигде, мы можем видеть, какие непредвиденные психические процессы имеют место в области бессознательного, или, говоря точнее, в обла­сти между двумя отдельными психическими система­ми — сознательного и бессознательного. Среди этих вновь познанных психических процессов особенно выделяют­ся процессы сгущения и смещения. Работа сна есть част­ный случай воздействия различных психических груп­пировок одной на другую, другими словами — частный случай результата расщепления психики. Работа сна пред­ставляется во всем существенном идентичной с той ра­ботой искажения, которая превращает вытесненные комплексы при неудачном вытеснении в симптомы.

Кроме того, при анализе сновидений, лучше всего своих собственных, вы с удивлением узнаете о той нео­жиданно большой роли, которую играют при развитии человека впечатления и переживания ранних детских лет. В мире сновидений ребенок продолжает свое существо­вание во взрослом человеке с сохранением всех своих особенностей и своих желаний, даже и тех, которые сде­лались в позднейший период совершенно негодными. С неоспоримым могуществом возникает перед нами кар­тина того, какие моменты развития, какие вытеснения, сублимации и реактивные явления делают из совершен­но иначе конструированного ребенка так называемого взрослого человека, носителя, а отчасти и жертву с тру­дом достигнутой культуры.

Я хочу также обратить ваше внимание и на то, что при анализе снов мы нашли, что бессознательное поль­зуется, особенно для изображения сексуальных комп­лексов, определенной символикой, которая частью ин­дивидуально различна, частью же вполне типична, и которая, по-видимому, совпадает с той символистикой, которой пользуются наши мифы и сказки. Нет ничего невозможного в том, что эти поэтические создания на­родов могут быть объяснены с помощью снов. Наконец, я должен вас предупредить, чтобы вы не смущались тем возражением, что существование странных снов противоречит нашему пониманию сна как изображающего ис­полнение наших желаний. Кроме того, что и эти сны нуждаются в толковании, прежде чем судить о них, должно сказать в общей форме, что боязнь не так уже просто зависит от самого содержания сновидения, как это можно подумать, не обращая должного внимания и не зная ус­ловий неврозной боязни.

Боязнь есть одна из реакций отстранения нашим «я» могущественных вытесненных же­ланий, а потому легко объяснима и во сне, если сон слишком явно изображает вытесненные желания.

Вы видите, что снотолкование оправдывается уже тем, что дает нам данные о трудно познаваемых ве­щах. Но мы дошли до снотолкования во время психо­аналитического лечения невротиков. Из всего сказан­ного вы легко можете понять, каким образом снотол­кование, если оно не очень затруднено сопротивлениями больного, может привести к знакомству со скрытыми и вытесненными желаниями больных и с ведущими от них свое начало комплексами.

Я могу перейти теперь к третьей группе душевных явлений, изучение которых также представляет собой техническое средство психоанализа.

Это — неловкие поступки как душевноздоровых, так и нервных людей. Обыкновенно таким мелочам не при­писывается никакого значения. Сюда относится, напри­мер, забывание того, что можно было бы знать, именно когда дело идет о хорошо знакомом (например, времен­ное исчезновение из памяти собственных имен); оговор­ки в речи, что с нами самими очень часто случается, аналогичные описки очитки, неудачное исполнение ка­кого-либо намерения, потеря и ломка вещей — все та­кие факты, относительно которых обычно не ищут пси­хологической детерминации и которые остаются без вни­мания как случайности, как результат рассеянности, невнимательности и т. п. Сюда же относятся жесты и поступки, которых не замечает совершающий их. Нечего говорить о том, что этим явлениям не придается реши­тельно никакой ценности, как, например, верчению ка­ких-нибудь предметов, бормотанию мелодий, особым дви­жениям. Эти пустяки, недочеты или симптомные, или случайные поступки вовсе не лишены того значения, в котором им отказывают в силу какого-то молчаливого соглашения. Они всегда полны смысла и легко могут быть истолкованы тем положением, в котором находит­ся их автор, и их анализ приводит к тому выводу, что эти явления выражают собой импульсы и намерения, которые отстранены и должны быть скрыты от собст­венного сознания, или они прямо-таки принадлежат тем вытесненным желаниям и комплексам, с которыми мы уже познакомились как с причиной симптомов и пру­жиной сновидений. Различные недочеты повседневной жизни заслуживают, следовательно, такой же оценки, как симптомы, и их изучение может привести, как и изучение сновидений, к раскрытию вытесненного. С их помощью человек выдает обыкновенно свои самые ин­тимные тайны. Если они особенно легко и часто наблю­даются даже у здоровых, которым вытеснение бессозна­тельных стремлений в общем хорошо удается, то этим они обязаны своей мелочности и незначительности. Од­нако они заслуживают большого теоретического интере­са, так как доказывают существование вытеснения и об­разования заместителей даже во время здоровья.

Вы уже замечаете, что психоаналитик отличается особо строгой уверенностью в детерминации душевной жизни. Для него в психической жизни нет ничего мелкого, произвольного и случайного, он ожидает повсюду встретить достаточную мотивировку, где обыкновенно таких тре­бований не предъявляется. Более того, он приготовлен к многоразличной мотивировке одного и того же душев­ного факта, в то время как наша потребность в причин­ности, считающаяся прирожденной, удовлетворяется од-ной-единственной психической причиной.

Припомним, какие же средства раскрытия забыто­го, скрытого, вытесненного есть в нашем распоряже­нии. Изучение случайных мыслей больного, возника­ющих при свободном ассоциировании, изучение снови­дений и изучение дефективных и симтомных поступков. Присоедините сюда же и пользование другими явле­ниями, возникающими при психоаналитическом лечении, о которых я скажу вам позднее несколько слов, обобщая их под именем «переноса». Таким образом, вы придете вместе со мной к

Дата добавления: 2014-01-07