Издержки и противоречия принципа

Современная западная теория политической культуры страдает явным противоречием. С одной стороны, признается современной, «цивилизованной» лишь та политическая культура, для которой характерно решительное дистанцирование от ценностей в пользу рационально понятых интересов. С другой стороны, когда пытаются определить функции политической культуры, неизменно называют и такие, которые явно несовместимы с ценностной неангажированностью и нейтральностью.

Среди общепризнанных функций политической культуры фигурируют три:

1) когнитивная, или познавательная, включающая необходимые для нормальной ориентации в политике политические знания;

2) аффективная, относящаяся к области политических чувств, которые питают нашу политическую активность либо энергетикой одобрения (поддержки), либо энергетикой протеста;

3) нормативно-оценочная, позволяющая судить о политике с позиций нравственной нормы и того ли иного идеала.

Легко догадаться, что принцип отделения от ценностей может в лучшем случае способствовать когнитивной функции политической культуры, но явно противоречит двум другим ее функциям. Чем больше удается современному «либеральному» воспитанию отучить граждан, в первую очередь молодежь, от «ценностного максимализма», тем более апатичным и анемичным становится массовое политическое сознание, тем меньшую восприимчивость к собственно гуманистическому измерению политики оно обнаруживает. В таком климате гуманистический принцип служения благу подменяется принципом эффективности – любой ценой.

Это грозит отлучением политики от культуры и морали со всеми вытекающими отсюда последствиями. Класс политических профессионалов при этом получает максимальную свободу для своих игр, для применения эффективных политических технологий, но вопрос о том, кому и чему служат эти технологии, остается открытым. Это самым наглядным образом проявилось в том, что сегодня происходит с предпринимательским классом. Вся великая классическая литература – и художественная, и философско-политическая – осуждала мир буржуазного чистогана, пренебрежение буржуазных предпринимателей нормами морали и культуры, осуждала их духовную бескрылость и социальную безответственность. Классика вдохновила великое движение протеста против социальной несправедливости и эксплуатации, против аморализма циничных дельцов, способных низвести человека до уровня хищного животного, общество – до безудержного социал-дарвинизма.

Эти усилия высокой культуры и вдохновленного ею социального протеста не пропали даром. На Западе родилось социальное государство *, смягчающее издержки рынка и проявляющее известную чувствительность к некоторым аспектам социального неравенства и несправедливости. Наряду с этим шел постепенный процесс культурной социализации предпринимательского класса: если в первом поколении он давал предельно жестких и духовно недоразвитых воротил бизнеса, то в последующих поколениях – более образованных, гармоничных и морально впечатлительных людей, становящихся известными меценатами, основателями благотворительных обществ, а иногда – и бунтарями-диссидентами своего класса.

* Социальное государство – государство, ответственноеза состояние социально незащищенных граждан, имеющее соответствующие социальные программы и институты, смягчающие последствия рыночной конкуренции.

В конце XX века следовало ожидать, что эта цивилизаторская работа но укрощению и облагораживанию буржуазного инстинкта наживы будет продолжена и даст впечатляющие результаты, что было особенно важно для стран, еще только становящихся на путь рыночной экономики и капиталистического развития. И вдруг – грянула новая либеральная революция, сменившая коммунистическую. Отпраздновавший свою победу над коммунизмом либерализм как будто начисто забыл свои гуманистические корни, связывающие его с классической культурной традицией. Буржуа, только-только начавший стесняться, приобретать социальную ответственность и культурный кругозор, внезапно получил своеобразное алиби от нового «великого учения», призвавшего его не стыдиться и не церемониться.

Новое учение объявило рынок и принцип рыночной эффективности (рентабельности) самодостаточной системой, не имеющей ничего значимого вне себя, не нуждающейся в конкуренции со стороны каких-либо других принципов. Особенно усердствует в этой политике рынка Чикагская школа, пытающаяся показать, что буквально все процедуры, посредством которых культура социализирует и цивилизует человека, без остатка покрываются рыночными механизмами и тем самым делаются избыточными. Когда же либертаристам указывают на «непредусмотрительность» рынка в тех или иных важных социальных вопросах, они ссылаются на то, что существует «зона ошибок рынка», которая непрерывно сужается, обещая нам в перспективе тотальный рыночный принцип, абсолютно ничего не оставляющий вне своего присмотра с позиций экономической эффективности и рентабельности и выступающий как универсальная оценочная категория. Этот рыночный тоталитаризм по своей догматической самоуверенности и готовности преследовать и искоренять все ему инородное мало чем отличается от былого коммунистического тоталитаризма. За либеральной доктриной скрывается совсем не либеральный проект «одномерного» общества, о чем уже говорилось выше.

Особо заслуживает внимания то обстоятельство, что либертаристский абсолютизм рынка сегодня направлен не столько против пережитков доиндустриального. общества и доэкономической культуры, сколько против ростков постиндустриального будущего и постэкономической культуры. Когда демонтируют систему науки, культуры и образования под предлогом их рыночной нерентабельности, наносят непоправимый ущерб не только культурным ценностям как таковым, но и подрывают долгосрочные перспективы самого экономического роста. Постиндустриальная теория роста убедительно показала, что наиболее рентабельными в долгосрочном отношении являются инвестиции в человека – в его образование, здоровье, культуру. То, что рынок в ряде случаев оказывается неспособным ждать отдачи от этих долгосрочных инвестиций, как раз указывает на еще одну «зону» его погрешностей. Этой зоной оказывается само человеческое будущее, взятое в культурном и моральном измерениях, в контексте принципа: не человек для рынка, а рынок для человека.

Сегодня экономисты, задумывающиеся о таком тревожном феномене, как загрязнение культурной среды суррогатами маскульта, ищут перспективы выживания высокой культуры в обществе тотального рынка. С не оставляющей сомнений строгостью они установили, что рынок в целом ряде случаев работает как редукционистская (упрощающая) система, расчищающая путь культурно более примитивному за счет рафинированного. Никто из самых изощренных либертаристов не смог доказать, что такие феномены культуры, как Большой театр, филармония, национальные библиотеки и другие институты, поддерживающие тонус высокой культуры, могут существовать в условиях «иного рынка», без соответствующей поддержки государства и некоммерческих фондов. То же касается национальных университетов, фундаментальной науки и вообще всего того, что не поддается критериям краткосрочной рентабельности.

В свое время австрийский либеральный экономист Ф. Хайер сформулировал убийственный по своей меткости аргумент против социалистической плановой экономики в пользу свободной – рыночной. Он определил рыночную конкуренцию как «процедуру открытия» таких фактов, которые в принципе не могут быть открыты иным образом – на основе усилий любой централизованной калькулирующей прогностики. Но этот аргумент может быть возвращен самому либертаризму, когда он, в свою очередь, приступает к культуре с инструментами бухгалтерской калькуляции. В противовес такой калькуляции культуру и культурный процесс можно определить как процедуру открытия таких фактов, относящихся к качеству духовной среды человечества, к долгосрочным перспективам выживания человека и цивилизации, которые в принципе не могут быть открыты с каких-либо иных, конъюнктурно-прагматических позиций.

Время рыночных экономических процессов и время культуры – качественно различно, так же, как качественно различны конечные продукты рынка и «продукты» морали и культуры. Это не означает, что рынок фатально враждебен культуре и морали, это означает «только», что они касаются разных измерений нашего бытия, разных онтологических * перспектив. Буржуа-предприниматель незаменим как организатор производства материального богатства, но не следует взваливать на него задачи, относящиеся к морали и культуре, и уж тем более стремиться устранить последние как помеху «экономической рациональности». Не один только «экономический» человек создает современную цивилизацию. Напротив, любая попытка установить его безраздельное господство в обществе, его монополию грозит варваризацией и архаизацией общественных отношений, уменьшением присутствия высокого в пользу низкого и низменного.

* Онтология – философское учение о бытии (в отличие от гносеологии – учения о познании).

Западный политический модерн в свое время выдвинул программу постепенного размежевания «горячей» ценностной сферы от «холодной» сферы прагматического интереса. Судя по всему, эта программа сегодня завершается требованием устранения ценностного измерения вообще – в пользу монополии рыночно понимаемых интересов. Программа всемирной модернизации, с которой выступает новое «великое» либеральное учение, означает фронтальное наступление на сферу ценностей, на высокие мотивы в культуре, заподозренные в том, что они являются источником опасного политического максимализма.

ГЛАВА VII

Принцип «открытого общества»

Если хочешь расправиться с врагом, обними его.

Д. Свифт

Дата добавления: 2014-01-07