Обзорные лекции перед ига

III

II

I

Этапы становления содержания физкультурного образования в общеобразовательной школе.

По истечении срока действия исключительного права результаты интеллектуальной деятельности переходят в общественное достояние (а не в порядке наследования). Такие результаты могут свободно использоваться любым лицом без чьего-либо согласия или разрешения и без выплаты вознаграждения за использование.

Еще на рубеже XIX - XX вв. в России одним из вопросов, привлекавших пристальное внимание педагогической общественности, было физиче­ское воспитание школьников. Логично выделить (В. В. Пономарев) основные этапы становления содержания физкультурного образования в общеобразовательных школах связанные с характерными периодами общественного развития в нашей стране.

• первый этап (1917 - 1927 гг.) - основное внимание в программах уделялось развитию физических качеств у учащихся;

• второй этап (1928 - 1945 гг.) - содержание программ носило
прикладной характер, учащихся подготавливали к труду и защите интересов страны;

• третий этап (1946 - 1960 гг.) - упор в программах делался на
поддержании и укреплении физической подготовленности и здоровья детей послевоенных лет;

• четвертый этап (1961 - 1980 гг.) - значительное внимание уде­лялось повышению массовости в занятиях физической культурой и спор­
том посредством проведения спартакиад, сдачи комплексов ГТО и др.;

• пятый этап (1981 - 1996 гг.) - впервые в содержаниях про-­
грамм появляется теоретический материал, направленный на формирование у школьников знаний, умений и навыков занятий физическими упражнениями;

•шестой этап (с 1996 г. и по настоящее время) - содержание школьных программ по физическому воспитанию нацелено на возро­ждение здорового поколения страны через всеобщее физкультурное образование.

В настоящее время в стране утверждены и работают около 20 различных министерских и авторских программ, в которых предусматривается 50 % базового и до 50 % вариативного компонента физического воспитания школьников. Содержание образования по физической культуре в школе сегодня рассматривается с позиции формирования физической культуры личности школьника. Независимо от программы основу физического воспитания школьников составляет система урочных занятий.

3. Урок – основная форма организации учебной работы.

Необходимость формирования у студентов творческого, исследовательского, социально-активного отношения к педагогической деятельности учителя, преподавателя является очевидной. Учитывая, что основной формой организации учебной деятельности в процессе физического воспитания школьников является урок, задача практиканта в первую очередь быть готовым к проведению урока физической культуры.

Однозначного ответа на вопрос: «Что такое «современный урок» физической культуры?», как и единого мнения, до настоящего времени – нет. Возможно, у каждого педагога свое представление о современном уроке, однако без стремления педагога к постоянному совершенствованию различных сторон учебного процесса, выходя на более высокий уровень, вызывающий личное удовлетворение, не может быть продвижения вперед. «Современный урок» (В.А. Муравьев, И.П. Залетаев, 2002) - это урок,

- вовлекающий учащихся в совместную с учителем творческую учебную деятельность;

- развивающий познавательную инициативу;

- обучающий самостоятельному использованию учащимися различных средств физического воспитания;

- характеризующийся четко выраженным индивидуальным подходом к занимающимся;

- направленный на физическое развитие, формирование личностных качеств и укрепление здоровья детей;

- повышающий теоретическую подготовленность и характеризующийся усиленной образовательной направленностью;

- воспитывающий интерес к занятиям физическими упражнениями и пропагандирующий здоровый образ жизни;

- выделяющийся отсутствием шаблона и творческим разнообразием.

Учитывая, что календарные сроки прохождения педагогической практики в школе приходятся на III четверть, считаю уместным рассмотреть особенности организации и проведения урока на примере спортивных игр, но при этом ни в коем случае, не умаляя значимость уроков по другим разделам программы.

Важнейшее требование современного урока - обеспечение дифференцированного и индивидуального подхода к учащимся с учетом состояния их здоровья, пола, физического развития, двигательной подготовленности, особенностей развития психических свойств и качеств.

Непременными условиями эффективности урока по спортивным играм являются: соблюдение учителем дидактических принципов обучения, знание им теории, методики, техники и тактики игр, их специфики, умение определить оптимальную нагрузку и регулировать ее, рационально использовать имею­щееся оборудование, инвентарь и технические средства.

На уроке по спортивным играм, как и на любом другом уроке физической культуры, учитель должен одно­временно обучать, развивать и воспитывать учащихся, опи­раясь на принципы демократизации, гуманизации и педаго­гики сотрудничества.

Умение избирать оптимальный вариант содержания урока строится на основе учета связи нового материала с ранее пройденным, степени сложности новой темы и нерешенных за­дач.

На подбор упражнений и методов организации учащихся в подготовительной части, большое влияние оказы­вает предстоящая основная деятельность на уроке и специ­фика спортивной игры.

Первые подготовительные упражнения в уроке должны быть легкими по нагрузке, не требующими предварительной подготовки и хорошо знакомыми учащимся данного класса: разнообразная ходьба, бег с изменением направления, а за­тем и скорости, в чередовании с остановками и поворотами по различным сигналам; далее - подскоки, прыжки. Здесь же применяются строевые упражнения, упражнения на формирование осанки, освоенные на предыдущих уроках отдельные технические приемы. Положительные эмоции у детей вызывает использование в этой части урока полосы препятствий, подвижных игр и эстафет. Интересных и хороших упражне­ний много. Но из их обилия преподавателю нужно выбрать только несколько, наиболее эффективных упражнений, именно для подго­товительной части данного урока, соответствующих особен­ностям игровой деятельности.

Это в равной степени относится и к общеразвивающим упражнениям (ОРУ), исполняющим роль своеобраз­ной разминки, большее число из которых, следует выполнять не на месте, а в движении. Необходимо включать в разминку специально направленные упражнения для подготовки мышц, связок, суставов к физическим нагрузкам в режиме, близком к предстоящей основной работе с целью профилактики травматизма.

Надо чаще использовать упражне­ния в парах, с применением единоборств, преодолением пас­сивного и активного сопротивления партнеров; а также с предметами: мячами, скакалками и др. Продолжительность подготовительной части урока по спортивным играм не должна превышать 6 - 10 мин.

В основной части (30 - 35 мин) урока осваиваются разнообразные технические приемы игры, взаимодействия игроков, и вос­питываются физические качества. Поэтому структура ос­новной части игрового урока бывает, как правило, слож­ной, состоящей из отдельных блоков, которые включают в себя несколько упражнений и направлены на решение кон­кретных задач.

При этом следует руководствоваться следующим:

- сложные по координации упражнения, новые движения надо выполнять и разучивать в первой половине основной части, а упражнения, предъявляющие повышенные требо­вания к вегетативным функциям организма, - во второй;

- если главная задача урока - изучение технических прие­мов, то в конце основной части целесообразно выполнять упражнения для развития выносливости;

- когда основной задачей является воспитание координа­ции движений, ловкости, быстроты, скоростно-силовых ка­честв, упражнения следует выполнять непосредственно после подготовительной части, когда учащиеся еще не утомлены;

- упражнения для воспитания быстроты должны предшест­вовать упражнениям «на силу» и «на выносливость»;

- если задача занятия - воспитание выносливости, то пос­ле подготовительной части применяются упражнения для воспитания анаэробных возможностей (скоростной выносливости), а во второй половине - аэробных (общей вынос­ливости).

Вместе с тем рекомендуется отойти от приоритета дифференциро­ванного развития отдельных физических качеств и двига­тельных навыков к реализации установки на комплексную подготовку, в основе которой лежит использование инте­грального подхода.

Ведущими при внедрении интегрального подхода в прак­тику проведения уроков по спортивным играм являются методы: со­пряженных воздействий, игровой и соревновательный.

Например, одним из основных видов деятельности школьников в ос­новной части многих уроков по спортивным играм является либо дву­сторонняя игра, либо игры, подводящие к спортивным: "Пионербол", "Перестрелка", Снайпер". К сожалению, как показывает практика, такие игры недостаточно продуманы, слабо организованы и не всегда управляемы, т.к. вни­мание учителей, как правило, сосредоточено только на фиксации наруше­ний правил.

В процессе двусторонних и подвижных игр необходимо уделять пристальное внимание конкретному заданию на игру и воспитанию дисцип­линированности, инициативности, решительности, коллек­тивизма и взаимовыручки. Школьники, не занятые в игре, долж­ны по заданию и под контролем учителя выполнять в это время несложные упражнения за пределами пло­щадки для воспитания физических качеств или развития отдельных мышечных групп. С этой целью рекомендуется использовать скамейки, гимнастические стенки, расположенные вдоль ее боковых линий, и другое оборудование и инвентарь. Через опреде­ленное время учащиеся, выполнявшие упражнения и игравшие меняются местами.

В практике работы некоторых учителей физической куль­туры еще наблюдается недооценка роли заключительной части урока. Отсюда игнорирование ее частных задач, непро­думанный подбор упражнений, скороговорка преподавателя при подведении итогов занятия. Задача постепенного снижения уровня физического и эмоционально-психологического возбуждения школьников особенно актуальна для игровых уроков, так как здесь один из пиков этих возбуждений приходится на конец основной части занятия - двусторон­нюю игру. По этой причине продолжительность заключи­тельной части отдельных уроков баскетбола может быть увеличена до 5-7 мин.

Специфика урока по спортивным играм (разнообразные переме­щения и внезапные смены игровых ситуаций; использование, как правило, большого количества мячей, которые являются для школьников сильным раздражителем; частое примене­ние игрового и соревновательного методов, еще более повы­шающих психологическое и эмоциональное напряжение за­нятия), предъявляет повышенные требования к организации деятельности учащихся.

В связи с этим необходимо планировать и применять та­кие методы организации, которые наилучшим способом по­могали бы учителю на каждом конкретном занятии решать поставленные задачи.

На уроках в различной степени применяют фронтальный, групповой, индивидуальный методы и характеризующий их порядок выполнения школьниками заданий по времени: одновременно всеми или поочередно, поточно или раздельно. Кроме того, в последние годы широкое рас­пространение получила такая эффективная форма органи­зации деятельности учащихся на занятии, как круговая тре­нировка.

Одной из важных особенностей современного урока по спортивным играм является комплексное освоение учебного материала. Четыре его компонента, относящиеся к изучению основ зна­ний, овладению двигательными действиями и навыками са­мостоятельных занятий, воспитанию физических качеств, должны составлять единый процесс.

Итоги осмысливания деятельности педагога и учащихся отражаются в конспекте. В заглавной части конспекта школьного урока указывается номер урока по четвертному (годовому) плану, дата его проведения и название группы занимающихся.

Далее перечисляются общие задачи урока - образовательные, укрепления здоровья, совершенствования физических качеств, воспитания качеств личности школьника. Здесь же указывается место проведения занятия, необходимый инвентарь, пособия и технические средства.

В графе «Содержание» указываются частные задачи и средства их решения. Здесь же указываются способы организации занимающихся при решение каждой частной задачи. В графе «Дозировка» обозначается количество повторений, интенсивность и продолжительность заданий.

В графе «Организационно-методические указания» должны быть предельно четко сформулированы требования к выполнению упражнения, особенности правил игры и игровых заданий, а также в этой графе могут даваться описания построений в игре.

Разработкой «Плана - конспекта урочного занятия» заканчивается и весь цикл планирования учебного содержания программного материала, и непосредственно сама предварительная подготовка учителя к уроку.

4. Факторы, определяющие эффективность урока физической культуры на примере урока по гимнастике в начальных классах (просмотр видеозаписи урока физической культуры

Заслуженного учителя физической культуры Коваленко Н.И.

с ведением протокола педагогических наблюдений).

Основные критерии оценки урока.

1. Проведение занятия: (подготовленность и эффективность использования мест занятия, оборудования, инвентаря; внешний вид преподавателя; правильность выбора места преподавателем во время проведения урока; методы проведения занятий, целесообразность их использования; качество использования словесного метода и показа упражнений; соблюдение мер безопасности, оказание помощи, страховки; регулирование нагрузки и плотность урока; соблюдение общих методических принципов).

2. Степень решения задач урока: (соответствие содержания урока поставленным задачам, разностороннему физическому развитию; степень решения образовательных задач; устранению каких недостатков в физическом развитии, технике выполнения упражнений, воспитанию каких волевых качеств уделялось особое внимание; имело ли место нравственное, интеллектуальное и эстетическое воспитание; эмоциональность занятия, интерес учащихся, их активность).

3. Общие выводы, замечания, предложения: (выполнение поставленных задач, оздоровительная, развивающая, образовательная и воспитательная ценность урока, общая оценка урока и рекомендации учителю).

Список используемой литературы:

1. Анализ проведения урока физкультуры / Авт. – сост. В.А. Муравьев, И.П. Заметаев. – М.: СпортАкадемПресс, 2002. – 92 с. (Физическая культура и спорт в школе).

2. Бальсевич В.К. Актовая речь. Перспективы модернизации современных образовательных систем физического воспитания на основе интеграции национальной физической и спортивной культуры / В.К. Бальсевич. – М.: Теория и практика физической культуры, 2002. – 30 с.

3. Бальсевич В.К. Спортивный вектор физического воспитания в российской школе. – М.: НИЦ «Теория и практика физической культуры и спорта», 2006. – 112 с., ил.

4. Концепция модернизации российского образования на период до 2010 года (Одобрена постановлением Правительства Российской Федерации от 29 декабря 2001 г. № 1756-р).

5. Концепция развития ФКиС в Российской Федерации на период до 2005 года (Одобрена распоряжением Правительства Российской Федерации от 29 октября 2002 г. № 1507-р).

6. Маслов В.И., Зволинская Н.Н., Корнилов В.М., Сургучев В.А., Ильина Л.Н. Квалификационная характеристика выпускника системы высшего физкультурного образования// Вестник учебных заведений физической культуры. – 2004. № 1 (2). – С. 2-13.

7. Настольная книга учителя физкультуры: Справ.- Метод. пособие / Сост. Б.И. Мишин. – М.: ООО «Издательство АСТ»; ООО «Издательство Астрель», 2003. – 526 с.

8. Национальная доктрина образования в Российской Федерации (Одобрена постановлением Правительства Российской Федерации от 04 октября 2000 г. № 751).

9. О совершенствовании процесса физического воспитания в образовательных учреждениях Российской Федерации (Справка к коллегии Минобразования России от 23 мая 2002 г.).

10. Теория и методика физической культуры: Учебник / Под. Ред. проф. Ю.Ф. Курамшина. – 2-е изд., испр. – М.: Советский спорт, 2004. – с. 197 – 200.

11. Холодов Ж.К., Кузнецов В.С. Теория и методика физического воспитания и спорта: Учеб. пособие для студ. высш. учеб. заведений. – 2-е изд., испр. и доп. – М.: Издательский центр «Академия», 2002. – 480 с.

Для человека частного и частность эту всю жизнь какой-либо общественной роли предпочитавшего, для человека, зашедшего в предпочтении этом довольно далеко – и в частности от Родины, ибо лучше быть последним неудачником в демократии, чем мучеником или властителем дум в деспотии, – оказаться внезапно на этой трибуне – большая неловкость и испытание.

Ощущение это усугубляется не столько мыслью о тех, кто стоял здесь до меня, сколько памятью о тех, кого эта честь миновала, кто не смог обратиться, что называется «урби эт орби» с этой трибуны и чье общее молчание ищет и не находит в вас выхода.

Единственное, что может примирить вас с подобным положением, это то простое соображение, что – по причинам прежде всего стилистическим – писатель не может говорить за писателя, особенно поэт за поэта; что, окажись на этой трибуне Осип Мандельштам, Марина Цветаева, Роберт Фрост, Анна Ахматова, Уинстон Оден, они невольно бы говорили за самих себя, и, возможно испытывали бы некоторую неловкость.

Эти тени смущают меня постоянно, смущают они меня и сегодня. Во всяком случае они не поощряют меня к красноречию. В лучшие свои минуты я кажусь себе как бы их суммой – но всегда меньшей, чем любая из них в отдельности. Ибо быть лучше них на бумаге невозможно; невозможно быть лучше них и в жизни, и это именно их жизни, сколь бы трагичны и горьки они не были, заставляют меня часто – видимо, чаще, чем следовало бы – сожалеть о движении времени. Если тот свет существует – а отказать им в возможности вечной жизни я не более в состоянии, чем забыть об их существовании в этой – если тот свет существует, то они, надеюсь, простят мне и качество того, что я собираюсь изложить: в конце концов не поведением на трибуне достоинство нашей профессии мерится.

Я назвал лишь пятерых – тех, чье творчество и чьи судьбы мне дороги, хотя бы по тому, что, не будь их, я бы как человек и как писатель стоил бы немногого: во всяком случае я не стоял бы сегодня здесь. Их, этих теней – лучше: источников света – ламп? звезд? – было, конечно же больше, чем пятеро, и любая из них способна обречь на немоту. Число их велико в жизни каждого сознательного литератора; в моем случае оно удваивается благодаря тем двум культурам, к которым я волею судеб принадлежу.

Мне облегчает дело также и мысль о современниках и собратьях по перу в обеих этих культурах, о поэтах и прозаиках, чьи дарования я ценю выше собственного, и которые, окажись они на этой трибуне, уже давно бы перешли к делу, ибо у них есть больше что сказать миру, нежели у меня.

По этому я позволю себе ряд замечаний – возможно, нестройных, сбивчивых и могущих озадачить вас своею бессвязностью. Однако количество времени, отпущенное мне на то, чтобы собраться с мыслями и сама моя профессия защитят меня, надеюсь, хотя бы отчасти от упреков в хаотичности. Человек моей профессии редко претендует на систематичность мышления; в худшем случае он претендует на систему. Но это у него, как правило, заемное: от среды, от общественного устройства, от занятий философией в нежном возрасте. Ничто не убеждает художника в случайности средств, которыми он пользуется для достижения той или иной – пусть даже и постоянной – цели, нежели самый творческий процесс, процесс сочинительства. Стихи, по слову Ахматовой, действительно растут из сора; корни прозы – не более благородны.

Если искусство чему-то и учит (и художника – в первую голову), то именно частности человеческого существования. Будучи наиболее древней – и наиболее буквальной – формой частного предпринимательства, оно вольно или невольно поощряет в человеке именно его ощущение индивидуальности, уникальности, отдельности – превращая его из общественного животного в личность. Многое можно разделить: хлеб, ложе, убеждения, возлюбленную – но не стихотворение, скажем, Райнера Марии Рильке. Произведения искусства, литературы в особенности и стихотворение в частности обращаются к человеку тет-а-тет, вступая с ним в прямые, без посредников, отношения. За это-то и недолюбливают искусство вообще, литературу в особенности и поэзию в частности ревнители всеобщего блага, повелители масс, глашатаи исторической необходимости. Ибо там, где прошло искусство где прочитано стихотворение, они обнаруживают на месте ожидаемого согласия и единодушия – равнодушие и разноголосие, на месте решимости к действию – невнимание и брезгливость. Иными словами, в нолики, которыми ревнители общего блага и повелители масс норовят оперировать, искусство вписывает «точку-точку-запятую с минусом», превращая каждый нолик в пусть не всегда привлекательную, но человеческую рожицу.

Великий Баратынский, говоря о своей Музе, охарактеризовал ее как обладающую «лица необщим выраженьем». В приобретении этого необщего выражения и состоит, видимо, смысл индивидуального существования, ибо к необщности этой мы подготовлены уже как бы генетически. Независимо от того, является человек писателем или читателем, задача его состоит в том, чтобы прожить свою собственную, а не навязанную или предписанную извне, даже самым благородным образом выглядящую жизнь, ибо она у каждого из нас только одна, и мы хорошо знаем, чем все это кончается. Было бы досадно израсходовать этот единственный шанс на повторение чужой внешности, чужого опыта, на тавтологию – тем более, что глашатаи исторической необходимости, по чьему наущению человек на тавтологию эту готов согласиться, в гроб с ним вместе не лягут и спасибо не скажут.

Язык и, думается, литература – вещи более древние, неизбежные, долговечные, чем любая форма общественной организации. Негодование, ирония или безразличие, выражаемое литературой по отношению к государству, есть, по существу реакция постоянного, лучше сказать – бесконечного, по отношению к временному, ограниченному. По крайней мере до тех пор, пока государство позволяет себе вмешиваться в дела литературы, литература имеет право вмешиваться в дела государства. Политическая система, форма общественного устройства, как всякая система вообще, есть, по определению, форма прошедшего времени, пытающаяся навязать себя настоящему (а зачастую и будущему) и человек, чья профессия язык, последний, кто может позабыть об этом. Подлинной опасностью для писателя является не только возможность (часто реальность) преследований со стороны государства, сколько возможность оказаться загипнотизированным его, государства, монструозными или претерпевшими изменения к лучшему – но всегда временными – очертаниями.

Философия государства, его этика, не говоря уже о его эстетике – всегда «вчера»; язык, литература – всегда «сегодня» и часто – особенно в случае ортодоксальности той или иной системы даже и «завтра». Одна из заслуг литературы и состоит в том, что она помогает человеку уточнить время его существования, отличить себя в толпе как предшественников так и себе подобных, избежать тавтологии, то есть участи известной под почетным названием «жертвы истории». Искусство вообще и литература в частности тем и замечательно, тем и отличаются от жизни, что всегда бежит повторения. В обыденной жизни вы можете рассказать один и тот же анекдот трижды и трижды, вызвав смех оказаться душою общества. В искусстве подобная форма поведения именуется «клише». Искусство есть орудие безоткатное и развитие его определяется не индивидуальностью художника, но динамикой и логикой самого материала, предыдущей историей средств, требующих найти (или подсказывающих) всякий раз качественно новое эстетическое решение. Обладающее собственной генеалогией, динамикой, логикой и будущим, искусство не синонимично, но, в лучшем случае, параллельно истории, и способом его существования является создание всякий раз новой эстетической реальности. Вот почему оно часто оказывается «впереди прогресса», впереди истории, основным инструментом которой является – не уточнить ли нам Маркса – именно клише.

На сегодняшний день чрезвычайно распространено утверждение, будто писатель, поэт в особенности, должен пользоваться в своих произведениях языком улицы, языком толпы. При всей своей кажущейся демократичности и осязаемых практических выгодах для писателя, утверждение это вздорно и представляет собой попытку подчинить искусство, в данном случае литературу, истории. Только если мы решили, что «сапиенсу» пора остановиться в своем развитии, литературе следует говорить на языке народа. В противном случае народу следует говорить на языке литературы. Всякая новая эстетическая реальность уточняет для человека реальность этическую. Ибо эстетика – мать этики; понятие «хорошо» и «плохо» – понятия прежде всего эстетические, предваряющие понятия «добра» и «зла». В этике не «все позволено» потому, что в эстетике не «все позволено», потому что количество цветов в спектре ограничено. Несмышленый младенец, с плачем отвергающий незнакомого или наоборот, тянущийся к нему, отвергает его или тянется к нему, инстинктивно совершает выбор эстетический, а не нравственный.

Эстетический выбор – индивидуален, и эстетическое переживание – всегда переживание частное. Всякая новая эстетическая реальность делает человека, ее переживающего лицом еще более частным, и частность эта, обретающая порою форму литературного (или какого-либо другого) вкуса, уже сама по себе может оказаться если не гарантией, то хотя бы формой защиты от порабощения. Ибо человек со вкусом, в частности литературным, менее восприимчив к повторам и заклинаниям, свойственным любой форме политической демагогии. Дело не столько в том, что добродетель не является гарантией шедевра, сколько в том, что зло, особенно политическое, всегда плохой стилист. Чем богаче эстетический опыт индивидуума, чем тверже его вкус, тем четче его царственный выбор, тем он свободнее – хотя, возможно, и не счастливее.

Именно в этом прикладном, а не платоническом смысле следует понимать замечание Достоевского, что «красота спасет мир» или высказывание Мэтью Арнольда, что «нас спасет поэзия». Мир, вероятно, спасти уже не удастся, но отдельного человека спасти можно. Эстетическое чутье в человеке развивается весьма стремительно, ибо даже полностью не отдавая себе отчет в том, чем он является и что ему на самом деле необходимо, человек, как правило, инстинктивно знает, что ему не нравится и что его не устраивает. В антропологическом смысле, повторяю, человек является существом эстетическим прежде, чем этическим. Искусство поэтому, в частности литература – не побочный продукт видового развития, а наоборот. Если тем, что отличает нас от прочих представителей животного царства, является речь, то литература, и в частности, поэзия, будучи высшей формой словесности, представляет собою, грубо говоря, нашу видовую цель.

Я далек от идеи поголовного обучения стихосложению и композиции, тем не менее, подразделение людей на интеллигенцию и всех остальных представляется мне неприемлемым. В нравственном отношении подразделение это подобно подразделению общества на богатых и нищих; но, если для существования социального неравенства еще мыслимы какие-то чисто физические, материальные обоснования, для неравенства интеллектуального они немыслимы. В чем, в чем, а в этом смысле равенство нам гарантировано от природы. Речь идет не об образовании, а об образовании речи, малейшая приближенность которой чревата вторжением в жизнь человека ложного выбора. Существование литературы подразумевает существование на уровне литературы – и не только нравственно, но и лексически. Если музыкальное произведение еще оставляет человеку возможность выбора между пассивной ролью слушателя и активной исполнителя, произведение литературы – искусства, по выражению Монтале, безнадежно семантического – обрекает его на роль только исполнителя.

В этой роли человеку выступать, мне кажется, следовало бы чаще, чем в какой-либо иной. Более того, мне кажется, что роль эта в результате популяционного взрыва и связанной с ним все возрастающей атомизацией общества, т.е. со все возрастающей изоляцией индивидуума, становится все более неизбежной. Я не думаю, что знаю о жизни больше, чем любой человек моего возраста, но, мне кажется, что в качестве собеседника книга более надежна, чем приятель или возлюбленная. Роман или стихотворение – не монолог, но разговор писателя с читателем – разговор, повторяю, крайне частный, исключающий всех остальных, если угодно – обоюдно мизантропический. И в момент этого разговора писатель равен читателю, как, впрочем, и наоборот, независимо от того, великий он писатель или нет. Равенство это – равенство сознания, и оно остается с человеком на всю жизнь в виде памяти, смутной или отчетливой, и рано или поздно, кстати или некстати, определяет поведение индивидуума. Именно это я имею в виду, говоря о роли исполнителя, тем более естественной, что роман или стихотворение есть продукт взаимного одиночества писателя и читателя.

В истории нашего вида, в истории «сапиенса», книга – феномен антропологический, аналогичный по сути изобретению колеса. Возникшая для того, чтоб дать нам представление не столько о наших истоках, сколько о том, на что «сапиенс» этот способен, книга является средством перемещения в пространстве опыта со скоростью переворачиваемой страницы. Перемещение это, в свою очередь, как всякое перемещение, оборачивается бегством от общего знаменателя, от попытки навязать знаменателя этого черту, не поднимавшуюся ранее выше пояса, нашему сердцу, нашему сознанию, нашему воображению. Бегство это – бегство в сторону необщего выражения лица, в сторону числителя, в сторону личности, в сторону частности. По чьему бы образу и подобию мы не были созданы, нас уже пять миллиардов, и другого будущего, кроме очерченного искусством, у человека нет. В противоположном случае нас ожидает прошлое – прежде всего политическое, со всеми его массовыми полицейскими прелестями.

Во всяком случае положение, при котором искусство вообще и литература в частности является достоянием (прерогативой) меньшинства, представляется мне нездоровым и угрожающим. Я не призываю к замене государства библиотекой – хотя мысль эта неоднократно меня посещала, – но я не сомневаюсь, что, выбирай мы наших властителей на основании их читательского опыта, а не основании их политических программ, на земле было бы меньше горя. Мне думается, что потенциального властителя наших судеб следовало бы спрашивать прежде всего не о том, как он представляет себе курс иностранной политики, а о том, как он относится к Стендалю, Диккенсу, Достоевскому. Хотя бы уже по одному тому, что насущным хлебом литературы является именно человеческое разнообразие и безобразие, она, литература, оказывается надежным противоядием от каких бы то ни было – известных и будущих – попыток тотального, массового подхода к решению проблем человеческого существования. Как система нравственного, по крайней мере, страхования, она куда более эффективна, нежели та или иная система верований или философская доктрина.

Потому что не может быть законов, защищающих нас от самих себя, ни один уголовный кодекс не предусматривает наказаний за преступления против литературы. И среди преступлений этих наиболее тяжким является не цензурные ограничения и т.п., не предание книг костру. Существует преступление более тяжкое – пренебрежение книгами, их не – чтение. За преступление это человек расплачивается всей своей жизнью: если же преступление это совершает нация, она платит за это своей историей. Живя в той стране, в которой я живу, я первый готов был бы поверить, что существует некая пропорция между материальным благополучием человека и его литературным невежеством; удерживает от этого меня, однако, история страны, в которой я родился и вырос. Ибо сведенная к причинно – следственному минимуму, к грубой формуле, русская трагедия – это именно трагедия общества, литература в котором оказалась прерогативой меньшинства: знаменитой русской интеллигенции.

Мне не хочется распространяться на эту тему, не хочется омрачать этот вечер мыслями о десятках миллионов человеческих жизней, загубленных миллионами же – ибо то, что происходило в России в первой половине XX века, происходило до внедрения автоматического стрелкового оружия – во имя торжества политической доктрины, несостоятельность которой уже в том и состоит, что она требует человеческих жертв для своего осуществления. Скажу только, что – не по опыту, увы, а только теоретически – я полагаю, что для человека, начитавшегося Диккенса, выстрелить в себе подобного во имя какой бы то ни было идеи затруднительнее, чем для человека, Диккенса не читавшего. И я говорю именно о чтении Диккенса, Стендаля, Достоевского, Флобера, Бальзака, Мелвилла и т.д., т.е. литературы, а не о грамотности, не об образовании. Грамотный-то, образованный-то человек вполне может, тот или иной политический трактат прочтя, убить себе подобного и даже испытать при этом восторг убеждения. Ленин был грамотен, Сталин был грамотен, Гитлер тоже; Мао Цзедун, так тот даже стихи писал. Список их жертв, тем не менее, далеко превышает список ими прочитанного.

Однако, перед тем как перейти к поэзии, я хотел бы добавить, что русский опыт было бы разумно рассматривать как предостережение хотя бы по тому, что социальная структура Запада в общем до сих пор аналогична тому, что существовало в России до 1917 года. (Именно этим, между прочим, объясняется популярность русского психологического романа XIX века на Западе и сравнительный неуспех современной русской прозы. Общественные отношения, сложившиеся в России в XX веке, представляются, видимо, читателю не менее диковинными, чем имена персонажей, мешая ему отождествить себя с ними.) Одних только политических партий, например, накануне октябрьского переворота 1917 года в России существовало уж никак не меньше, чем существует сегодня в США или Великобритании. Иными словами, Человек бесстрастный мог бы заметить, что в определенном смысле XIX век на Западе еще продолжается. В России он кончился; и если я говорю, что он кончился трагедией, то это прежде всего из-за количества человеческих жертв, которые повлекла за собой наступившая социальная и хронологическая перемена. В Настоящей трагедии гибнет не герой – гибнет хор.

Хотя для человека, чей родной язык – русский, разговоры о политическом зле столь же естественны, как пищеварение, я хотел бы теперь переменить тему. Недостаток разговоров об очевидном в том, что они развращают сознание своей легкостью, своим легко обретаемым ощущением правоты. В этом их соблазн, сходный по своей природе с соблазном социального реформатора, зло это порождающего. Осознание этого соблазна и отталкивание от него в определенной степени ответственны за судьбы многих моих современников, не говоря уже о собратьях по перу, ответственны за литературу, из-под их перьев возникшую. Она, эта литература, не была бегством от истории, ни заглушением памяти, как это может показаться со стороны. «Как можно сочинять музыку после Аушвица?» – вопрошает Адорно, и человек, знакомый с русской историей, может повторить тот же вопрос, заменив в нем название лагеря, – повторить его, пожалуй, с большим даже правом, ибо количество людей, сгинувших в сталинских лагерях, далеко превосходит количество сгинувших в немецких. «А как после Аушвица можно есть ланч?» – заметил на это как-то американский поэт Марк Стрэнд. Поколение, к которому я принадлежу, во всяком случае оказалось способным сочинить эту музыку.

Это поколение – поколение, родившееся именно тогда, когда крематории Аушвица работали на полную мощность, когда Сталин пребывал в зените богоподобной, абсолютной, самой природой, казалось, санкционированной власти, явилось в мир, судя по всему, чтобы продолжить то, что теоретически должно было прерваться в этих крематориях и в безымянных общих могилах сталинского архипелага. Тот факт, что не все прервалось, по крайней мере в России, – есть в немалой мере заслуга моего поколения, и я горд своей к нему принадлежностью не в меньшей мере, чем тем, что я стою здесь сегодня. И тот факт, что я стою здесь сегодня, есть признание заслуг этого поколения перед культурой; вспоминая Мандельштама, я бы добавил перед мировой культурой. Оглядываясь назад, я могу сказать, что мы начинали на пустом – точнее на пугающем своей опустошенностью месте. И что скорее интуитивно, чем сознательно, мы стремились именно к воссозданию эффекта непрерывности культуры, к восстановлению ее форм и тропов, к наполнению ее не многих уцелевших и часто совершенно скомпрометированных форм нашим собственным новым, или казавшимся нам таковым, современным содержанием. Существовал, вероятно, другой путь – путь дальнейшей деформации, поэтики осколков и развалин, минимализма, пресекшегося дыхания. Если мы от него отказались, то вовсе не потому, что он казался нам путем самодраматизации, или потому, что мы были чрезвычайно одушевлены идеей сохранения наследственного благородства известных нам форм культуры, равнозначных в нашем сознании формам человеческого достоинства. Мы отказались от него, потому что выбор на самом деле был не наш, а выбор культуры – и выбор этот был опять-таки эстетический, а не нравственный. Конечно же, человеку естественнее рассуждать о себе не как об орудии культуры, но, наоборот, как об ее творце и хранителе. Но если я сегодня утверждаю противоположное, то это не потому, что есть определенное очарование в перефразировании на исходе XX столетия Плотина, лорда Шефтсбери, Шеллинга или Новалиса, но потому, что кто-кто, а поэт всегда знает, что то, что в просторечии именуется голосом Музы, есть на самом деле диктат языка; что не язык является его инструментом, а он – средством языка к продолжению своего существования. Язык же – даже если представить его как некое одушевленное существо (что было бы только справедливым) – к этическому выбору не способен.

Человек принимается за сочинение стихотворения по разным соображениям: чтоб завоевать сердце возлюбленной, чтоб выразить свое отношение к окружающей его реальности, будь то пейзаж или государство, чтоб запечатлеть душевное состояние, в котором он в данный момент находится, чтоб оставить – как он думает в эту минуту – след на земле. Он прибегает к этой форме – к стихотворению – по соображениям, скорее всего, бессознательно-меметическим: черный вертикальный сгусток слов посреди белого листа бумаги, видимо, напоминает человеку о его собственном положении в мире, о пропорции пространства к его телу. Но независимо от соображений, по которым он берется за перо, и независимо от эффекта, производимого тем, что выходит из под его пера, на его аудиторию, сколь бы велика или мала она ни была, немедленное последствие этого предприятия – ощущение вступления в прямой контакт с языком, точнее ощущение немедленного впадения в зависимость от оного, от всего, что на нем уже высказано, написано, осуществлено.

Зависимость эта – абсолютная, деспотическая, но она же и раскрепощает. Ибо, будучи всегда старше, чем писатель, язык обладает еще колоссальной центробежной энергией, сообщаемой ему его временным потенциалом – то есть всем лежащим впереди временем. И потенциал этот определяется не столько количественным составом нации, на нем говорящей, хотя и этим тоже, сколько качеством стихотворения, на нем сочиняемого. Достаточно вспомнить авторов греческой или римской античности, достаточно вспомнить Данте. Создаваемое сегодня по-русски или по-английски, например, гарантирует существование этих языков в течение следующего тысячелетия. Поэт, повторяю, есть средство существования языка. Или, как сказал великий Оден, он – тот, кем язык жив. Не станет меня, эти строки пишущего, не станет вас, их читающих, но язык, на котором они написаны и на котором вы их читаете, останется не только потому, что язык долговечнее человека, но и потому, что он лучше приспособлен к мутации.

Пишущий стихотворение, однако, пишет его не потому. что он рассчитывает на посмертную славу, хотя он часто и надеется, что стихотворение его переживет, пусть не надолго. Пишущий стихотворение пишет его потому, что язык ему подсказывает или просто диктует следующую строчку. Начиная стихотворения, поэт, как правило, не знает, чем оно кончится, и порой оказывается очень удивлен тем, что получилось, ибо часто получается лучше, чем он предполагал, часто мысль его заходит дальше, чем он рассчитывал. Это и есть тот момент, когда будущее языка вмешивается в его настоящее. Существуют, как мы знаем, три метода познания: аналитический, интуитивный и метод, которым пользовались библейские пророки – посредством откровения. Отличие поэзии от прочих форм литературы в том, что она пользуется сразу всеми тремя (тяготея преимущественно ко второму и третьему), ибо все три даны в языке; и порой с помощью одного слова, одной рифмы пишущему стихотворение удается оказаться там, где до него никто не бывал, – и дальше, может быть, чем он сам бы желал. Пишущий стихотворение пишет его прежде всего потому, что стихотворение – колоссальный ускоритель сознания, мышления, мироощущения. Испытав это ускорение единожды, человек уже не в состоянии отказаться от повторения этого опыта, он впадает в зависимость от этого процесса, как впадают в зависимость от наркотиков или алкоголя. Человек, находящийся в подобной зависимости от языка, я полагаю, и называется поэтом.

Группа: 4М-41.1 (Маркетинг)

Интервал: 16.01.2012 - 29.01.2012

Группа 4М-41.1 (с 21 по 22 нед.)

НЕЧЕТНАЯ НЕДЕЛЯ
№ Пары	Дисциплина	Поток	Аудитория	Преподаватель
Понедельник (16.01.2012)
2 (10:05)	Управление маркетинг (лек)	4М-41.1, 4М-41.2, 4М-42.1, 4М-42.2	а.400 УК 1	Доц. Штанько А.И.
3 (11:40)	Международный маркетинг (лек)	4М-41.1, 4М-41.2, 4М-42.1, 4М-42.2	а.401 УК 1	Доц. Теренина Н.Л.
4 (13:30)	Стратегия РК (лек)	4М-41.1, 4М-41.2, 4М-42.1, 4М-42.2	а.401 УК 1	Доц. Теренина Н.Л.
5 (15:05)	Маркетинг в системе ПК (лек)	4М-41.1, 4М-41.2, 4М-42.1, 4М-42.2	а.400 УК 1	Ст. пр. Думбадзе В.Б.
6 (16:40)	Поведение потребителей (лек)	4М-41.1, 4М-41.2, 4М-42.1, 4М-42.2	а.400 УК 1	Ст. пр. Конева Е.И.
Вторник (17.01.2012)
2 (10:05)	Маркетинг в системе ПК (лек)	4М-41.1, 4М-41.2, 4М-42.1, 4М-42.2	а.400 УК 1	Ст. пр. Думбадзе В.Б.
3 (11:40)	Международный маркетинг (лек)	4М-41.1, 4М-41.2, 4М-42.1, 4М-42.2	а.401 УК 1	Доц. Теренина Н.Л.
4 (13:30)	Маркетинг. исследования (лек)	4М-41.1, 4М-41.2, 4М-42.1, 4М-42.2	а.401 УК 1	Доц. Буяльская А.К.
5 (15:05)	Маркетинг. исследования (лек)	4М-41.1, 4М-41.2, 4М-42.1, 4М-42.2	а.401 УК 1	Доц. Буяльская А.К.
6 (16:40)	Основы маркетинга (лек)	4М-41.1, 4М-41.2, 4М-42.1, 4М-42.2	а.400 УК 1	Зав. кафедрой Салий В.В.
Среда (18.01.2012)
2 (10:05)	Основы маркетинга (лек)	4М-41.1, 4М-41.2, 4М-42.1, 4М-42.2	а.400 УК 1	Зав. кафедрой Салий В.В.
3 (11:40)	Маркетинг в отраслях (лек)	4М-41.1, 4М-41.2, 4М-42.1, 4М-42.2	а.400 УК 1	Ст. пр. Зотова Е.Г.
4 (13:30)	Маркетинг в отраслях (лек)	4М-41.1, 4М-41.2, 4М-42.1, 4М-42.2	а.400 УК 1	Ст. пр. Зотова Е.Г.
6 (16:40)	Управление маркетинг (лек)	4М-41.1, 4М-41.2, 4М-42.1, 4М-42.2	а.400 УК 1	Доц. Штанько А.И.

Дата добавления: 2014-01-07