Какие аспекты актуализированы в литературе ХХ века при изображении Духовной Вселенной человека?

Для содержания проблематики литературы ХХ века показательно изображение противоречивости духовных устремлений человека.Можно говорить о существовании 2-х противоположных тенденций в развитии проблематики литературы.

В немецкоязычной, русскоязычной и отчасти американской литературах ХХ в. изображается титанизм духовных устремлений личности, глубина нравственно-интеллектуальных усилий человека по освоению Мира. Наиболее яркое воплощение этой направленности мы находим в творчестве Томаса Манна, в особенности, в романах «Доктор Фаустус» и «Волшебная гора», (где универсальность и фундаментальность мышления выступает как свойство сознания автора в большей мере, чем героя), в феноменологическом романе Б. Пастернака «Доктор Живаго». Для англоязычной литературы данная тенденция менее характерна, чем для русской или немецкой. Исключение составляет творчество Вирджинии Вулф, ориентированное на психологизм английской и русской классической литературы ХIХ века, или «Улисс» Джойса, но у последнего обозначенная выше тенденция реализуется не в серьезном, а в пародийно-сниженном ключе. Причина того факта, что британская литература не претендует на изображение глобализма духовных усилий личности, возможно, коренится в особенностях национального мышления и психотипа британцев – реалистов, эмпириков, рационалистов и скептиков, далеких от максимализма.

В перечисленных шедеврах художественного слова писатели акцентируют способность сознания человека объять мысленным взором самые разные грани действительности, фундаментальность и универсализм мышления человека, тяготение его ума к абстрагированию, грандиозность возможностей человеческого ума, которую личность не испытывала после эпохи Возрождения.

Благодаря этой особенности мироощущения человека в ХХ веке становится возможным восприятие и художественная презентация образа автобиографического героя как Демиурга, Творца, готового поспорить с Богом, ибо Бог творит красоту природы и физического мира, вдыхает душу в человека, а поэт творит «духовную вселенную человека», преобразуя ее по законам красоты. В этом отношении искусство первой половины ХХ века в определенной мере соизмеримо с искусством эпохи Возрождения, давшим миру столько титанов духа. Ярчайший пример такого духовного титанизма в поэтическом искусстве ХХ века – сборник стихотворений австрийского поэта Райнера Марии Рильке «Сонеты к Орфею», в котором автобиографический лирический герой, по оценке М.И. Цветаевой, является наднациональным певцом, Орфеем ХХ века.

P.S.: Тема поэта-демиурга, конечно, была заявлена в литературе не впервые. Ее активно разрабатывали романтики в начале ХIХ века.

Но титанизм духа, ощущение значимости личности соседствуют с другой тенденцией в художественной культуре ХХ века – с невиданным до сих пор сознанием одиночества Человека в Мире. Об этом свидетельствуют сами названия произведений литературы, музыки и живописи, актуализирующие эту тему – роман Августа Стриндберга «Одинокий», стихотворения Райнера Рильке «Одиночество» и «Одинокий», одноименная музыкальная композиция Альфреда Шнитке, которую можно рассматривать как в своем роде перевод «Одиночества» Рильке на язык модернистской музыки, картина норвежского художника-экспрессиониста Эдварда Мунка «Крик». Подобно тому, как в стихотворении Рильке «Одинокий» «семантическим ядром» в облике лирического героя становится лицо, окаменевшее от крика (лирический герой кричит бесслышно в башне из «слоновой кости своего одиночества»), на картине Эдварда Мунка композиционным центром изображения становится кричащий рот, выражаясь языком В. Маяковского из поэмы «Облако в штанах», «изодранный судорогой рот».

Стихотворение Рильке «Одинокий»:

«Нет, я не из камня башню строю –

из живого сердца моего:

есть еще и боль, и мир покоя

там, где нет, казалось, ничего.

Есть еще песчинка в сверхвеликом,

на краю застывшая на миг,

и последнее: печальный лик

с навсегда окаменевшим вскриком

над неутоленной пустотой,

что к себе неумолимо тянет, –

и сейчас он тихо в дали канет,

примиряясь с блаженной тишиной».

Перевод Вл. Летучего

(цикл «Новых стихотворений другая часть», 1908 г.)

Картина Эдварда Мунка «Крик»:

Зачастую тема одиночества выступает как один из аспектов более широкой по своему содержанию проблемы свободы личности. В романах и пьесах Стриндберга, лирике Рильке и Уистена Хью Одена одиночество изображается как одно из условий обретения личностью внутренней свободы, отсюда две грани в ее изображении: 1) тяжесть свободы; 2) значимость свободы как реальной духовной ценности.

ХХ век потрясает наше воображение своими противоречиями и многообразием. Эстетическую культуру этого столетия нельзя уложить в единый проблемный контекст, нельзя проследить единый «вектор» (направленность) ее развития, как в культуре ХVIII или ХIХ веков. Художественная культура отразила в своей проблематике все противоречивые тенденции века.

Всюду мы видим противонаправленные тенденции, которые то уживаются, то спорят между собой. С одной стороны, небывалый прежде отрыв от культуры прошлого и радикальный разрыв связей с ней, зачастую декларативный, доходящий до эпатажа: см. манифест русских футуристов: <…> голые и свободные, пойдем под солнцем революции». Тенденция отрыва от культуры прошлого менее характерна для британской литературы, в которой всегда огромное значение имели национальные эстетические традиции.

С другой стороны, литература отражает колоссальные духовные усилия по осмыслению опыта культуры прошлого и современности. Именно для ХХ века характерна глубина и фундаментальность теоретического осмысления литературного процесса, истории развития искусства и человеческой культуры в целом. Причем крупнейшими теоретиками литературы становятся сами писатели и поэты: писатель и драматург Жан Поль Сартр вошел в художественную культуру как основатель концепции экзистенциализма в литературе, поэты Андрей Белый и Вячеслав Иванов – как крупнейшие теоретики символизма, драматург Бертольт Брехт – как создатель теории эпического театра.

С одной стороны, проблематика произведений художественной культуры отражает невиданную по размаху социальную и духовную эмансипацию, с другой стороны, – самые изощренные формы несвободы и угнетения личности, которые явились порождением тоталитарных обществ с мощным репрессивным аппаратом, геноцидом, расизмом.

С одной стороны, произведения художественной культуры демонстрируют отказ от веры, с другой стороны, – небывалые по высоте духа нравственно-интеллектуальные усилия по возведению храма Веры и Духовности. Данная тенденция менее характерна для англоязычной литературы по сравнению с русской и европейской. Лирика австрийского поэта Райнера Марии Рильке дает образцы поэтического творчества, которые можно рассматривать как примеры высочайшего взлета человеческой духовности, тоски по идеалу и устремленности к нравственному совершенству. Отдельные стихотворения являются в своем роде молитвой человека ХХ века:

Нет без тебя мне жизни на земле.

Утрачу слух – я все равно услышу,

Очей лишусь – я все равно увижу.

Без ног я догоню тебя во мгле.

Отрежь язык – я поклянусь губами.

Сломай мне руки – сердцем обниму.

Разбей мне сердце. Мозг мой будет биться

Навстречу милосердью твоему.

А если вдруг меня охватит пламя

И я в огне любви твоей сгорю –

Тебя в потоке крови растворю.

Перевод А. Немировского

С одной стороны, для культуры ХХ в. характерен философский иррационализм – провозглашение непознаваемости мира и человеческого сознания, провозглашение Тайны, Чуда и божественного откровения творчества, защита права художника слова на субъективность (все творчество Оскара Уайльда), а, с другой стороны, стремление к эпичности, объективности, очуждению: эпический театр Бертольта Брехта «Берлинский ансамбль», поэзия ирландца Уильяма Батлера Йейтса и американца Роберта Фроста. Стремление к предельному рационализму и аналитизму нашло ярчайшее выражение в лирике крупнейшего поэта Великобритании в 30-е-50е гг. ХХ в. Уистена Хью Одена, сочетавшего эту черту идиостиля с изощренной метафоричностью, порожденной фантазией поэта.

С одной стороны, для словесного художественного творчества характерно ощущение бессилия слова, ограниченных возможностей самовыражения человека на языке слова. Одно из ярких проявлений этой тенденции – драмы абсурда Семюэля Беккета «В ожидании Годо» (1953 г.) и, в особенности, в экспериментальных драматических опусах «Игра» (1963 г.), «Приход и уход» (1966 г.) и «Не я» (1973 г.). В первом из них «три персонажа (Ф1, Ф2 и М), находясь в больших урнах, без всякого выражения смотрят в одном направлении и временами пробуждаются к произнесению отдельных монологов падающим на них лучом прожектора. Во втором произведении «действует группа людей, разыгрывая пантомиму и произнося бессодержательные тексты». А в третьем из произведений «огромный, беспрестанно говорящий, освещенный рот рассказывает историю старой дамы, которая молча стоит на сцене» (100 писателей ХХ века. – Урал LTD, 1999. – С. 17).

А, с другой стороны, рефлексия над словом становится предметом изображения в художественной литературе и предметом исследования в гуманитарных науках (вплоть до осмысления мистической силы слова русскоязычными поэтами и писателями). Актуализация этой рефлексии отразилась, например, в самом названии одного из стихотворных циклов И. Бродского – «Часть речи». Такая рефлексия над словом была просто невозможна с позиций литературной эстетики предшествовавших веков.

Таким образом, для словесного искусства ХХ века характерно очевидное противоречие: с одной стороны, литература фиксирует недоверие современного человека к слову, к его способности изменить мир и, в целом, к усилиям человеческого разума, но, с другой стороны, слово объективно остается самым универсальным средством, которое в наибольшей мере способно передать наше разочарование в мире, наше одиночество, падения и провалы духа, духовные устремления и открытия.

Хочу выделить и еще одну, на мой взгляд, характерную черту культуры ХХ в., о которой мало говорят современные учебники.

Впервые в истории мировой культуры слово и даже звук становятся специальным предметом рефлексии, глубокого теоретического осмысления не только в литературоведении, но и в таких областях гуманитарного знания, как философия, психология и лингвистика (см. концепцию лингвистической относительности, сформулированную американскими исследователями Эдвардом Сепиром и Бенджамином Ли Уорфом).

Исследованию взаимосвязи процессов развития языка и мышления в психолингвистике и когнитивной лингвистике предшествуют грандиозные эксперименты со словом и выразительными возможностями его звуковой оболочки в поэзии футуристов в художественной литературе разных стран мира – России (прежде всего, поэзия «гражданина мира» и теоретика литературы Велимира Хлебникова, а также эксперименты Вл. Маяковского, Давида Бурлюка и Алексея Крученых), Италии (поэзия Маринетти), Германии (Хуго Балл) и других. Футуристы составляют поэтические тексты, исполнение которых (преимущественно авторское) доказывает нам, что звук сам по себе семантичен и обладает огромными выразительными возможностями – независимо от того, закреплено ли за ним то или иное значение. Особенно сильное впечатление производит авторское исполнение подобных опусов итальянским поэтом Маринетти (Крученых на его фоне выглядит просто жалко). Эти эксперименты отразили тенденцию показать и испытать возможности самовыражения человека на языке слова, выразительную силу звукового воплощения. просто жалко). ое исполнение подобных опусовитальянским поэтом Маринеттизависимо

Осознается коммуникативная природа словесного творчества и культуры в целом. Если в античном мире отчетливо слышен диалог в среде «своих», представлявших единую языковую и культурную общность, то характерной чертой культуры нового и, в особенности, новейшего времени (границы которого простираются от последней трети ХIХ века до настоящего момента), становится изображение конфликта и диалога разных языков и культур. Хотя коммуникативность культуры и является ее онтологическим свойством, но в новейшее время она обретает особый импульс, остроту социального звучания.

Коммуникативная природа текстов художественной литературы, «коммуникативная заряженность» культуры вообще как ее онтологическое свойство по-разному проявляется в национальных литературах.

В русской литературе наиболее ярко выражен ее диалог с мировой художественной литературой и культурой – в силу ее открытости миру, социометричности, что проявляется в непосредственном обращении к литературным традициям и конкретным представителям других национальных культур, в аллюзиях, прямом и непрямом цитировании, реминисценциях, парафразах, подражаниях и стилизациях, выступающих своеобразными маркерами коммуникативной природы художественного слова. Приведем примеры. В небольшом томике стихов Мандельштама я насчитала 22 стихотворения, обращенные к разным культурам и их представителям – Египет, античный мир, древняя земля Армении, средневековая и современная Европа и т. д. Вспомним огромное множество стихов-посвящений И. Бродского (У. Х. Одену и другим поэтам и даже – шутка сказать! – «Двадцать сонетов Марии Стюарт»), стихи Цветаевой, обращенные к Вяч. Иванову, Есенину, Маяковскому, Державину, Пушкину, Байрону и многим другим (причем в круг адресатов Цветаевой входят не только современники, но предшественники и даже потомки) – все это знаки, маркирующие присутствие писателей в пространстве культуры.

В англоязычной культуре как культуре островной и более закрытой миру других культур характерны по преимуществу обращения к собственной литературной традиции (см., например, литературный жест похлопывания по плечу «старины Шекспира» в романе Олдоса Хаксли «О дивный новый мир»). Хотя британская литература отдает дань увлечения русской культурой в 10-е гг. ХХ в. Бернард Шоу определяет жанр своей пьесы «Дом, где разбиваются сердца» как «фантазию в русском стиле на английские темы», отражая общеевропейскую моду на все русское в первые два десятилетия ХХ в.

Дата добавления: 2014-01-07