Знак и система знаков. В семиотике, лингвистике и теории коммуникации для

исследования знаковых отношений принято пользоваться так называемым ‘треугольником Фреге’.

	Готлоб Фреге (1848-1925) – немецкий ученый, один из основателей математической логики – так писал о знаке: “Употребляя знак, мы хотим сказать что-то не о знаке, но главным, как правило, является его значение”.
	Тип вещи, предмета, явления действительности называют денотатом знака. Конкретную вещь чаще называют референтом знака. Поскольку человек обозначает вещи не напрямую, а через свое восприятие вещи, то в эту вершину треугольника часто помещают представление о вещи, сигнификат знака. Понятие также иногда называют еще и по-другому: концепт или десигнат знака.

Треугольник Фреге может использоваться и в более широком смысле – для обозначения связей человека с окружающим его миром:

Вся жизнь и деятельность человека и человечества проходит в рамках этого треугольника. Три стороны треугольника Фреге дают три раздела семиотики: семантику (значение), синтактику (знак), прагматику (человек).

Знак не рождается внезапно, в природе имеются возможности для его возникновения. Взаимодействия предметов и существ могут происходить непосредственно, а могут и опосредоваться. Выделяют три вида знаков по степени близости их к исходному предмету: признаки, сигналы и собственно знаки. Цвет овоща или фрукта является признаком зрелости или свежести (и наоборот). Дым сигнализирует о наличии пожара. Знак выполняет функцию замещения предмета.

Природные знаки не являются интенциональными, преднамеренно употребленными. Человеку также свойственны непреднамеренные знаки: дрожание рук выдает волнение, покраснение щек – стыд и т.п. Хороший коммуникатор по внешнему виду собеседника вполне способен предсказать ход разговора и его результат, и даже скрытые намерения другого коммуниканта. В то же время, бульшая часть человеческих знаков – интенциональные знаки, то есть, они употребляются преднамеренно, направлены на какой-либо предмет.

По степени отношения к означаемому выделяют иконические, индексальные и символические знаки:

Иконические знаки – образы, они имеют естественное сходство с обозначаемым объектом, хотя и достаточно условное (икона, картина, фотография).

Индексальные знаки указывают на объект (указание пальцем, стрелкой, окриком).

Символические знаки условны, не связаны с объектом, метафоричны, замещают обозначаемый объект в дискурсе и мысли (слова, некоторые символы-аллегории: орел, осел, медведь и т.п.).

Ф. де Соссюр

Семиологические исследования коммуникативных систем во многом опираются на труды швейцарского лингвиста Ф. де Соссюра. Соссюр рассматривал знак как билатеральное (двустороннее) психическое образование, соединяющее понятие (означаемое) и акустический образ (означающее). Это двустороннее образование создается не для индивида, а лишь для коллектива. Основным же вкладом Соссюра в науку следует признать идею системности языка и других коммуникативных систем. Каждый знак, каждый элемент системы не существует и не имеет значения сам по себе: значение поддерживается взаимной связью всех элементов системы.

В дальнейшем русский ученый С.О.Карцевский (1884-1955), развивая идею знака, ввел понятие асимметричного дуализма. Означаемое и означающее связываются только на мгновение, каждое из них может иметь свою историю развития. Так объясняется, почему в истории знаков, в диахронии изменяется их внешняя форма (например, фонетический облик слова: древнеанглийское hlafweord и современное lord, значение почти то же самое), хотя знак может не терять при этом своего значения. Сравните также разные шрифтовые изображения, например, звука [а] – это вариация в синхронии:

А а А а À à а А А А а А а А а А а

À à А а а а а а а A a À à A a A a

Так же можно объяснить, почему, при неизменном означающем, значение (означаемое) изменяется в истории, то есть, в диахроническом плане (например, свастика как символ успеха в Германии тридцатых годов и как символ постыдного прошлого в современности), или одно и то же означающее в синхронии может иметь несколько значений (например, слово ключ: инструмент для открывания замков и музыкальный знак регистра).

Нередко можно встретить наивный взгляд на знак, напоминающий первобытное неразделение знака и предмета, означаемого и означающего. Многие люди считают, что знаки имеют внутреннее, врожденное, ‘истинное’, ‘правильное’ значение, что есть ‘плохие’ и ‘хорошие’ знаки. Они правы только в определенном смысле. Знак действительно получает оценочную интерпретацию, но только с точки зрения всей системы, кода, языка, которую применяет пользователь и его социальная группа. Сравните написание некоторых слов в русском тексте и белорусском переводе: Вы, профессор, воля ваша, что-то нескладное придумали! // Вы, прафесар, воля ваша, але не надта складна прыдумалі! (М.Булгаков. Мастер и Маргарита. Перевод А.Жука). Схожие слова близкородственного языка кажутся искажением в другом языке, а его носители – ‘неграмотными’. Наивные пользователи языка часто высказывают ‘странные’ мнения: Украинский – это такой язык, который был специально придуман, чтобы смешить людей; и наоборот: в постсоветской Украине националисты считают русский язык вульгарным и грубым, запрещая исполнение песен на русском.

В наивных взглядах нарушается принцип системной конгруэнтности (соответствия, совместимости): люди пытаются интерпретировать знаки, принадлежащие другой системе, другому коду, другому языку, через посредство своей собственной системы, своего языка, своей культуры. Нельзя быть грамотным или неграмотным, культурным или некультурным вообще, можно вести себя правильно или неправильно только с точки зрения определенного культурного кода, языка, семиотической системы, то есть, системы условностей. Если человек, скажем, кладет ноги на стол или улыбается в официальной обстановке, то это может быть вовсе не от отсутствия воспитания – а может быть, он американец? Если мы видим свастику на мавзолее Эль-Регистан в Самарканде, то из этого вовсе не следует, что древний народ, построивший этот памятник архитектуры, был последователем Адольфа Гитлера.

Символы сами по себе, без знаковой и культурной среды, без сообщества, использующего их по условленным негласным законам, ничего не значат. В то же время не зря говорят, что символы правят миром. Вспомните Гудвина, Великого и Ужасного, из Волшебника Изумрудного Города. За этим символом скрывался тщедушный человечек, случайно попавший во власть, по своим качествам далеко не способный править народом. А ему верили и его боялись! Но и любой современный политик выступает на политической арене не как биологический индивид, а как имидж, символ, миф. И многие верят, надеются, боятся! Восприятие наивным сознанием символа как реальности некоторые исследователи назвали семиотическим идеализмом.

Разоблачить Гудвина смогли ‘пришельцы’ – Элли и ее друзья. Это подтверждает закономерность, на которую указывал Ю.С.Степанов: наблюдатель со стороны видит на один уровень семиотической системы больше. В данном случае посторонние для политической системы Изумрудного Города увидели символ там, где жители считали, что они имеют дело с реальностью. Подобную мысль высказывал о языке и культуре и В. фон Гумбольдт: “Каждая нация имеет свое понятие о естестве” и “Язык описывает вокруг человека круг, выйти из которого можно, если только вступаешь в другой такой же круг”.

Культурный и языковой круг вокруг человека и сообщества людей является посредником между ними и (враждебной или нет) окружающей средой. Консервативная функция коммуникативных систем, охраняющая норму внутри круга, фактически, способствует их выживанию. Вопрос о границах, таким образом, также вопрос семиотический: в природе нет государственных границ.

С идеей системности и взаимодействия систем связаны работы Л. фон Берталанфи, биолога, разработавшего понятие системы и типологию систем. В Общей теории систем определяются открытые системы (осуществляют импорт и экспорт элементов и структуры) и закрытые системы. Собственно закрытые системы вряд ли возможны (с ними отсутствовала бы коммуникация), поэтому говорят об условно закрытых системах. Язык и другие системы коммуникации можно признать условно закрытыми системами, поскольку они, во-первых, живут по собственным внутренним законам, а во-вторых, никогда не импортируют элементы и формы других систем.

Такие явления, как заимствование иностранных слов (между двумя языковыми системами) или звукоподражание животному миру (между языком и миром) не могут считаться импортом материи или формы. В первом случае, и значение, и звучание иноязычного слова интерпретируется уже имеющимися средствами принимающего языка (например, в слове вестерн отсутствует английский звук [w], а похожие звуки не являются английскими фонемами из слова western!). Принимающий язык как бы осуществляет ‘перевод’ знака своими средствами. Если речь идет о звукоподражании, то только наивный человек может полагать, что кошка произносит звуки (соответствующие русским фонемам) из слова мяу, а собака – из слова гав-гав. Как же быть тогда с ‘англоязычными’ собаками, произносящими bow-wow?

Элементы культуры, как и любые другие знаки, также не заимствуются в семиотическом аспекте. Хотя в материальном их-то как раз можно экспортировать и импортировать, но даже здесь возникают проблемы перевода (другое напряжение в сети для бытовых приборов, иные традиции кулинарной семиотики для продуктов питания, различия в традициях семиотики одежды и быта и т.п.). Такой знаковый элемент одежды как джинсы, имевший в исходной культуре значение < повседневная одежда >, достаточно долго являлся символом свободы, молодежного протеста, антисоциального поведения. супермаркет, магазин-салон и другие реалии торговой сферы до сих пор не могут адаптироваться к коммуникативной среде постсоветской России. В торговых заведениях, заимствующих символы западного потребительского общества, они имеют иное коммуникативное наполнение. С одной стороны, многие российские супермаркеты представляют собой всего лишь киоски, разложенные по полкам, многие салоны ютятся на двух-трех квадратных метрах. В этом случае мы видим явный сдвиг означаемого, принятие желаемого (означаемого в исходной системе) за действительное. Реальность в заимствующей системе не такова, даже экономические моменты говорят об этом: цены в крупных супермаркетах на Западе всегда намного ниже, чем в мелких магазинах и тем более в киосках благодаря большему объему продаж и товарообороту. В России же картина прямо противоположная: к неумению торговать и поставить дело на широкую базу добавляется неуемное желание называться красиво, ‘по-иностранчески’. Того же рода и тяга к иностранным названиям, зачастую написанным рукой троечника: Goodb a y, America; Second H e nd (вспомним, что bay по-английски ‘бухта’, а hen – ‘курица’) и т.п. План выражения и план содержания, казалось бы, сходных знаков движутся относительно друг друга в разных семиотических системах по-своему.

И наконец, не только связь означаемого и означающего в знаке, или знака с предметом, не вечна. Не вечна и окончательность создания самого знака. Знак сам может стать означающим, указывая на новое означающее. Ю.С.Степанов объясняет таким образом появление стилистики и риторики. Если есть возможность выбора хотя бы из двух знаков, то факт выбора приобретает социально-культурную значимость и может быть использован для воздействия на собеседника. Так, например слово лицо является означающим соответствующей части тела человека. Но можно сказать лицо, а можно и морда. Выбор второго знака имеет дополнительное социально-культурное значение: желание обидеть, проявление невоспитанности и т.п. Стилистика, по его мнению, состоит из знаков знаков, знаков второго уровня знаковости:

Французский семиолог Р.Барт таким же образом объясняет появление мифа. Миф – это вторичный знак, означающим которого является первичный двусторонний знак (первичный знак медведь означает животное, вторичный – силу). Миф о силе русского медведя используется в политическом дискурсе в символике политической партии “Медведь”. Далее – можно использовать название партии партия как символ силы, веры в лучшее будущее страны, в способность власти осуществить ‘чаяния народа’.

Можно подвести итог, сформулировав основные законы или принципы семиотики:

принцип принципиальной арбитрарности знака,

принцип системно-исторической обусловленности знака,

принцип асимметричного дуализма,

принцип границы семиотической системы,

принцип многоуровневости семиозиса.

2. Семантика и прагматика

Нам известно, что вербальный язык, системы жестов, культурные коды и др. являются разновидностями систем знаков, или семиотических систем греч. σήμα или σημείον – знак). Мы говорили о функциях коммуникации как системы в целом (основные функции общения, познания и воздействия), обратим теперь внимание на основные функции знаков, семиотических единиц коммуникации.

Как пишет Ю.С.Степанов, в основе всех употреблений языковых знаков любого языка лежат три элементарные функции. Эти функции принадлежат не конкретному языку, а языку вообще. Три элементарные функции состоят в том, чтобы

назвать предметы реального мира (номинация),

привести названное в связь друг с другом (предикация),

локализовать названное в пространстве и времени (локация).То есть, три названные функции соответствуют трем аспектам общей семиотики: семантике, синтактике и прагматике.

Семантика соотносит знаки языка с объектом номинации (денотатом для языкового знака или референтом для речевого знака).

Синтактика (синтаксис) соотносит знаки друг с другом в рамках линейной последовательности (предложения в языке и высказывания в речи). Прагматика показывает отношение между знаком и пользователем языка (употребление знаков, предложение соотносится с хронотопом пользователя я–здесь–сейчас и его отношением к высказываемому и связью этого последнего с действительностью – модальность).

Три основные семиотические функции или даже три основные семиотические сферы вытекают из семиотической модели коммуникации. Знак является посредником между пользователем языка и объектами внешнего мира, а знаковая система – посредником между внешним миром, средой в целом и пользователем:

ПОЛЬЗОВАТЕЛЬ – ЗНАК – ОБЪЕКТ

Первым употребил термины семантика, синтактика, прагматика американский исследователь Ч.Моррис, последователь Ч.С.Пирса.

Ч.С.Пирс

Пирс, в свою очередь, считается одним из основателей семиотики как науки. Именно ему принадлежит идея о тернарных (троичных) отношениях в информационных системах (в противовес бинарным, двоичным – в системах физических). Три измерения знаков, по Пирсу: материальная оболочка знака, обозначаемый знаком объект, интерпретант/интерпретация знака.

Чарльз Моррис (Charles W. Morris, 1901-) назвал соответствующие аспекты знаковых отношений семантикой, синтактикой и прагматикой.

По мнению Ю.С.Степанова, наука в своем развитии идет вслед за сторонами изучаемого объекта. По мере продвижения научные концепций, интересы, парадигмы (системы взглядов и школ), моды сменяют друг друга. Современное состояние гуманитарных наук позволяет сделать вывод о превалировании интереса к пользователю коммуникативных систем, к человеку, к прагматическому аспекту.

Под прагматикой (прагматизмом, прагматичностью) понимают в быту – и не только в быту – полезность, практичность, работоспособность той или иной идеи, концепции, политики, метода и т.п. как критерий их достоинств. Подходы к достижению конкретного результата в бизнесе, политике или общественных отношениях зачастую называют прагматическими. Весьма часто этот термин приобретает дополнительные положительные коннотации (например, в высказываниях об американском бизнесе и американской политике). Само же слово восходит к греческому πράγμα ‘действие, дело’. Греческий историк Полибий (ум. в 118 г. до н.э.) в свое время называл свои сочинения прагматическими, поскольку считал, что они предназначены для того, чтобы обучать читателей и быть им полезными. В философии и психологии этот термин использовался в значении относящийся к опыту, деятельности. После Пирса и Морриса прагматикой, как мы уже сказали называют и отношение пользователя к используемым им знакам, и соответствующий раздел семиотики.

Дж.Серль

Деятельностный аспект языка подчеркивался американским философом и лингвистом Джоном Сёрлем. Взгляды Сёрля формировались под влиянием его учителя, английского логика и философа Джона Л. Остина (J.L.Austin). Книга последнего, How to do things with words? (1962), написанная по мотивам его Гарвардских лекций 1955 года, ставила вопрос: можно ли творить реальность словами? Ответ подсказали высказывания весьма оригинального типа, которые в дальнейшем вошли и в классификацию речевых актов Сёрля под названием перформативов.

Сравните: Я объявляю вам войну и В 1812 году началась война. Если второе предложение соответствует стандартному представлению о высказывании, ‘обозначающем’ или ‘отражающем’ реальность, то первое совпадает с самим действием начала войны, является осуществлением этого действия. Сравните еще: Он хорошо учится и Я обещаю хорошо учиться (= действию обещания), Он был проклят своими потомками и Будь ты проклят (= действию проклятия).

Дальнейшая разработка этой проблемы привела Сёрля к выводу, что не только перформативы не обозначают действительности, но и другие типы речевых актов не соотносятся с действительностью напрямую. Понятие значения как прямого отражения действительности или как ее представления, замещения, репрезентации сменилось понятием интенциональности, интенции, намерения, подразумевания говорящим, направленности его речедействия на предмет. Любое действие человека (в том числе и речевой акт) берет начало в его сознании, в его намерениях, желаниях, полаганиях и т.п.

Речевой акт заключается в произнесении говорящим высказывания, адресованного слушающему в определенной обстановке и с конкретной целью (сравните с формулой Лассвелла: Who says what to whom with what effect). То есть, в результате совершения речевого акта, говорящий влияет на слушающего в плане изменения его мнения, ментального или психического состояния, побуждения к действию и т.п. Сам этот посредник между отправителем сообщения и его целью, речевой акт, распадается на три-четыре составляющие:

акт произнесения (локуция),

акт указания и предицирования (пропозиция)

акт придания высказыванию коммуникативной (иллокутивной) силы: приказание, обещание, утверждение, вопрос и т.п.,

далее выделяется перлокуция: эффект, оказываемый на адресата.

Хотя в реальном высказывании все эти аспекты слиты воедино, все же их можно выделить в результате анализа и наблюдения: различным иллокутивным актам может соответствовать один и тот же пропозициональный акт (Он идет в баню. Идет ли он в баню? Шёл бы он в баню!); различным локутивным актам могут соответствовать один и тот же пропозициональный и иллокутивный акт (Обещаю хорошо учиться. Даю обещание быть примерным учеником.).

Иллокутивные акты являются частью языка вообще, а не только конкретных языков. По своей иллокутивной силе выделяются пять категорий иллокутивных актов:

ассертивы (утверждать, отрицать, отвечать, возражать и т.п.),

директивы (попросить, приказать, скомандовать, умолять, разрешить, пригласить, посоветовать),

комиссивы (обещать; давать зарок, обет, клятву, слово; ручаться, принять план действий),

экспрессивы (благодарить, поздравлять, извиняться, соболезновать),

декларации (давать имя, крестить, объявлять мужем и женой, издавать указ, подавать в отставку).

В дальнейшем некоторые исследователи заметили, что речевые акты не существуют сами по себе, а соединяются в соседних высказываниях, в тексте. Можно даже говорить о едином текстовом акте, соотнесенным с общей стратегией текста, связанным с доминантной целью, интенцией данного текста. Такую общую или доминантную цель текста иногда называют прагматическим фокусом текстового акта.

Например, рекламный текст (вербальный и невербальный его компоненты) может выполнять различные функции, сочетая в себе ассертивы (информация о продукте, в том числе и изображени), комиссивы (например, гарантии качества или безопасности), экспрессивы (выражение восхищения товаром и его качествами, в том числе и через эстетику изобразительного ряда) и другие речевые акты. При этом прагматическим фокусом рекламы всегда является директив: Пойди и купи!

Помимо основного различия – по иллокутивной силе (цели) – речевые акты в классификации Сёрля различаются и по направлению соответствия между словами и миром: Я утверждаю, что М. закрыл дверь – от слов к миру; Я прошу М. закрыть дверь, Я даю обещание закрыть дверь – от мира к словам (сделать так, чтобы действительность соответствовала словам). У ассертивов: от слов к миру, у директивов и комиссивов: от мира к словам (примеры ранее), у экспрессивов: нет направления (Извините, что я наступил вам на ногу – заранее истинно, при этом истинность не существенна для данной иллокутивной цели); у деклараций: двойное направление (Вы уволены – начальник делает так, что подчиненный становится уволенным: от мира к словам, при этом сами слова будучи произнесенными начинают соответствовать действительности: от слов к миру).

Классификация речевых актов Сёрля появилась как ответ на один из самых главных вопросов при изучении функционирования языка в обществе: Сколько существует способов использования языка? Сёрль, чья статья впервые появилась именно в журнале Language in Society, переформулировал этот расплывчатый вопрос с учетом основной единицы анализа, речевого акта: Сколько существует категорий иллокутивных актов? Как видно, прагматический анализ применим не только к вербальному языку, но и к любым другим системам коммуникации.

В дальнейшем классификация Сёрля уточнялась и детализировалась. Была добавлена трактовка так называемых косвенных речевых актов, поскольку обнаружились случаи, когда один иллокутивный акт осуществляется опосредованно, за счет другого. В этот раз Сёрль задался вопросом: Каким образом говорящий может с помощью некоторого высказывания выражать не только то, что оно непосредственно означает, но и нечто иное? Отсюда сразу напрашиваются ‘дополнительные’ вопросы: о двусмысленности и лицемерии (ср. англ. double speak, выражение из известнейшего романа Дж.Оруэлла 1984), подразумевании, искренности и обмане с помощью языка и т.п.

Язык по самой своей природе обречен на ложь, то есть на выражение чего-то через нечто иное, не связанное с предметом обозначения по природе, ‘не-истинное’ в глазах обыденного сознания. Именно поэтому, даже несмотря на то, что определенные произвольные сочетания знака и денотата (и даже референта) закрепляются в общественной практике, всегда существует возможность прагматического и затем семантического сдвига. Метафора (перенос значения, в широком смысле), являясь одним из двигателей процесса семиозиса (семиозисом назовем процесс генезиса семиотической системы и создания знаковых отношений.), без которого язык как саморазвивающаяся система адаптации к окружающей среде вскоре прекратил бы существование, в то же время является и источником – иногда вынужденного – обмана.

Как пишет Сёрль, многие из косвенных речевых актов закрепились в языке. Например, Can you reach the salt? ‘Передайте, пожалуйста, соль’, досл. Можете ли вы достать соль? – вряд ли будет воспринято как вопрос о способности или длине рук адресата, более того, требуется большая изобретательность, чтобы представить себе ситуации, в которых данные высказывания не были бы просьбами. Еще примеры: I’d be much obliged if you would pay me the money back soon. Do you want to hand me that hammer over there on the table? Why don’t you be quiet? It would be a good idea if yougave me the money now. How many times have I told you (must I tell you) not to eat with your fingers? I would appreciate it if you could make less noise. Приведенные примеры, как пишет Сёрль, не обладают побудительной силой в качестве части их значения. Эти предложения соединяют в себе две иллокутивные силы в определенных контекстах, становятся идиоматичными, не являясь при этом идиомами в собственном смысле слова. В каждом из приведенных случаев говорящий высказывает побуждение (вторичная иллокутивная цель) посредством вопроса или утверждения (первичная иллокутивная цель).

Вторичные иллокутивные акты играют существенную роль в этике, речевом воздействии, обыденном повседневном речеупотреблении. Весьма существенно учитывать их и при изучении другого языка, поскольку способы идиоматичности в выражении универсальных типов речевых актов (и косвенного выражения, в том числе) носят идиоэтнический, конкретноязыковой характер. Часто американские преподаватели говорят, что речь русских (на английском языке, разумеется) слишком прямолинейна. Если не учитывать фактор иностранца, человек может почувствовать прессинг, обидеться, испугаться и т.п., т.е. результат коммуникации, ее успешность могут быть поставлены под сомнение. В курсы английского языка включаются специальные разделы, направленные на то, чтобы смягчить прямолинейность, например, Tips for making English less direct: Using would, could, might to make what you say more tentative, to take away the dogmatic tone of many statements (That is unacceptable:: That would be unacceptable); Presenting your view as a question, not a statement (That is too late:: Would that be too late?); Using a grammatical negative to make a suggestion more open and therefore more negotiable (Isn’t that too late? Wouldn’t that be too late?) и др.

Одним из практических выводов, которые делает Сёрль в результате исследования косвенных речевых актов является следующая максима речевого общения: Говори идиоматично, если только нет особой причины не говорить идиоматично. Он приводит пример: если сказать в архаичном стиле Knowest thou him who callesth himself Richard Nixon? (неидиоматично), то это не будет восприниматься так же, как обычный вопрос Do you know Richard Nixon.

Эта максима речевого общения дополняет список максим коммуникации, предложенных другим известным исследователем Полом Грайсом (Paul Grice), среди которых выделяется, в первую очередь, принцип кооперативности речевого общения, принцип сотрудничества.

Как считают некоторые исследователи, сёрлевский подход дополняет и популярную модель речевой коммуникации Пражской школы и Якобсона. Модель Якобсона не содержит компонента цель, хотя целевой или телеологический (от греч. τέλος, τελέιον – цель) аспект речевой коммуникации постоянно подчеркивался Пражской школой как один из основных в рамках их парадигмы. В то же время цель приравнивалась к функции языковых средств, собственно же прагматический аспект долгое время оставался за кадром. Работы же Грайса, Стросона и Сёрля открыли новое направление, которое иногда называют интенционализм, поскольку они учитывают исходную интенцию (намерение, субъективное значение) говорящего и интерпретацию (в меньшей степени) слушающего, воздействие на него. ‘Поворотная’ статья Грайса так и называлась Meaning, что по-английски в первую очередь означает скорее ‘подразумевание’, чем ‘значение’. Под meaning Грайс подразумевал именно субъективное значение говорящего, его интенцию, намерение получить с помощью высказывания определенный результат, благодаря осознанию слушающим этого намерения: Я поговорю с твоими родителями – может быть, ассертив, комиссив, даже косвенный директив.

Литература:

1. Блинов А. Общение, звуки, смысл. М.: РФО, 1996.

1. Ветров А.А. Семиотика и ее основные проблемы. М.: ИПЛ, 1968.

1. Кондратов А. Звуки и знаки. М.: Знание, 1978.

1. Мисюров Д.А. Политика и символы. М.: РИП-холдинг, 1999.

1. Норман Б.Ю. Язык как система знаков // Основы языкознания. Минск: Бел. Фонд Сороса, 1996. С. 7-49.

1. Почепцов Г.Г. История русской семиотики до и после 1917 года. М.: Лабиринт, 1998.

1. Похлебкин В.В. Словарь международной символики и эмблематики. М., 1995.

1. Семиотика и искусствометрия. М., 1977.

1. Семиотика. М.: Прогресс, 1990.

1. Степанов Ю.С. Семиотика. М.: Наука, 1971.

1. Соломоник А. Семиотика и лингвистика. М.: Молодая гвардия, 1995.

1. Де Соссюр Ф. Труды по языкознанию. М.: Прогресс, 1977.

1. Фоли Дж. Энциклопедия знаков и символов. М.: Вече АСТ, 1997.

1. Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. СПб.: Петрополис, 1998.

Дата добавления: 2014-01-07