Молодой И. А. Крылов

(1769?–1844)

Слава баснописца во многом оттеснила в нашем восприятии Крылова-драматурга, прозаика, лирика, журналиста. В 1809 г. появилась первая книга басен Ивана Андреевича Крылова, принесшая ему всенародную славу. Однако Крылов сложился как писатель в последнюю четверть XVIII в. Наряду с Новиковым, Фонвизиным, Радищевым молодой Крылов является одним из наиболее значительных представителей сатирического направления в русской литературе второй половины XVIII в. По словам известного литературоведа Д.Д. Благого, «у Крылова были все данные для того, чтобы стать сатириком, своего рода Салтыковым-Щедриным ХVIII века, целый ряд сатирических тем, образов и мотивов которого он замечательно предвосхитил в своем сатирическом творчестве».

Родился И.А. Крылов (год рождения точно не установлен) в Москве, в семье скромного армейского офицера, получившего дворянство за выслугу офицерского чина и не имевшего ни поместий, ни деревень. Отец был усмирителем «пугачевщины», обойденным наградой за свои заслуги. Выйдя в отставку и поступив на гражданскую службу, он стал вторым председателем городского магистрата Твери. Детство Крылова прошло в Твери. Отец рано начал приучать своего старшего сына к службе. По свидетельствам современников, Крылов получил должность переписчика бумаг в канцелярии земского суда в 1777 г., а в 1778 г., незадолго до собственной смерти, отец перевел его в Тверской губернский магистрат, где мальчик впервые столкнулся с мрачными нравами провинциальных судов, со злоупотреблениями и взяточничеством чиновников.

Грамоте Крылова учила мать. Она пыталась пристрастить сына к чтению, к французскому языку и даже к игре на скрипке. По-видимому, Крылов посещал частную школу в доме тверского губернатора, обязанного заботиться о просвещении юношества. Возможно, Крылов приобрел знания и в доме тверских помещиков Львовых, которые были в родстве со столичным писателем
Н.А. Львовым, организатором и вдохновителем «львовского кружка». Бывая в дворянских домах, юный Крылов встречался с образованными людьми, интересовавшимися литературой, пробовавшими писать. Еще в Твери он создавал свои первые литературные произведения, мечтая о том, чтобы стать писателем-профессионалом. Творческая биография Крылова началась с басни, «переведенной» им из Лафонтена (фактически же — сочиненной заново). До нас она в первоначальном виде не дошла.

В 1783 г. Крылов с матерью и братом Львом переезжает в Петербург и поступает на должность канцеляриста в Казенную палату. Увлекается театром. В 14 лет написал свою первую пьесу «Кофейница» (1783―1784, напечатана в 1869 г.).. Эта комическая опера, в которой отчетливо проступала антидворянская настроенность автора и ярко проявилось его сатирическое дарование, так и не была издана при жизни автора. Впоследствии Крылов говорил, что в «Кофейнице» «нравы эпохи верны: я списывал с натуры». Начинающий драматург обратился к актуальным темам своего времени: наживы, взяточничества, произвола крепостников, рекрутчины. В начале 3-го действия гадалка на кофейной гуще («кофейница»), приглашенная в дом барыни Новомодовой ее приказчиком, чтобы с помощью обмана разрушить счастье любящих друг друга молодых крестьян Анюты и Петра, поет арию с таким текстом:

Нет на свете правды боле: все обманами живут

И по воле иль неволе лишь того и стерегут,

Чтобы ближнего ограбить, его мошну процедить,

На тот свет родню отправить и тем свой карман набить.

Крылов пробовал свои силы и в жанре трагедии. Одна из его трагедий («Клеопатра») не сохранилась, другая («Филомела», 1786) продолжала традиции Сумарокова, его «Димитрия Самозванца». Затем последовали комедии: «Бешеная семья» (1786) в прозе ― своеобразная пародия на собственную «античную» трагедию, «Сочинитель в прихожей» (1786), «Проказники» (1788), осмеивающие развращенность и духовное убожество русского дворянства, в которых также нашел отражение опыт сумароковского «Тресотиниуса» (каждая представляла собой форму литературной борьбы, полемики с использованием принципов литературной игры, пародии). Они были напечатаны в сборнике «Российский феатр»
в 1793―1794 гг.

С самого начала своей литературной деятельности Крылов выступает с демократических позиций. Однако его ранние пьесы (всего их было около 10) не допускались к постановке. Препятствием к публикации пьес Крылова послужили враждебные отношения, возникшие между ним и Я.Б. Княжниным. Дело в том, что Крылов изобразил Княжнина, маститого драматурга, высокомерно относившегося к молодым сочинителям и к нему лично, в комедии «Проказники» под именем Рифмокрада. И в «Сочинителе в прихожей» содержались довольно ясные намеки на Княжнина: там под именем Рифмохвата выведен ничтожный стихоплет, который говорит о себе, что «в один вечер может ставить по 600 стихов», что написал 6 томов сочинений. А в образе Тараторы из «Проказников» Крылов определенно вывел жену Княжнина Екатерину Александровну (поэтессу, дочь Сумарокова). На сторону Княжнина открыто встал директор санкт-петербургских театров
П.А. Соймонов, и путь на сцену сочинениям Крылова, который обличал отношение к литературе как к предмету спекуляций, оказался закрыт.

В 1788 г. в журнале И.Г. Рахманинова «Утренние часы» были помещены ода Крылова «Утро» и три его басни. На базе своего журнала Рахманинову удалось создать кружок литераторов, который посещали и Крылов, и А.Н. Радищев. Возможно, в кружке Рахманинова произошло их сближение, способствовавшее развитию взглядов и становлению писательского таланта Крылова.

С начала 1789 г. он приступает к изданию ежемесячного сатирического журнала «Почта духов», который продолжил традиции новиковских журналов «Трутень» и «Живописец». «Почта духов», появившаяся годом раньше радищевского «Путешествия», была проникнута тем же критическим пафосом, что и произведение Радищева, хотя и не содержала его революционных идей и предупреждений. Издание осталось незавершенным (было остановлено на 8 выпуске), по-видимому, из-за усиления правительственной реакции в связи с событиями французской революции.

«Почта духов, или Ученая, нравственная и критическая переписка арабского философа Маликульмулька с водяными, воздушными и подземными духами» – журнал одного автора. Точнее, это ряд фельетонов, своего рода сатирический эпистолярный роман или «роман в письмах». Из переписки «духов» с Маликульмульком, якобы изданной его секретарем-писателем, перед читателем возникает яркая картина светского общества с его пороками и лицемерием, с его нравственным распадом и социальной несправедливостью. Всего в «Почте духов» 48 писем (25 оригинальных и 23 переводных — из французского романа маркиза д'Аржана «Кабалистические письма, или Философская, историческая и критическая переписка двух кабалистов, духов стихий и господина Астрата»). Они составляют вполне целостное сатирически острое произведение (с быстро меняющимися темами и образами). Их авторы — гномы (духи земли Зор, Буристон, Вестодав), сильфы (духи воздуха Дальновид, Световид, Выспрепар), ондин (дух воды Бореид), философы Эмпедокл и Маликульмульк. Письма гномов — «простодушные» повествования о неразумном быте людей, конкретные сатирические картины; письма сильфов — социальные обобщения и философские комментарии к письмам гномов и ондина; письма Эмпедокла и Маликульмулька — философские размышления «о глупостях и странных нравах людей» и о том, как им сделаться мудрыми и добродетедьными.

Через все письма проходят две сюжетные линии: история женитьбы «петиметра», мота и развратника графа Припрыжкина и события, происходящие в подземном царстве Плутона и подводном царстве Нептуна ― своего рода пародия на совершающееся на «том свете», т.е. на земле. Это сатирическое изображение нравов светского общества, перенесенное в подземный мир теней, в котором кипят те же страсти, господствуют те же пороки, создает «остраненный» комический эффект. Крылов рассказывает фантастическую историю о том, как богиня Аида (=ада) Прозерпина, вернувшись из поездки на землю, вздумала завести у себя земные придворные порядки. Она послала одного из гномов — Зора — на землю закупить наряды и доставить парикмахера, портного и купца. Плутон отправил другого гнома — Буристона — с безнадежным, как оказалось, поручением разыскать на земле и доставить в Аид трех «честных и беспристрастных судей, у которых бы мозг был в хорошем положении». Посланцы, живя в «открытом свете», пишут письма волшебнику Маликульмульку. Третий гном — Вестодав — сообщает ему о том, что делается в Аиде. В аллегорическом изображении и самого Аида, и «северной страны», куда посланы гномы, легко узнается Россия времен Екатерины II. Корреспонденты Маликульмулька – невидимые людям «духи» – всё видят и всё наблюдают. Поведение людей они расценивают как безнравственное и смешное. В сущности, «духи» выражают взгляды самого автора, за ними стоящего и анализирующего явления жизни с точки зрения философа-просветителя, утверждающего идею внесословной ценности, естественного равенства людей.

Сатира Крылова сохраняет дидактическую, морализирующую тенденцию, содержит прямую авторскую оценку. Эти особенности творческого метода (свойственные классицизму) скажутся и в его баснях. В своем обличении крепостнического строя Крылов оставался на позициях просветительства, сохраняя веру в возможность морального перевоспитания общества и плодотворность «просвещенной» монархии. В «Почте духов» появляется наименование дворянина «надутая тварь». Обрушиваясь на безнравственность высшего дворянства, чьи порочные страсти — главная причина государственного «нестроения», Крылов осмеивает все сословия, не приносящие пользу обществу. Произведение носит резко антиклерикальный характер (направленный против церковнослужителей). Так, в одном из писем Буристона говорится о «ефунопалах», т.е. монахах и священнослужителях, «налагающих подати» и обманывающих население небылицами. Зору его «приятель» дворянин Припрыжкин (наблюдая которого, гном познавал «открытый свет») рассказывал про мать своей невесты, что она «или перебирает свои четки на молитве, или бьет ими своих девок».

Но основная тема «Почты духов» — тема деспотического правления. Она вводится описанием владык языческого Аида — Плутона и Прозерпины. Прозерпина правит и супругом, и всем Аидом, как хочет. Она — своевольный, необузданный тиран. «Нужно ли, чтобы владетель угождал желанию, хотя бы и разумному, нескольких миллионов тварей и был бы их слугою; не гораздо ли пристойнее, чтобы все его подданные последовали его дурачествам», — поучает Прозерпина Плутона. «Что же может льстить более владетелю, — говорит
она, — как не то, чтобы заставить весь народ почитать умною такую тварь, в которой нет и золотника мозгу, а плутом человека, посвятившего себя добродетели». В качестве примера своему супругу Прозерпина приводит хорошо известный исторический факт — как Калигула (римский император, отличавшийся исключительным деспотизмом, жестокостью и взбалмошностью) сделал свою лошадь сенатором и заставил всех римлян оказывать ей «наивозможнейшее уважение». «Отними только свободу и смелость у теней: после того, хотя переодень весь ад в шутовские платья, заставь философов писать негодные песенки, весталок петь их, а героев плясать — и ты увидишь, что они все с таким усердием то будут исполнять, как будто бы родились для того», — советует мужу Прозерпина. По требованию жены Плутон назначает итальянского танцовщика Фурбиния, «тонконого тунеядца», которого сам считал «развратителем благопристойности и нравов», вторым после себя лицом в государстве и первым героем и мудрецом. Модный танцовщик становится всемогущим фаворитом, царским указом ему поручается произвести в царстве теней «некоторые перемены» (по европейским образцам). «Почта духов» — это не столько дерзкий социально-политический памфлет на царствование Екатерины II, сколько сатира на тиранию вообще.

Крылов-сатирик создавал не столько характеры и живые образы, сколько фигуры, отмеченные печатью рационалистической отвлеченности, олицетворяющие те или иные пороки. Отсюда и обязательные для сатирической литературы XVIII века названия-фамилии персонажей, подобно этикеткам, обозначающие их свойства: Скотонрав, Ветродум, невежественный петиметр Припрыжкин, взяточники и крючкотворы Тихокрадов и Частобралов, алчный купец Плутарез, мот Расточителев, вертопрашки-распутницы Неотказа, Бесстыда, Всемрада, глупый граф Дубовой, бездарный Рифмоград и т.д. Соотношение между персонажами, взятыми из жизни русского общества того времени и духами у Крылова похоже на соотношение отрицательных и положительных персонажей в комедии Фонвизина. Положительные персонажи у Фонвизина, как и духи у Крылова, оценивают окружающую их действительность и людей, причем в этой оценке выражается авторская точка зрения ― отсюда публицистичность сатирических произведений и Фонвизина, и Крылова. «Почта духов» ― злая социальная сатира, многие темы которой позднее будут разработаны Крыловым в его баснях.

В 1792 г. Крылов и его друг литератор Клушин (при участии драматурга
П.А. Плавильщикова и актера И. Дмитревского) начали издавать журнал «Зритель». Во «Введении» к журналу объяснялись его название и основная задача: «Пускай представляют человека, который любопытным взором смотрит на всё и делает свои примечания: сей-то воображаемый Зритель позволяет себе, выбрав из самой природы, образовать разные свойства по своему рассуждению, подобно как живописец, желая написать на своей картине различные страсти, рисует человека во всех правилах естества, но ничьего прямо лица не изображает. Право писателя представлять порок во всей его гнусности, дабы всяк получил к нему отвращение…». В мае 1792 г. в типографии «г. Крылова со товарищи» был произведен обыск и над Крыловым и Клушиным установлен полицейский надзор. Издание «Зрителя» было прекращено.

Повесть «Каиб» (1792), напечатанная в 3 части журнала «Зритель», по своей «восточной» манере напоминает сатирические «восточные повести» Вольтера, а также «Персидские письма» Монтескьё, которые пользовались условновосточным колоритом для прикрытия резкости своей сатиры, обличавшей нравы современного общества. «Восточная повесть» как жанр литературы Просвещения служила утверждению идеи рационального государственного устройства, основанного на деятельности идеального монарха, воспитание которого возлагалось автором, как правило, на мудрого вельможу. Внешне «Каиб» строится по правилам традиционного жанра с сохранением его основных структурных элементов, при этом текст наполняется новыми смыслами, соответственно мировоззрению и мышлению писателя. В «восточной повести» Крылова содержится острая сатира не только на правление Екатерины II, но и на принцип деспотического единовластия как таковой. Калиф находится в полном неведении о состоянии дел в государстве, его визири-министры и придворные ведут пустое паразитическое существование за счет угнетаемого народа, бедный труженик страдает под бременем забот, справедливый и честно исполнявший свой долг вельможа гоним и несчастен. Персонажи Крылова созданы по типу образа-маски.

Создав едкую картину придворных нравов, лицемерия и корыстолюбия вельмож и высших чиновников, своей лестью и угодничеством развращающих государя, Крылов показал «перевоспитание» Каиба. Калиф, отправившийся в странствие по своему государству, впервые сталкивается с жизнью и нуждами простого народа, якобы превращаясь в справедливого монарха, делающего добро своим подданным. Это крупное сатирическое произведение было важным явлением для всей русской литературы. Крылов в нем сумел правильно объяснить причину социальных несправедливостей, которая заключается не в личных качествах тех или иных правителей, а в самой форме единовластного правления, порочной в принципе.

Начинается повесть сатирическими описаниями дворцового быта, вполне соответствующими изобличительно-дидактическому назначению просветительского жанра. Говорится, в частности, о том, что Каиб «искал всячески поощрять науки»; но «академия Каибова почиталась первою в свете потому, что ни в какой академии не было такого богатого набора плешивых голов, как у него, и все они бегло читали по толкам, а иногда очень четко писали к приятелям письмы. Со всем тем многие уступали в красноречии попугаям, из коих многих Каиб, любя ученость, сделал членами академии только за то, что они умели выговаривать чистенько то, что выдумал другой».

Каиб, несмотря на всевозможные удовольствия жизни, предоставленные ему судьбой, не был счастлив, как об этом писали его придворные стихотворцы в своих торжественных одах, а предавался необъяснимой скуке: «Он чувствовал, что ему чего-то недостает, но не мог познать, в чем этот недостаток; ему казалось, что он один во всей вселенной, или, что еще ближе, как будто был иностранец между миллионами людей, им одолженных, которые не могли его разуметь, или помочь его скуке». Скука Каиба — результат одиночества калифа среди людей, следствие исключительности и противоестественности его положения. Каиб, содержавший сераль (гарем), который был наполнен первыми красавицами, разочаровался в любви: «Желание ему нравиться было смешано во всех сердцах с желанием корысти или с честолюбием…». Не разогнали грусть Каиба и одержанные его армией новые победы в специально развязанной войне. Попутно автор с язвительностью замечает: «Многие жены поседелых героев заранее любовались перед зеркалами, сколь пристанет к ним траур, и твердили науку упадать в обморок, чтобы пользоваться ею, когда принесут к ним весть о кончине их мужей; купцы возвысили цену на черные материи; сочинители эпитафий сделались неприступны».

Однажды бессонной ночью Каиб увидел, «что его любимец кот гонялся за мышью. Она всячески старалась от него увернуться. Так точно часто челобитчик желает увернуться от подарка своему судье; но <…> взяткобратель … искусно склонит речь на то, что ему надобны деньги». Мышь превратилась в сказочную фею. Она одарила его перстнем с надписью: «Ступай немедля и ищи человека, который бы назывался твоим врагом, не зная, что тебя любит, и который тогда ж назывался твоим другом, не зная, что тебя ненавидит; тот, в котором увидишь ты сие противоречие один может излечить тебя от твоей зевоты». Кроме того, фея вручила Каибу «целый том од одного из бесприютных строителей храмов славы», предупредив: «…едва прочтешь ты одну строфу, как на тебя найдет беспамятство; в сие-то время буду я тебе являться и давать нужные советы». Шут Каиба, прочитав надпись на перстне, сказал калифу: «…перстень этот есть явное на меня гонение моих неприятелей». – «Не опасайся, – отвечал калиф, – изо всех моих визирей никто так хорошо, как ты, сорокою не скачет; итак, мои милости к тебе непоколебимы».

Прежде чем начать «важное предприятие» по достижению собственного блаженства, Каиб решил обсудить это со своим диваном («диван» — государственный совет у восточных властителей). «Надобно приметить, – саркастически комментирует автор, – что Каиб ничего не начинал без согласия своего дивана; но как он был миролюбив, то, для избежания споров, начинал так свои речи: "Господа! я хочу того-то; кто имеет на сие возражение, тот может свободно его объявить: в сию же минуту получит он пятьсот ударов воловьею жилой по пятам, а после мы рассмотрим его голос". Таким удачным предисловием поддерживал он совершенное согласие между собою и советом и придавал своим мнениям такую вероятность, что разумнейшие из дивана удивлялись их премудрости. И для того-то хотя иногда терпел он визирей с крепкою головою, но не мог терпеть тех, у коих крепки были подошвы. "Такие люди, – говаривал он, – всегда думают, что они умнее других, и они для меня не годятся. Мне надобны визири, у которых бы разум, без согласия их пяток ничего не начинал"».

Перед читателем возникает галерея визирей Каиба, образами которых представлена в повести деспотия власти. Дурсан, «человек больших достоинств»: главное его «достоинство» – борода до колен («мера его глубокомыслия и опытности»), он «служит отечеству бородою». Это льстец и подхалим: «…лизать прах ног твоих есть священнейшая и важнейшая моя должность, коею наградил ты слабые мои способности». Он сторонник самых жестких мер приведения государственного закона в действие. Чтобы добиться от народа исполнения любого указа, следует, по его мнению, только лишь «повесить первую дюжину любопытных». Ослашид «был из потомков Магомета, и белая чалма, которую надели на него при рождении, давала ему право на большие степени и почести <…> верил всему с удивительною способностию, и это было первое его достоинство у двора, которое заставляло в нем терпеть множество других недостатков». Представление «верного мусульманина» Ослашида о жизни в государстве строится на религиозной догме: воля правителя приравнивается им к «праву самого Магомета», «для рабства коему создан весь мир» и «всякий преступник, кто осмелится, поверив пяти своим чувствам, усомниться» в словах монарха. Своих невольников-христиан он «прилежно секал за то, что они не принимают его закона и не могут понять того, чего он сам никогда не понимал». Грабилей, сын чеботаря (т.е. сапожника), вступил в приказную службу, чтобы «разувать тот народ, который отец его обувал с таким успехом». Обладая «умом» и «уловчивостью», он «тотчас понял трудную науку обнимать ласково того, кого хотел удавить; плакать о тех несчастиях, коим сам был причиною; умел кстати злословить тех, коих никогда не видал; приписывать тому добродетели, в ком видел одни пороки. Знал, когда нужно кланяться в землю и когда в пояс, умел кстати зажмуриваться на своей судейской подушке; но что всего важнее, знал кстати обирать и кстати одаривать. С такими-то блестящими дарованиями пролагал он себе путь к дивану и недолго медлил на сем пути. Калиф уважал способности…». Грабилей олицетворяет собой чиновничий произвол.

Таким образом, те, чье прямое назначение — непосредственно осуществлять власть в государстве, преследуют лишь эгоистические цели, они жестоки, глупы, лицемерны и корыстны. Их злонравие невольно поощряется далеким от решения вопросов практической жизни монархом.

Калиф требовал совета и у остальных визирей, но их и не слушал, поскольку сознательно подбирал для «дивана» глупых и подлых вельмож, так как они более удобны для поддержания его власти, ведь все решения Каиб принимал единолично, не допуская обсуждения и споров: «Калиф был расчётист: обыкновенно одного мудреца сажал между десяти дураков; умных людей сравнивал он со свечами, которых умеренное число производит приятный свет, а слишком большое может причинить пожар; и часто говаривал, что ему, для сохранения доброго порядка, дураки по крайней мере столько ж нужны, как и умные люди. Вот причина, что и диван калифов был ими изобилен. <…> чем глупее голова, тем щедрее на советы».

Отправившись в путешествие, Каиб посетил хижину одописца, который написал оду недавно повешенному за взятки визирю, а теперь сочиняет оду Ослашиду («это самое безопасное ремесло, но не всегда прибыльное. <…> мне хуже платят за оды, нежели за битые стеклы…»; «ода – как шелковый чулок, который всякий старается растягивать на свою ногу. Она имеет здесь совсем другое преимущество, нежели сатира <…> нет визиря, который бы описания всех возможных достоинств не принял сколком с своей высокой особы»). В «восточной повести», вопреки логике жанра, Крылов выражает свои литературно-критические взгляды (в том числе на «Поэтику» Аристотеля, творчество Гомера), в повествовании возникают элементы пародирования, авторская ирония направляется против некоторых литературных жанров, искажающих, лакирующих действительность. Его «Каиб» — «антиода». Продолжая путешествие, калиф, начитавшийся идиллий и эклог, желал «с нетерпеливостью посмотреть сельских жителей», а потому «искал ручейка, зная, что пастушку так же мил чистый источник, как волоките счастия передние знатных…». Но, повстречав голодного и грязного пастуха и побеседовав с ним о его жизни, воскликнул: «О! теперь-то даю я сам себе слово, что никогда по описанию моих стихотворцев не стану судить о счастье моих любезных мусульман». Странствующий калиф приходит к убеждению, что ложь противоестественна, в каком бы виде она ни существовала.

Затем ему пришлось заночевать на кладбище, на надгробном камне. Во сне ему явилась «величественная тень некоего древнего героя», которая напутствовала Каиба: «Помни, что любочестие наказывается чрезмерным унижением; помни, что право твоей власти состоит только в том, чтобы делать людей счастливыми, – сие право дают тебе небеса; право же удручать несчастьями похищаешь ты у ада». Вся полуреальная-полумистическая обстановка ночного кладбища помогает Каибу понять важные для находящегося в поиске смысла жизни человека вещи, в том числе и то, что в мире материальных ценностей каждому из живущих нужно совсем немногое: «на день два фунта хлеба и три аршина земли на постелю при жизни и по смерти».

Наконец, калиф встретил прекрасную 14-летнюю Роксану, которая спустя некоторое время и произнесла заветную фразу: «Я люблю тебя столько, сколько ненавижу Каиба нашего», принимая калифа за Гасана. Каиб испытал высшую степень блаженства. Повесть имеет счастливый финал: «Калиф возвел Роксану на свой трон, и супруги сии были столь верны и столь много любили друг друга, что в нынешнем веке почли бы их сумасшедшими и стали бы на них указывать пальцами». Любовью заполняется существовавшая ранее в душе Каиба пустота, и происходит это только тогда, когда он приобретает новый опыт жизни (став просто человеком, проявив сострадание, испытав желание творить добро) и освобождается от ложного понимания ее ценностей.

«Каиб», как и все остальные сатирические произведения Крылова
в «Зрителе», — продолжение и завершение того, что начато «Почтой духов». Эта повесть считается самым сильным антимонархическим произведением русской литературы ХVІІІ века после радищевского «Путешествия». Она настолько явно написана под влиянием главы «Спасская Полесть», что бросаются в глаза многие даже текстуальные совпадения и заимствования отдельных черт. Таковы описание дворца в обоих произведениях, роль сна царя в качестве поворотного эпизода, использование волшебного перстня и многое другое. Эпиграфом к «Каибу» могли быть поставлены слова Радищева: «Самодержавство есть наипротивнейшее человеческому естеству состояние». Сюжет «восточной повести» — «прозрение монарха» во время его «путешествия» — тоже «радищевский»: обретение калифом счастья и истины в процессе познания (путешествия) реальной действительности, в результате освобождения от привычных условий своего существования и вызванных ими ложных представлений о жизни и собственном величии. Однако Каиба не примешь за просвещенного монарха даже в конце повести. Ведь он, «прозревший» благодаря врожденному нравственному чувству и любви, отказывается от реальной деятельности, от власти, от трона. Каиб — это человек, природа которого навсегда искажена его положением. Неоднократное подчеркивание фантастичности, сказочности происходящего придает развязке пародийно-обратное звучание: нравственное перерождение и превращение деспота в просвещенного монарха — утопия. Крылов пользуется пародией как действенным средством острой социальной сатиры.

Основу авторской позиции составляет тотальная ирония. Объекты осмеяния: 1) двор Каиба (резкая сатира на царствование Екатерины II и разоблачение механизма любого самовластного правления); 2) идеализирующе-утопические установки классицизма (ода) и сентиментализма (идиллия), в равной степени далекие от истины; 3) просветительские устремления и иллюзии в целом (прежде всего — вера в идеального государя). Крылов повторяет, но в более сжатые сроки, путь своих старших современников (и не только сатириков) — «утраты иллюзий». Нигилистический пафос молодого Крылова был продиктован: а) осознанием вопиющего противоречия между просветительским идеалом и действительностью; б) представлением о высокой миссии писателя, который должен с помощью разоблачающего Слова преобразовывать несовершенный мир; в) складом характера и демократизмом убеждений. «Каиб» — блестящая насмешка над жанром философской и нравоучительной «восточной» повести, литературная пародия на ее форму (стиль, приемы, излюбленные образы и мотивы) и основную идею (просвещенного абсолютизма).

В «Зрителе» в 1792 г. было напечатано и одно из лучших сатирических произведений XVIII века, принадлежащее перу Крылова, – жизнеописание-памфлет «Похвальная речь в память моему дедушке». Острая, злая, холодно-страстная, поистине свифтовская сатира. Полное название произведения – «Похвальная речь в память моему дедушке, говоренная его другом в присутствии его приятелей за чашею пуншу». В нем под видом панегирика умершему деду Звениголову осмеивается помещик-деспот, грубый, эгоистичный, дикий, разоривший своих крепостных. Подобно фонвизинскому Скотинину Звениголов («брат по духу») больше любит своих собак и лошадей, чем крестьян. Главный его «подвиг» заключался в том, что в погоне за зайцами он «вырубил и продал свои леса, а крестьян привел в такое состояние, что им нечем было засевать поля». Звениголов «знаменитые подавал примеры, как <…> две тысячи человек можно пересечь в год два-три раза с пользою» («Похвальная речь…» написана в радищевских интонациях).

Жанр пародийной «речи» предполагал критику социальных и нравственных пороков в форме пародийного утверждения их как единственно разумных норм жизни. В самом тоне умильного «восхваления» явно проступала ирония в адрес общепринятого беззастенчивого велеречия, когда крепостник назывался не иначе как «отцом и благодетелем своих крестьян», а императрица — «кротким ангелом во плоти».

Друг Звениголова, беспредельно жестокого эксплуататора, сумевшего всё «содрать с своих крестьян», убежден: «Сколько ни бредят философы, что по родословной всего света мы братья, и сколько ни твердят, что все мы дети одного Адама, но благородный человек должен стыдиться такой философии, и если уж необходимо надобно, чтоб наши слуги происходили от Адама, то мы лучше согласимся признать нашим праотцем осла, нежели быть равного с ними происхождения. Ничто столь человека не возвышает, как благородное происхождение: это первое его достоинство». Ирония Крылова, относящаяся к самому понятию «дворянское благородство», убийственна: «Иметь предка разумного, добродетельного и принесшего пользу отечеству — вот что делает дворянина… Чем древнее и дале от нас сей предок, тем блистательнее наше благородство». Но род, в котором появился Звениголов, уже триста лет как пробавлялся без умных и добродетельных людей, не теряя нимало своего достоинства.

Звениголов, который завершил свое образование освоением букваря и был воспитан его отцом, как и Простакова со Скотининым у Фонвизина, в неприязни к учености, «привык все книги любить, как моровую язву». За исключением «рассуждения Руссо о вредности наук». Восклицая время от времени: «О, Руссо – великий человек!», он «принимался с подобострастием считать листы в его сочинении. Это было величайшее его снисхождение к учености, которое оказывал он одному только сочинителю Новой Элоизы».

Таким образом, в «Похвальной речи…» ― два обличаемых типа: рассказчик, «идеолог» «благородного» сословия, и обобщенный образ помещика-крепостника (с характерным именем).

«Почта духов», «Каиб», «Похвальная речь в память моему дедушке» ― яркие образцы нравоучительной прозы. Крылов бесстрашно проявлял свободомыслие в условиях, когда вести о Французской революции, доносившиеся в Россию, вынуждали правительство усиливать гонения против инакомыслящих. Вместе с тем очевидно и то, что цель писателя состояла не только в критике и отрицании, но и в утверждении. Положительное содержание в прозе Крылова непосредственно связано с образом автора-героя. Именно он становится центром, объединяющим все основные смысловые сферы прозаических произведений писателя: литературно-полемический план и сатирический, лирический пафос и философское содержание. Взгляд автора ироничен, он направлен на несовершенную человеческую природу, являющуюся вместилищем добра и зла, склонную не только к высоким стремлениям, но и к пагубным страстям и низменным побуждениям. Однако при этом писатель не отрицал реальные возможности приближения человека к идеальному состоянию, которое дается не «головными» изысками, а естественным участием в практической жизни.

С 1793 г. Крылов и Клушин предприняли выпуск нового журнала – «Санкт-Петербургский Меркурий», проявляя большую сдержанность. Здесь Крыловым была напечатана, среди прочего, «Похвальная речь Ермалафиду, говоренная в собрании молодых писателей». Как считают некоторые исследователи, она направлена против нового восходящего литературного таланта — Н.М. Карамзина. Свое отношение к сентиментализму вообще, в том числе и к содержанию карамзинского творчества (в частности, к «Письмам русского путешественника»), Крылов выразил именем Ермалафид (от греч. слова «ермалафия» — пустая болтовня, дребедень). Однако, по мнению О.М. Гончаровой, в ироническом и гротескном образе Ермалафида «Крылов на самом деле создает обобщенный образ бездарного русского литератора, созидающего бездарные тексты». Ермалафид у Крылова ― сочинитель «болезненного состояния духа», графоман, который время от времени испытывает «позыв на письмо», сопровождающийся «сильным головным ломом», «самое ничто» бухнет в его голове «как горох», и он теряет равновесие. Крылов с сатирическим блеском разоблачил безудержное стремление к сочинительству, охватившее многих современных ему авторов, безосновательно претендующих на звание писателя, но не смог предложить состав «крепительного» для пишущей бездарности. Между тем и от издания более «осторожного» «Меркурия» журналисты-сатирики были вскоре отстранены. Крылову пришлось отказаться от журнальной деятельности и надолго скрыться с глаз правительства. С 1794 по 1802 г. опальный писатель скитался по провинции.

Около 1797 г. Крылов познакомился с князем С.Ф. Голицыным ― влиятельным вельможей, впавшим в немилость у императора Павла I из-за пренебрежительного отношения к «гатчинским» немцам. В имении Голицына Казацкое под Киевом Крылов и поселился в качестве его секретаря и учителя княжеских детей. Там между 1798 и 1800 гг. Крыловым была написана для любительского театра лучшая из его комедий — «шутотрагедия» (в авторском определении) «Подщипа» (или «Трумф»), парадирующая жанр трагедии, жанровые системы классицизма и сентиментализма, направленная против деспотического режима и фрунтомании Павла I. Эта литературная пародия несет в себе черты острейшей социально-политической сатиры. На пародийность пьесы указывает уже самый ее жанр ― шутотрагедия. Все атрибуты трагедии, пишет Ю.В. Стенник, «в гротескном, заостренном, шаржированном виде присутствуют в пьесе, и традиционные трагедийные коллизии предстают как комически сниженное нелепое шутовство». Поставлена она была в имении князя Голицина на святках, и сам Крылов играл роль Трумфа. По словам О.М. Гончаровой, «эта постановка была осуществлена как домашнее развлечение, пьеса для избранных не только в силу непристойности, но, видимо, и потому, что Крылов иронично отвергает сам принцип театра и его эстетику».

Впервые пьеса была издана за границей, в Берлине, в 1859 г. по не дошедшему до нас списку под названием «Трумф». В России она была опубликована только в 1871 г. по списку, принадлежавшему сослуживцу Крылова М. Лобанову, автору первой его биографии. Этот список, в котором пьеса озаглавлена «Подщипа», считается более достоверным, чем берлинский и др.

«Подщипа» ― смелая сатира в духе народного представления (фарса). В объединении принципов народной театральной сатиры с литературной пародией и заключалась творческая смелость Крылова. Кроме того, в своей «шутотрагедии» Крылов дает злую карикатуру на засилье тупых прусских наемников, пользовавшихся большим влиянием при Павле I. Немецкий принц Трумф добивается руки царской дочери Подщипы. Его войско захватывает столицу царства Вакулы. Но Подщипа верна своему возлюбленному князю Слюняю. Соперничество Трумфа и Слюня составляет основу сюжета.

Комедия Крылова являлась настолько политически острой, антиправительственной сатирой, что при жизни автора не могла быть напечатана. Однако нелегальные списки комедии были широко известны и имели большой успех в передовых общественных кругах. Особую популярность снискала комедия Крылова у декабристов. Так, декабрист Д.И. Завалишин, в своих «Записках» отмечал: «…ни один революционер не придумывал никогда злее и язвительнее сатиры на правительство. Всё и все были беспощадно осмеяны, начиная с главы государства до государственных учреждений и негласных советников».

В образах царя Вакулы, немецкого принца Трумфа, царской дочери Подщипы, князя Слюняя, гофмаршала Дурдурана и вельмож получила продолжение сатирическая линия, начатая в «Почте духов», развитая в повести «Каиб»: признание нравственного ничтожества монархии и всего придворного окружения. Пьеса демократична не только по своим основным идеям, но и по языку. Даже царь и царевна говорят подчеркнуто простонародным языком, например:

Подщипа. Какое новое нас горе одолело?

Не хлеба ль недород?

Царь Вакула. А мне, слышь, что за дело?

Я разве даром царь? — Слышь, дома на печи,

Я и в голодный год есть буду калачи.

Снижение высокого «штиля» речи и тем самым «сниженное» отношение к изображаемым высокопоставленным особам (царь — «счастливый трутень», царевна придурковата) проявляется постоянно. Особенно ничтожны в пьесе Трумф, который никак не может научиться говорить по-русски, и Слюняй, который даже слов своего языка не в состоянии выговорить как следует (этот жених гоняет голубей, а после серьезного разговора с соперником бежит менять нижнее белье). Персонажи показаны в их бытовой, гротескно-сниженной сущности. Речь Трумфа и Слюняя, построенная на внешнем комизме, выражает механическую природу первого («Не люпишь?.. Этофа стерпель не мошна мне! // Протифна Трумф?.. Фай, фай! Такая поруканья // Тастойна саслушить тешола накасанья. // Некотна тефка!..») и низменную — второго («я так юбью тебя… ну пуще еденцу»). Такой комический прием ― создание типажа характера с помощью диалекта, специфического акцента или особенностей произношения ― восходит к интермедиям.

Трумф груб, заносчив, настоящий солдафон, уверенный, что все проблемы можно решить силой (захватить столицу Вакулы и сердце Подщипы). Подщипа тщетно надеется на защиту своего князя. Слюняй откровенно труслив и эгоистичен. На просьбу Подщипы сразиться с Трумфом Слюняй отвечает:

Да, да! Подсунься-ка к его ты паясу:

Вить деевянную я спагу-то носу…

Мне матуска носить зеезной не веея.

Собственное благополучие Слюняю дороже и счастья с Подщипой, и самой ее жизни. Не видя спасения, Подщипа предлагает Слюняю вместе умереть (пародируется высокий мотив и сюжетный ход классицистической трагедии: самопожертвование главных героев ради друг друга и их трагическая гибель). Долго (чем усиливается комический эффект) выбирает Слюняй род смерти, отвергая все предложения Подщипы. А когда, наконец, сошлись на ноже, он заявляет любимой: «Князна! заезься ты. Я пьезьде погьязю». Когда возмущенная царевна ушла, он сам с собою рассуждает:

Да, видись, бьят! насья, небось, ты дуяка!

Заезься-ка сама, кои юка егка…

Нет, сто ни говои, я смейти не юбью,

Хотя от миенькой и гнев за то тейпью!

Правитель государства Вакула беспомощен и растерян, что хорошо передают переполняющие его речь многочисленные знашь и слышь. Сидя в сенате, царь занимается пусканием «кубаря», его сенаторы слепы, немы, глухи, не могут двигаться от старости. Деятельность государственных мужей в пьесе изображена как игра впавших в детство стариков. Образ Вакулы создан Крыловым в традициях русской народной сатиры.

Действие пьесы происходит в царском дворце. Важное место в пьесе занимает мотив «дом ― бездомье». Он вводится репликами героев. Ироничность, переходящая в травестийность, присуща героям в оценке не только их жилища, но это переносится и на дом как Родину, Отечество, что связано с пародией на жанр классицистической трагедии. Если там были царские чертоги, дворцы, палаты, площадь перед дворцом, то здесь ― «домик», «палатка», «огороды», «рынок». В своем доме персонажи пьесы оказываются беззащитны перед произволом Трумфа. Бедомность Трумфа становится синонимом бездуховности и служит нравственной характеристикой, точнее, антихарактеристикой героя. Чтобы спасти престол и, стало быть, дом, Вакула, не раздумывая готов отдать в жены разбойнику-принцу свою дочь.

Имена персонажей шутотрагедии смысловые. Имя Трумф, возможно, анаграмма (с заменой буквы «н» на «м») слова «фрунт», столь характерного ждя царствования Петра III и Павла I. Известно, что Крылов любил анаграммы и подписывал некоторые произведения: «Нави Волырк». Но, вероятно, и то, что для имени главного героя писатель использовалнемецкое Trumpf (чешск. trumf) ― «козырь», который бьет карты других мастей. И хотя в Трумфе современники Крылова легко «узнавали» реальную царственную особу (специфика этой аллюзии в карикатурном, шутовском характере уподобления), значение крыловской «шутотрагедии» не исчерпывается политической сатирой на правление Павла I.

Комедия подводит «итоги» эстетических исканий «высокой» словесности и творчества самого Крылова как художника ХVIII в. В «Подщипе» вышучивается и пародируется условность поэтики классицизма, фальшь тех чувств, которые были свойственны героям трагедий писателей XVIII века (она написана как «трагедия наизнанку»). Крылов отстаивал новые, реалистические принципы искусства. Его увлекла литературно-театральная игра с жанрами комедии и трагедии классицизма, «слёзной драмы», народного фарса, цель которой — обнажить условность искусства вообще. Здесь имеет место очередная насмешка над претензиями литературы на учительность. В пьесе осуществляется совмещение драматических «техник» трагедии и фарса. В ней травестируюся: а) любовный сюжет, конфликт чувства и долга, образная система трагедии (действуют фарсовые персонажи с жалким духом и низменным поведением); б) само рационалистическое деление жизненных явлений на «высокие» и «низкие» (комическая форма антитезы «духа» и «плоти»); в) языковая форма: александрийский стих, трагедийная лексика сочетаются с комедийным строем чувств и «низкой» лексикой. Крылов, идущий по пути Державина, свободно соединяет разнородные поэтические элементы, создавая синтетический жанр.

Поставив на место идеала реальность, Крылов в своей комедии, по словам Ю.М. Лотмана, «подверг беспощадному осмеянию все ценности дворянской культуры, все ее теоретические представления о высоком и прекрасном в искусстве и героическом в жизни, а заодно и самые основы того героико-теоретического мышления, без которого Просвещение XVIII в. было бы невозможно». Воссозданная в комедии «смеховая, веселая стихия карнавала (обнажения и развенчания)», о чем пишет О.М. Гончарова, станет основой его будущего басенного творчества. Пьеса Крылова, распространявшаяся в списках, и сам автор были увековечены Пушкиным-лицеистом в его стихотворении «Городок» (1815):

И ты, шутник бесценный,

Который Мельпомены

Котурны и кинжал

Игривой Талье дал!

Чья кисть мне нарисует,

Чья кисть скомпанирует

Такой оригинал!

Тут вижу я ― с Чернавкой

Подщипа слезы льет;

Здесь князь дрожит под лавкой,

Там дремлет весь совет;

В трагическом смятенье

Плененные цари,

Забыв войну, сраженьи,

Играют в кубари…

С 1806 г. до самой своей кончины Крылов жил в Петербурге. В 1812 г. он поступил на службу в Публичную библиотеку, где занимал должность библиотекаря в течение почти 30-ти лет (с 1812 по 1841 гг.). Остро социальные произведения Крылова, созданные им в XVIII ст. и на переломе веков, оказывали «революционизирующее» воздействие на читателей. Он явился продолжателем дела Радищева в литературе. Но масштаб новаторства Крылова стал ясен значительно позже. В баснях он предстанет подлинно «народным поэтом».

Литература

1. Гончарова О.М. Национальные традиции в инновационных текстовых моделях русской литературы XVIII века (комедия И.А. Крылова «Подщипа») // Гончарова О.М. Власть традиции и «новая Россия» в литературном сознании второй половины XVIII века. СПб., 2004.

2. Гордин М А., Гордин Я.А. Театр Ивана Крылова. Л., 1983.

3. Десницкий А. В. Молодой Крылов. Л., 1975.

4. Киселева Л.Н. Загадки драматургии Крылова // Крылов И.А. Полное собрание драматических сочинений / Сост., вступ. ст., комм. Л.Н. Киселевой. СПб., 2001.

5. Коровин В.М. Поэт и мудрец: Книга об Иване Крылове. М., 1996.

6. Кочеткова Н.Д. Сатирическая проза Крылова // Иван Андреевич Крылов: Проблемы творчества. Л., 1975.

7. Кубачева Н.В. Восточная повесть в русской литературе ХVIII – начала ХIХ века // ХVIII век: Сб. 5. М.; Л., 1962. С. 295 – 315.

8. Маслобойникова Н.В. Жанровое своеобразие и поэтика шуто-трагедии И.А. Крылова «Трумф» («Подщипа») // Проблемы изучения русской литерауры ХVIII века. Межвуз. сб. науч. тр. Вып. 11. Самара, 2005. С. 222 − 235.

9. Разумовская М.В. «Почта духов» И.А. Крылова и роман маркиза
д’ Аржана // Русская литература. 1978. № 1.

10. Стенник Ю.В. Русская сатира XVIII века. Л., 1985.

12. Степанов Н.Л. И.А. Крылов: Жизнь и творчество. М., 1958.

13. Фомичёв С.А. Драматургия Крылова начала ХIХ века // Иван Андреевич Крылов: Проблемы творчества. Л., 1975.

Дата добавления: 2014-01-07