Лекция №3). Очень коротко охарактеризую 3-й период в творчестве Блока

Очень коротко охарактеризую 3-й период в творчестве Блока. Книга 3-я, когда Блок переходит, когда наступает самая высокая точка его лирического творчества, когда у него есть абсолютная убежденность, у него у самого, что он проник за завесу тайны, что наконец наступил миг равновесия, он разрешил все загадки: например, загадку русской души, русского народа, русского характера, русской истории. Он создает грандиозный цикл (третий период) "Родина". Кроме этого, мы уже называли, он создает цикл "Страшный мир", "Ямбы", пишет 2 свои грандиозные поэмы – "Возмездие" и "Соловьиный сад". Т.е. 3-й период – каждое произведение – это шедевр. Он как бы приходит к полной силе своего творчества. Уже смятение, которым был характерен 2-й период его творчества куда-то отступает, кажется, что Блок как будто предчувствует, что ему дано немногое время. И вот все, что он создает отличает просто высота и творческого взлета и глубина проникновения будь то в личный мир, человека, или в историческую судьбу народа. Я очень коротко охарактеризую цикл "Родина", на которой вам стоит обратить внимание, на 2 его части. Это маленький цикл, который входит в цикл "Родина" – стихи "На поле Куликовом", и несколько стихотворений, которые он написал в 14-м году, и которые тоже включил в этот большой цикл, состоящий из 24 стихотворений. Это стихотворение "Петроградское небо мутилось дождем", например, это стихотворение "Коршун", это стихотворение "Рожденная в года глухие". Вот это очень важные стихи, в которых вы сейчас увидите, что в них прозвучало. В цикле "На поле Куликовом", который был написан в 1908 году, Блок обращается к исторической реминисценции, к событию, которое действительно исторически знаковое событие – Куликовская битва, которая не освободила Русь от монголо-татарского нашествия, но, тем не менее, была знаковым событием, потому что именно после этой битвы началось освобождение, которое в общем-то почти 100 лет этот процесс шел И Дмитрий Донской был канонизирован, как святой, и всегда на Руси и в России впоследствии, этому событию предавалось особое значение. И вот Блок как бы берет как символист, понимаете, он берет реальность историческую, но она знаковая, символическая. И он наполняет ее огромным символическим и историческим смыслом. Здесь как бы смыкаются 2 начала – взгляд историка и взгляд метафизика, поэта-символиста. Поэтому эти стихи они как бы из конкретного наблюдения выходят в универсальные какие-то категории, и в универсальные выводы. Вот обратите внимание (я вынуждена очень сокращать свой рассказ, потому что времени совсем мало), но просто внимательно прочитайте первое стихотворение этого цикла, и, пожалуйста, обратите внимание на то, как емок, сдержан и символичен стих Блока, когда он буквально в первой строчке дает образ Руси. Вот, понимаете, вот мы о Белом с вами говорили, в том же самом ракурсе – ракурсе простора, пространства. Он пишет:

Река раскинулась. Течет, грустит лениво

И моет берега.

Вот эти строчки – такие простые, как бы совсем не мистические, обыкновенные. Но за ними встает очень много, даже за их звуковым оформлением, за этим ассонансом звука "а": Река раскинулась; и за этими глаголами повторяющимися, однородными: раскинулась (точка) Течет, грустит лениво И моет берега (в первом варианте стихотворения у него было: "и круты берега" – и это было гораздо хуже). А вот течет, грустит лениво и моет берега – вот такая цепочка сказуемых, выраженных глаголами несовершенного вида, она ведь тоже создает такую бесконечность времени и пространства. И вот так возникает образ Руси, как земли необъятной. Ему не нужно никаких эпитетов, не нужно никаких эмоций выражать: " Ах, как велика Русь, нет ей конца и начала ". Ему достаточно таким образом обозначить это пространство. И в этом пространстве таится загадка. Загадка Руси. И мы здесь с вами снова выходим на эту проблематику времени. И у Белого, и у Бердяева, и у очень многих других поэтов, и у Есенина – просторы. Вот эта проблема стоит – Русь через ее пространство. И она и перед нами стоит – необъятность, как ее объять, как ее понять, и как ее освоить. И Петр этим мучился и мы мучаемся до сих пор. И Древняя Русь тоже этим мучилась. Т.е. Блок очень глубоко, вот почему я говорю, что это всё шедевры – он глубоко проникает в суть явлений. И дальше он объясняет как бы историю Руси. История Руси в монголо-татарском, загадка тоже одна из. Монголо-татарское нашествие. Поэтому у него посмотрите: Наш путь - стрелой татарской древней воли Пронзил нам грудь. Путь, которые пронзен вот стрелой татарской древней воли, грудь подставила Русь монголо-татарскому нашествию и она была ранена. Ранена тяжко Русь была ранена, отброшена назад. Русь 11 века и Русь 14 века – это разные государства. 11 век – Ярослав Мудрый – это великое государство, грамота всеобщая почти, культура высокая. А Русь 14 века – разрозненная, собирающая только силы, подавленная рабством. Поэтому эта рана очень тяжелая, но Блок говорит, обратите внимание: грудь, грудь подставила Русь. Т.е. он уже тоже через этот образ подчеркивает жертвенное начало в национальном характере. Русский человек – жертвенный человек. Он способен к этому христианскому подвигу самопожертвования. Т.е. Блок, как бы, понимаете, мы сейчас будем говорить о поэме "Двенадцать", вы увидите, как он емко мыслит, как он, какой колоссальный подтекст в его стихах. У него каждое слово – плод очень долгих, если вы возьмете собрание сочинений академическое, там даются черновики, вы увидите, как долго он искал это нужное слово. Как долго. И наконец вот находил, действительно, единственное слово. И дальше, вот обратите внимание, в этом первом стихотворении цикла "На поле Куликовом", который входит в большой цикл "Родина", на очень важную строфу, в которой показана Куликовская битва. Вы знаете, у нас есть памятник древнерусской литературы "Сказание о Мамаевом Побоище", очень колоритный памятник, где много деталей, текст великолепный. Многие люди в русском искусстве обращались к этому сражению: и художники, и писатели, и поэты. Но Блок – ну самый, ну, просто, универсальнейший образ этой битвы в 4-х строчках удивительно точно расставил акценты, и как бы показав природу Руси и русского человека. Посмотрите, как он пишет:

Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами

Степную даль. (2 строки этого четверостишия. Вот синтаксис такой динамичный. Короткие предложения, точки, и вот как бы они подчеркивают стремление народа к освобождению. И невозможно стих остановить. Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами степную даль. За каждым словом – символ; за каждым словом – ассоциативный ряд. Потому что это не только воссоздание похода Игоря (может Дмитрия?–Т.Б.), да, ночью они идут, и лагерь разбивают, и костры зажигают. Но это и символ, вот как бы значение этого похода, который осветит будущее Руси, и неостановимости знак. А дальше, посмотрите:

В степном дыму (вот мои любимые строчки просто) блеснет святое знамя

И ханской сабли сталь...

Две строки, и никаких богатырей, никаких скрещивающихся, там, мечей, копий летящих – ничего нет. Но выражен характер битвы.

В степном дыму блеснет святое знамя (т.е. один лагерь – Донского, да, благословенная дружина, получила благословение Сергея Радонежского, т.е. как бы и несут они хоругви, лики святых – "святое знамя", с ликами святых, и святое – потому что это знамя освобождения, борьбы за свою свободу, за свое достоинство, преодоление рабства. А с другой стороны? Это вот надо быть Блоком, чтобы такую строчку сочинить:

И ханской сабли сталь...

Понимаете, вы чувствуете разницу? Как разница здесь! Аллитерация этих "х", "с", "т" – они передают скрежет оружия, они передают это материальное, это хищное, захватническое – ханской сабли сталь. И для Блока абсолютно очевидно, исход этой битвы очевиден. И это уже не просто исход этой битвы, это воссоздание универсального закона истории по Блоку, когда всегда побеждает духовное, когда оно оказывается сильнее материального. На Руси, по крайней мере, так всегда. Духом побеждаем, а не силой. Понимаете? Обратитесь в историю России и вы увидите, что и в войне 1812 года побеждали не силой, а духом, дубиной народной войны, а не прекрасно обученное войско Наполеона, оказалось бессильным; и во Второй Мировой войне было то же самое. Вот Блок как бы это, вот это формула просто. Но дальше он очень сложно мыслит. Послушайте, что дальше:

И вечный бой! (Он абсолютно лишен сусальности восприятия русского характера, такой, славянофильской какой-то патоки. Абсолютно лишен. Он хорошо понимает и силу и драматизм этого духовного максимализма. Потому что посмотрите, что он дальше пишет:

И вечный бой!

Покой нам только снится

Сквозь кровь и пыль...

Летит, летит степная кобылица

И мнет ковыль...

Степная кобылица – конечно, символ России. Т.е. вот тот духовный максимализм, который ей присущ, это не только дар, но это и тяжелая ноша. Понимаете? Это тяжелая ноша! Никогда не будет покоя, при такой вот структуре ментальности, при такой структуре и свойствах национальной души. Не будет покоя. Т.е. не доживем мы никогда до тихой бюргерской жизни сытых швейцарских деревень и городов. Не доживем никогда. Другая порода, другая природа, другие пространства. Блок это прекрасно понимал. Но он остается не каким-то вот таким надмирным судией, который вот там поднялся, куда-то в небеса, и расставляет как шахматные фигуры народы и историю. Он понимает, как человеку отдельному, обыкновенному, тяжело нести этот груз. И поэтому он говорит: останови,

Останови!

Идут, идут испуганные тучи,

Закат в крови!

Закат в крови! Из сердца кровь струится!

Плачь, сердце, плачь...

Покоя нет! Степная кобылица

Несется вскачь!

Т.е. необычайно драматично, необычайно диалектично он рассматривает судьбу России и русского человека, понимая, что удел его – вечный поиск, вечный духовный максимализм, вечная борьба, и никогда никакого покоя. Но этот духовный максимализм Блоку, конечно, больше всего импонирует, и больше всего ценен для него, ну, вообще в мировом пространстве, если можно так сказать. И поэтому в пятом стихотворении, именно поэтому в этом цикле появляется Богородица, которая как бы покровительствует, снова свой покров простирает над Русью. И в последнем стихотворении этого цикла Блок говорит: опять над полем Куликовым взошла и расточилась мгла. И словно облаком суровым грядущий день заволокла. Т.е. он вот этот цикл, как вы прочитаете где-нибудь в учебниках, он интересен тем, что действительно, образ родины у Блока возникает в единстве трех временных ипостасей: прошлого, настоящего и будущего. Что он умеет как бы вот показать настоящее через прошлое, и предвидеть будущее. Поэтому вот как бы последнее стихотворение оно так и заканчивается: Доспех тяжел как перед боем. Теперь твой час настал. Молись.

Это обращение и к современнику и к каждому из нас. Т.е. Блок хорошо понимает драматизм нашего внутреннего устройства на уровне отдельного человека и всего государства.

Вот это был такой очень высокий взлет историзма Блока и в то же время его символистского, потому что он здесь показал универсальность Руси, универсальность ее характера, универсальность ее истории.

В других стихах этого цикла "Родина", которые я вам назвала, вы их, пожалуйста, прочитайте, я хочу просто очень коротко обратить ваше внимание на одну такую очень важную вещь. Вы все любите зарубежную литературу, тем более (а, нет, у вас еще не было, да), ну ладно, вы все равно уже ее изучали в каком-то смысле, будет еще у редакторов "Современный литературный процесс", по крайней мере вы наверное слышали такой термин "литература потерянного поколения". Гертруда Стайн его придумала. Кто относится к этим писателям? Ремарк, Хемингуэй. В английской литературе Ричард Олдингтон, но вы его меньше, конечно, знаете. Ну вот, хотя бы, Хемингуэя знаете. И вот вы понимаете, это же люди, которые воевали в Первой Мировой войне. И все названия их произведений у Ремарка, там: "Три товарища", у Хемингуэя: "Прощай оружие", "Фиеста" и "Восходит солнце", у Олдингтона очень важные два романа: "Смерть героя" (это замечательный писатель английский!), это не объемный такой роман; "Все люди – враги" – это такой большой роман, но он читается очень легко, потому что там такой драматичный сюжет. Вы послушайте, как они называются: у Ремарка "Три товарища", у Хемингуэя "Прощай оружие", у Олдингтона "Смерть героя" и "Все люди – враги". Вам тут ничего не режет ухо? "Смерть героя", "Все люди враги"? Но вы же знаете, что есть библейские истины: все люди – братья. Героя народные, истинные герои не умирают. Олдингтон несомненно, вынося в название такие вот, делая такие названия, опровергает, т.е. он полемизирует. Почему? Почему поколение называется "потерянным"? Скорее не общество их отвергло, а они отвергли общество. Т.е. они остались неприкаянными, вернувшись. Почему таковыми они пришли? Потому что когда они попали на Первую Мировую войну, они попали юношами. Юношами, которые пошли туда отстаивать честь, достоинство своей нации. Это же была война, как им казалось, вовлеченным в эту войну молодым людям, что они воюют за свою родину. А оказалось, что это самая страшная, кровавая бойня, которую знало человечество, и вот это бессмысленность. Вообще, Первая Мировая война была невероятным этапом в истории человечества и ХХ века, когда впервые, вот понимаете, когда впервые была невидимая смерть, когда газовая атака – это был шок настоящий. Потому что война всегда была такой, до этого времени, когда враги видели лица друг друга. А когда вот такие массовые средства уничтожения по тем временам, и это было страшно просто. Это было потрясение колоссальное. И они оказались писателями потерянного поколения, потому что во всех этих романах герои живут кланово. Они живут, вот как сегодня афганцы, или те, кто участвовали в чеченской войне – это же отдельный социум. Понимаете? Они же отдельно от нас живут. Не потому, что мы их отвергли. Они нас отвергли, потому что у нас нет этого опыта, и они нас презирают за то, что мы их не понимаем и никогда не поймем.

Так и потерянное поколение. И вот Блок, но эти писатели начали писать в середине 20-х годов, им нужно было время, после войны, вообще, осознать всё и потом выразить боль своего поколения. Блок в 14-м году. Его первые отклики на Первую Мировую войну содержали предчувствие катастрофы. Глобальной, мировой катастрофы. Когда люди переживут, вот, обманы. И вот это знаменитое стихотворение, он пишет такую элегию – эпитафию по жанру – "Рожденные в года глухие пути не помнят своего. Мы – дети страшных лет России – забыть не в силах ничего. Испепеляющие годы, безумяль вас, надежды ль весть, от дни войны от дней свободы кровавый отсвет в лицах есть … пустота. Понимаете, т.е. он как раз это все показал, вот этот восторг юности и эта бессмыслица бойни. И они оказались вот немыми. "Заградить уста" – какое он слово нашел, заградить уста – т.е. они не хотят говорить больше, они не хотят знать этого мира. И оно заканчивается эпитафией. Он понимает, что это бесплодное поколение. Оно трагическое, как бы история виновата в трагизме его судьбы, но оно бесплодное. Поэтому он говорит: "И пусть над нашим смертным ложем взовьется с криком воронье. Те, кто достойней, Боже, Боже, да узрят Царствие Твое". Бесплодное почему? И оно было и реально, вот, потерянное поколение европейское, оно тоже было бесплодно. Т.е. у них были дети, но это была преемственность разрушена. Потерянное поколение! Понимаете? Вот цепочка, человечество развивается преемственностью поколений. И вот вдруг одно поколение, целое поколение, говорит: "мы выпадаем из этой цепочки, мы не хотим наследовать ваших фальшивых ценностей". И ведь это порождает вот очень сложные процессы впоследствии. Т.е. у них физически есть дети, но эти дети тоже не хотят продолжать эту преемственность. Поэтому это трагическое поколение.

И Блок в своей гениальной элегии "Рожденные в года глухие…" он это просто почувствовал и прекрасно передал.

Еще более интересное стихотворение "Петроградское небо мутилось дождем", но некогда нам о нем говорить. Вы его самостоятельно разберите, оно очень интересное. И также стихотворение "Коршун".

Ну мы вынуждены переходить к поэме "Двенадцать", потому что я не могу об этом не сказать, хотя я книжку даже не взяла, почему-то надеясь, что мы уже про это проговорили.

Третий период у Блока был высочайшим достижением. А потом вдруг, вот вы знаете, я вам уже об этом говорила, после 16-го года он практически пишет стихов мало. А после поэмы "Двенадцать", которая была опубликована в марте 1918 года, он написал всего три стихотворения (после поэмы "Двенадцать"), прожив еще три года написал три стихотворения: "Скифы", "Пушкинскому дому", "Зинаиде Николаевне Гиппиус". Три всего. Т.е. как бы поэт в нем иссяк. Он не мог больше писать стихов. По какой причине? Я выскажу свою гипотезу. Хотя, писал много прозы. Т.е. писал статьи, писал записные книжки, дневники, выступал с лекциями, работал в издательстве "Всемирная литература", которую Горький организовал, и подготовил там великолепное собрание сочинений Гейне. Великолепнейшее. Т.е. редактор Блок, вообще – все поэты Серебряного века, почти все – были замечательными редакторами. Я уже говорила вам о Брюсове. Блок был отличным редактором. Гумилев – прекрасным редактором. Т.е. они очень хорошо могли бы издавать книги, но не было у них такой возможности. Так вот, в 18-м году, в январе, Блок написал поэму "Двенадцать". А в марте она уже была опубликована в созданным им самим издательстве "Алконост". В оформлении великолепном художника Юрия Анненкова. Книга эта роскошная, большого формата, с великолепными рисунками Юрия Анненкова. Поэма сразу же была воспринята политизировано. И в этом величайшая беда современников, поскольку эпоха была, как вы понимаете, очень острая – только революция полгода как прошла, произошла, то, естественно, поэму воспринимали только с точки зрения оценки Блоком революции. Потому что мир раскололся надвое: красные и белые, третьего не дано. Гражданская война начинается. И поэтому, поэму, естественно, публика и власть могла воспринимать только с точки зрения политической. Тем более Блок был такой удобной фигурой – поэт-декадент, поэт-символист, вдруг пишет поэму о революции, значит, за революцией правда. Не только большевики так использовали поэму, но и, к сожалению, окружение Блока тоже восприняло его поэму "о революции", как его "приятие революции". В этой поэме действительно есть некое приятие революции, но в очень своеобразном смысле. Вот сейчас мы об этом с вами, я хочу с вами об этом поговорить.

Я просила бы вас очень хорошо понять, что на мой взгляд, мою точку зрения понять, на мой взгляд эта поэма – это эпическое произведение в классическом смысле этого определения. Т.е. в том смысле, как вот Гомер писал "Илиаду" и "Одиссею". Т.е. вы знаете, что есть эпос, как род литературы, который отличается тем, что в нем дается "объективированное повествование о событиях и героях", как сказал бы Аристотель. Т.е. как бы автор не вмешивается, он просто воспроизводит, что происходило в эпоху, которую он наблюдает. Вот это классический эпос. Это классическая эпическая поэма. Современники восприняли эту поэму, как лиро-эпическую, в которой точно звучит голос самого автора, ободряющий, и одобряющий революцию, и восприняли ее как политическую поэму. В то время как, на мой взгляд, эта поэма в чистом смысле "эпос", т.е. не эпос, который слагается (эпос слагался, поэтому мы не знаем, Гомер – анонимный автор, т.е. как бы за ним не понятно, что скрывается, потому что эпос классический – анонимен, его народ слагает). А Блок подписывает поэму своим именем, тем самым он как бы подчеркивает, что это некая стилизация, т.е. он пытается создать эпос, но он один, и, естественно, некая субъективность там будет звучать. Но по сути Блок пишет, вот, если бы вам сказали "какова тема "Двенадцати"? – в учебниках школьных и вузовских пишут – "главная тема поэмы "Двенадцать" – тема революции". Я думаю, что это не так. Главная тема этой поэмы – Россия в революции. Разница есть, если вы умеете слышать русскую речь, то разницу вы должны понять: "Россия в революции", а не "революция в России". Понимаете? Т.е. он хочет показать, вот как бы, ну, как бы, если бы он был оператор, (кине?)документалист, вот, был бы режиссер и оператор, и он бы взял и снял вот объятую революцией Россию. Вот то же он сделал в стихотворном тексте. Поэтому эта поэма, причем вот парадокс, все исследователи этой поэмы (о ней очень много написано и книг, и статей – тьма) и все пишут о том, что это самая богатая в ритмико-интонационном смысле произведение поэзии ХХ века. И все в этом единодушны. Т.е. действительно подчеркивается. Это так. В этой поэме очень много интонаций и ритмов. А это значит, что в этой поэме много голосов, а не один голос лирического героя или автора. Это многоголосная поэма. И вот это-то и подчеркивает, что он как бы собрал все голоса и нам их явил. И вот в этих голосах он как бы озвучил то, что происходило с Россией в революции.

И начинается эта поэма, вы знаете, что в ней 12 глав. И вот то, что в ней 12 глав, что 12 красногвардейцев – это как бы подчеркивает ее такой сакральный смысл. Вот, двенадцать апостолов было у Христа. Вот он как бы этим в общем-то что-то такое нам на что-то намекает. Вот. А не просто вот политическая оценка происходящего здесь прозвучит. Начинается поэма с зачина такого, волне эпического, когда ничего нет, а только вот:

Черный вечер.

Белый снег.

Ветер. Ветер!

На ногах не стоит человек.

Ветер, ветер –

На всем Божьем свете!

Ну скажите, пожалуйста, здесь ведь нет такой вот конкретики, и нет авторского. Он действительно показывает нам, что мир раскололся надвое. Вот "черное" и "белое". И если вы вспомните его статью этого же года и этого же месяца (января) "Интеллигенция и революция", но это публицистическое произведение, там немножко другие вещи он говорил. Но тем не менее, он там говорил: "А что же вы думаете, вековая распря между белой и черной костью кончится бескровно, и революция – идиллия?". Т.е. он ведь горькие слова говорит. Он говорит о том, что то, что происходит сейчас – оно не могло не произойти. И за этим вовсе не стоит, что он это одобряет. Он просто говорит, что "не мне судить, не нам судить – это логика; или промысел Божий или логика истории". И тут ничего нельзя изменить. Вековая распря между белой и черной костью не может кончится бескровно. Но в зачине поэмы этот мотив приобретает более обобщенный и более глубинный смысл, потому что Блок говорит не только о том, что в России происходит сейчас, он говорит о нашей цивилизации, о том этапе цивилизации, который наступил с началом ХХ века. Этот этап (но, тут бы вам бы хорошо бы было бы прочитать статью Блока "Крушение гуманизма"; потому что именно вот в этой статье он как раз и говорит об этом новом витке цивилизации). А в чем он заключался? Вы понимаете, Блок употребляет слово "гуманизм" в статье "Крушение гуманизма" не как мы привыкли. Если вас спрашивают "что такое гуманизм"? Что вы мне ответите? Что такое "гуманизм"? "Любовь к человеку" вы ответите; гуманность = человечность. Блок по-другому использует этот термин, в правильном смысле, как философскую категорию. Т.е. "гуманизм" когда появился, термин сам появился когда? В эпоху Возрождения. Гуманизм – это философская система, миропредставление, в котором человек является самоценным центром, не нуждающимся ни в каких связях с чем-то надмирным. Т.е. не нуждающимся в Творце, грубо говоря (по сравнению со Средневековьем). Рождается антропоцентрический этап в нашем цивилизационном развитии, когда в центре, ценностным центром (как говорил Бахтин) является человек. Начиная с нового времени, с эпохи Возрождения, всё европейское человечество жило ощущая личность как самоценную величину. А Блок говорит, что с началом ХХ века наступает крушение этого культурного фен о мена. Крушение гуманизма. И в этой статье он еще не очень-то говорит хорошо это или плохо, т.е. он просто тоже констатирует, что вот это игнорирование Бога, которое произошло, это провозглашение свободы от Творца, оно теперь дает о себе знать. И вот в поэме "Двенадцать" он как раз об этом скажет – "как дает о себе знать". И в первых строчках поэмы он так и говорит:

На ногах не стоит человек на всем Божьем свете.

Т.е. образ человека – это универсальный, символический образ, как вот этой ценностной единицы. Теперь – падает этот человек как "центр развития". И что же будет дальше – неизвестно. И потом, в первой же этой главе он дает целую, как пишут в учебниках, которые мы с вами читаем, (а их бы может и не надо читать), там пишут обычно, что дальше – целая галерея сатирических образов обывателей, которые не понимают размаха революции, там вот: барыня в каракуле, вот ходок "скользко, тяжко, всякий ходок Скользит – ах, бедняжка", вот проститутки, вот "долгополый – Сторонкой – за сугроб… Чт о нынче невеселый, Товарищ поп? помнишь, как бывало Брюхом шел вперед, И крестом сияло Брюхо на народ?..", вот "Ветер хлесткий" Не отстает и мороз" И буржуй на перекрестке В воротник упрятал нос.". Вот много там всяких. На самом деле в этой главе, вы послушайте, дорогие друзья, вы все-таки слушайте, когда читаете тоже вникайте в то, что вы читаете – не только смыслы прямые ищите, но и указания на эти смыслы, потому что в этой первой главе очень много всяких междометий, указательных местоимений, например "а вон и долгополый". Это не слова автора, Это – ведь время действия в поэме как бы петроградская ночь, да? И вот в этой н о чи всё пришло в движение, люди на улице, потому что революция, всё переменилось. И поэтому он передает нам вот эту многоголосицу уличную, городскую. И в этой многоголосице атмосферу времени передает. Бунин обиделся на Блока, оскорбился, что он так говорит о батюшке, священнике. Просто плевался, ругал его в статье "Третий Толстой" об Алексее Николаевиче Толстом, огромную часть посвятил этой статьи поэме Блока и бранил его нещадно, говоря, что вот он вообще непочтителен к русскому священнику. Но это: а) не слова Блока – "А вон и долгополый – Сторонкой – за сугроб…"; а б) в русской традиции крестьянской это отношение к русскому батюшке – у Некрасова читайте в поэме "Кому на Руси жить хорошо" (более 50-ти лет до Блока) такое же отношение не Некрасова, а крестьянства: недоверчивое, понимающее, что поп – выпивоха; ничего общего в понимании христианства и в отношении к христианству – здесь не об этом Блок говорит. Он говорит об отношении крестьянина или горожанина к служителю церкви, а не к самой церкви. Поэтому Бунин не прав.

Т.е. вот уже первая глава она дает нам представление о том, что перед нами нечто такое разворачивается, как мистерия – Россия является в этой вот н о чи революции. И дальше, во второй главе, появляются 12 красногвардейцев:

Кругом – огни, огни, огни…

Оплечь – ружейные ремни…

Революцьонный держите шаг!

Неугомонный не дремлет враг!…

… В зубах – цыгарка, примят картуз.

На спину б надо бубновый туз!

Свобода, свобода,

Эх, эх, без креста!
Тра-та-та!

Вот появляются образы 12-ти красногвардейцев, которые большевики, не вчитавшись, дружно восприняли как образы революционного народа. Символический образ, обобщенный образ революционного народа. В то время как Блок говорит о них, ну, по крайней мере – как об анархии, как о преступной анархии, из которой вырастает (ибо "На спину б надо бубновый туз!") своеволие, идеи своеволия. Когда он пишет – ведь это их песня: "Свобода, свобода, Эх, эх, без креста! Тра-та-та!". Кто это такой: Свобода, свобода, без креста? Это и есть своеволие. Свобода, в которой нет ответственности, и конечно, нет веры – она обращается вседозволенностью, тем страшным, через порог которого Россия в революцию преступила (и Достоевский об этом писал еще задолго-задолго в "Бесах" до этого времени). Блок констатирует, что это произошло. И что следствием этого своеволия будет насилие. Поэтому и появляется это междометие, звуковой ряд, который воспроизводит стрельбу – "тра-та-та". "Свобода, свобода, Эх, эх, без креста! Тра-та-та!". Я еще раз хочу вам подчеркнуть, что это эпическая поэма – необыкновенно сжатая, очень мощная. Здесь вот как бы понимаете, сгущенные смыслы, ему некогда вот все это расписывать, он так сгущает смыслы, и одно из другого вытекает. И как бы и ключевым, кульминационным моментом является история Катьки, Ваньки и Петрухи. Он специально дает вот этот любовный треугольник, в центре которого женщина, которая как бы всегда права …, которая хочет только любить и не вмешивается в то, что вокруг происходит, но она будет первой жертвой. И вот здесь у Блока такое очень глубокое трагическое восприятие происходящего проявляется, и он показывает, что это гражданское противостояние – революция – чревато кровью, гибелью самых невинных людей, людей, которые не вмешиваются в события. И некогда, ребята, к сожалению, это блистательное, опять-таки, Бунин ругал Блока и говорил: "как он смеет русского Ивана изображать дураком"? А у Блока там этот Ванька "Катьку-дуру обнимает, Заговаривает… Запрокинулась лицом, Зубки блещут жемчугом… Ах ты, Катя, моя Катя, Толстоморденькая…". И как он говорит "Ванька … с физиономией дурацкой… Катьку-дуру обнимает, Заговаривает…". И вот Бунин говорит, что Блок не знает народ, и как он может в таком тоне оскорбительном. А у Блока посмотрите – не дурак Ванька, а с физиономией дурацкой. Разница есть, и очень существенная. Потому что Ванька сел в сани на ямщика, с Катькой едет на острова гулять. Т.е. он хочет вести себя так, как вели себя офицеры, высшее командование, аристократия петербургская, которая с дамами в мехах ездила на Елагин остров, прогулки зимние такие были. И Ванька с Катькой толстоморденькой – да они не знают, как себя вести, и поэтому смеются как дураки, в этих самых санях, и не понимают, а в чем же здесь удовольствие. Но они ведут себя как богатые, т.е. как бы мы занимаем здесь место и пародируем, а получается пародия на это поведение, потому что для этого нужно знать вкус этого развлечения и иметь какое-то соответствующее содержание этого развлечения. А этого нет, и Блок это прекрасно показывает. Заканчивается эта история трагически, как вы знаете. Потому что Петруха хочет вернуть, Петруха среди 12-ти красногвардейцев, "был Ванька наш, теперь – солдат", т.е. они по разные стороны баррикад, и Петруха хочет отнять Катьку. Они пускаются в погоню, товарищи, 12 красногвардейцев, ему помогают. И стрельба, бой маленький развязался, и Катька в этом бою маленьком погибла. "А Катька где? – Мертва, мертва! Простреленная голова! Чт о, Катька, рада? – Ни гу-гу… Лежи ты, падаль, на снегу! Революцьонный держите шаг!" Неугомонный не дремлет враг!" Там Анненков Юрий сделал гравюру, и Блок с ним переписывался, когда он делал эту работу, и ему очень понравилась именно эта гравюра, которая показала Катьку. Т.е. это был действительно один из лучших листов, когда он нарисовал тело Катьки на снегу, клубы метели, и в этих клубах метели угадывается лик Христа, а над Катькой как бы тень занесенного шага – вот "Революцьонный держите шаг!", потому что буквально сразу вот этот рефрен – "Неугомонный не дремлет враг!". И понимаете, какой символический смысл-то здесь? Что вот как бы они преступили, переступили через нее, и тем самым преступили, т.е. произошло преступление вот в этой самой революционной эпохе, и как бы предан Христос, предан, потому что великие его постулаты они сейчас преданы. Блоку этот лист очень понравился, он как бы угадал, почувствовал, вернее, что Анненков угадал вот сокровенный смысл этого эпизода. А дальше много там чего он использует, вы помните, что там и стилизация солдатской песни, городского романса – т.е. вот всё, что свидетельствует о том, что это эпический текст, в котором разворачиваются события с колоссальной такой вот скоростью. Но очень важно, что на фоне этих событий Петруха начинает страдать. Он страдает (переживать, что Катька-то погибла ни за что, ни про что), и вот он мрачный, страдает "Эту девку я любил… Ночки черные, хмельные С этой девой проводил…". А ему товарищи говорят: "– Ишь, стервец, завел шарманку, Что ты, Петька, баба что ль? – верно, душу наизнанку Вздумал вывернуть? Изволь! – поддержи свою осанку! – Над собой держи контроль! – Не такое нынче время, Чтобы няньчиться с тобой! Потяжеле будет бремя Нам, товарищ дорогой!". Т.е. представляете, о чем Блок говорит – о том, что вот как бы в этом пламени революции рождается новая идеология, в которой цель оправдывает средства. Потому что ему говорят: "Потяжеле будет бремя Нам, товарищ дорогой!", и а Петруха уже был готов к раскаянию, к покаянию, к искуплению. Показывая этот коллектив, вот Блок тут и показывает, что приходит на смену "я", на смену центру человек когда был, а теперь приходит некая коллективная мораль, мы, "Потяжеле будет бремя Нам, товарищ дорогой!". И Петруха, и что происходит с человеком? "И Петруха замедляет торопливые шаги… Он головку вскидав а ет, Он опять повеселел… Эх, эх! Позабавиться не грех! Запирайте етажи, Нынче будут грабежи! Отмыкайте погреба – Гуляет нынче голытьба!". Т.е. понимаете, что происходит, как легко человеку, нам всем как легко уйти от вот этой, от ответственности, от раскаяния, нас уговорили, что вот всё это правильно, впереди будет что-то – и всё хорошо, и человек распоясался, что называется, да, и начинается вот этот разгул, революция. Т.е. у Блока здесь по сути дела вот как бы всё, что дальше произойдет, предсказано. И очень интересная глава дальше следует, которая первой пришла ему. Он сам говорил, когда писал поэму, закончил ее и сказал: "Сегодня я – гений". И говорил, что ему услышалось первые строчки: "Ужь я времячко Проведу, проведу… Ужь я темячко Почешу, почешу… Ужь я семячки Полущу, полущу… Ужь я ножичком Полосну, полосну!.. Ты лети, буржуй, воробышком! Выпью кровушку За зазнобушку, Чернобровушку…", вот такие аллитерации согласных. Маяковских задыхался от восторга, завидовал Блоку. Потому что действительно, вот то, что происходило в России как бы передает удивительно на уровне вот этих вот "ужь, ужь, ужь; бровушку, чернобровушку". Но эта главка, которая говорит вот об этом расползании каком-то, страшном начале (революционном?) она обрамлена удивительными словами: "Ох ты, горе-горькое! Скука скучная, Смертная!", а заканчивается: "Упокой, Господи, душу рабы твоея… Скучно!". Т.е. Блок на самом деле говорит, что, вот понимаете, вот в такой сжатой форме он подчеркивает, что с одной стороны – вот этот разгул каких-то низменных страстей, действительно, всё позволено, и всё перемешалось; а с другой стороны – душа-то человеческая, в ней еще живет вот это христианское начало: и страх перед Богом, и смерти понимание, и сокровенности жизни, вот: "Упокой, Господи, душу рабы твоея…". И дальше, тем не менее, он показывает вот этот неуклонный путь этих 12 красногвардейцев, всё вперед и выше, поэтому у него главки начинаются с многоточий, "…И идут без имени святого… Так идут без имени святого Все двенадцать – вдаль. Ко всему готовы, Ничего не жаль…". Понимаете? Вот она – вседозволенность-то. И как они ищут врага: "Да в сугробы пуховые – Не утянешь сапога… Вот – проснется Лютый враг…" – а его нет, понимаете? Его нет! "Только эхо Откликается в домах… Только вьюга долгим смехом Заливается в снегах…". Т.е. они ищут врага, а его – нет. Вот это тоже такой, парадокс, да, поиск обязательно врага; революция живет врагом.

И наконец финал совершенно ошеломляющий: "…Так идут державным шагом – Позади – голодный пес, Впереди – с кровавым флагом, И за вьюгой невид и м, И от пули невредим, Нежной поступью надвьюжной, Снежной россыпью жемчужной, В белом венчике из роз – Впереди – Исус Христос.". Вот совершенно невероятная концовка, которая сразу вызвала вопросы. Вы помните, что Любовь Дмитриевна первая озвучила (жена Блока), прочитала эту поэму публично, и она быстро разошлась. И, между прочим, там был стих такой: "Мы на горе всем буржуям Мировой пожар раздуем, Мировой пожар в крови – Господи, благослови!". И этот стих разошелся, его солдаты пели. И даже эмигрантская пресса ругала Бедного, думала, что это он написал, а это Блок сочинил. И это как раз свидетельство того, что Блок и Бедный – как небо и земля, как день и ночь. И вот то, что этот стих действительно как бы похож на простонародный стих Бедного – это еще одно свидетельство, между прочим, того, что Блок эпическое произведение создавал, что он говорил голосами самого народа. И вот концовка эта поразительная, неожиданная. Когда его спрашивали, он сам говорил: "Я сам не знаю, откуда пришел этот женственный образ", имея в виду Христа в этом надвьюжном, жемчужном, россыпи, в венчике из роз. Но поэт, естественно, не должен нам объяснять, но мы должны задуматься, правда ведь? Мы должны задуматься, что стоит за этим странным окончанием поэмы. Большевики и литературоведы, которые как бы попытались объяснить, они говорили о том, что Блок, понимая, что народ груб, народ совершает какие-то иногда неправильные поступки, и что впереди как бы олицетворяющее начало, Иисус Христос, поскольку это в русской традиции. Т.е. это не то, чтобы прям вот такое христианское, а это вот просто как светлое, нравственное начало, которое исцелит, которое очистит революцию. Вот так воспринимали, ну – объясняли, пытались объяснить. Хотя, это объяснение, конечно, не выдерживает никакой критики. Я предлагаю вам такое объяснение вот этого странного окончания поэмы. Вот посмотрите, Блок пишет: "Впереди – с кровавым флагом, И за вьюгой невид и м, И от пули невредим", и дальше возникает, как бы вот, понимаете, мне кажется, что здесь три ипостаси Христа. Т.е. сначала, вот, первое – "с кровавым флагом"; потом – "в белом венчике из роз" появляется: совсем другой образ; и наконец, вот пишет он: "Впереди (последняя строчка поэмы) – Исус Христос.". "С кровавым флагом" – как бы это очень странный образ, потому что "Иисус с кровавым флагом" – это странная какая-то, парадоксальная вещь, потому что вряд ли Иисус Христос может идти с кровавым флагом, т.е. призывать к крови, да? Он свою кровь проливает, но он не призывает к чужой крови. Дальше, еще более странный образ – Иисус Христос в белом венчике из роз. Ни в одной картине (на какой-нибудь библейский, евангельский сюжет ни на одной картине), ни на одной иконе, т.е. канон никогда не изображает, т.е. в каноническом изображении Иисуса Христа нет белого венчика из роз, вообще нет венчика из цветов – есть венец терновый или нимб, другого ничего нет и быть не может. Здесь белый венчик из роз. Отчего у Блока так? Почему этот образ возникает? Что, какая нагрузка на этом венчике из роз? И, наконец, третий вопрос – почему в написании слова "Исус" Блок пропускает букву "и" – "Иисус", почему у него редукция этого "и" произошла? Можете вы на какой-нибудь из этих вопросов ответить? Попробуйте. Да, я думаю, что это три разные образа, но почему кровавый флаг, почему белый венчик и почему Исус, а не Иисус? Причем вы знаете, что в черновике поэмы написано "Иисус". Т.е. Блок как человек культуры, литературы, он пишет, конечно, два "и". Потом, в тексте окончательном, напечатанном, дает одно "и". Первое, красный флаг, мне кажется – это кровавый флаг – это искушение, символ искушения. Т.е. понимаете, что идеалы революции действительно были прекрасными: свобода, равенство, братство. И как бы это антихрист, по Блоку, искушает, он принимает облик, т.е. он подменяет собой Христа. Он говорит, что я вас веду за этими ценностями, но это не Бог, не Христос, а это – антихрист. Он обманывает, а люди поддаются этому искушению. И в тот момент, когда они поддаются искушению, это как бы три образа в одном целом, они предают истинного Христа. И поэтому он изображен в белом венчике из роз, как жертва язычников. Язычники, когда приносили кого-нибудь в жертву, они украшали жертву цветами. Т.е. поддаваясь антихристу, они совершают предательство истинного Христа, и как язычники выступают. И, наконец, у Блока третье – Исус, впереди. Понимаете? Это очень важно слово "впереди". Между прочим, первая главка, если вы вернетесь к ней, она заканчивается "Что впереди?", и он ставит ударение на слово "что". И пишет: "Черное, черное небо. Злоба, грустная злоба Кипит в груди… …Товарищ! Гляди В оба!". Но главное, там есть акцент на слове "что" впереди. И как бы в последней строчке поэмы он говорит: "Впереди (отвечает на этот вопрос!; там написано "что впереди?"; посмотрите, он ударение ставит на слово "что" и дальше отвечает) – Исус Христос." Т.е. не эти 12 красногвардейцев имеются в виду уже, которые идут за кем-то, а впереди, в историческом, в исторической перспективе как бы: народ – впавший в искушение, предавший Христа – он должен вернуться к подлинным ценностям, ну, к своему Иисусу, потому что "Исус" – это просторечная форма выражения Иисуса, именования Иисуса Христа. У старообрядцев она была прочной и просторечной – Исус. Т.е. он подчеркивает, что народ сам придет к своему Иисусу, сам придет к какой-то духовной ценности, к какой-то духовной сущности. Может быть, это будет Иисус Христос, а может быть – что-то другое, но не это важно, а что – сам найдет, он выберется из этой паутины, из этой крови, из этого искушения и придет к нему сам. И об этом он как бы, ну он давал намеки на это. Потому что он, помните – "упокой, Господи, рабу твою", "отчего тебя упас золотой иконостас", "тихонько крестится рука". Т.е. он много раз об этом говорил, что до конца вытравить из человека вот эти духовные начала, христианские, трудно, даже великой революции. И поэтому как бы надежда есть. Вот, поймите пожалуйста, что вряд ли Блок так разымал алгебру и гармонию, как мы сейчас с вами предприняли такой эксперимент. Но у него так сказалось, на мой взгляд, у него так сказалось, т.е. не зря он сказал: "Сегодня я – гений!". Эта поэма, в каком-то смысле, нерукотворное произведение, и она ему действительно постучалась. Очень странно, что поэт-символист в первые январские дни, буквально за 3 дня он написал эту поэму (2 недели он ее как бы приводил в такой порядок), но она ему пришла – там 451 строчка, это довольно большой текст. За 3 дня он написал. Вот она действительно постучалась. Поэтому, я не смею утверждать, что Блок именно так мыслил, и так он разымал, и так вот всё это структурировал. Конечно же нет. Но он художник, и за каждым его словом стоят вот такие, мне кажется, зримые такие смыслы. И по крайней мере так можно, на мой взгляд, т.е. я как бы посмела вот так это интерпретировать. Ну, вы можете найти другой путь. Хотя, в этой поэме очень много интересного. Здесь очень интересная символика цвета. Здесь три, понимаете, исчезает радуга, нет семи цветов в радуге – есть только черное, белое и красное. И больше ничего. И т.е. Блок в понимании гражданской войны здесь оказывается одним из первых, и самым глубоким в общем-то поэтом. И мне, например, совершенно не понятно, только, ну вы знаете, из собственного опыта понимаешь, когда, положим в 90-е годы – перестройка, вся эта муть, такие надежды к словам, такое многословие было – то как бы из своего опыта собственного понимаешь, что и они так же были политизированы. И … Гиппиус руки Блоку не подала, она оскорбилась, она решила, что он воспевает революцию. А он просто хотел посмотреть, что произошло с народом.И вот когда он это написал, и он – тут вот был еще какой момент: он действительно, в отличие от своего окружения, он действительно считал, что в России произошло то, что должно было произойти. В то время как они считали, что этого не должно было произойти. А он, ну наверное глубже как-то смотрел, понимал, что это неизбежно, трагическая неизбежность. Т.е. он не бил в литавры, не хлопал в ладоши, а он понимал, что так вот сложилось, так наш виток истории сюда завел. И такая Гиппиус умная была, но вот она не прочитала. Всегда это мешает, современникам мешает очень большая личная заинтересованность в том, что происходит. Я очень много пропустила, потому что я очень спешила. Там очень важен образ буржуя, который стоит на перекрестке, и в воротник упрятал нос; ветер хлесткий не отстает и мороз. Это тоже образ знаковый, символический. Конечно за буржуем стоит образ старого мира. И вот в контексте, в проблематике хронотопа пространства и времени, которое в этом произведении изображено, потому что на первый взгляд кажется, что это одна петроградская ночь 1918 года. А на самом деле здесь проекция в нашу историю, в нашу последующую историю, и в то настоящее, в котором Блок жил. И поэтому категория пространства очень важна. Вот буржуй – он на перекрестке. Ветер сильнее, да, ударит – и его унесет. И посмотрите, как он фигуры изображает: в воротник упрятал нос; и стоит именно на перекрестке, вот на точке на одной. И это образ очень важный в понимании Блока и всех младосимволистов, потому что они как и Владимир Сергеевич Соловьев (их учитель, философ), они считали, что старый мир (русский старый мир) он действительно себя изжил. Естественно, они не предполагали, что родится ТАКОЙ новый мир. Но они понимали, что старый мир (а он действительно был уже изжившим себя, потому что патриархальность рухнула – опоры-то никакой не было, это всё было вообще как фальшкамин, там ничего не было уже настоящего) – все слои, я вам уже об этом говорила, они в разброде были. Опоры прочной не было, она должна была родиться, но она не успела родиться. И поэтому они, как и Владимир Сергеевич Соловьев, полагали, что вот то старое – оно должно смениться чем-то другим. Они, как идеалисты, мечтали о теократическом государстве, о том, что будет государство, во главе которого духовная власть, которая поведет к светлому будущему (премудрости божественной Софии). Но на земле так не бывает, и власть у нас всегда земная, а не духовная. К сожалению, Блок в этом смысле заблуждался, но именно так вот он изобразил.

После этой поэмы он оказался действительно в одиночестве, потому что его окружение от него отвернулось. Естественно, быть вместе с большевиками он не мог, но он был вместе с народом, и поэтому он занялся такой просветительской деятельностью. Он читал лекции, он создавал театр (который теперь носит имя Товстоногова), вместе с Горьким они создавали Большой Драматический театр на Фонтанке, в Петербурге, в Петрограде. Он очень много сил этому отдавал, он читал лекции, вот работал в издательстве "Всемирная литература", он голодал, он холодал. Он понимал, что в этом мире ему места нет. Понимаете? Его из квартиры выгнали, и он вынужден был – вот он умирал в комнате матери своей, этажом ниже, и вот на этом горестном Крюковом канале. Т.е. как бы жизнь его выдавливала. И действительно, одни из последних его слов были такие, что "свинья Россия скушала своего поросеночка" (ну он конечно более резко выразился). Т.е. он действительно понимал, что вот Россия его отторгла, она его не поняла, не приняла и уничтожила. И он совершенно трагически, конечно, в 40-летнем возрасте ушел из жизни, и стихи в общем-то перестал писать уже задолго до своей кончины. Хотя, всеми воспринимался, конечно, и продолжает восприниматься, как первый поэт Серебряного века. Конечно Первый Поэт. Потому что у него была очень интересная эволюция, он все время менялся, потому что он очень остро реагировал на свою окружающую реальность, вообще на сигналы 20-го столетия – не просто на во то, что происходит в его стране, в России, а он как бы чувствовал, что происходит в мире, вот в цивилизации. Он был просто невероятного такого тонкого очень восприятия человек.

В следующий раз мы за один раз поговорим, и все-таки давайте что-нибудь придумаем, т.е. вы сами посовещайтесь и решите, когда вы можете – я приду в любое время, какое вы назовете, только чтобы конечно было побольше народу. В следующий раз мы займемся акмеистами и футуристами, а потом перейдем, наконец, к прозе.

(про бубновый туз на спину (заключенным) – им так хотелось представить, что это поэт-декадент поет им гимн, что они на многое не обратили внимание; "Ох, Матушка-Заступница! Ох, большевики загонят в гроб!". Они на очень многое не обратили внимание. Как не обратили внимание, ведь ни те, ни другие не обратили внимание. А символисты-то, друзья-то Блока? Что же, они тоже не могли прочитать, что там, на самом-то деле? Вот это опасность политизированного сознания, … когда хотят видеть только то, что хотят видеть, и как бы черное становится белым, а белое – черным. Понимаете? Вот они т а к хотели, чтобы он был их поэтом, сказали: "он наш поэт". А те так обиделись, что он посмел сказать о революции, что тоже сказали: "он их поэт". И он оказался один.

Дата добавления: 2014-01-15