Франкфуртская школа и социальная практика

Прежде всего, тот вариант социального преобразования, который предлагался, или скорее навязывался сталинистскими “реалсоцовскими” режимами, теоретиков ФШ не устраивал. Они не хотели, говоря словами Хоркхаймера, чтобы “вместо конечной демократии Советов некая группа закрепилась как начальство”.

Правда, из-под пера франкфуртских мыслителей не вышло ни одной убедительной критической работы о сталинистских режимах. Единственным исключением можно было бы считать книгу Маркузе “Советский марксизм” - плод его исследований в особом центре Гарвардского университета в 50-е годы, но она получилась крайне слабой. Его анализ явно уступал анализу, с которым выступили, например, левые коммунисты - сторонники Рабочих советов (Паннекук, Гортер, Рюле, Маттик и др.). Видеть в режиме 50-х гг. “воспитательную диктатуру”, которая недопустимыми, кровавыми методами пытается “вразумить” отсталое общество, означало, по крайней мере, полностью смешивать намерения большевистских якобинцев периода революции и Сталина. К тому же Маркузе переоценивал устойчивость “советского” общества.

Как бы то ни было, ожидать от “СССР” и его модели решения проблем западного индустриального общества не приходилось. В условиях “одномерного” социума следовало искать островки надежды в другом месте, прежде всего в самом человеке. Необходимо сделать так, чтобы человек ощутил и осознал собственную несвободу и начал бороться с ней. Но как?

По мнению Адорно, прежде всего нужно было возродить критическое мышление, критическое восприятие мира. В качестве его метода он предложил моделирование, которое должно содержать критическую рефлексию, направленную на разрушение сложившихся стереотипов сознания и выявления того “иного”, которое нельзя обнаружить средствами научного познания. Выявление неистинности настоящего должно было придать импульс к освобождению и радикальному изменению существующего положения. Адорно предлагал сублимировать однажды освобожденную от логики системы силу мышления в открытые определения отдельных моментов, более активно использовать ассоциативное и парадоксальное мышление, аналогию, метафорические способы и другие средства поэтического языка, творческую способность воображения. В своих музыковедческих работах и в “Эстетической теории” он попытался представить искусство как модель познания.

Такой подход восходит еще к “Диалектике просвещения”, в которой Хоркхаймер и Адорно характеризовали “вытесненное” подлинное искусство как поиск-воспоминание об утраченном, мир “иного”, противостоящего данности, как радикальное отрицание воли к власти и реализацию принципа наслаждения. Таким образом, искусство и другие сферы, не колонизованные еще формальной рациональностью представали как островки свободы.

“Искусство, называя вещи своими именами”, - замечал Маркузе в “Одномерном человеке”, - “тем самым разрушает их царство, царство повседневного опыта. Последнее предстает в своей неподлинности и увечности. Однако Эта волшебная сила искусства проявляется только в отрицании. Его язык, его образы живы только тогда, когда они отвергают и опровергают установившийся порядок”. Все это так. Но, продолжает он, “в настоящее время этот существенный зазор между искусствами и повседневной рутиной... все более смыкается под натиском развивающегося технологического общества. В свою очередь это означает предание забвению Великого Отказа и поглощение “другого измерения” господствующим состоянием вещей”.

Нет, и в искусстве сегодня нельзя найти зону свободы. Настроения Маркузе в начале 60-х годов скорее пессимистичны. В “Одномерном человеке” он так и не решается сделать выбор между двумя гипотезами: “(1) что развитое индустриальное общество обладает способностью сдерживать качественные перемены в поддающемся предвидению будущем; (2) что существуют силы и тенденции, которые могут положить конец этому сдерживанию и взорвать общество”. Поскольку, в соответствии с его негативной диалектикой, внутренние противоречия не могли вывести за рамки существующего порядка вещей, таких тенденций и сил Маркузе в тот момент не видел. “Сила отрицания, как мы сегодня знаем, не сосредоточена ни в каком классе. Она представляет собой сегодня лишь хаотическую оппозицию...: отказ участвовать и подыгрывать”, - говорил он в 1966 г.

Но такая сила отрицания неожиданно появилась. В конце 60-х годов по всему миру прокатилась волна радикального студенческого бунта, который кое-где чуть было не перерос в социальную революцию. И здесь-то прежние коллеги из ФШ оказались по разные стороны баррикады.

Адорно и Хоркхаймер не поддержали революционных студентов и были ими освистаны. “...Наша новая критическая теория”, - заявлял Хоркхаймер в 1970 г., - “больше не выступает за революцию, потому что после свержения национал-социализма революция в странах Запада привела бы к новому терроризму, к новому жуткому состоянию”. Вслед за либералами он заговорил о “противоречии” между свободой и справедливостью.

Маркузе воспринял новые социальные движения с энтузиазмом. Да и студентам пришлись по нраву его мысли о том, что рабочий класс в значительной мере интегрировался в капиталистическую систему и место революционного субъекта теперь вакантно. Многие из них сами претендовали на эту роль. Не все из революционных бунтарей тех лет читали Маркузе. Но он сделался кумиром и символом их бунта, идейным отцом новых левых.

В 1969 г. Маркузе выступил с “Эссе об освобождении”. В нем он, подытожив свои прежние мысли, обосновал идею радикального переворота во всех сферах человеческого существования, включая биологию человека и сферу потребностей. Воспитанные обществом искусственные, рабские потребности и их удовлетворение воспроизводят жизнь в рабстве. Необходимы иные потребности и влечения, иные реакции тела и духа. Детонатором переворота станут аутсайдеры, люди, у которых Система не успели или не смогла выработать потребность в рабском удовлетворении. Революция соединит две тенденции, направленные против позднебуржуазного общества - революцию социальную и революцию сексуальную. Последняя раскрепостит “принцип удовольствия”, свободные эротические влечения и уничтожит табу и запреты. Тем самым рухнет фундамент репрессивной культуры и цивилизации. Великий Отказ от норм, принципов, табу и правил поведения, основанных на господстве, откроет дорогу социальной революции, распространится от аутсайдеров на все более широкие социальные круги.

Для того, чтобы достичь этого, необходимо прорвать “континуум угнетения”, уклониться от влияния репрессивной культуры, подобно сюрреалистам, освободить свою творческую фантазию, которая живет по принципам наслаждения, помнит о времени его торжества и стремится вернуться к нему. Это позволит совершить революцию восприятия, восстание против репрессивного разума на основе эстетики свободы и новой чувственности.

Первоначальную форму Отказа Маркузе видел в некой герилье аутсайдеров как модели истинно человеческих отношений гармонии между личностью и обществом, между коллективными и индивидуальными потребностями, на основе естественной солидарности, тождества витальных влечений к свободе.

«Поражение» студенческого бунта и новых левых Маркузе воспринял как контрреволюцию. В 1972 г. в книге “Контрреволюция и бунт” он пытается извлечь уроки из поражения. С одной стороны, он продолжает настаивать на эмансипации индивидуальных чувственно-эстетических способностей и природных влечений как способа ликвидации репрессивной социальной машины. Радикальная трансформация внутренней и внешней природы человека остается для Маркузе составной и неотъемлемой частью радикального преобразования общества. Но теперь он в значительной мере пересматривает свое прежнее отношение к идее “контр-общества”, “контр-культуры” и тотального Отказа. Теперь он называет их “материалистической версией абсолютного идеализма”, полным взаиморастворением субъекта и объекта. “Именно эти контр-действия, контр-ценности, как объявленная война, изолируют радикальное движение от масс”, - пишет он. Недостаточно новой чувственности, нужна эмансипация сознания, новое сознание. В условиях контрреволюции антиинтеллектуализм становится услугой истэблишменту. Необходимо просвещать массы, перевести стихийный протест в организованное социальное действие. “Капитал действительно порождает своего могильщика, но на этот раз это уже не “проклятые” и не “отверженные”. Время огульного отрицания либеральных методов борьбы уже прошло или еще не наступило”. Маркузе начал обращать все большее внимание на новые социальные движения, особенно экологические. Это нашло отражение в ряде его последних статей и выступлений.

В последующие годы корифеи Франкфуртской школы уходят из жизни один за другим: Адорно умирает еще в 1969 г., Поллок в 1970 г., Хоркхаймер в 1973 г., Маркузе в 1979 г., Фромм в 1980 г. Дороги их молодых последователей и учеников разошлись уже настолько далеко, что о них вряд ли правомерно говорить как об одном идейном течении. Франкфуртская школа навсегда отошла в историю. Но ее идейное наследие остается важнейшей частью сокровищницы современной леворадикальной мысли.

Дата добавления: 2014-01-20