Гуманитарный идеал и горизонты новой психологии

Ценностный аспект как характеристика психологического знания на постнеклассическом этапе психологии

Постнеклассическая парадигма как определенная картина мира

Неклассическая психология и методологические заимствования

Классическая и неклассическая психология

Типы рациональности в классической, неклассической и постнеклассической психологии

Пять грехов классической психологии указываются авторами, высту­пившими в психологии против задаваемых ею ограничений: сциентизм как узко понятая научность (так, психоанализ не столько наука, сколь­ко искусство толкования), универсализм (поиск общих законов), ин­дивидуализм, механистическое понимание каузальности в разделении внешнего-внутреннего и субъективного-объективного.

А. Г. Асмолов отнес к неклассическим подходам и теориям в психо­логии столь разные направления, как психоанализ (с его разработкой концепции бессознательного), теорию установки Д. Н. Узнадзе, куль­турно-историческую концепцию Л. С. Выготского, деятельностный подход (теории А. Н. Леонтьева и С. Л. Рубинштейна). «Принципиаль­ная новизна этих различных направлений методологии психологии состоит в прорыве за границы "постулата непосредственности" и по­иске того "опосредствующего звена", которое, порождая психические явления, само бы к сфере психического не принадлежало». В работах его ученицы Гусельцевой более четко были про­писаны те принципы, которые связывались уже не только с некласси­ческой, но и с постнеклассической картиной мира, на которую могли ориентироваться психологические теории.

Это, в частности, такие предпосылки, как уход от противопоставле­ния естественно-научного и гуманитарного познания; возникновение сетевых концепций, противопоставляемых основным положениям те­ории систем (анализ соответствующих «бутстрэпных» концепций в разных областях знания представил В. Капра); револю­ционная роль новой информационной культуры; движение навстречу идеям, отличающим познание мира и человека на Западе и Востоке. Сюда же относятся идеи «гуманизации мира языком» (В. Гумбольдт), переходящим с уровня функции (обслуживания) на уровень сущно­сти (возвышения человека), рассмотрения взаимоотношений человека и природы в диалоге и контексте ноосферогенеза; обращение к понятиям неопределенности (в том числе «духов­ной неопределенности») и незавершенности как ценности. Эти и ряд Других представленных критериев могут служить основанием изме­нения парадигмальной сути психологических подходов или теорети­ческой психологии в целом, если таковая когда-либо возможна.

Д. Б. Эльконин первым в 1981 г. назвал теорию Выготского неклас­сической психологией сознания в связи с рассмотрением ею социаль­ного не как воздействующего фактора или условия, а как источника развития личности. А. Г. Асмолов развил далее метафору перехода от культуры полезности к культуре достоинства как направление в пост­роении психологической теории, предполагающему существование из­быточности, непредсказуемости, изменчивости в обществе и аксиологически включающей нравственный императив личностного развития (как преобразования культуры в мир личности и порождения куль­туры).

Гораздо более широкий спектр неклассического понимания психо­логии дают некоторые авторы, которые вообще полагают в качестве признака неклассичности наличие взаимодействия между субъектом познающим и представляющим (поставляющим) некоторую психоло­гическую реальность. Тогда чуть ли не вся психология, начиная с Джей­мса, подводится под понятие неклассической парадигмы (Помогайбин, 2001). Такое комплексное объединение принципиально разных психо­логических подходов только скрывает существенные различия между ними, связанные с ориентацией на разные — классическую и некласси­ческую — парадигмы построения научного знания. Другое дело — поиск в рамках конкретной психологической концепции того содержательно­го или методического аспекта, который свидетельствует о преодолении классических для старой психологии постулатов (например, постула­тов реактивности или «непосредственности»). Тогда можно говорить и о концепции Джеймса как содержащей неклассические элементы в по­нимании сознания человека.

Другой вариант неоправданного объединения психологических под­ходов — не по их содержательным и объяснительным принципам — представляет фиксация только на методе и цели, исключающая (как старый хлам) представленность в парадигме также и представлений психолога о его предмете. Например, это растворение предмета в по­рождающей его процедуре взаимодействия психотерапевта и клиента.

Возникновение так называемых неклассических ситуаций — более строгий (и адекватный представлению о смене научных парадигм) критерий или важный аспект выявления тех особенностей ситуаций в психологии, которые свидетельствуют о невозможности построения переходов от теории к эмпирии в рамках классического причинного и «объектного» отношения к человеку.

Наиболее продуктивный путь, на наш взгляд, заключается в выяв­лении оснований, которые могут быть рассмотрены как преодоление той или иной психологической концепцией классического (новоевро­пейского) пути познания. Но для этого необходимо и четкое выделе­ние критериев новейших (неклассических или постнеклассических) схем мышления в построении исследований, необходимо связанных с критериями того, как понимается в разных парадигмах научность по­знания. Галилеевский способ мышления, пришедший на смену аристо­телевскому, по Левину, соответствовал классическому по­ниманию причинности и законообразности. Современная психология в рамках своих неклассических теорий преодолевает этот способ и раз­рабатывает новые. Методологические поиски психологии связаны не только с изменением классической картины мира, но и необходимо­стью соответствовать таким «вызовам современности», как филосо­фия постпозитивизма, культура постмодернизма, информационная культура, сетевой принцип организации знаний и др.

При этом следует учитывать гетерохронностъ развития психологи­ческих теорий, одновременное сосуществование различных принципов конструирования предмета изучения. Для неклассической парадигмы важнейшим завоеванием стало признание учета субъективности наблю­дателя и невозможности изучения свойств объекта вне взаимодействия свойств субъекта и объекта. Действительность порождается субъект-объектным взаимодействием. В естествознании это пример квантовой механики — с порождением корпускулярных или волновых свойств микрочастицы в процедуре ее исследования. В гуманитарном знании — пример психоаналитической традиции, предполагающей конструиро­вание у пациента того мира, который задан психоаналитической теори­ей. «Пациент до анализа» невозможен — этот тезис означает необрати­мость интерпретационной картины мира, образуемой у него, независимо от ее истинности или ложности.

Какие ловушки подстерегают психологов, без должного понимания ис­пользующих новые (неклассические) каноны естествознания в обосно­вании множественности психологических парадигм, специально обсу­дила Е. Завершнева. Так, психологи часто ложно понимают и представляют принципы неопределенности и дополнитель­ности, сформулированные в квантовой физике. Дополнительность ими связывается с дополнением положений одной теории завоеваниями дру­гой. Неопределенность же как понятие используется совсем в других зна­чениях, чем это задавалось формулой физика В. Гейзенберга.

Принцип неопределенности как закон микромира был выведен этим выдающимся ученым исходя из корпускулярной теории, а Э. Шредингером — из разработки волнового аспекта бытия частиц в микромире, которое само вспыхивает только в момент его изучения. Речь идет о неопределенности как невозможности полного познания объекта, ис­кажаемого мерностью измерительного устройства и, значит, влияни­ем познающего субъекта на выявляемые свойства объекта. В физике принцип неопределенности означает количественное соотношение, связующее воздействие измерительного средства на объект измерения, причем в рамках допустимой его величины (так называемая «посто­янная Планка»), и применим этот принцип только по отношению к микромиру, но не к классической картине макромира. Принцип же до­полнительности означает «двойственную природу вещества», допуска­ющую два разных способа его описания, но не одновременную представленность их в одном и том же эксперименте. Здесь речь идет о том, что в разных экспериментах устанавливаются как корпускулярные, так и волновые свойства микрочастиц. Прин­цип дополнительности, разработанный в физике, нельзя понимать как принцип взаимодополнительности разных научных подходов или включения субъекта познания в процедуру измерения и воспроиз­водства изучаемой реальности.

Таким образом, принцип дополнительности — это никак не принцип дополнительности теорий, как и неопределенность — не мера хаоса. Если учитывать это, то следует признать, что психологи неправомерно под­крепляют свои воззрения мифологией названных принципов, а от­нюдь не декларируемой опорой на новейшие достижения в построе­нии картины мира. Открытость человека — то радикальное отличие, которое не позволяет проводить прямые аналогии в возникновении неклассических ситуаций в рамках физики и психологии. Для пси­хологии такой неклассической ситуацией становится изучение регу­лирующей функции эмоций или структурирующей функции мотива в мыслительной деятельности, что в классической психологии рас­сматривалось бы как невозможная проблема, поскольку аффект и интеллект описывались как исключающие друг друга психологиче­ские реалии. Ориентация на критерии открытости и сетевого прин­ципа как в понимании психологической регуляции, так и в организа­ции психологических знаний (в рамках отдельной или метатеории) могла бы выступать основанием оценочного отношения к реализуе­мым, а не просто декларируемым принципам неклассической и постнеклассической парадигм.

По Степину, на постнеклассическом этапе развития на­уки теряется подразделение наук о природе и наук о духе, и разные типы рациональности делят между собой сферы влияния. Междисциплинар­ные исследования становятся ведущими. Рефлексируется не только связь знания с особенностями методических процедур, но и с ценностно-целе­выми контекстами (рефлексируется всеми средствами ума, и не только с точки зрения целевой направленности гуманитарной парадигмы).

В работах М. С. Гусельцевой постпозитивистская картина мира и на­ука на стадии постмодернизма характеризуется как соответствующая сле­дующим противопоставлениям по отношению к позициям, заявленным в предыдущих (классическом и неклассическом) типах рациональности:

• многомерность мира и разных логик его исследования;

• повышенная рефлексия и чувствительность к контекстам;

• принцип сетевой организации знаний, отмена иерархий;

• междисциплинарный дискурс;

• принятие идеи неопределенности как связующей этапы развития любых систем;

• недоконцептуализированность понятий, творчество в терминологии;

• принцип «благоговения перед развитием».

Автор ввела анализ отличий культурно-исторической психологии в более широкий контекст различия культурных эпох. Начавшаяся в XX в. эпоха постмодернизма отличается особым мироощущением, ко­торое задано опровержением классических канонов в построении фи­зической картины мира и развитием новой ментальности: «Наступает эпоха мезальянса, и постмодернизм — как стиль неопределенности, раз­мытости, избыточности смыслов — наиболее репрезентативен для не­классического мироощущения». Новейшая эпоха связана, таким образом, с духовными течениями века. Мир в эту эпоху начинает осознаваться как рукотворный; в способах его описания начинают превалировать не каузальные связи, а смысловые, энергетические, синхронные, структурные. «Мы живем в реальности, где Порядок вечно сражается с Хаосом». И поэто­му не случайны популярность теории самоорганизации нобелевского ла­уреата И. Р. Пригожина, развитие идей толерантности (на всех уров­нях ее представленности), внелогического предпочтения теорий, сетевой парадигмы (вместо детерминистской картины мира).

Рациональность западной философии проявилась, как уже было от­мечено, в классическом критерии рациональности применительно к научному познанию. Вместе с тем психологические знания древности и в восточных культурах используют другие описания, для которых европейские категориальные и схематические представления оказы­ваются неадекватными. Возникает проблема «культурных органов», отсутствие которых мешает взаимопониманию и «диалогу опытов». Ряд категорий современной европейской (в том числе и отечественной) пси­хологии имеют в восточной психологии свои обратные аналоги. Так, категории деятельности можно противопоставить категорию «недеяния» (китайское «у-вэй») как совсем иного понимания принципа ак­тивности. Это не бездействие или молчание, а предоставление всему совершаться согласно его природе. Анализ этих непривычных форм пси­хологического знания является актуальным направлением развития культурно-исторической психологии, а не только якобы закрытой для теоретического осмысления области психопрактик.

Изучение ноосферогенеза в контексте развития духовности, вы­движение на первый план не субъекта или объекта познания, а взаимо­отношения, взаимосвязи — другие аспекты утверждения постнеклассической парадигмы в исследовательском сознании.

Для психологии важнейшем последствием принятия постнеклассической картины мира является признание ее многопредметности, а значит, сосуществования множества теорий. Кроме того, обоснование постнеклассической парадигмы как общей ситуации в науке предполагает, что любая психология, любая психологическая школа может стать ведущей для определенной задачи и определенного исследовательского контек­ста. Это соответствует второй из двух моделей развития психологии как науки, которые приводятся Гусельцевой. Эти две модели развития психологической науки по их наглядному изобра­жению представляют «пирамиду» и «сеть», паутину. Первая модель предполагает принцип монизма, а значит наличие вер­шины в качестве ведущей методологии. Собственно, Л. С. Выготский от­стаивал такую точку зрения, рассматривая создание общей психологии как путь выхода из кризиса. Однако именно его концепция стала рассмат­риваться в качестве переходной ко второму типу организации психоло­гического знания. Преимущество культурно-исторической (культурно-аналитической, культурно-деятельностной) концепции стали видеть, в частности, с точки зрения ее коммуникативной функции между разны­ми способами организации пути (метода) психологического исследова­ния. Речь идет не о коммуникациях разных методологий между собой, а о выделении из ряда психологических школ такой, посредством которой представители разных направлений могут услышать друг друга. Эта ком­муникативная функция явно обозначилась в дискуссии, приводимой нами в последней главе учебного пособия (т. е. сама дискуссия и есть ее под­тверждение). Все это говорит о том, что культуриодеятельностная пси­хология имеет основания претендовать на статус постнеклассической.

Открытым остается вопрос о том, в какой степени критерии постнеклассической рациональности касаются отдельных теорий или пере­стройки всей системы психологической науки и практики в целом.

Выше были изложены разные представления об исследовательских парадигмах в психологии. Парадигма связывалась с уровнем научной теории, с превалированием используемого метода, а также имела бо­лее широкий контекст звучания как образца классической или неклас­сической науки. Один из аспектов такого широкого понимания пара­дигмы связан с отношением к ценностным аспектам познания. В первой части книги мы уже рассмотрели позицию В. Степина, согласно кото­рой включение ценностного контекста в познание рассматривается как завоевание постнеклассической науки. Этот контекст выделялся в по­нимании гуманитарной парадигмы, в проблеме соотнесения методов исследования и методов психологической практики; за скобками ана­лиза остались содержательные контексты включения ценностного от­ношения в содержание психологических теорий.

Другими философами постмодернистская стадия в развитии науки не рассматривается таким уж безусловным завоеванием. Кроме указа­ния на социокультурный фактор моды постпозитивистских идей В. Лекторский отметил такое ее следствие, как определенная угроза об­щеевропейским ценностям. «Одна из таких ценностей, идущая от хри­стианства, лежащего в основании этой культуры (европейской), — это признание субъективного мира, "внутреннего человека", независимого в своих решениях от конкретной ситуации и от давления социальных обстоятельств (декартовское понимание внутреннего мира как чего-то принципиально отличного от мира внешнего — лишь одна из версий этой идеи). Вместе с тем нельзя не признать, что постмодернисты совершенно справедливо отмечают: "Я", Субъект с его внутренним миром является не чем-то непосредственно данным, как это полагали в течение долгого времени многие представители европейской философии, а в известном смысле чем-то созданным, сконструированным. Они правы и в другом: ситуация в современной культуре такова, что" Я" как единство созна­ния и как центр принятия решений оказывается под угрозой». Однако вернемся к иному предмету ценностных отно­шений — к психологическим исследованиям и теориям.

Возрастание роли субъекта и конструктивная роль ценностного от­ношения к человеку и изучению его бытия в мире характеризует раз­ные теории верхнего уровня. Примером являются методологические разработки С. Л. Рубинштейна в его работе «Человек и мир», где он обсуждал недостаточность идеи познающего субъекта, узость карти­ны мира, выстроенной по принципу «субъект-объектного противопо­ставления». Обращение к характеристикам человеческого бытия пред­полагает введение новых онтологических категорий в психологию. А. В. Брушлинский продолжил развитие этой идеи в его психологии субъекта как методологии понимания человеческого бытия. «По срав­нению с "классическим" рубинштейновским вариантом субъектно-деятельностного подхода в психологии субъекта существенно расшире­ны представления о содержании активности как фактора детерминации психики». Одним из критериев субъекта для него выступала сформированность у человека способности осознавать со­вершаемые поступки как «свободные нравственные деяния» и готовность нести за них ответственность перед собой и обществом. Этот пример не является единственным. Но он показывает, что сам факт обращения к ценностному аспекту в психологии неоправданно отно­сится только к прерогативе гуманитарной парадигмы.

В психологии это также проблема смысла — не только изучаемого, но и направляющего работу психолога. Понятно, что рассмотрение системы надындивидуальных смыслов не означает возрождения кон­цепции Шпрангера, поскольку современные теории обсуждают иные источники их становления в культуре, науке и индивидуальном творче­стве. Вопрос заключается сейчас в другом. Если это ценностное предосмысление воссоздаваемой ситуации позитивно трактуется приме­нительно к психотехническим практикам, то остается непонятным, почему это должно трактоваться негативно (как антигуманизм) при­менительно к исследовательской процедуре в научной психологии.

К. Роджерс (1902-1987) писал о практических успехах психологии, выражая опасения по поводу ее возможного могущества, поскольку при чрезвычайных возможностях манипулирования сознанием достигают­ся цели не только созидания, но и разрушения. Совсем не случайно в последнее десятилетие возникли представления о том, что психологи­ческая практика может по-разному оцениваться: так, возникли оценки разных практик как конструктивной и деструктивной психотерапии. В то же время В. П. Зинченко позитивно оценил такую особенность эк­сперимента, как создание условий для развития «человека возможно­го». Итак, не по критерию ценностного опосредство­вания проходит линия разграничения психологического эксперимента и психотехнического действа как психологических методов. Цели экс­периментирования могут быть самыми гуманными, а, главное, практи­ческая помощь наиболее очевидна там, где речь идет о хорошо (а зна­чит, экспериментально) апробированной теории. «Хорошо» означает здесь максимальную критичность исследователя в способах достиже­ния поставленных целей.

Обсуждение такого методологического аспекта психологических те­орий, как включенность в них ценностных отношений, предполагает последующий анализ того, как это связано со структурой теории и установками в отношении получения и использования научного зна­ния. Можно сопоставить две сложившиеся в методологической лите­ратуре ориентировки на соотношение целей познания и других, хотя и основных ценностей: добра, красоты, святости, пользы и др. Согласно Василюку, без определения в этой группе ценностей психологическое взаимодействие невозможно. Согласно Роджерсу, «субъективный выбор ценности, рождающей научное исследование, всегда находится вне этого исследования и не может стать составляю­щим элементом этой науки». Но у Роджерса речь идет о смыслах использования получаемого знания — обогащать, манипулировать, разрушать и т. д.

О другом аспекте — недопустимости включения любых других ори­ентиров в принятие решения, кроме мыслительных (разумных) осно­ваний, писал К. Поппер. Согласно Попперу, любые апелляции к любым ценностям — дело аморальное, если речь идет об интеллектуальных решениях; а именно такие являются результатом интеллектуальной научной деятельности. «Аморальное» означает здесь как раз приоритет какой-то «другой» ценности — веры, классового интереса, пользы момента и т. д.

Связь метода психологического исследования с той или иной трак­товкой ценностных отношений также включена в дискуссии о нарож­дающихся новых психологических парадигмах. И в связи с этим так­же встает проблема использования психологического знания в тех или иных целях — внешних по отношению к цели познания (но не по отношению к человеку). Отметим пока только следующее. Актив­ность экспериментатора как осуществляющего вмешательство в из­учаемые процессы является куда менее значительной, чем активность психотехника, созидающего ситуацию межличностного взаимодей­ствия с клиентом с заведомой ценностной направленностью целей «помощи». Однако психологические тренинги или развивающее об­учение не рассматриваются как негуманные методические средства. Значит, дело в ином: в системе ценностей, с которыми психолог при­ходит к экспериментальной или иной ситуации взаимодействия.

Таким образом, обсуждение такого методологического аспекта пси­хологических теорий, как включенность в них ценностных отношений, предполагает последующий анализ того, как это связано со структу­рой теории и установками в отношении получения и использования научного знания.

Как показала приведенная выше дискуссия, можно утверждать, что про­изошла следующая существенная подмена в обосновании того, что сле­дует считать гуманитарной парадигмой в психологии. Наличие гуманис­тических целей, ориентация на человека, на раскрытие роли символов и смыслов стали критерием наличия особого мышления —значит и его способов, приемов (имплицитно под этим подразумевается изменение схем индивидуального мышления). Однако остался без обсуждения вопрос о том, почему принятие этих установочных принципов подра­зумевает отказ от той логической компетентности, которая связана с логикой обычного дискурсивного мышления и мышления научного, опирающегося среди прочих надындивидуальных нормативов и на экс­периментальный метод. Целевая направленность на развитие гумани­стической психологии стала почему-то отождествляться с другими ти­пами размышления — главное, чтобы не экспериментального.

Однако то, что на теоретико-экспериментальном пути познания цен­ности выступают «внешними», фиксирует только определенный этап этого познания — принятие классической картины мира. В психоло­гическом познании их вынесенность вне процесса взаимодействия че­ловека с человеком чрезвычайно условна, а для ряда теорий (с базовы­ми категориями опосредствования, бессознательного и ряда других) и невозможна, что позволяет говорить о такой психологии, как неклас­сической (независимо от места работы психолога — в академическом учреждении или в психологической консультации).

В методологической работе, дающей наиболее полную систематизацию известных психотерапевтических практик (включая и восточные), лишь часть из них относится автором к гума­нистическим. Огромное число практик представляет собой манипулятивные техники, куда автор относит поведенческое и когнитивное направления. Развитие личности как высшая ценность видится при этом только в практиках психологов гуманистического направления. В таком представлении не разводятся цели и техники; остается непо­нятным, почему же когнитивная ориентация не связывается с гумани­стическим идеалом или почему, например, категория переживания, а не мышления должна стать ведущей для психотехнического метода. Воз­вращение уважения человеку мыслящему (отвечающему за «додумывание» мыслей) — вот высшая ценность, следующая, например, из ра­бот М. Мамардашвили [1992]. Ценность интеллектуального анализа — позиция Дильтея в его реальной (описательной) психологии.

Обращает внимание также следующий исследовательский аспект психопрактического процесса: это «уточнение техники и технологии, особенности терапии, развития, саморегулирования и другое». Первые три цели отвечают гуманистическому идеалу только в том случае, если достигаются следующие — развитие, саморе­гулирование и другое; но это как раз техниками и технологиями самими по себе не задается. Личностный рост в качестве цели психотерапевти­ческого взаимодействия не может рассматриваться бесценностно: кри­тично оцениваться может и сам факт направления личности в ту или иную сторону (пусть и вместе выстраданную), и сама подмена идеи вспо­моществования изначальной ценностью гуманистического идеала, свя­зываемого в данном случае не с личностью психолога, а с флагом, мар­кирующим его как представителя того или иного направления.

Прямое связывание гуманистического идеала только с реализацией психотехнических практик и тем более с одним из теоретических на­правлений — гуманистической психологии — никак не означает переход к постнеклассическим идеалам, предполагающим наряду с оценочностью еще и принцип толерантности. Но, главное, в нашей литературе в связи с этим прослеживается подчас грубая историческая ошибка сме­шения гуманистической психологии и гуманитарной парадигмы.

Отметим те основные положения, которые объединяют авторов гуманистической психологии (Г. Олпорт, А. Маслоу, К. Роджерс, Щ. Бюлер, Р. Мэй и др.).

• Личность представляет собой уникальную и неповторимую це­лостность, изучать которую необходимо во всей ее конкретной данности, а не в отдельных ее проявлениях. Отсюда делается вы­вод, что анализ отдельных случаев часто не менее важен, чем вы­явление каких-либо статистических закономерностей.

• В природе человека заложены потенции к непрерывному самораз­витию. Главное в личности — ее устремленность в будущее. По­этому познание личности должно быть сосредоточено не столько на изучении ее прошлого, сколько на анализе того, к чему она устремлена, как она представляет себе свое будущее.

• Гуманистическая психология противостоит теориям, опираю­щимся на принцип гомеостаза (стремление к равновесию), ибо сам способ существования личности есть процесс постановки и достижения все новых и более сложных целей. Ведущими дви­жущими силами развития личности выступают присущие чело­веку мотивы развития, побуждающие ее к постоянному поиску творческого напряжения.

• «Внутренний мир человека сильнее влияет на поведение, чем внеш­ние стимулы окружающей среды». Отсюда делается вывод, что внутренний, феноменальный мир человека должен (и может) изучаться с такой же тщательностью и точностью, как и внешние условия его жизни.

• Любое воздействие на личность (в том числе терапевтическое и воспитательное) должно быть непрямым (косвенным), исключа­ющим прямое внушение. Терапевт должен с глубоким уважением относиться к индивидуальной позиции личности, сопереживать че­ловеку и выступать в качестве его второго «Я». Но ответствен­ность за принимаемые решения и их реализацию клиент берет на себя.

Итак, какие-то теории заведомо относятся к гуманистическим по пред­мету изучения и принципам отношения к нему в психологическом ис­следовании (это гуманистическая психология, громко заявившая о себе за рубежом в 1960-е гг.). Какие-то — по принципу, отражающе­му ориентацию на неэкспериментальный подход. На этом (втором ос­новании), как отмечал О. К. Тихомиров [1992], к «гуманистическим теориям» относят и концепцию Дж. Брунера (ярчайшего представи­теля когнитивного подхода), и ряд других.

Экспериментальный метод составляет сердцевину исследователь­ской науки. Эта позиция разделяется представителями разных психо­логии, в частности и большинством представителей гуманистической психологии, и исследователями, работающими осознанно в рамках эксперименталь­ной парадигмы, неправомерно отождествляемой с естественно-науч­ной в психологии, но стоящими на разных теоретических позициях.

Можно сказать, что обе рассматриваемые парадигмы отличаются ско­рее провозглашением идеалов, действительно относящихся к разным эпохам в представлении целей психологии. «Гуманитарный идеал на­учного познания предполагает особый тип объекта изучения (уникаль­ные, духовные феномены), изучение как взаимоотношение с изучаемым объектом (отсюда этический подход и проблема ответственности пси­холога), сочетание изучения и понимания (интерпретаций), такое из­учение, которое способствует духовному процессу в человеке...». Психолог, помогающий человеку развиться, также и «замышляет» его, что означает вовлечение в общение как среду существования личности, взаимное самовыражение испытуемого (кли­ента) и психолога.

Не знаем, кто бы стал спорить с необходимостью реализации гумани­стического идеала в психологическом исследовании. Но в психологии личности в целом это более связывается с идеями саморегуляции, само­движения, саморазвития человека, который делает себя своими реше­ниями и поступками. В условиях психопрактического действа он лишь напарник, и еще вопрос, с какими функциями. Не случайно в последние годы стали обсуждать проблему деструктивной психотерапии. Дру­гой вопрос — это действительно подчиненная роль исследовательских це­лей. Но это следует из утверждения области, которую справедливо назы­вают практической психологией. Практическая направленность заведомо уводит от цели построения теории на пути ее соотнесения с получаемы­ми опытными данными и потому, что характер данных в таком практи­ческом действе уже иной, и потому, что достигать практических целей действительно можно, минуя область теории¹.

В качестве науки, а не собственно практикующей области, психоло­гия без построения теоретического мира невозможна. Как показывает пример отечественных монографий, даже практическая психология видит смысл в своей методологической рефлексии. Но этот мир (миры психологии) может оказаться очень раз­ным при ориентировке на те или иные парадигмы у авторов, которые хотели нечто в психологической реальности исследовать и объяснять. Современная психология ищет новые горизонты в своих целях и сред­ствах. Из этого не следует, что она должна отказываться от какой-то парадигмы в пользу какой-то другой. Да это и невозможно без теоре­тического переосмысления целей и способов построения психологиче­ского знания. Но вот привязывание теоретического мира психологии к дихотомии «естественно-научная — гуманитарная парадигмы» может действительно быть вредным занятием: как мы показали, на самом деле могут спорить не эти парадигмы между собой, а парадигмы, связывае­мые с этапами развития картины мира (и человека в нем).

Из явного устаревания принципа каузальности, имеющего в основе физическое понимание причинности, не следует, что психология долж­на отказаться от объяснительных принципов научных методов или от развития исследовательских целей и средств их достижения. Тем более из этого не следует, что гуманистические ценности в психологии долж­ны противопоставить ее методологию классическому идеалу науки. Пре­одоление классического идеала рациональности столь же связано с завоеваниями философской мысли и практической деятельности че­ловека. Как показала дискуссия 1993 г., да и развитие психологии в по­следовавшее за ней десятилетие, в постнеклассической картине мира предложенного в ней противопоставления нет. С одной стороны, гуманитарный идеал существует скорее как провозглашаемая ценность и «об­раз желаемого результата», чем указание новых путей психологического познания. С другой стороны, современные исследова­ния все более уводят от противопоставления человека миру природы, а общий поиск альтернативных классическому механицизму теорий — в частности, ориентированных на познание самоорганизующихся сис­тем, — сближает разные типы мышления — физического и иного («гу­манитарного»).

Итак, естественно-научная и гуманитарная парадигмы пока не раз­личаются методами, поскольку ориентацию на «гуманитарный идеал» можно реализовывать и в академической психологии, и психотехниче­ской практике, а психологи в рамках гуманистического направления ис­пользуют и экспериментальный метод, и все возможности своего мыш­ления, сформированные человечеством как надындивидуальные схемы познания в периоды и античности, и классической картины мира (по­строенной естествознанием Нового времени), и неклассической — в пер­вую очередь в связи с принятием данности психологического факта толь­ко как результата субъект-субъективного взаимодействия.

В рамках представления этой уже уходящей в прошлое дискуссии¹ важно упомянуть также новую методологию П. Фейерабенда. В сво­ей работе «Против методологического принуждения» он говорил о необходимости оставлять за человеком право выбора в связи с тем, что традиции научного образования, сглаживающие выдающиеся черты, препятствуют становлению индивидуальности.

Напомним также, что одним из аспектов изменения психологиче­ских теорий, не позволяющим переносить на современное состояние психологической науки то понимание кризиса, о котором писал Вы­готский, стало изменение самих объяснительных принципов, уже не подводимых под классическое понимание замкнутости причинного круга явлений.

Дата добавления: 2014-01-20