Лекция 8. Представление об объективном принципе, поскольку он принудителен для воли, называется велением (разума)

НРАВСТВЕННОЕ ДОЛЖЕНСТВОВАНИЕ

Представление об объективном принципе, поскольку он принудителен для воли, называется велением (разума), а формула веления называется императивом

И.Кант

Должно жить, как Бог велит

Рус. пословица

…И не оспоривай глупца

А.С.Пушкин

Нравственность - сфера, в которой едва ли не в наиболее острой и специфической форме проявляется расхождение между тем, что есть, и тем, что людям хотелось бы иметь в наличии. Столкновение сущего и должного явственно проходит сквозь всю нравственную проблематику. В известном смысле можно даже сказать, что этика обязана своим происхождением и развитием именно указанному столкновению, расхождению. А поскольку должное обычно представляется людям как нечто обладающее более высоким ценностным статусом, чем сущее, на почве этого происходят множественные социальные и личностные коллизии, с привлечением самых действенных аргументов, вплоть до насилия.

Трудно отыскать сколько-нибудь заметного в истории этики мыслителя, кто бы в той или иной степени не выходил на проблему нравственного долженствования. Так, в отчетливой форме мотив долга выражен в этике Демокрита: «Не из страха, но из чувства долга надо воздерживаться от проступков» (1), а Сократ оставил после себя не только рассуждения относительно достойной жизни, но и высокий пример того, как должно эту жизнь достойно завершать. Вообще говоря, можно было бы составить обильную хрестоматию по теме сыновнего долга, долга благородного человека (мужа) - из материалов европейской и восточной, особенно древнекитайской философии, по теме долга христианина - из истории европейской мысли, по теме гражданского долга - из новейшей истории, скажем, того же советского периода. Но задачи момента диктуют нам иную логику, а потому ограничимся лишь упоминанием имени Канта как мыслителя, который увенчал идею долга целостной ригористической философской системой. Более того, мы не станем восстанавливать в деталях его деонтологические взгляды (это уже превосходно сделано, например, А.А.Гусейновым в соответствующем разделе недавно изданного в Москве учебника «Этика» (2)), а лишь иногда по ходу своих рассуждений будем обращаться к классику за советом, или же отталкиваться от его суждений, если согласиться с его мнением будет трудно.

Ещё раз подчеркнём, что долженствование не является прерогативой морали - убеждённость учёного, религиозный экстаз верующего, революционный порыв балтийского моряка или ярость благородная народного ополченца - эти и подобные состояния являют особенный модус мироотношения, демонстрируют варианты взаимных обязательств человека и мира. Человек предъявляет требования к окружающему его миру, и в свою очередь в той или иной степени готов принять на себя ряд обязательств перед ним. Нравственное долженствование обнаруживает себя в восхищении или, напротив, гневе; гордости или стыде; благодарности или обиде, упрёке, мести. Формами долженствования могут выступать предписания (разрозненные, нередко в виде персонифицированных поведенческих образцов, или в целостном наборе, как это бывает в различного рода религиозных и светских моральных кодексах) и запреты. Долженствование - это и совет, и поучение, и призыв; это и приказ, и мольба. Даже упрёк или отказ - всё это разновидности долженствования.

Могут пролить свет на категорию «долженствование» понятия, которые находятся с нею в наиболее близких смысловых отношениях. Это прежде всего:

близкое, воля, детерминированность, добро, добродетель, добродетельное, доброе, дорогое, долг, должное, дружественное, естественное, желанное, жизнь, закон, закономерное, законосообразное, заповеди, значимое, идеал, императив, истина, кодекс, красивое, красота, максима, миссия, мотив, надёжное, неизбежное, необходимое, норма, нужное, обет, обещание, обещанное, обязанность, обязательное, обязательство, ответственность, полезное, потребность, правда, предписание, предпочтительное, привычное, призвание, принцип, пристойное, приятное, разум, разумное, родственное, самообладание, самодетерминация, свобода, своё, симпатичное, совесть, справедливость, справедливое, требовательность, убеждённость, удобное, установка, хорошее, цель, ценность, ценное.

Эти и подобные им понятия характеризуют долженствование с позитивной стороны. Если б нас интересовал более полный перечень, то в нём обязательно появились бы конкретные ценности, такие, как любовь, дружба, семья, родина, верность, гуманность и т.п. Поскольку речь идёт не только о моральном сознании, а о целостной нравственной сфере, то перечисленные понятия касаются переживаний, поведенческой практики и осмысления переживаний и практики. Применительно к позитивному долженствованию Кант использовал термин «долг свершения» (3).

Если рассматривать долженствование с негативной стороны, здесь соседями интересующей нас категории окажутся:

антигуманное, болезнь, враждебное, грех, греховное, далёкое, запрет, зло, злое, ложь, недопустимое, нежелательное, некрасивое, ненормальное, ненужное, непристойное, неразумное, несвобода, несправедливость, несправедливое, нетерпимое, нетерпимость, порок, порочное, преступление, проступок, противоестественное, противозаконное, смерть, убийство, чужое.

Надо ли говорить, что список может продолжаться и продолжаться, и что в нём естественно видеть конкретные формы зла - по отношению к личности, обществу, природе, Богу (даже абсолютная убеждённость в том, что бога нет, не даёт права глумиться над чьими бы то ни было святынями). Кант обозначает подобный ряд ограничений понятием «долг воздержания» (4).

Кроме того, отношение, которое мы, субъекты, выражаем миру и себе в модусе долженствования, отчётливо передают такие, например, категории, как аскетизм, догматизм, ригоризм, терпимость, фанатизм.

О бращает на себя внимание тот факт, что понятия терпимое, терпимость, допустимое и им подобные призваны обозначать пространство, как бы занимающее нейтральную зону между должным (предписываемым) и недолжным (запретным).

Важное обстоятельство подмечает О.М.Бакурадзе, когда пишет, что суждения, имеющие форму долженствования, могут быть различными:

1) нож должен резать (подчёркивается функция предмета),

2) в силлогизме должно быть три термина (речь идёт о структуре предмета),

3) человек должен умереть (имеется в виду фактическая необходимость, неизбежность),

4) человек должен говорить правду. В последнем случае высказывание не равнозначно высказыванию «все люди говорят правду» (5).

Позже мы убедимся в том, что те нравственные явления, события, которые нам предстоит обсудить, могут быть рассмотрены в ракурсе долженствования со всех четырёх названных точек зрения - функциональной, структурной, фактической, императивной. Хотя, надо признаться, иной раз, ведя речь о человеке, трудно провести отчётливую границу между первым и последним из названных Бакурадзе значений, поскольку в понятие «человек» очень часто имплицитно, из контекста, или даже напрямую, из текста, примешиваются уточнения типа «настоящий человек», «уважающий себя человек», «порядочный человек», «человек, желающий жить на свободе» и тому подобные.

Любой разговор о нравственном долженствовании можно вести только в том случае, если субъект вменяем, у него есть возможность выбора и он в состоянии за себя отвечать. Кант всемерно подчёркивает различия между мотивом (спонтанным побуждением), интересом (побуждением осознанным) и максимой (рациональной установкой, которую нужно реализовать, проявляя волю) (6). И не просто подчёркивает эти различия, но стремится жёстко развести долг и мотивы, долг и удовольствия, долг и счастье. Долженствование у него касается именно пространства человеческого духа, самоопределения и самопреодоления, самоограничения и самоуправления. Стремление Канта освободить нравственность от низменной природы в целом понятно, - он ищет высших, бескорыстных проявлений человеческой души, справедливо полагая, что корысть, расчёт, поступки в соответствии с импульсами объективно уценивают, принижают человека. И всё же нельзя не заметить, что критики подобной ригористической позиции Канта в значительной степени были правы. Противопоставление долга и удовольствия, добродетели и склонности и так далее нередко выглядят нарочито, упрощённо, можно сказать - уплощённо. Когда Кант пишет, что «эвдемонист со своей этиологией [наука о причинах нездоровья - А.З. ] вращается в порочном кругу» (7), так и хочется добавить, что и ригорист, с другой стороны, вращается в своём порочном кругу. Вероятно, нет ничего постыдного, запретного, низкого в том, что человек, совершивший добрый поступок, испытывает прилив тёплых чувств, - как в адрес того, кому сделал что-то хорошее, так и отчасти в свой адрес, ощущая свою нужность, правоту.

Пожалуй, стоило бы изобразить взаимоотношения между долгом и счастьем при помощи простенькой поясняющей диаграммы:

Счастье Долг

2 3

Запретное Несчастье

Рис. 6

Нетрудно представить себе, что сектору №1 на вышеприведённой диаграмме соответствует, допустим, состояние героя, получающего официальную награду, - он и испытывает нечто трудно передаваемое словами, и заслужил этот эмоциональный взлёт. В секторе №2 разместятся подленькие радости тех, кто идёт против закона, но-таки испытывает положительные эмоции - ограбив банк, обманув кого-то и т.д. На сектор №3 придутся ситуации, в которых оказываются люди, выполняющие долг «из-под палки», педантично и безрадостно. Наконец, сектор №4 остаётся для тех, кто и долгу противится, и счастья не вкусил, - это, допустим, пойманные с поличным преступники, или злостные упрямцы, кого настиг предрекавшийся окружающими неудачливый жребий. Кто внимательно читал Канта, наверняка со мною согласятся, а я лично в этом убежден, что Кант и сам умел сполна пережить высшие социальные эмоции, и от своих читателей-слушателей-потомков ждал вовсе не того, чтобы они уныло тянули лямку законопослушания. То есть кантова логика нацеливает нас с вами на поступки, соответствующие сектору №1.

Впрочем всё было бы достаточно тривиально, ограничься проблема лишь соотнесением долга и счастья. О.Г.Дробницкий с полным правом писал в своё время: «Моральные императивы зачастую требуют от человека поступков, противоположных тем, что диктуются его материальными интересами, экономической необходимостью, политической целесообразностью и т.д.» (8). То есть помимо векторов долга и счастья, человеку в момент нравственного выбора нужно держать в голове ещё векторы выгоды, материальной и политической целесообразности, подчеркнём - и т.д. Каждый конкретный случай в это «и т.д.» включает что-то своё неповторимое, значимое для действующего человека и для его близких (очень и не очень), в конечном счёте - для всех, кого он включает в сферу своей ответственной сопричастности. И, видимо, если б мы хотели графически разобраться с моментом нравственного выбора, то пришлось бы изображать перекрестие не двух, а гораздо большего числа векторов, соответствующих значимым факторам:

счастье выгода

радость

долг

почёт

власть

свобода

страдание удовольствие

несвобода

подчинение

позор

запрет

печаль

несчастье

Рис. 7 убыток

Если же принимать в расчёт то соображение, что выбор будет сделан в направлении насильственных или ненасильственных действий, то к изображённой многолучевой диаграмме следовало бы добавить по крайней мере векторы гуманности и негуманности. Впрочем, не будем увлекаться геометрией, а вернёмся к главной теме наших рассуждений. Здесь для нас важнее не то, из чегÓ совершается выбор, а - на основании чего, и чтÓ придаёт ему силу самозаконодательства.

Только человек, действующий исподтишка, не верит в свою правоту. Обычно люди более или менее уверены в том, что их поступки реально обоснованы, оправданы: о-правда-ние = обоснование факта некоей незыблемой ценностью, «правдой». Другое дело, что субъективная правда может и не совпадать с объективной, что внутренняя убеждённость иной раз оказывается чем-то неадекватным обстоятельствам. «Уверенность в своей правоте отнюдь не добродетель» - пишет в реферате одна из моих студенток, Ю.Каргу. Об этом же говорят и более сведущие люди. Н.А.Курчанов описывает процесс рационализации, под которым он понимает систему подтверждения «правильности» своего поведения (т.е. своих стереотипов и игнорирования фактов, противоречащих своим взглядам» (9). Клаудио Наранхо прямо заявляет: ««Испорченность» тесно связана с самооправданием» (10). Варианты самооправдательных формул приводит Д.В.Колесов: «такова жизнь», «не было другого выхода», «каждый поступил бы так же» (11). Перечень подобных логических фигур можно продолжить: «не знал о возможных последствиях», «нечаянно получилось», «действия были вынужденными» (или «ответными»), «что поделаешь, не справился», «не я первый», «посмотрели бы на себя», «всего-то один разок», «другие и похлёстче делают», «высокие цели освящают используемую меру» и так далее.

Для кого-то крепость убеждённости в правоте обеспечивается безальтернативностью решения, для другого, напротив, правота есть следствие перебора вариантов. Кто-то ссылается на положительные примеры, а кто-то делает для себя вывод «от противного». Но во всех случаях речь обязательно идёт о самооценке, - оценке собственного опыта, соотнесённого с оценкой опыта окружающих. Можно сказать, что правота есть результат такого соотнесения, когда происходит самоидентификация субъекта с некими жизненно значимыми ценностями. Ценности эти не всегда отчётливо осмыслены, не всегда адекватно поняты, и, соответственно, соотнесение иной раз приобретает уродливые формы. От родителя, который методично «воспитывает» пятилетнего сынишку при помощи электрического провода, до пыток и публичных казней, до ГУЛАГА и Освенцима (12) нам явлены формы манифестации таких человеческих ценностей, как справедливость, вера, патриотизм.

Поиск аргументов собственной правоты может быть адресован как в прошлое, так и в будущее, в последнем случае речь идёт о нравственном целеполагании. Причём, если быть точными, нужно пояснить, что в сфере нравственности куда чаще имеет место не целе -полагание, а ценностное полагание. Так или иначе, потребность в правоте присуща человеку («Всякая харя сама себя хвалит» - не зря сложилась русская пословица), и он реализует её в мыслительной и поведенческой практике, отражает в переживаниях. Даже фальшь есть не что иное, как ложь, сознающая себя таковой и рядящаяся в правду. Правота (в переживании, осознании и действиях) может быть индивидуальной и групповой, может быть подчёркнуто соотносительной: «прав я, а не он», «правы мы, а не вы». Наименее достойной (и в то же время наиболее опасной, чреватой деструктивными социокультурными последствиями) представляется внутренняя убеждённость в собственной правоте, сопряжённая с уценкой оппонента. Тем более, если она подкрепляется ссылкой на чужие несовершенства. «Ссылаться на дурные поступки других - значит умываться грязью» (Ж.Пети-Сан - (13)).

Долженствование присуще человеку как созданию деятельному, разумному, переживающему: «Я-единственный ни в один момент не могу быть безучастен в действительной и безысходно-нудительно-единственной жизни, - пишет М.М.Бахтин, - я должен иметь долженствование; по отношению ко всему, каково бы оно ни было и в каких бы условиях ни было дано, я должен поступать со своего единственного места, хотя бы внутренне только поступать» (14). Разрыв сущего и должного - величайшее беспокойство духа и душевная мука - в то же время выступает залогом и побуждающей силой на пути поисков идеала и самосовершенствования. В этом смысле существующее оказывается для человека ценным лишь постольку, поскольку оно «является осуществлением идеала, то есть тем, чем оно должно быть» (О.М.Бакурадзе - (15)). Ценности требуют от человека участия - осмысления, освоения, защиты, утверждения, преумножения. Понятно поэтому, что «должное противостоит не сущему, а не-должному» (Н.С.Чернякова - (16)) и что формально-логический подход к связи сущего и должного по меньшей мере недостаточен (М.П.Косых - (17)).

К должному и недолжному у человека выстраивается целый спектр установок, в различной степени осмысленных и прочувствованных, и в разной степени доведённых до стадии практических дел. По отношению к должному - это, например, «надо», «во что бы то ни стало» и вплоть до самопожертвования. А к недолжному - «нельзя», «ни за что на свете», готовность отдать жизнь борьбе против нетерпимого явления. Про долженствование можно сказать, что это - форма напряжённо-ценностного отношения человека к действительности. Здесь обнаруживается принципиальное различие между ценностным и оценивающим отношением. Последнее носит характер констатирующий, тогда как долженствующее - предписывает и пытается управлять.

В этом управлении есть один щекотливый момент. Этимологию термина «долженствование», термина «долг», к сожалению, трудно освободить от наслоения смыслов, придаваемых слову «долг» в обиходе. А ведь для сферы нравственных явлений прямой перенос этого понимания буквально унизителен, поскольку оно ввергает нравственного субъекта в теснину рабской или крепостной несвободы. Ведь что такое долг в обычном, повседневном словоупотреблении? Одна сторона просит, а другая предоставляет нечто, нужное первой. На обоюдно приемлемых условиях. Но если просьба не имела места - вправе ли мы говорить о долге? Ребёнок может в запале крикнуть своим родителям: «А я вас ни о чём не просил - ни образование давать, ни рожать!» - И ведь в значительной степени будет прав. Нравственное долженствование носит куда более тонкий, интимный, немеханический характер, нежели обычное заимодавство.

В чём же коренится принудительная сила долженствования, откуда оно «вырастает»? Где появляется момент, превосходящий констатацию, побуждающий нас к переживаниям и деятельности? Как человек может обосновать требования, предъявляемые миру и как он объясняет те внешние требования, которые полагает справедливыми? Существует ли нечто объективное, стоящее за формулами «надо», «должен», «полагается», «нельзя», «запрещено» и т.п.? Или всё это область чистого произвола, недоказуемости? Вопросы эти не случайны и очень непросты. Давида Юма, например, как известно, они побудили прийти к выводу о невозможности логического перехода от суждений о фактах к суждениям долженствования. Близкой позиции придерживался Артур Шопенгауэр, заявлявший: «Проповедовать мораль легко, трудно обосновать мораль» (18).

И тем не менее жизнь являет нам повсеместное и повседневное опровержение указанных скептических взглядов: родители учат детей, учителя - учеников, руководители спрашивают с подчинённых, а те, в свою очередь, на волне демократии и социальных свобод, заставляют руководителя отчитываться и «перевоспитываться», если того требует ситуация. Не только проповедники и чудаки, мнящие себя пророками, выдвигают требования к своим слушателям. В сущности, тем же занимаются на свой манер судья и прокурор, тренер спортивной команды, спортивный рефери (когда одёргивает нарушителя), и футбольные болельщики (когда свистят судье – в надежде, что впредь он будет принципиальней). Разве всё перечисленное не реальное обоснование требований морали? Практически предъявленные требования - чем не обоснование?

Хотя строгости ради следовало бы перечислить и виды обоснования в более узком, специфическом смысле. В смысле приведения убедительных доводов, доказательств. Авторитаризм объясняет силу нравственных требований тем, что они исходят из авторитетного источника - от власти, старших, божества. Сомнения по поводу истинности, правомочности требований, по такой логике, равносильны подрыву авторитета указанной инстанции. Недалеко от подобной логики, увы, оказался Кант, с его непререкаемыми велениями нравственного закона, исходящего откуда-то из трансцендентного пространства.

Морализаторство, развивая систему требований и призывов, соотносит их с общими истинами и абстрактными формулами, не давая себе труда объяснить, откуда эти истины берутся, почему формулы имеют такой, а не иной вид. В рамках подобной логики обсуждение, сомнения тоже получают резко негативную оценку - ментор обычно затрудняется дать ответ даже живому сорванцу, не то что остроумному и въедливому оппоненту.

Консерватизм, традиционализм - система таких взглядов на мораль, которые освящают обычаи, манеры давностью лет, длительностью применения в данном обществе. Нетрудно видеть, что консерватизм, прибегая к ссылке на авторитет старины, смыкается с авторитаризмом, а уходя от обсуждения доказательной силы времени - с морализаторством. Кроме того, можно говорить об объяснениях, даваемых нравственным требованиям в рамках утилитаризма, прагматизма, индивидуализма, гедонизма и эвдемонизма.

С точки зрения утилитаризма морально то, что способно служить практической пользе, желательно как можно большего количества людей.

Прагматизм отстаивает идею о том, что каждая нравственная ситуация неповторима, и нравственный выбор сводится к решению конкретных жизненных задач.

Гедонизм советует человеку во всех жизненных ситуациях стремиться к получению наслаждения и избегать страданий.

Эвдемонизм, будучи наиболее одухотворённой разновидностью гедонизма, раскрывает смысл жизни через счастье, достижение коего и оказывается конечным критерием нравственного добра.

Есть основания говорить о специфике обосновательной стратегии у индивидуализма (и его наиболее последовательной формы - эгоизма), делающего упор на идее независимости индивида от каких бы то ни было внешних обстоятельств.

Наконец, всем вышеперечисленным рационалистическим традициям противостоят сторонники интуитивизма, которые настаивают на том, что моральные понятия и, в частности, такие сокрытые за ними явления, как требования, вообще невозможно обосновать при помощи разума. Однако этот поворот философской мысли, несомненно, должен пониматься скорей как своего рода парадокс - ибо если быть последовательным, то кому нужен философ, выдумывающий для себя свои истины, какового описывает, например, Лев Шестов (19)! И сколь ни обворожительна своею причудливостью идея Шестова о беспочвенности, всё ж и для того, чтобы стоять, и для того, чтобы летать - нужна опора. Другое дело, что опоры эти принципиально разные: для стоящего, ползущего, бегущего - нужно одно, для порхающего - другое и для летящего ракетой - третье. А потому, с интересом почитав интуитивиста Л.Шестова и продолжая рассуждать о проблеме нравственного долженствования, будем прислушиваться советов рационализма, и искать во всём логику. Тем более, что и интуитивизм имеет свою логику.

Главное, что можно выявить, сопоставляя мнения сторонников вышеприведённых вариантов обоснования морали - это вновь убедиться, что за каждым из вариантов стоит ценность: то ли мораль просто преподносится в виде ценности, как оно происходит у морализаторов, то ли её передают от предков (уважаемых), от Бога (конечно же, чтимого), провозглашают от имени власти (которая себя безусловно почитает великой ценностью, да и народу она, как правило, действительно обходится дорого). Даже если речь идёт о заложенных природой инстинктах взаимопомощи - ценностью и здесь, можно видеть, выступает природа, которая в других отношениях не подводила человека. Не говоря уже про варианты, где напрямую опорой выступают собственные интересы субъекта: его личное благополучие, наслаждение, счастье - это ли не ценности, самым живым и непосредственным образом данные и удостоверенные!

Понятно, свою ценность человеку всегда понять проще, чем ценность кого бы то ни было другого. Не хотелось бы сейчас затрагивать драматичных ситуаций - противоестественных по своей сути, - когда человек готов предпочесть жизни уход из неё, то есть когда жизнь становится недорогой. Но и здесь можно было бы заметить, что суицид - своего рода трагический парадокс: утверждение ценности жизни через отрицание жизни поруганной (несомненно, именно так видит в роковой миг свою жизнь самоубийца). Потому имел полное право Паскаль заявить, что стремление к счастью движет действиями «всех людей, включая самоубийц» (20). Так что полезно ли мне что-то, приятно ли, наконец просто привычно - это всё вариации моей собственной неповторимой ценности. Стало быть, проблема обоснования морали не столь уж неподъёмна, как её обычно представляют. Если впереди мне показывают (или сам я усматриваю) ценность, которая мне привычна, значима (и остаётся желанной), и её достижение оказывается связанным с выполнением мною некоторых поведенческих процедур, - чем это не обоснование морали? Но вернёмся ещё на шаг назад. Всё к тому же перечню вариантов объяснения морали.

В них можно вычитать принципиально важную двойственность: обоснование приходит к нравственному субъекту или через внешний мир, или через его внутренний мир. В первом случае речь идёт о важных персонах, о соседях, близких, единоверцах и т.д., с чьими интересами меня уговаривают считаться. Во втором же случае речь сразу заходит о том, что непосредственно касается меня самого - о моём здоровье, наслаждении, счастье, спокойной совести. Можно сказать и так: с одной стороны основами долженствования выступают объективные потребности, а с другой - субъективно понятый интерес. Хотя и обратное сказать мы тоже имеем полное право: у личности есть объективные потребности, и у окружающих есть субъективные интересы. Но нас больше всего интересуют сейчас не соотношения терминов и стоящих за ними тонкостей, а момент, с которого сам субъект приходит к внутреннему убеждению поступить так-то и так-то, а не иначе. И когда перестаёт сомневаться в оптимальности выбранных цели и средств.

В наше время на человека принято смотреть как на биосоциальное существо, живущее одновременно в физическом, психологическом и духовном измерениях. Когда-то Руссо мог предполагать, что человек способен раскрыться в наисовершеннейших направлениях - лишь не надо ему мешать. Представители механистического материализма, напротив, полагали, что человек - если перевести их мысли на современный язык - только реализует вложенную в него социальную программу. В рамках современной российской науки выделяются три блока истоков активности человека: сам человек, природная и социальная среда (21). Так что с долженствованием дело обстоит куда легче, чем со свободой - это про свобÓду трудно сказать, где она возникает. А долженствование коренится и во внутренних, и во внешних для человека факторах.

Извне на нас влияют окружающие - средствами убеждения, внушения, принуждения, то есть, воздействуя на наши мысли, чувства, непосредственные действия. Причём не следует забывать, что даже, так сказать, «обезличенные» нормы, правила поведения, традиции передаются человеку вовсе не обезличенно, но конкретными, живыми и, как правило, близкими, значимыми людьми. И потому вовсе не удивительно, насколько устойчивыми могут становиться поведенческие привычки, насколько сильной может стать инерция поступания[6]. Такую «инерцию» человеку извне задают прежде всего убедительность воспитательных воздействий, заразительность примеров, привлекательность стимулов.

Конечно, глубоко прав был Кант, когда заметил: «нельзя было бы придумать для нравственности ничего хуже, чем если бы хотели вывести её из примеров» (23). Обосновать мораль примерами трудно из-за того, что буквально всякому положительному примеру несложно приискать опровергающий пример противоположного содержания. И, кроме того, от всей морали и человеческой культуры веяло бы полной безысходностью, ежели б они сводились лишь к воспроизведению ранее созданных образцов. Вместе с тем, думаю, задержись Иммануил Кант в этой точке, задумайся он о смысле примеров для обоснования морали и для нравственного становления личности, он бы попытался хоть вкратце наметить условия, при которых примеры действуют позитивно.

Можно думать, что положительный пример заразителен, если он

- «созвучен» воспринимающей личности, соответствует общему строю мировосприятия,

- заманчив, сулит нечто привлекательное впоследствии,

- посилен (по крайней мере воспринимается как посильный. Ведь сколько можно вспомнить случаев, когда мы живо восхищаемся примерами кого-либо выдающегося, и не помышляем последовать этим примерам), и наконец, но далеко не в последнюю очередь, он должен быть

- предъявлен кем-то симпатичным, уважаемым, значимым.

Скорей всего, человек последует положительному примеру лишь при условии, что сочетаются все вышеперечисленные условия.

Аналогичные соображения стоило бы высказать и об условиях, при которых есть риск, что субъект последует негативному примеру. Такой пример будет заразителен, если:

- он не в новинку, и подобные действия человеку уже знакомы (хотя бы в воображении!),

- его показывает кто-то симпатичный, уважаемый, значимый,

- страх наказания (или самоосуждения) меньше, чем положительные эмоции, которые сулит запретная деятельность,

- накопилась внутренняя усталость, и чужая безнаказанность лишь служит последним толчком.

Эти соображения касались воздействия- показа. Близким образом можно обозначить условия конструктивной реакции на воздействие-рассказ и воздействие-приказ. И там, и там даже маленький ребёнок не будет действовать одинаково в случаях, когда с ним имеет дело кто-то близкий, симпатичный или - незнакомый, неприятный. Про себя, взрослых, мы можем вспомнить хотя бы такой очевидный факт: насколько по-разному мы воспринимаем одни и те же мысли, озвученные разными политиками (симпатичной или несимпатичной нам ориентации)! Или - насколько контрастно мы реагируем на замечания от доверительно близких людей или от тех, с кем по какой-либо причине считаться не хочется. И нужно ли говорить, как обычно воспринимается похвала от недоброжелателя! То есть, если смотреть на то, как обусловливается долженствование с внешней, социальной стороны, то можно констатировать, что здесь главную роль играет ценностное отношение личности к окружению, прежде всего к инстанции – источнику ожиданий, советов, требований.

Теперь несколько соображений относительно того, как долженствование обусловливается «изнутри». Хорошо об этом сказал М.М.Бахтин: «Долженствование впервые возможно там, где есть признание факта бытия единственной личности изнутри её, где этот факт становится ответственным центром, там, где я принимаю ответственность за свою единственность, за своё бытие» (24). Это тÓ самое место текста, где Бахтин рассуждает о возможности уклониться от ответственности, отказаться от своей долженствующей единственности, и даже даёт варианты отказа - «можно [...] жить одной пассивностью, можно пытаться доказать своё алиби в бытии, можно быть самозванцем» (25).

То есть тут условиями долженствования выступает уважение к себе, к своему целостному жизненному опыту, способность отвечать самому себе (своей совести) на нелицеприятные вопросы. Неспроста Кант, рассуждая об обязанностях человека перед самим собой, самым страшным нарушением этого долга называет ложь, особенно внутреннюю ложь (26). Исключительно важными представляются рассуждения Канта о долге по сохранению человеческого достоинства. Он пишет: «Не становитесь холопом человека. – Не допускайте безнаказанного попрания ваших прав другими. – Не делайте долгов, если у вас нет полной уверенности, что вы сможете их вернуть. - Не принимайте благодеяний, без которых вы можете обойтись, и не будьте прихлебателями или льстецами, и уж тем более (чтó, правда, отличается от них только в степени) нищенствующими. Будьте бережливыми, чтобы не стать нищими» (27).

Чуть ниже Кант, впрочем, приводит мысль, под которой распишется далеко не каждый верующий: «Склонять колени или падать ниц даже с целью показать своё преклонение перед небесными силами противно человеческому достоинству, так же как и обращение к их изображениям; ибо в этом случае вы покоряетесь не идеалу, который представляет вам ваш собственный разум, а идолу, сотворённому вами самими» (28). Хотя - близкие мысли бывали и у глубоко религиозного Пушкина. Так или иначе, самозаконодательствующая воля нравственного субъекта коренится в уважении к самому себе, и даже каприз, произвол (то есть извращённые проявления воли) это подтверждают, ибо свидетельствуют скорее не о неуважении к себе, а о неумении разумно уважать себя.

Во внутреннем мире личности есть множество примет действия всё того же, что мы выше обозначили как инерцию. Здесь это прежде всего инерция эмоций, мыслей, действий. Стереотипы, привычные способы реагировать на типовые ситуации, как известно, сберегают немало энергии и времени, удобны. И, кстати говоря, представляемые в психологической литературе остроумные эксперименты, призванные показать, например, примитивное поведение какой-нибудь землеройки[7], если разобраться, демонстрируют именно то, что, по мысли экспериментаторов, должны были бы опровергнуть, - экономию энергии. Да, экономию - в случае с машинальной деятельностью экономится мыслительная и психическая энергия.

Инерция сберегает силы, время, нервы. Другое дело, что не всегда «действия на автопилоте» оптимальны. Если ситуация выходит из разряда рутинных, малозначимых, человеку нужно-таки проявить внимание, вдумчивость, находчивость, риск. Такой риск требуется и в случаях, когда оказывается несостоятельной инерция оценочного восприятия (некто предстаёт в неожиданном свете), и когда привычные алгоритмы поведения не приводят к привычным результатам (и приходится пересматривать жизненные принципы).

Впрочем, было бы наивно полагать, что сравнение с силой инерции исчерпывающим образом объясняет интересующие нас механизмы долженствования. Человек на то и мыслящее, переживающее и действующее существо, чтобы не просто продолжать действие сил, вложенных в него родителями, воспитателями. Нам присуще проявлять собственную активность и свойственно не только искать комфорта или даже свободы, но и стремиться к саморазвитию, пытаться наполнить свою жизнь смыслом. А значит, долженствование, уверенность в правоте, жизненная устойчивость личности сопряжена не только с инерцией (сохранением движения), но и с активным поиском, устремлённостью на позитивные ценности. Поэтому есть основания говорить о так называемой доминанте жизни. Она может осознаваться личностью, а может функционировать на уровне подсознания и - как это чётко формулирует И.Н.Михеева, - именно она, «наполненная морально-позитивным смыслом, освещает жизненный путь личности, сглаживая внутренние противоречия и наполняя человека ощущением внутренней ясности, простоты и свободы - от колебаний, страха и сомнений» (30).

Вся жизнь предстаёт не просто как самосохранение и самовоспроизведение, но как поиск и утверждение главных ценностей, как процесс жизнетворчества (31). Понятно, что здесь для обозначения сущности происходящего не хватает образов ни инерции, ни, например, притяжения (хотя притяжение, привязанность в сферах психологической и духовной, конечно, имеет место). Слабы оказываются даже сравнения с биологическими явлениями - ростом и т.д., так как растения, в отличие от человека, лишены свободы и воли. Человек не только может стремиться к новизне (противостоя инерции), но и может по-разному эту тягу к новому реализовать. Мы справедливо будем рассматривать как чудачку ту особу, которая каждый сезон заставляет мужа делать в квартире перестановку мебели, а на человека, склонного постоянно менять сексуальных партнёров, и вовсе посмотрим, как на явную нравственную (а может и медицинскую) патологию.

Парадокс и драматизм культуры в том и проявляется, что отважный искатель нового, изобретатель, и боязливый консерватор, рутинёр, сталкиваясь в быту, профессиональном и политическом общении, испытывают равные степени долженствования, одинаково убеждены – каждый – в своей правоте. Ещё трагичней это же столкновение должного являет себя, когда сталкиваются боец спецназа, с одной стороны, и фанатик-сепаратист, с другой. Страсть жаждущая и негодующая, стремление изменить и сохранить, помочь и предотвратить нередко оказываются равносильны. В результате чего то и дело не только в природе (с неё что взять, ей спешить некуда, и она может позволить себе творчество слепым перебором проб и ошибок), но и в человеческом обществе чрезвычайно непроизводительно расходуются силы и «человеческий материал». И всё же, наверное, есть основания сравнивать различные внутренние степени долженствования, а также объективную его энергию.

Так, внутренние степени долженствования будут различаться

в модусе переживания - от тайной надежды до неколебимой веры, твёрдого и светлого упования;

в модусе осмысления - от несмелого предположения до основанной на целостном знании уверенности;

в модусе деятельности - от робкой попытки-пробы до упорного и самоотверженного труда.

Причём пока мы не задумывались над тем, как отличается долженствование, адресованное человеком себе и кому-то другому, только что перечисленное касается преимущественно тех вариантов долженствования, которые следовало бы назвать интровертными, направленными на себя. Но кроме них существуют, отличаясь социокультурной и нравственно-ценностной амбивалентностью, экстравертные разновидности долженствования. Степени, характеризующие их, так же, как и интровертные, могут быть усмотрены в трёх модусах:

в модусе переживания, например, если речь идёт о положительном отношении, это спектр, начинающийся с симпатии, и завершающийся любовью;

в модусе осмысления разброс будет от попытки понять - до полного одобрения,

в модусе практическом речь поначалу пойдёт о спорадической помощи, которая при определённых условиях может перерасти в самоотверженное служение.

Кроме того, нужно иметь в виду ещё и варианты негативного долженствования, направленного как в адрес самого себя, так и на другого субъекта:

в переживании это выразится в антипатии Õ ненависти,

в осмыслении будут иметь место сомнение Õ отрицание,

в деятельности - помехи Õ борьба.

Далее, мы не только с убеждённостью строим отношение с другими субъектами. Мы вдобавок от них пытаемся то и дело чего-то добиться. А значит, есть долженствование ещё иных типов: вышеупомянутые рассказ, показ, приказ - из их числа. Запрет и веление адресуются не только себе, уговаривать и укорять друг друга мы тоже мастера. Спортивные болельщики и родители, когда их дети сдают экзамен, - испытывают состояние, которое очень близко к изменённому состоянию заклинателя. Иной раз и экзаменатор невольно мысленно подсказывает теряющемуся студенту - «Ну же, вспомни! Я говорил об этом!..». Хотя есть и примеры обратного рода, когда недоброжелатель готов посылать кому-то негативную энергию, «болеет против».

Сочетания различных степеней продуманности, прочувствованности и поведенческой выраженности дают богатейшую россыпь способов долженствующего мироотношения. Здесь будут и бытовой нытик, и старый ворчун, и еретик, гордо восходящий на эшафот, и те, кто предаёт его анафеме, и бомбометатель-народник, и старец, благословляющий воина на защиту отечества. Здесь будут и ропот, и бунт, и пьяный мордобой, и научная полемика, и искренние матюки, и негодование по поводу ненормативной лексики. Здесь будут и мольба, и совет, и повеление. Воинский устав и самоволка... Разве кто-то насильно тащит солдата срочной службы за забор войсковой части! Сам идёт, преодолевая внешние запреты и естественные преграды, пересиливая страх наказания и желание нормально выспаться. То есть, самым непосредственным образом мы видим, что внутреннее, свободное законодательство повелевает ему лезть через забор и перебежками, в обход КПП, мчаться к коханочке или в магазин. Словом, совместно управляющие людьми внешнее и внутреннее долженствование могут вести нас и в анналы истории и на гауптвахту, в число угодников божьих и в криминальную хронику.

Теперь, обозначив различия долженствования по направленности и степеням, по формам и результатам, обратим внимание на его содержательную сторону. Очевидно, что долженствование безжалостного фанатика и самоотверженного патриота будут тождественны лишь в психологическом плане, во внешне проявляемой энергетике, но не в объективно-ценностном содержании. То же можно утверждать и о убеждённости, проявляемой стоиком и циником, сластолюбцем и аскетом и пр. Кант очень точно высказался о том, что «имеется не один [...] долг, а множество (имеются и различные добродетели)» (32). Общеизвестно, что соотечественник гениального философа, Р.Гесс, давая показания на Нюрнбергском процессе, признавался, что не испытывал каких-либо эмоциональных реакций на злодейские приказы. Для него было достаточно, что эти приказы отданы Гитлером или Гиммлером. «Вы можете быть уверены, - заявлял он, - что не всегда было приятно видеть эти горы трупов и ощущать постоянный запах горения. Но Гиммлер приказал это и даже объяснил необходимость, и я действительно никогда особенно не задумывался, было ли это неправильно. Это просто казалось необходимостью» (33). Приведшие эти признания Гесса авторы монографии о деструктивном поведении в современном мире, Ц.П.Короленко и Т.А.Донских, справедливо относят данный случай к конформистской модели поведения. Из логики, которая разворачивается в их книге, наиболее близки нашим целям также типы антисоциального, суицидного, фанатического, нарцисстического поведения (34). Каждый из указанных типов по-своему разрушителен, но при всех различиях разрушительность их направлена как на личность, так и на общество, ведёт или к насилию над личностью, или к подрыву устойчивости социума, или то и другое вместе.

В целом, если попытаться обобщить высказанное о долженствовании, становится отчётливо ясно, что речь нужно вести не только о согласованности эмоциональной, рассудочной и поведенческой сторон долженствования (единстве чувств, мыслей и поступков), но и о привязанности его к действительности, в которой, очевидно, и следует в конечном счёте искать объективные оценочные критерии.

Очевидно, ценить в долженствовании нужно не «инстинкт должного» (В.Я.Пропп - (35)), не «страстный бред» (М.Волошин - (36)), не «смешение пыла и благочестия» (П.Я.Чаадаев - (37)), а нечто иное. Нет сомнений, что существуют ущербные формы долженствования. Каждой из них недостаёт меры хотя бы в одном из значимых параметров - в мыслях, в чувствах, в действиях, в сопряжённости с действительностью. Таковыми окажутся фанатизм (недостаток разумной составляющей), мечтательность (недостаток действий), ригоризм (нехватка эмпатии, способности сопереживать), произвол (отсутствие реальной связи с объективными обстоятельствами), фатализм (недооценка собственных возможностей) и так далее. Можно полагать, что к неполноценным формам долженствования следует отнести излишнюю концентрацию субъекта только на прошлом, на настоящем, на будущем. С этой точки зрения логично предположить, что нравственной и культурной конструктивности ради нужно всемерно стремиться к согласованию между интересами всех взаимодействующих субъектов, независимо от их масштаба. То есть, в частности, если эгоизм - низкая и неконструктивная стратегия, то альтруизм (в предельных примерах - героическом самопожертвовании, утрате героем своей жизни), в свою очередь, оказывается благородной, но тоже неконструктивной стратегией. Неблагородно со стороны общества требовать от личности того, что онÓ не проявляет по отношению к личности. «Высшая нравственность - это жертва своей личностью в пользу коллектива. Высшая безнравственность - это когда коллектив жертвует личностью в пользу себя самого, коллектива» - удивительно точно высказался по этому поводу М.М.Пришвин (38). В идеале представляется, что на принципах взаимоуважительности должны строиться отношения не только между личностью и личностью, но и между личностью и обществом.

Ряд ущербных форм долженствования ведёт к насилию. Прежде всего это те ситуации, в которых субъект гипертрофирует ценности, представляющиеся ему значимыми, и, отстаивая свои личный или групповой интерес, готов попрать ценности, значимые для кого-то другого. Причём такое мироотношение вовсе не обязательно будет характеризовать человека злобного, умственно и психически неполноценного. К сожалению, современное общество построено на таких несовершенных принципах, что независимо от своей воли мы можем оказаться в капкане ролевых обязательств, выход из которого чреват теми или иными потерями. Едва ли сильно преувеличил драматизм событий Артюр Арну, автор исследования по истории инквизиции, когда обмолвился: «Инквизиция [...] сотворила чудо [...] и разделила великий и одарённый народ на две категории: - сжигателей и сжигаемых» (39). И всё же в той мере, в какой от самого субъекта, а не от его окружения, зависит качество и вес долженствования, можно ставить вопрос об ответственности и свободе, о личностных и групповых смыслах долженствования, о его нравственной цене и достоинстве. Мир современной культуры куда богаче и многогранней, чем мир средневековья, и у любого живущего ныне человека несопоставимо больше возможностей в пространстве нравственно-позитивных смыслов, чем у тогдашних сжигаемых или сжигателей.

Какие же черты отличают нравственно-конструктивное долженствование от вышеупомянутых ущербных типов? Прежде всего, можно думать, что энергетикой его будут выступать светлые, доброжелательные чувства, уважение, сопереживание, достоинство, стремление к совершенствованию себя и мира вокруг, великодушие. Но ни в коем случае не зависть, не злоба или мстительность.

Субъектом его выступает не самоутверждающаяся одиночка - и тут принципиально мало что меняет масштаб одиночки: возгордившаяся ли это личность, социальная прослойка или нация, заявляющие о своём избранничестве, или претендующая на мировую гегемонию религиозная конфессия - глубоко права в этом смысле Библия, всячески обличая самый страшный земной грех, гордыню. Тут чрезвычайно важны динамичное взаимодействие единомышленников, чувство ширящейся сопричастности, дух бескорыстия и сотворчество.

Далее, такое долженствование многомерно - оно оказывается в состоянии сочетать, на основе вектора благоволения, нацеленность на добродетели, требовательность, справедливость с гуманностью и терпимостью, позволяя исповедующим его людям не «зависнуть» на абстрактных целях и не «завязнуть» на уровне конкретики. То, что Гегель в своё время писал о бессильном долженствовании дурной бесконечности (40), в позднейшие века было дополнено и проиллюстрировано насилием дурной бесконечности идеологий.

Осмысленность, прочувствованность, поведенческая выраженность нравственно-конструктивного долженствования будут соразмерны силам субъекта и объективным потребностям развития окружающего его мира. Такие понятия, как административный восторг, морализаторский запал, религиозное рвение и им подобные будут анализироваться в хрестоматиях по практической психологии.

Гармония внешнего и внутреннего долженствования (учили, объясняли, просили, намекали + умею, осмыслил, намерен) закономерно приведут к тому, что на смену или, скажем мягче, в дополнение к этике наслаждения, этике пользы, долга, счастья появятся этика смысла и культуротворчества.

ЛИТЕРАТУРА:

Лурье С.Я. Демокрит: Тексты. Перевод. Исследования. - Л.: Наука, 1970. - С.361.

Долг; И.Кант. «Основоположение к метафизике нравов» // Гусейнов А.А., Апресян Р.Г. Этика. - М.: Гардарики, 1999. - С. 60 - 85.

Кант И. Критика практического разума. - СПб., Наука, 1995. - С.444.

Там же.

Бакурадзе О.М. Природа морального суждения. - Тбилиси: Издательство Тбил. Университета, 1982. - С.24-25.

Кант И. Указ. соч. - С.189 и далее.

Там же. С. 411.

Дробницкий О.Г. Проблемы нравственности. - М.: Наука, 1977. - С.37.

Курчанов Н.А. Синтез наук и образование // Жизнь человека: опыт междисциплинарного исследования. Материалы конференции (февраль 1997). - СПб: Институт биологии и психологии человека, 1997. - С.7.

Наранхо, Клаудио. Энеа-типологические структуры личности: самоанализ для ищущего. - Воронеж: НПО «МОДЭК», 1995. - С.162.

Колесов Д.В. Эволюция психики и природа наркотизма. - М.: Педагогика, 1991. - С.196.

Антонян Ю.М., Гульдан В.В. Криминальная патопсихология. - М. - Наука, 1991. - В частности, С.118 -121, где описан и проанализирован упомянутый случай; Бертрам Д.Г. История розги: В двух томах. - М.: «Просвет», 1992. - Т.1. - 288с, Т.2. - 336с.; Арну А. История инквизиции. - СПб.: Евразия, 1995. - 318с.; Мельгунов С.П. Красный террор в России. - М.: СП «PUICO», «P.S.», 1990. - 207с.; Солженицын А.И. Малое собрание сочинений. Тома 5-й и 6-й. Архипелаг ГУЛАГ. - М.: ИНКОМ НВ, 1991. - 431с. и 431с.; Раушнинг Г. Говорит Гитлер. Зверь из бездны. - М.: МИФ, 1993. - 382с.

Аифоризмы// «АиФ», №30, 1997.

Бахтин М.М. К философии поступка //Философия и социология науки и техники: Ежегодник 1984-1985. - М.: Наука, 1986. - С. 113.

Бакурадзе О.М. Указ. соч. - С.23.

Чернякова Н.С. Истина как смысл человеческой деятельности. - СПб.: без указания издательства, 1993. - С.121.

Косых М.П. Диалектика «сущего» и «должного» в этике: Автореферат диссертации на соискание учёной степени кандидата философских наук. - СПб.: СПбГУ, 1997. - 19с.

Шопенгауэр А. Свобода воли и нравственность. - М.: Республика, 1992. - С.125.

Шестов Л. Апофеоз беспочвенности: Опыт адогматического мышления. - Л.: Издательство ЛГУ, 1991. - С.78.

Паскаль Б. Мысли. - М.: «REFL -book», 1994. - С.117.

Ершов А.А. Взгляд психолога на активность человека. - М.: Луч, 1991. - С.3.

Словарь иностранных слов. - М.: Русский язык, 1990. - С.198.

Кант И. Указ. соч. - С.72.

Бахтин М.М. Указ. соч. - С.113.

Там же.

Кант И. Указ. соч. - С.453-454.

Там же. - С.459.

Там же.

Голицын Г.А., Петров В.М. Гармония и алгебра живого. - М.: Знание, 1990. - С.19-20.

Михеева И.Н. Амбивалентность личности: морально-психологический аспект. - М.: Наука, 1991. - С.57, 58.

См.: Жизнь как творчество (социально-психологический анализ). - Киев: Наукова думка, 1985. - 302с., особенно интересен в наших целях раздел «Нравственная сфера индивидуального жизнетворчества» - С.173-188.

Кант И. Указ. соч. - С.416.

Короленко Ц.П., Донских Т.А. Семь путей к катастрофе: Деструктивное поведение в современном мире. - Новосибирск: Наука, 1990. - С148.

Там же. - С.100-122, 123-141, 166-188, 189-201.

Пропп В.Я. Проблемы комизма и смеха. - М.: Искусство, 1976. - С.144.

Волошин М.А. Пути России: Стихотворения и поэмы. - М.: Современник, 1992. - С.19.

Чаадаев П.Я. Полное собрание сочинений и избранные письма. Т.1. - М.: Наука, 1991. - С.462.

Пришвин М.М. Дневники. - М.: Правда, 1990. - С. 370.

Арну А. История инквизиции. - СПб.: Евразия, 1995. - С 127.

Гегель Г.В.Ф. Наука логики. Т.3. - М.: Мысль, 1972. - С.116.

Лекция 9

НРАВСТВЕННАЯ ВОЛЯ: ПОПЫТКА ЭТИЧЕСКОГО АНАЛИЗА

Доброго, которого хочу, не делаю,

а злое, которого не хочу, делаю.

Апостол Павел

Ум служит нам порою лишь для того,

чтобы смело делать глупости.

Франсуа Ларошфуко

Воля? Это понятие мне прекрасно знакомо:

сколько было в жизни ситуаций,

когда мне её недоставало!

Андрей Зимбули

Шопенгауэр в своё время, задавшись вопросом: «В какой форме человек непосредственно сознаёт своё собственное «Я»?», сам же дал ответ: «Непременно как нечто волящее» (1). Наверное, неспроста, рассуждая о судьбах культуры, анализируя узел обрушившихся на человечество проблем, наиболее глубокие мыслители неизменно выходят на понятие воли - доброй воли, свободной воли, воли утверждаемой, защищаемой или попираемой. «Как и откуда, скажи, появилась свободная воля (...)?» - вопрошает Лукреций Кар (2). «[Возникла ли] воля благодаря природе или благодаря ещё чему-то, чем бы оно ни было?» - интересуется Абу-али Ибн-Сина (3). В сущности, с точки зрения этики весь мир межсубъектных отношений мог бы предстать как многомерное пространство взаимодействующих воль.

Значимость проблемы воли для жизни и для философской рефлексии подтверждается богатым набором соответствующих понятий:

активность, безволие, веление, вера, власть, влечение, вменяемость, внимание, внушаемость, волевой, воление, волюнтаризм, воля, выбор, деятельность, дисциплина, добродетель, жажда, желание, импульсивность, интенция, интерес, искушение, конформизм, мотив, мужество, надежда, намерение, настойчивость, невольный, нерешительность, нужда, ответственность, поведение, податливость, постоянство, поступок, потребность, принципиальность, произвол, произвольный, решимость, решительность, самодетерминация, самоконтроль, самообладание, самоорганизация, самосознание, самоуправление, свобода, своеволие, склонность, слабоволие, собранность, сознание, спонтанность, стремление, страсть, терпение, терпимость, упорство, упрямство, усилие, установка, устойчивость, целеустремлённость, цель, ценность.

И это лишь самый беглый перечень, - не отягощённый терминами производными (типа: волюнтаристский, дисциплинированный, желанный, целеустремленный; велеть, желать, поступать, ценить) и сложносоставными (свобода воли, свободная воля, сила воли, невольный грех, воля класса, воля партии, воля народа).

Богатство ракурсов воли проявило себя уже в том, что ряд ключевых терминов, как мы помним, входил в куст понятий, связанных с долженствованием. Этим же богатством, сложностью феномена воли, - а вовсе не только различиями между мировоззренческими установками мыслителей, - обусловлены различия в истолковании её сущности.

Стоики выводили волю из разума, противопоставляя её вожделению (4). В русле теологического миропонимания воля толковалась как божественная сила, хотя единомыслия среди богословов не наблюдалось - ни в иудаизме, ни в христианстве, ни в исламе. Ессеи (сторонники свободной воли) полемизировали с садуккеями и фарисеями (5), Августин (утверждавший, что благодать не может быть заслужена и всецело зависит от воли Творца) - с Пелагием (6), джабариты (учившие об абсолютном предопределении) - с кадаритами (7). Позже представления Августина оспаривал Фома Аквинский, полагая разум выше воли, и уточняя, что ещё выше - любовь к Богу (8). В наши задачи не входит примирение представителей разных философских и религиозных лагерей - уж если на протяжении многовековой истории люди так и не сговорились, откуда произошёл человек, можно ли ждать, что унифицируемым окажется понимание такого значимого и столь загадочного человеческого качества, как воля. Нас прежде всего будет интересовать живой, непосредственно данный каждому человеку опыт, а не богословские тонкости или психоаналитические догадки. Мы здесь можем лишь обозначить ключевые проблемные моменты, в особенности - связанные с нравственностью. Но между прочим хотелось бы надеяться, что для людей рубежа XX и XXI века (или, что выглядит ещё более впечатляюще, - перехода от второго к третьему тысячелетию) интересующий нас феномен способен предстать в более чётком и дифференцированном виде, нежели для стоиков или религиозных деятелей средневековья. Так, если в Евангелии мы можем прочесть слово «вол ю» в смысле: «хочу», «желаю» (Мф. 11:27), то Шопенгауэр тонко подмечал: «могу, если захочу, всё свое состояние отдать бедным и через это сам впасть в бедность, - если хочу! Но я не в силах хотеть этого; ибо противоположные мотивы имеют надо мною слишком большую власть, чтобы я мог этого хотеть» (9).

Любопытно хотя бы самым беглым образом проследить эволюцию взглядов на волю.

Лао-цзы: «Кто действует с упорством, обладает волей» (10).

Ибн-Гебироль: Воля - высшая сила, свободная от всякой примеси материи и формы (11).

Фома Аквинский: «Есть некоторые отправления души, которые осуществляются без помощи телесных органов: таковы мышление и воление» (12).

Декарт: «Свобода нашей воли постигается без доказательств, одним внутренним опытом» (13).

Спиноза: «Воля и разум - одно и то же» (14).

Локк: Воля «означает всего лишь силу или возможность предпочитать или выбирать» (15).

Вольтер: «Нам больше нравится называть душой способность чувствовать и мыслить, подобно тому как мы называем жизнью способность жить, а волей - способность хотеть» (16).

Кант: «Воля [...] есть способность делать для себя правило разума побудительной причиной поступка» (17).

Гегель рассуждает о «в-себе-и-для-себя-сущей, истинно всеобщей, разумной воле», противопоставляя её единичной, случайной воле другого субъекта (18).

Шопенгауэр: Воля – подлинное ядро человека, она обнаруживается благодаря тому, что человек наталкивается на какие бы то ни было препятствия (19).

Фейербах: «Воля есть не что иное, как способность утверждать и отрицать». «Воля - это стремление к счастью» (20).

Пожалуй, ещё более интересно другое развёрнутое определение, приводимое Фейербахом: «Воля не что иное, как естественное стремление к неопределённому и всеобщему благу и свобода или сила нашего духа направлять всякое стремление на объекты, которые нам нравятся, и, таким образом, определять прежде неопределённые наклонности нашей природы в направлении к какому-либо особенному благу» (21). В данном определении важно прямое указание сразу на несколько существенных моментов:

- естественный характер воли,

- нацеленность её на ценности,

- носитель ценности - дух,

- способность её делать предмет устремлений конкретней.

Впрочем, если бы мы попытались обобщить перечисленные высказывания мыслителей, то могли б и дополнить определение Фейербаха. Могли бы, в частности, обратить внимание, что волю описывают - противопоставляя чему-то, называя её виды (в том числе ущербные), пытаясь угадать истоки её происхождения, сущность, внутреннюю структуру, параметры, нравственно-ценностную содержательность.

Противопоставляется свободным произвольным действиям то, что совершается по принуждению и по неведению (невольно или непроизвольно), а также из импульсивности. Так, Кант волю, нацеленную на выполнение требований разума, противопоставляет душевным склонностям, порывам, легковесности мыслей (22). Очевидно, оппозициями воле выступают безволие, леность, внушаемость, нерешительность, несобранность, непостоянство. Причём было бы сильным упрощением считать, что, например, наркоманы абсолютно безвольны. Специалист в области психологии наркотизма Д.В.Колесов справедливо отмечает избирательный характер их безволия. С одной стороны, поскольку многие прежние занятия для наркомана утрачивают интерес, применительно к ним говорить о слабоволии нет оснований. А с другой - движимый наркотической зависимостью человек способен проявить и настойчивость, и решимость, и хитрость, и бесстрашие. «Так называемый путь наименьшего сопротивления, - заключает Д.В.Колесов - это скорее внутренний, психологический путь навстречу своему желанию, чем путь внешних действий, который может быть и нелёгким» (23). Впрочем, для того, чтобы убедиться в противоречивом характере безволия, не обязательно обращаться к примеру наркомана или карманника (который тоже, наверное, преодолевает страх, а может, и лень, но-таки продолжает заниматься своим противозаконным промыслом). Достаточно представить себе студента перед приближающимся зачётом - сколько сил нередко уходит у него, чтобы усадить себя за учебник! А сколько внезапных срочных дел может возникнуть! Не просто побуждений (послушать музыку, посмотреть футбол, позвонить приятелю или прочитать свежий номер газеты), а именно дел - скажем, по хозяйству.

В этой связи мы вправе задаться вопросом: можно ли считать волевым человека, который, допустим, решился вшить себе ампулу от алкоголя? И наверное ответ здесь будет приблизительно такой: воля - понятие соотносительное. Тот, кто вшивает себе ампулу, проявляет бÓльшую волю, чем те, кто не помышляет избавиться от постыдного недуга и продолжают впадать в запои. О таких людях П.В.Симонов пишет: «Как это ни парадоксально, бесстрашие, безоглядность и тупое упрямство опьяневшего человека есть искаженная модель функционирования воли, утратившей в данном случае свою индивидуальную и социальную ценность» (24). В другом месте у этого же автора можно прочесть более уточнённый комментарий: «Активность, вызванная преградой, в определённых случаях и у определённых людей может оттеснить первоначальное побуждение на второй план, и тогда мы встретимся с упрямством, с поведением, где преодоление стало самоцелью, а исходный мотив утратил своё значение и даже забыт» (25).

Иными словами, мы можем сказать, что воле противостоят, с одной стороны, безволие, а с другой - неразумная, несоразмерная ситуации воля: с одной стороны апатия и конформизм, с другой - упрямство и своеволие. Аналогичным образом оказывается, что воле противны импульсивность, порывистость, подверженность внутренним побуждениям, а на другом полюсе - внушаемость, падкость на внешние влияния и искушения. Далее, недостаточность воли может сказаться в неумении сконцентрировать внимание - или неспособности отвлечься от предмета, привлекшего внимание. Наконец, резонно предположить, что от воли равно далеко отстоят необдуманная поспешность выводов и неумение прервать перебор относящихся к делу соображений.

Виды, в которых обнаруживает себя воля, отчасти уже были перечислены, пока мы отмечали те из них, которые характеризуются отступлением от оптимума, меры. Что касается позитивных проявлений воли, наверное, мы не ошибёмся, если назовём:

- принципиальность,

- целеустремлённость,

- решимость,

- мужество,

- доброжелательную терпимость,

- умение предпочесть

дальний стратегический интерес ближнему удовольствию,

путь правильный - лёгкому.

Очевидно, воля

- может находить выражение как в упорстве, сдержанности, постоянстве, так и в поисковой активности, динамичности, подвижности;

- может быть направлена как на предметы, так и на субъектов (в том числе на самого себя).

- может заключаться в разовых акциях или в сложной последовательности целесообразных действий.

Истоки воли представляется логичней искать не в потусторонностях, а в материальном мире. П.В.Симонов и П.М.Ершов отмечают: «Филогенетическим предшественником воли служит рефлекс свободы, открытый И.П.Павловым у высших животных и позднее описанный этологами как «мотивация сопротивления принуждению»» (26). То есть в известном смысле можно упрямого барана или упирающегося ишака поставить в ряд, который приведёт нас к целесообразной деятельности творчески нацеленного человека. Во всяком случае качества, близкие интересующему нас качеству, вполне наглядны в поведении рыскающего волка и улепётывающего от него зайца. Уже у дерева, которое гонит сок от корней к ветвям и листьям (вопреки силе тяготения!), существуют некие зачатки воли, предволя или протоволя. В такой активности дерева куда больше воли, чем в каких-нибудь человеческих склонностях или динамических стереотипах. Авторы «Краткого психологического словаря» справедливо указывают: «Развитая воля является специфически человеческой функцией, однако низшие её уровни, такие, как произвольное движение [...], заде

Дата добавления: 2014-01-20