Социально-экономической модели

Голландская болезнь» в российской экономике и потребность в смене

Усиление значимости сектора минеральных ресурсов в российской экономике (и в структуре ВВП) интенсифицирует проявление в ней очевидных симптомов так называемой «голландской болезни», под которой понимается жесткая «зависимость экономики от конъюнктуры мировых рынков минерального сырья» [11]. Эта изначально выявленная голландцем Я. Тинбергеном болезнь (о наличии которой в России впервые заявило Министерство экономического развития и торговли в 2000 г.) проявляется в странах, где экономика перекошена в сторону добывающих отраслей, в недрах которых не просто содержится много природных богатств, а добыча и последующий экспорт последних однозначно доминируют в отраслевой структуре народнохозяйственного организма. В ходе развертывания «голландской болезни» наблюдается спад производства в обрабатывающих отраслях национальной экономики, происходящий в результате резкого повышения мировых цен на сырье или открытия новых источников природных богатств и, соответственно, стремительного наращивания прибыльности ее добывающих отраслей, перемещения сюда производственных ресурсов. Механизм развертывания «голландской болезни» сводится к вытеснению из структуры ВВП и экспорта сектора торгуемых на мировом рынке несырьевых товаров (самолетов, автомобилей, бытовой техники, конечной сельскохозяйственной продукции и т. п.) двумя другими составляющими национальную экономику секторами:

– ресурсным (сырьевым);

– неторгуемых товаров (сфера услуг, администрирование, дорожное строительство, жилищно-коммунальные услуги др.), потребляемых в той же стране, в которой они произведены.

Если подавление со стороны первого из них связано с укреплением реального курса национальной валюты в результате масштабного экспорта сырья, то эксплуатация со стороны второго обусловлена способностью функционирующих здесь фирм перекладывать свои возрастающие сырьевые затраты на конечных потребителей в связи с ситуацией несовершенной конкуренции в данном третичном секторе. Конкурирующие же между собой производители торгуемых конечных товаров такой возможности по понятным причинам не имеют, а потому дорожающее сырье закономерно подрывает их ценовую конкурентоспособность и приводит к сокращению объема производства. Если в несырьевых странах уровень развития сферы услуг напрямую зависит от хозяйственных успехов сферы материального производства, то в России (как и в других представителях модели сырьевого государства) эта прямая зависимость неминуемо разрывается. И деградация обрабатывающей промышленности, сельского хозяйства сочетается здесь с подлинным расцветом всевозможных торгово-сервисных организаций (туризма, магазинов, кафе, парикмахерских, химчисток и т.п.): изымаемая из сырьевого сектора рента направляется не в производство самолетов, а на, скажем, приобретение звезд мирового футбола сказочно обогатившимися на фактически государственных деньгах российскими клубами. Деиндустриализация закрепляется нежеланием инвесторов (как отечественных, так и зарубежных) вкладывать финансовые ресурсы в обрабатывающие отрасли национальной экономики: куда выгоднее перенацеливать их в ее сырьевой и третичный сектора. Характерно в этой связи, что если объем промышленного производства, выраженный в постоянных ценах, в 2011 г. был ниже уровня 1990 г. на 20%, то в сфере услуг, напротив, выше на 18%, что свидетельствует о перекошенности структуры российского ВВП в пользу сервисного сектора.

Подобная ситуация индустриальной деградации сложилась, в частности, в Голландии, бурный рост экономики которой обозначился в 1960-е гг. в связи с эксплуатацией газовых месторождений, открытых в Северном море в 1959 г. рядом с городом Гронинген. Добывая природный газ и поставляя его по возросшим ценам в соседнюю Германию во времена немецкого «экономического чуда» (голландский экспорт энергоносителей возрос с 12 млн т. в 1965 г. до 63 млн т. в 1980 г.), Голландия оказалась включенной в этот промышленный бум. Разработка богатых месторождений газа и, как результат, получение сногсшибательной природной ренты, немалая часть которой осела в государственном бюджете, привели к стремительному росту ВВП и уровня жизни населения (в том числе за счет повышения реального курса гульдена). Однако через некоторое время улучшение состояния торгового баланса сменилось сокращением экспорта продукции обрабатывающих отраслей (а также общего объема экспорта). Развернулся интенсивный процесс вытеснения товарами, поступающими из-за границы, отечественной конечной продукции. Всплеск безработицы на территориях, где последняя прежде создавалась, сочетался с ускорением инфляции, которая стала результатом и необоснованного наращивания доходов всех субъектов, занятых в сырьевом сегменте, и удорожания отечественной продукции из-за завышенного курса валюты [12].

Сходные последствия имели для испанской экономики в ХVII в. – приток драгоценных металлов из Южной и Латинской Америки[13], для экономики Австралии в ХIХ в. – открытие там золотых месторождений. С ощутимыми симптомами данной болезни столкнулась в 1970-е гг. Колумбия, которая через избыточное (почти в полтора раза) укрепление курса своей валюты по отношению к доллару ощутила негативные последствия неурожая в Бразилии и землетрясения в Гватемале, повлекших за собой скачок мировых цен на кофе и спад в отечественной легкой промышленности. В Казахстане взлет мировых цен на экспортируемое им топливо и сырье оборачивается в ХХI в. разрушением сельскохозяйственного сектора и конкурентоспособности отраслей обрабатывающей промышленности в обстановке нарастающего конкурирующего импорта. Нечто подобное происходит ныне в Азербайджане, Канаде и ряде других богатых сырьем стран.

Наиболее мощное негативное влияние «голландская болезнь», как отмечает Г. Фетисов, оказывает на экономику тех стран, которые не только являются крупными экспортерами сырья (особенно нефти и газа), но и располагают достаточно развитыми промышленностью и сельским хозяйством [14]. Она интенсивно проявляется лишь в государствах, где ранее уже сформировался сектор высокоразвитых обрабатывающих отраслей, который как раз и становится жертвой формированного притока сюда иностранной валюты. В странах с практически отсутствующей обрабатывающей промышленностью аналогом «голландской болезни» является так называемый «африканский синдром». Так, в современной Нигерии бурный рост нефтедобычи привел к гибели экспортоориентированных сельскохозяйственных отраслей.

С многообразными проявлениями деиндустриализации сталкивается в настоящее время и экономика Российской Федерации, поскольку подлинный бум в ориентированном на внешний рынок сырьевом «валютном укладе» сочетается здесь с прогрессирующим упадком, инвестиционным голодом, утратой конкурентоспособности большинства отраслей, нацеленных на удовлетворение внутренних потребностей отечественных домохозяйств и компаний. Перемещение производственных ресурсов из обрабатывающих отраслей в добывающие стало в последние годы, по сути, ведущим дефектом экономической системы.

Сегодня, по утверждению А. Кудрина, отечественная экономика в очередной раз стоит перед угрозой «ресурсного проклятья», описанного в 1993 г. английским экономистом Р. Аути на основе опыта стран, добывающих сырьевые ресурсы. Данный термин, широко используемый в литературе в последние два десятилетия, обозначает более низкие темпы экономического роста стран, в структуре национального хозяйства которых доминирует добыча природных ресурсов, по сравнению со странами-конкурентами, лишенными значительных запасов топлива и сырья. Это отставание связывается Дж. Саксом, Э. Уорнером и другими исследователями механизмов «ресурсного проклятья» с незаинтересованностью инвесторов во вложениях финансовых ресурсов в развитие обрабатывающих отраслей, с отсутствием стимулов к энергосбережению (что препятствует повышению эффективности производства) и рядом других негативных эффектов. Подобное «проклятье» выступает, с одной стороны, частным случаем «голландской болезни», поскольку последняя, помимо чрезмерной прибыльности сырьевого сектора может быть порождена также избыточными внешними заимствованиями, форсированным притоком в страну иностранного капитала, либо финансовой помощи из-за границы. С другой стороны, «ресурсное проклятье» помимо интенсификации симптомов «голландской болезни», связанной с деиндустриализацией страны, имеет по меньшей мере еще одну значимую форму проявления – резкое обострение социальных конфликтов в обществе, связанных с дележкой рентных доходов, которые доходят даже до потери управляемости страной и развязывания гражданской войны (как это случилось, например, в Судане и Нигерии).

Думается, что тяжесть симптомов проявляющейся в России «голландской болезни» вытекает не только из наличия в ней крупнейших природных богатств (в США их ничуть не меньше, однако эта страна не «заболела»), но и из особенностей ценообразования на первичные ресурсы, сложившихся в условиях дореформенной, плановой экономики. Искусственное удержание цен материальных ресурсов на низком уровне не могло не вызвать их взрывного роста в постлиберализационный период, что мгновенно обнаружило чудовищные различия в уровне эффективности между добывающим и обрабатывающим секторами отечественной экономики, а также высветило крайне неблагоприятные климатические условия, в которых зачастую функционирует последний. К тому же в годы хозяйственного оживления в России под влиянием расширяющегося инвестиционного спроса прежде всего со стороны топливно-энергетического, металлургического комплексов наблюдается неуклонное нарастание импорта машин и оборудования, что приводит к потерям национального рынка машиностроительной продукции. При этом условная конкурентоспособность несырьевых отраслей «первого передела» (например, черной и цветной металлургии, нефтехимии) обеспечивается не столько достигнутой эффективностью производства, сколько поддержанием внутрироссийских цен на энергоносители для них на заниженной отметке. Что же касается конечных производителей, то их выживаемость в подавляющем большинстве случаев достигается либо за счет предоставляемых бюджетных субсидий (как в гражданском авиастроении или судостроении), либо за счет экономии на таможенных пошлинах (как в сборке иномарок в автомобильной промышленности), а вовсе не путем улучшения качественных показателей производственной деятельности.

В результате, обеспечивая (в обстановке рекордных мировых цен на нефть и газ, которые стали для нас неким «отравленным» даром) относительно высокие темпы роста ВВП, золотовалютных резервов и доходов государственного бюджета, Россия, как сырьевой придаток Евросоюза (именно сюда поставляется сегодня 93% экспортируемой нашей страной нефти), выбыла из десятки крупнейших индустриальных держав мира, и удельный вес обрабатывающей промышленности в ее отраслевой структуре неуклонно приближается к параметрам, типичным для слабоиндустриальных стран. Иначе говоря, по терминологии Й. Шумпетера, она все в большей степени превращается из страны-«инноватора» в страну-«имитатора». Накопленный в обрабатывающих отраслях значительный производственный потенциал ни в малейшей степени не соответствует проявляющейся здесь деловой активности российских предпринимателей, неуклонно покидающих данную рисковую сферу приложения капитала. Не случайно поэтому производство бытовой электроники, приборостроение и станкостроение оказались в зоне некомпенсируемого технологического отставания.

Искусно затушевывая свое финансовое процветание, делая собственный бизнес непрозрачным (во избежание экспроприации сверхприбыли государством или криминальными структурами), сырьевые компании оказывают серьезное давление и на средства массовой информации, мешая им обнародовать столь неутешительные выводы о фактическом распределении российского национального дохода. Но даже если использовать косвенные индикаторы, то можно обнаружить, что норма прибыли в экспортно ориентированным секторе составляла, например, в 2001 г. 27–32%, в то время как во внутренне ориентированном – всего 6–8%. За прошедшие годы в условиях беспрецедентного повышения мировых цен на топливо и сырье тяжесть положения даже усугубилась. В I квартале 2006 г. прибыль отечественного металлургического комплекса составила 117,9 млрд руб., в машиностроительном же комплексе она оказалась на отметке в 15,2 млрд руб., в результате рентабельность по металлургии была 31,6% (в черной – 24,5%, в цветной – 46,7%), а в производстве машин и оборудования – всего 6,6% [15]. В последующие годы отраслевые различия в уровне рентабельности стали еще выше, что связано с восходящей динамикой мировых цен на нефть – вплоть до рекордных 147 дол. за баррель. Этому в решающей степени способствовали: высокие темпы экономического роста в таких странах, как Китай и Индия, которые не располагают достаточными природными источниками энергоносителей; политическая нестабильность на Ближнем Востоке, где добывается более всего нефти; действия спекулянтов, сориентированных на повышение нефтяных котировок, и целый ряд других серьезных причин.

Кардинальные отличия в прибыльности тех или иных отраслей до сих пор не устранены сформированными в России механизмами налогообложения. Низкая степень учета опасности «голландской болезни» при проведении российским государством своей экономической политики может привести к практически полному исчезновению отраслей обрабатывающей промышленности, способных производить торгуемые виды продукции. Получая на мировых рынках масштабную валютную выручку, экспортеры сырья и энергоресурсов создают серьезнейшие проблемы для конкурентоспособности не только других экспортных отраслей, но и большинства отраслей, работающих на внутренний рынок. Как видим, спецификой российской разновидности экспортно-сырьевой модели является развитие национальной экономики не в качестве целостного народнохозяйственного комплекса, неустанно стремящегося к оптимизации своих межотраслевых пропорций, а как некоего лоскутного одеяла, состоящего из качественно разнородных сегментов – временно расцветающих одних отраслей и мегаполисов наряду с уходом в тяжелое депрессивное состояние других. Подобное развитие сопровождается утратой правительственного контроля над целым рядом стратегически значимых отраслей прежнего народнохозяйственного комплекса, что неотвратимо подрывает продовольственный, научно-технический, военный и др. суверенитет нашей страны.

Таким образом, первой причиной «голландки» как проявления четкой топливно-сырьевой ориентации российской экономики явилась чрезмерная рентабельность добывающих отраслей (возникшая прежде всего из-за существенного разрыва между внутренними и мировыми ценами на сырье) при отсутствии четкого механизма изъятия и перераспределения получаемой здесь ренты в пользу приоритетных обрабатывающих отраслей и последовательной диверсификации национального хозяйства. Вторая причина состоит в повышении реального курса рубля, т. е. уровня внутренних цен сравнительно с ценами в странах–торговых партнерах России. В то время как в ТЭК быстро растет уровень оплаты труда, в других секторах, выпускающих торгуемые товары, укрепление рубля создает труднопреодолимые преграды. Это касается прежде всего отраслей, не относящихся к ресурсному сектору, которые в подобных условиях неотвратимо сталкиваются с ожесточенной конкуренцией со стороны зарубежных фирм и вынуждены снижать издержки производства любой ценой, в том числе путем урезания заработной платы или заметного отставания ее динамики от темпов роста производительности труда. Режим экономии отражается и на размере инвестиций в новые технологии (порождая «технологическое проклятье» России), что через подрыв конкурентоспособности несырьевого сектора начинает сокращать совокупный объем экспорта. К тому же в нашу страну начинают интенсивно (нарастая темпом около 30% в год) поступать товары потребительского и инвестиционного назначения, которые вытесняют с внутрироссийского рынка отечественную продукцию с достаточно высокой степенью обработки, превращая многих из ее производителей в кандидатов на банкротство. А поскольку ВВП включает в свой состав только сумму добавленных резидентами данной страны стоимостей, создается парадоксальная на первый взгляд ситуация: богатые нефтью и другими сырьевыми ресурсами страны (например, Иран, Венесуэла, Ирак, Кувейт) демонстрируют на длительных временных интервалах гораздо менее впечатляющие среднегодовые темпы экономического роста по сравнению со странами, сумевшими нейтрализовать свою ресурсную ущемленность ускоренным развитием обрабатывающей промышленности, особенно ее высокотехнологичных отраслей (Гонконг, Сингапур, Южная Корея, Тайвань)[16]. И это не случайно, ведь в расчете на 1 руб. первичного сырья в современной России создается не выше 2,5 руб. добавленной стоимости в смежных и поддерживающих отраслях, в то время как в Тайване и Южной Корее подобный мультипликатор добавленной стоимости составляет примерно 11–13 пунктов.

Мировой опыт доказывает, что многие нефтеэкспортирующие страны, извлекающие основную прибыль не из конечной, а из промежуточной продукции, не только обрекают свою экономику в длительной перспективе на жесткую зависимость от конъюнктуры мирового топливного рынка[17], но и неизбежно проигрывают на длительном временном интервале соревнование в уровне жизни странам, лишенным богатых месторождений, но с лихвой компенсирующим этот дефект опережающим наращиванием продукции с высокой добавленной стоимостью. В этом плане далеко не случайным оказалось отставание в XVIII в. начиненной драгоценными металлами Испании от лишенных природных ресурсов Нидерландов, а в конце XIX–начале ХХ вв. – России от Японии. Современным примером подобного внешне не очень понятного (при поверхностном рассмотрении) сопоставления темпов может являться стагнация в динамике благосостояния жителей нефтеносной Саудовской Аравии и неуклонное вхождение в число мировых лидеров по уровню жизни все большего количества государств Юго-Восточной Азии, которых природа наградила ресурсами в несравненно меньшей степени. В этих государствах, традиционно импортирующих энергоносители, курс национальной валюты зачастую оказывается заниженным, а потому и условия конкуренции становятся заметно более благоприятными. Уровень занятости здесь обычно значительно выше, коль скоро здесь способны успешно развиваться гораздо более трудоемкие по сравнению с ТЭК отрасли, и нет острой необходимости ограничивать фонд заработной платы для противодействия росту издержек и нарастающему притоку импортных товаров. Сырьевые же государства, на которые накладывается «ресурсное проклятье» (парадокс изобилия), сталкиваются с необходимостью неустанно бороться с регулярными вспышками безработицы. И это не случайно, ведь в расчете на каждый миллион долларов инвестиционных ресурсов в нефтедобыче можно создать всего 2–3 дополнительных рабочих места, в то время как, например, в текстильной промышленности – 20–40 рабочих мест. Для подобных стран характерна также нищета немалой части населения. По данным Мирового банка среднегодовые темпы сокращения уровня жизни (рассчитываемого как соотношение ВВП к численности населения) в 1965–1998 гг. составили в Иране и Венесуэле 1%, Ливии – 2%, Ираке, Кувейте – 3%, а в Катаре в период 1970–1995 гг. они выражались цифрой в 6%. Стагнация в промышленности Великобритании, всплеск безработицы в этой стране, случившийся в 1970–1980 гг., связываются многими аналитиками не столько с неоклассическими взглядами властей (прежде всего премьер-министра М. Тэтчер – «железной леди», управлявшей страной рекордно долго, с 1979 г. по 1990 г.), сколько с масштабной добычей нефти в Северном море и, соответственно, с рецидивами «голландской болезни». Да и в последние два десятилетия уровень жизни населения 65 богатых природными ресурсами стран (неким исключением стали лишь Ботсвана, Индонезия, Малайзия и Таиланд) повышается гораздо медленнее, чем в странах-импортерах нефти и других богатств природы.

Ответ на вопрос о причинах такого диссонанса в динамике благосостояния можно обнаружить в отмеченных выше механизмах «голландской болезни», которая закономерно замедляет динамику ВВП и соответственно уровня реальных доходов в странах, интенсивно эксплуатирующих извлеченные из своих недр природные богатства. Получая от своих зарубежных потребителей немалые валютные поступления и направляя определенную их часть на реализацию потребительских амбиций своих граждан, власти нефтедобывающих стран, конечно же, вначале добиваются серьезного всплеска в благосостоянии и временно поднимаются по его уровню в мировом рейтинге. Однако неуклонное и избыточное укрепление реального курса национальной валюты и удорожание вследствие этого отечественной продукции с неизбежным вытеснением ее на внешнем и внутреннем рынках конкурентами из-за рубежа приводит к закономерному сокращению экспорта и, самое главное, к взрывному наращиванию импорта [18]. Такое явление наблюдается сегодня, например, в Объединенных Арабских Эмиратах, в промышленности которых остается все меньше обрабатывающих производств, и большинство конечных товаров приобретаются за границей. Правда, правительство этой страны сумело перенацелить доходы от экспорта нефти на развитие глубокой нефтепереработки, туристического бизнеса, субсидирование грандиозного строительства, а также образования, здравоохранения. Эти действия властей в немалой степени нейтрализовали угрозу подрыва общественного благосостояния. Более того, в отличие от иммигрантов из Индии, Пакистана и ряда других стран небольшое (примерно 6-миллионное) коренное население ОАЭ живет безбедно.

Интенсификация симптомов «голландской болезни» обозначилась в мире в условиях глобализации, когда гораздо более тесными стали связи сырьевых стран с индустриально развитыми странами Запада, и когда низкая эффективность производства в первых (а значит, удорожание выпускаемой здесь продукции) сделала их экономику крайне чувствительной к укреплению национальной валюты, окончательно подрывающему их и без того невысокую конкурентоспособность. Именно поэтому темпы роста ресурсоизбыточных стран стали резко снижаться, чего не наблюдалось, скажем, в ХХI в., где именно богатые ресурсами и надежно закрытые от иностранной конкуренции государства демонстрировали впечатляющие хозяйственные успехи.

Модель экспортоориентированного роста на базе сырьевых секторов оказывается не в состоянии обеспечить устойчивое наращивание ВВП не только потому, что ее характеристикой выступают невысокий уровень занятости, а значит, и относительно небольшой вклад в рост доходов населения и массового потребительского спроса. Будучи чрезвычайно капиталоемким (а вовсе не трудоемким) сектором российской экономики, нефтедобыча вовлекает сегодня в производственный процесс лишь около 2% трудоспособного населения нашей страны. Непредсказуемость ценовой конъюнктуры на мировых рынках топлива и сырья и, как результат, нестабильность внутренней экономики закономерно отвращают собственников соответствующих компаний от реализации сколько-нибудь масштабных инвестиционных планов, от запуска передовых технологий – тем более что сами технологии вылова рыбы, вырубки леса, да и выкачивания нефти и газа из недр не сильно изменились за последние десятилетия и высокой наукоемкостью добывающие отрасли никогда не отличались.

Таким образом, однобокая ориентация на наращивание топливно-сырьевого экспорта тормозит развертывание НТП в нашей стране. По мере разрушения наукоемких, высокотехнологичных производств без работы, а значит, без средств к существованию остаются многие квалифицированные работники, в подготовку которых ранее были вложены немалые средства. В условиях, когда российская промышленность все более явно становится сборочным «цехом» зарубежных ТНК, привозящих сложные детали и узлы для автомобилей, комбайнов, тракторов, телевизоров, холодильников из-за границы, трудно всерьез рассчитывать на прогресс отечественной технической науки и инженерного образования. Фактический отказ от экономики, основанной на знаниях (формирующейся прежде всего в таких бедных ресурсами странах, как Южная Корея, Тайвань), вызывает чудовищную утечку мозгов, которая может быть как внешней, связанной с эмиграцией ученых и специалистов, так и внутренней – гораздо более масштабной. В последнем случае деинтеллектуализация российского общества проявляется либо в вынужденной смене людьми своей специальности (с утратой квалификации, но с приобретением достойного заработка), либо в ухудшении качества трудовой деятельности на своем прежнем рабочем месте: неустанный поиск дополнительных источников дохода означает фактический уход опытных специалистов из сферы производства знаний. Что же касается молодых людей, то у многих из них в подобной обстановке утрачиваются стимулы к выбору высокоинтеллектуальной профессии, к инвестициям в человеческий капитал. Специфика экономики «сырьевого государства» заключается и в отсутствии прямой зависимости заработка от уровня образования: несравненно большее влияние на него оказывает сфера, в которой занят работник. Поэтому «голландская болезнь» не могла не отразиться на кардинальных сдвигах в интеллектуальном потенциале россиян. Не случайно по качеству образования Россия скатывается с лидирующих некогда позиций на 27 место в 2009 г. и 31 место в 2010 г., что в немалой степени обусловлено пренебрежительным отношением властей к развитию этой сферы, неуклонным удорожанием образовательных (и нередко и псевдообразовательных) услуг. Характерно, что при сохраняющемся спросе россиян на получение высшего образования сама неуклонно примитивизируемая отечественная экономика предъявляет такой спрос все в меньшей степени: предприятия испытывают хроническую нехватку работников с несравненно меньшим объемом знаний. Позволительное лишь для наиболее развитых стран перемещение трудоспособного населения из материального в нематериальное производство, инициируемое «растеканием» нефтегазодолларов по России и потребностью их обладателей в многообразных услугах, едва ли может расцениваться в качестве прогрессивного структурного сдвига. Тот факт, что только за 2005–2007 гг. численность занятых в сельском хозяйстве и промышленности России сократилось на 5% и 2% соответственно – с адекватным расширением занятости в сфере торговли – выступает одним из наиболее значимых проявлений деиндустриализации нашей страны.

Взаимосвязанное сокращение уровня занятости и заработков лиц, пока еще сохранивших свое рабочее место в наукоемком внутренне ориентированном секторе, с одной стороны, и стремительный рост оплаты труда в секторе экспортоориентированном [19] (где не требуется значительного числа высококвалифицированных специалистов) все более явно переводит Россию в разряд государств с ярко выраженной несправедливостью распределения доходов. Известно, что существует прямая пропорциональная зависимость между удельным весом добывающих отраслей в структуре ВВП и коэффициентом Джини. А подобная поляризация общества требует немалых затрат бюджетных средств на финансирование силовых структур и побуждает власти к проведению показных социальных мероприятий, обычно малоэффективных по своим конечным результатам.

По мере сокращения затрат на НИОКР и оттока талантливых специалистов за границу (а также в сырьевые и другие отрасли с более высокой оплатой труда) стране приходилось лишь пассивно потреблять результаты НТП, генерируемые за рубежом, уплачивая при покупке продукции зарубежного высокотехнологичного комплекса огромную технологическую ренту. Причем весьма символично, что расширение импорта дорогостоящей машиностроительной продукции зачастую преследует цель всего лишь дальнейшего наращивания добычи топлива и сырья. И неизбежное в таком случае удорожание компонентов отечественного экспорта делает его еще менее эффективным, тем более в обстановке повышающегося обменного курса рубля. Развивая преимущественно капиталоемкие отрасли добывающей промышленности, начиная осваивать все более удаленные от центра районы, Россия, как и другие страны с экспортно ориентированной сырьевой моделью, объективно сталкивается с ростом капитальных и текущих затрат на выполнение своей «исторической миссии» обеспечения развитых стран стратегическим сырьем. Эволюционируя в жестких рамках модели сырьевого государства, российская экономика оказывается в определяющей зависимости от динамики мировых цен на нефть, которые, будучи объективно крайне неустойчивыми, обрекают нашу страну на нестабильность ее финансового состояния и инвестиционной привлекательности во всей обозримой перспективе. Так, в первой половине 1998 г. в условиях быстрого снижения нефтяных цен практически все государства-нефтеэкспортеры оказались перед необходимостью резкого сокращения своих расходов до уровня, адекватного заметно сжавшимся бюджетным доходам. К примеру, совершив такое секвестирование своего бюджета четыре раза, правительство Венесуэлы сразу столкнулось с мощным комплексом негативных социально-экономических проблем. Нечто подобное происходило в нашей стране в 2009 г. Резкое ухудшение ценовой конъюнктуры на мировом рынке энергоносителей (если в июле 2008 г. нефть марки «Юралс» продавалась здесь по цене 129 дол. /барр., то в декабре – уже 38 дол./барр.) повлекло за собой ухудшение состояния торгового баланса России как весомого компонента национального продукта. Параллельно с этим существенно снизились поступления в консолидированный бюджет. За первое полугодие 2009 г. сбор НДПИ упал на 2,1 п.п. по сравнению с аналогичным периодом 2008 г. Еще более значительным (на 3,3 п.п.) стало сокращение поступлений в виде таможенных пошлин, явившееся естественным результатом как падения мировых цен, так и уменьшения добычи природного газа. Острые бюджетные проблемы не могли не отразиться на сокращении реальных доходов работников бюджетной сферы, индексация которых, несмотря на протекающую инфляцию, уже давно не проводилась. А это сжимает потребительский спрос миллионов россиян, что не может не сказываться негативно на качестве инвестиционного климата в нашей стране. И хотя суммарные расходы бюджета расширенного правительства на осуществление комплекса антикризисных мероприятий в 2009 г. заметно возрастали, это обстоятельство не позволило финансовым властям нейтрализовать угрозу существенного падения ВВП. Во избежание аналогичных последствий избыточной волатильности мировых цен на топливо и сырье в обозримом будущем переориентация национального хозяйства в направлении сокращения удельного веса сырьевых отраслей и формирования его диверсифицированной структуры сегодня является фактически безальтернативной.

Помимо негативных последствий для функционирования отраслей, выпускающих продукцию с высокой долей добавленной стоимости, изобилие резко подорожавших на мировом рынке природных ресурсов может сыграть злую шутку с нашей страной и в другом плане. Высокие мировые цены на нефть чрезвычайно затрудняют сам переход к рыночной экономике, делая не столь безальтернативным дальнейшее развертывание необходимых для этого реформ: зачем сознательно идти на риск нарушения сложившегося баланса сил в ходе радикальных рыночных преобразований, если и так на страну обрушивается золотой дождь нефтедолларов? Для защиты национальной экономики от рвущихся в нее иностранных товаров – из-за завышенного реального курса национальной валюты – государству приходится выстраивать высокие протекционистские барьеры (как это случилось в автопроме), делающие страну еще менее открытой внешнему миру и воспроизводящие инфляционные процессы через совокупность немонетарных факторов. Добывающим отраслям, в распоряжение которых деньги и без того текут рекой, не столь необходимы такие институциональные сдвиги, как формирование независимой судебной системы, надежная защита частной собственности, неподкупность чиновников и др., без чего опережающее развитие несырьевых отраслей и диверсификация российской экономики оказываются под большим вопросом. Более того, коррупция расцветает все более пышным цветом, поскольку получение прав на добычу нефти и газа, на вырубку леса, распределение квот на улов рыбы и т.п. специально загоняется здесь в общеизвестные корыстные схемы.

В подобных условиях появляется соблазн неуклонного наращивания правительственных расходов (и расширения численности служащих госсектора, наблюдаемого в России в ХХI в.) с адекватным сжатием доли частного сектора в структуре отношений собственности. Немалая часть этих расходов направляется на раздувание вооруженных сил и их техническое оснащение – как для защиты властями природных богатств от агрессии извне, так для их противодействия мятежникам внутри страны (как это случилось, например, в Чечне), стремящимся контролировать нефтяные доходы. Щедрое финансирование силовых структур в сочетании с урезанием доли расходов на образование и падением доли высококвалифицированных работников (которые являются ведущими предъявителями спроса на институты демократии) ослабляет силы политической оппозиции. Поэтому чем больше полезных ископаемых обнаруживается в стране, тем выше при прочих равных условиях вероятность прихода к власти в ней авторитарных режимов и тем слабее обычно оказывается гражданское общество. И если, например, в Норвегии богатейшие месторождения природных ресурсов были открыты уже после того, как в этой стране сложились развитые экономические и политические институты, то России в этом плане не повезло: институты демократии стали в ней зарождаться десятилетия спустя масштабных геологических открытий. Во многом по этой причине Россия не может быть отнесена к странам (таким как Канада, Австралия), в которых всесторонняя демократизация общественной жизни становится непреодолимым препятствием для использования газонефтедолларов на обогащение хозяйственной и политической элиты, скачкообразное повышение заработков чиновничества, беспринципный подкуп избирателей, реализацию неэффективных инфраструктурных проектов, т.е. на все то, что закономерно тормозит экономический рост и воспроизводит в стране негативную ситуацию «ресурсного проклятья».

Рассмотренные выше многообразные последствия «голландской болезни», по-видимому, и объясняют выявленную А.Аганбегяном тенденцию затухающего позитивного воздействия возрастающих мировых нефтяных цен на темпы социально-экономического развития нашей страны. Именно комплекс выделенных выше обстоятельств, а вовсе не сам факт масштабности российского ВВП (значительный приток которого невозможно, якобы, обеспечить при том же притоке иностранной валюты) и не снижение покупательной способности доллара, как полагает А.Аганбегян [20], выступают фундаментальными причинами все большего разрыва наблюдавшейся в недалеком прошлом жесткой зависимости темпов прироста национального продукта от сложившихся нефтяных котировок.

Впрочем, крайне упрощенным явился бы вывод о том, что высокий удельный вес топливно-энергетического комплекса и, соответственно, низкая степень диверсификации экспорта, характерные для современной российской экономики, выступают ее однозначными дефектами. В обстановке глобального финансово-экономического кризиса последних лет эти специфические черты российской модели в немалой степени явились ее спасителями. В условиях, когда спрос на конечную (прежде всего машиностроительную) продукцию в мире резко сократился, такие ведущие державы, как Япония, Германия, Италия, Великобритания оказались в состоянии затяжной рецессии (охватившей, по крайней мере, их экспортно-ориентированный автомобильный сегмент), в то время как российский экспорт стал уже постепенно нарастать вслед за потянувшимися снова вверх нефтяными ценами. Если в 2010 г. среднегодовая цена на нефть марки Urals составляла 78 долл./барр., то в 2011 г. – уже 109 долл./барр. В 2010 г. «Газпром» поставлял газ в страны дальнего зарубежья по среднегодовой цене 305 долл./тыс. куб. м., а в 2011 г. – уже по 402 долл./куб. м.[21] Рассуждая в сугубо финансовых категориях, можно предположить, что если бы комплекс внутриориентированных обрабатывающих отраслей уже в 2007 г. превратился в двигатель расширения открытой внешнему миру экономики России, то кризисное сокращение доходов федеральной казны и, соответственно, объема ВВП нашей страны могло бы стать еще более глубоким. Не случайно президент Мексики Хосе Лопес Портильо в свое время утверждал, что нефть – это то, что обеспечивает нашу независимость и компенсирует наши недостатки. Думается, что это утверждение с полным правом может быть отнесено и к современной России. Однако властям не стоит копировать стратегические просчеты мексиканского правительства, которое, исходя из ошибочной предпосылки о безальтернативности высоких цен на нефть, стало в 1970-е гг. безоглядно наращивать нерациональные государственные расходы, обрастать внешними долгами, открывать свои границы для конкурирующего импорта и полностью отказываться от накопления финансовых резервов даже в обстановке хозяйственного подъема. В результате крупное удешевление нефти, случившееся всего через несколько лет, повлекло за собой масштабный бюджетный дефицит, резкую девальвацию песо, двукратное сокращение реальной заработной платы, секвестирование правительственных расходов на образование и здравоохранение.

Но если исключать подобные проявления авантюризма в экономической политике, то использование нефтяных запасов способно стать немалым стабилизирующим фактором. Не случайно спад производства в 2009 г. сравнительно с 2007 г. в Великобритании оказался втрое глубже, чем в Норвегии. А в восьми странах-нефтеэкспортерах объем ВВП в этот период и вовсе вырос. На этом основании С. Смирнов делает вывод, что «в условиях последнего кризиса наличие значительных природных ресурсов не было причиной глубокого экономического спада. Поскольку падение нефтяных цен в конце 2008–начале 2009 гг. было довольно кратковременным, для России ее нефтяная специализация в действительности оказалась скорее плюсом, чем минусом»[22].

И все же при выработке целевого ориентира российской структурной политики следует учитывать, что абсолютно необходимый сегодня нашей стране устойчивый экономический рост темпом 5–7% в год в рамках модели сырьевой колонии принципиально невозможен. Ученые Высшей школы экономики прогнозируют в этом случае среднегодовой рост во втором-третьем десятилетиях ХХI в. на уровне лишь 2%, что с учетом опережающей динамики мировой экономики приведет к сокращению доли российского ВВП до 1,5% уже в 2030 г. Поддержание в будущем топливно-сырьевой ориентации отечественной экономики, обретение мифического статуса «энергетической сверхдержавы» не приблизят Россию к странам «большой семерки», представляющей собой достаточно замкнутый круг договаривающихся партнеров, которые через некий глобальный управляющий класс (включающий транснациональные корпорации, транснациональные банки, а также информационные монополии, искусно навязывающие всему миру выгодное для него мнение) держат в своих руках весь остальной мир и направляют его хозяйственное развитие в русло своих долгосрочных интересов [23]. Большинство из них являются крупными должниками других стран, неизменно воспроизводя парадоксальную ситуацию, при которой должники подчиняют себе своих кредиторов – просто-напросто потому, что «кредиторы ориентированы на рынок сбыта должника, и при этом он обладает рычагами научно-технического и военно-стратегического контроля над кредиторами»[24].

Развиваясь по сценарию «Россия – ресурсная держава», наша страна не сможет примкнуть и к группе государств-саттелитов (Испания, Австрия, Швеция, Австралия и др.). Формально они независимы, но фактически подчинены более сильным государствам первой группы: безропотно исполняют их волевые решения, но в целом довольны качеством своей жизни. Удел России при ее движении в рамках сырьевой модели – стать, в конце концов, третьеразрядной страной (пессимистический сценарий «Россия – периферия мира»), где тенденции эволюции задаются извне и развиваются те отрасли и сферы хозяйства, которые первые две группы стран поддерживать у себя по каким-либо причинам (например, в силу их чрезмерной природоемкости или ресурсорасточительности) не желают. Такие страны уже в начале ХХI в. рискуют трансформироваться в колонии нового типа, на территории которых будет интенсивно осуществляться экономическая оккупация со стороны мировых хозяйственных гигантов (в России это, бесспорно, Китая). И как только внешний спрос на продукцию этих ущербных в стратегическом плане секторов сокращается, то подобные страны закономерно оказываются на самом дне циклического спада. Не случайно Д. Сорокин считает, что российские кризисы последних лет имеют качественно иную природу сравнительно с кризисами в странах, относящихся к двум первым группам, «спусковым крючком» которых явилось «лопание» финансовых пузырей глобальной экономики. «Материальной основой кризиса 2008–2009 гг., так же как и кризиса 1990–1998 гг., явились деформированность структуры ее воспроизводственного комплекса, породившая его избыточную зависимость от конъюнктуры мировых энерго-сырьевых рынков»[25]. В этом плане можно согласиться с высказыванием: «Россия – единственная страна, которая сегодня превращается из индустриальной экономики в сырьевой придаток развитых стран»[26]. Столь очевидная зависимость российской экономики от динамики ВВП в индустриально развитых странах, явившаяся логическим результатом откровенной вялости властей нашей страны при реализации назревших структурных перемен и нейтрализации тем самым негативных последствий «голландской болезни», стала мощным кризогенным фактором в 2009 г. Раскрывая его влияние на экономику России, В. Куликов утверждает «о деградации (примитивизации) реального сектора экономики, о все более жесткой ее сырьевой ориентации, соответственно – о росте ее зависимости от импортных поставок»[27]. Очередной угрозой для нашей страны сегодня становится попытка перемещения сюда (как и в другие страны с высокой нормой сбережений) избытка глобальной ликвидности, предпринимаемая развитыми странами со значительным бюджетным дефицитом (в первую очередь США), стремящиеся совместить масштабную денежную эмиссию со стабильностью общего уровня цен. Именно на противодействие попыткам стран третьего мира каким-то образом ограничить приток сюда подобных «коротких денег» из развитых стран нацелена Лондонская декларация G-20 о недопущении развертывания в современном мире так называемого финансового протекционизма.

Поэтому интересы сохранения России в числе относительно независимых субъектов мирового хозяйства диктуют необходимость смены ныне сохраняющейся модели (обрекающей ее на статус «конченой» страны) на такую, которая бы обеспечивала преимущественный рост производства продукции с высокой добавленной стоимостью. Только в случае проведения решительной диверсификации отечественной экономики, последовательного сокращения в ней удельного веса энергоресурсодобывающих отраслей становятся возможными неуклонное повышение эффективности использования сохранившегося в нашей стране природного, физического и человеческого капитала и, как результат, развитие в русле оптимистического сценария «Россия на пути в ОЭСР». В конце ХХ в. даже после масштабного экономического кризиса Россия по национальному богатству в расчете на душу населения (400 тыс. дол.) сохраняла за собой третье место в мире – после США и Японии. При этом главным компонентом богатства страны являлся не только и даже не столько природный капитал, составлявший, по оценке Всемирного банка, 150 тыс. дол. на каждого россиянина[28], сколько накопленный человеческий капитал, оцениваемый в 200 тыс. дол. на человека. Именно таковыми были воплощенные в среднем россиянине его врожденные способности, таланты, уровень образования и приобретенной квалификации, оказывающиеся в состоянии приносить доход. На рубеже веков Россия все еще располагала суммарным человеческим капиталом в объеме 30 трлн дол. (из общемировых 365 трлн дол., что составляет 8%). И хотя по доле его в национальном богатстве (50%) мы не дотягивали до среднемировой отметки в 66%, это свидетельствовало вовсе не об относительной слабости трудовых ресурсов нашей страны, а скорее о несравненно большей ее близости к оптимуму в соотношении различных компонентов активов по сравнению с заметно обделенными природными ресурсами развитыми странами. По данным швейцарского института Бери, ежегодно производящего расчет качества рабочей силы, Россия и сегодня находится в середине второй десятки из 49 обладающих значительным кадровым потенциалом стран (53 балла по 100-балльной шкале). Если в 1990 г. средняя продолжительность обучения российских работников составляла 10,3 года, то в 2008 г. она достигла уже 13 лет, причем примерно 2/3 из них обладали высшим или средним специальным образованием (вносящие наибольший вклад в создание ВВП). По этому показателю Россия является явным лидером среди стран с сопоставимым уровнем жизни населения. До сих пор в стране сосредоточено 12% ученых, треть которых еще не достигла 40 лет, т.е. находится в наиболее продуктивном в творческом отношении возрасте.

Столь масштабный человеческий потенциал отечественной экономической системы, огромные интеллектуальные возможности ее субъектов позволяют серьезно диверсифицировать национальную экономику за счет решительного отхода от сугубо сырьевой ориентации производства и экспорта. В противовес экономике, основанной на эксплуатации природных ресурсов, в Российской Федерации должна быть сформирована модель экономики, основанной на знаниях, характерная для развитых стран современного мира. «Движущей силой конкурентного развития, – подчеркивает С.Губанов,– служит производство высокотехнологичной ренты, а не извлечение и перераспределение сырьевой»[29]. Становление в мире шестого технологического уклада создает в настоящее время реальную возможность вхождения нашей страны в очередную восходящую ветвь длинноволнового цикла Кондратьева. Но непременными условиями очередного захвата технологического лидерства является кардинальная перестройка сложившегося к настоящему времени механизма государственного регулирования отечественной экономики и проведение на этой основе структурной перестройки, гарантирующей ее уход с сырьевой периферии мирового хозяйства.

[1] Российский статистический ежегодник: Показатели национальных счетов. М., 2007.

[2] Смирнов С. Факторы циклической уязвимости российской экономики // Вопросы экономики. 2010. № 6. С.48–49.

[3] Иноземцев В. будущее России – в новой индустриализации // Экономист. 2010. № 11. С. 4.

[4] Смирнов С. Факторы циклической уязвимости российской экономики // Вопросы экономики. 2010. № 6. С.47.

[5] Эдер Л., Филимонова И. Экономика нефтегазового сектора России // Вопросы экономики. 2012. № 10. С. 76.

[6] Маевский В. О соотношении между инновационной и сырьевой динамикой // Экономист. 2008. № 3. С. 41.

[7] По степени нарастания затрат на добычу нефти страны и регионы выстраиваются сегодня в следующем порядке: Ближний Восток – Венесуэла – Индонезия – Нигерия – Россия – Мексика – Техас – Канада – Северное море – Аляска.

[8] Сидорович А. О взаимосвязи экономической теории и стратегии государства // Экономист. 2008. № 11. С. 48.

[9] Если же говорить о суммарных запасах нефти в нашей стране (включая расположенные в трудно- доступных районах), то, по оценке компании British Petroleum, сделанной в 2003 г., нефти в России тогда оставалось на 22 года. Но с тех пор Россия по объему среднедневной добычи нефти (10270 тыс. барр. в 2010 г.) вышла на первое место в мире, оставив позади других лидеров добычи – Саудовскую Аравию (10007 тыс. барр.) и США (7513 тыс. барр.).

[10] Смирнов С. Факторы циклической уязвимости российской экономики // Вопросы экономики. 2010. № 6. С.48.

[11] Забелина О. Российская специфика «голландской болезни» // Вопросы экономики. 2004. № 11. С.60.

[12] Если на начальных стадиях развития «голландской болезни» инфляция становится результатом сознательно осуществляемой чрезмерной эмиссии национальной валюты со стороны центрального банка, вынужденного скупать поступающую в страну валюту иностранную, то на более поздних стадиях она вызывается уже стихийной девальвацией отечественной валюты в результате катастрофического сокращения валютных резервов ЦБ из-за резкого ухудшения состояния торгового баланса.

[13] С 1492 г. до середины XVII в. в Испании как обладательнице богатейших золотых и серебряных месторождений неуклонно накапливались негативные социально-экономические последствия такого богатства: слабые сельское хозяйство и текстильная промышленность, нарастающий государственный долг, беднеющее в обстановке высокой инфляции население и др. Здесь проявилась «испанская болезнь» как некое преддверие гораздо более поздней «болезни голландской». Получается, что открыв Америку, Х. Колумб погубил Испанию. Недальновидно растрачивая несметные богатства Нового Света на приобретение предметов роскоши, испанская власть явилась неким примером для будущих паразитических элит в других странах в плане своей неспособности трансформировать вновь обретенные ресурсы в стратегию экономического роста и размена долгосрочных национальных интересов на стремление роскошной жизни в настоящем.

[14] Фетисов Г. Динамика цен и антиинфляционная политика в условиях «голландской болезни» // Вопросы экономики. 2008. № 3. С. 22.

[15] Задачи и решения (к итогам первого полугодия) // Экономист. 2006. № 8. С.8.

[16] В то время как в течение четверти века (с 1973 г. по 1998 г.), когда нефть существенно прибавила в цене, уровень жизни, измеряемый соотношением ВВП и численности населения, повышался в мире среднегодовым темпом свыше 2%, в странах ОПЕК он сокращался на 1,3% в год.

[17] «Замедление роста и спад инвестиционной активности в странах-импортерах, – отмечает В. Мау, – способы при мультипликативном эффекте привести к резкому торможению сырьевой экономики, запустить сценарий «жесткой посадки» (Мау В. Драма 2008 года: От экономического чуда к экономическому кризису // Вопросы экономики. 2009. № 2. С.10).

[18] И даже если страна не обладает собственной валютой, «голландская болезнь» все-равно способна поразить ее вследствие последовательного удорожания факторов производства (повышения прежде всего заработной платы и процентных ставок во всех отраслях, начиная с добывающих), что негативно скажется на конкурентоспособности национальной экономики.

[19] Рост заработной платы работников сырьевого сектора, протекающий обычно намного быстрее темпов прироста производительности труда, усиливает к тому же инфляционное давление на национальную экономику со стороны издержек производства.

[20] Аганбегян А. О месте экономики России в мире // Вопросы экономики. 2011. № 5. С.50, 51

[21] Эдер Л.,Филимонова И. Экономика нефтегазового сектора России// Вопросы экономики. 2012. № 10. С.77.

[22] Смирнов С. Факторы циклической уязвимости российской экономики // Вопросы экономики. 2010. № 6. С. 48

[23] Впрочем, тенденцией последних лет – в соответствии с выдвинутой американскими учеными Ч. Капчаном и А. Маунтом концепцией автономного управления миром – стало привлечение США как абсолютного лидера современного мира к поддержанию порядка в нем ресурсов и правительств ряда средних «незападных» государств, призванных столь же рьяно отстаивать интересы мировой элиты (Кушлин В. Посткризисная экономика: управление развитием// Экономист. 2010. № 6. С.19).

[24] Ольсевич Ю. Психологические аспекты современного экономического кризиса // Вопросы экономики. 2009. № 3. С.48.

[25] Сорокин Д. Российская экономика на рубеже десятилетий // Проблемы теории и практики управления. 2011. № 4. С. 13.

[26] Модернизация экономики России: кардинальное улучшение инвестиционного климата (экономический доклад Общероссийской общественной организации «Деловая Россия») // Вопросы экономики. 2010. № 10. С. 72.

[27] Куликов В. О «болевых точках» социально-экономического развития России // Российский экономический журнал. 2009. № 1–2. С.13.

[28] Валентей С., Нестеров Л. Человеческий потенциал: новые измерители и новые ориентиры // Вопросы экономики. 1999. № 2. С.101.

[29] Губанов С. Изъяны политики «социально ответственного бизнеса» (на примере металлургии) // Экономист. 2007. №8. С.17.

Дата добавления: 2014-01-11