Учебной и научной литературы 9 страница

В жизни народа полвека — мгновение. Сохранить жизненность могут лишь государственные учреждения, сознающие это и доро­жащие связью с прошлым и преданиями, которые придают этим установлениям историческую ценность. В этом отношении земский отдел особенно счастлив.

Отдел зародился в атмосфере великодушных чувств и в мину­ту яркого поднятия народного самосознания. В нем живы воспоми­нания величайшей реформы минувшего столетия, в его рядах слу­жили сподвижники великих деятелей освобождения крестьян. Ка­залось, данный тою эпохой импульс к усиленной работе отразился на всей дальнейшей работе отдела. Действительно, нельзя не при­знать громадный труд отдела по устройству на необъятном простран­стве России быта различных разрядов сельских обывателей, по раз­работке узаконений в развитие и дополнение акта 19 февраля...

Будем же верить, что и в наши дни Земский отдел сослужит Государю ожидаемую от него службу и внесет в общегосударствен­ную ра'боту свою долю воодушевленного труда» [28, 116—117]. Эта речь относится к социально-бытовому красноречию, посвящена юбилею Земского отдела, т. е. речь юбилейная, торжественная, па­негирик. В ней рассказывается об истории создания отдела, на­правлениях его работы, результатах этой работы.

Духовное (церковно-богословское) красноречие — древний род красноречия, имеющий богатый опыт и традиции. Выделяют проповедь (слово), которую произносят с церковного амвона или в другом месте для прихожан и которая соединяется с церковным действием, и речь официальную, адресованную самим служителям церкви или другим лицам, связанным с официальным действием.

После того как князь Владимир Святославич в 988 г. крестил Русь, в истории древнерусской культуры начинается период освое­ния духовных богатств христианских стран, главным образом Ви­зантии, создания оригинальных памятников искусства.

Уже в ораторской речи Киевской Руси выделяют два подвида: красноречие дидактическое, или учительное, которое преследовало цели морального наставления, воспитания, и панегирическое, или торжественное, которое посвящено знаменательным церковным датам или государственным событиям. В речах отражается инте­рес к внутреннему миру человека, источнику его дурных и хоро­ших привычек. Осуждаются болтливость, лицемерие, гнев, сребро­любие, гордыня, пьянство. Прославляются мудрость, милосердие, трудолюбие, чувство любви к Родине, чувство национального само­сознания. Духовное красноречие изучает наука о христианском церковном проповедничестве — гомилетика.

Вот отрывок из наказа-поучения «12-го слова» митрополита Московского Даниила (XVI в.): «Возвысь свой ум и обрати его к началу пути твоего, от чрева матери твоей, вспомни годы и месяцы, дни и часы, и минуты — какие добрые дела успел совершить ты? Укрепи себя смирением и кротостью, чтобы не рассыпал враг добро­детели твой и не лишил бы тебя царского чертога! А если же ты злое и пагубное для души творил — кайся, исповедуйся, плачь и рыдай: в один день по блуду согрешил ты, в другой — злопамятст­вом, в третий — пьянством и обжорством, потом еще и подмигива­нием и еще — клеветой и осуждением, и оболганием, и роптанием, и укорами. И сколько дней еще проживешь, — все прилагаешь к старым грехам новые грехи.

Больше всего позаботься о том, чтобы избегать греха. Возьми себе за правило: заставь себя не согрешить ни в чем один только день; вытерпев первый, и другой прибавь к нему, потом третий, и мало-помалу обычным это станет не грешить и, уклоняясь, бе­жать от греха, как убегают от змеи» [15, 278—279].

Замечательные образцы духовного красноречия — «Слово о законе и благодати» Илариона (XI в.), проповеди Кирилла Туровско­го (XII в.), Симеона Полоцкого (XVII в.), Тихона Задонского (XVIII в.), митрополита Московского Платона (XIX в.), Митрополита mockobckq-го Филарета (XIX в.), Патриарха Московского и всея Руси Пимена (XX в.), митрополита Крутицкого и Коломенского Николая (XX в.).

Приведем отрывок из слова митрополита Крутицкого и Коло­менского Николая «Чистое сердце», сказанного им в церкви Дани­ловского кладбища города Москвы: «Чистое сердце — это наше богатство, наша слава, наша красота. Чистое сердце — это храни­тель благодати Святого Духа, место рождения всех святых чувств

и желаний. Чистое сердце — это та брачная одежда, о которой говорит Господь в Своей притче и только в которой мы можем стать участниками небесной трапезы в вечной жизни.

С чем можно сравнить чистое сердце? Его можно сравнить с плодоносной Землей: на земле растут деревья, богатые своими пло­дами, золотые злаки, благоухающие цветы. И в сердце христиани­на произрастают украшающие его добродетели: смирение, кротость, милосердие, терпение. Мы любуемся цветущим садом и нам прият­но вдыхать аромат цветов. Еще более мы любуемся духовной кра­сотой носителя чистого сердца. Легко представить перед своим ду­ховным взором преподобного Серафима, Саровского чудотворца: вот он идет со своей неизменной улыбкой любви на лице, весь — сия­ние чистоты, кротости, любви, благожелательности, безгневия. Ко всем подходящим к нему — у него одинаковое слово привета, с любовью открытые объятия. И кто даже издали видел его — на всю жизнь сохранил в своем сердце прекрасный светлый образ правед­ника-старца. Это носитель чистого сердца» [21, 1.56).

Как видим, основу речей любого рода составляют общеязыковые и межстилевые средства. Однако каждый род красноречия имеет⁴ специфические языковые черты, которые образуют, микросистему с одинаковой стилистической окраской.

Форма выражения в ораторской речи может не отрабатываться с той степенью полноты и тщательности, как это бывает в речи пись­менной. Но нельзя согласиться и с тем, что ораторская речь спонтан­на. Ораторы готовятся к выступлению, хотя и в разной степени. Это зависит от их опыта, мастерства, квалификации и, наконец, от темы выступления и ситуации, в которой произносится речь. Одно дело — речь на форуме или конференции, а другое — на митинге: разные формы речи, разное время произнесения, разная аудитория.

§ 11. Ораторская речь и функциональные стили литературного языка

Живое словесное общение — это наука и искусство. Они представляют собой две стороны медали. И только во взаимо­действии, в соединении того и другого возможно процветание той части культуры, которая называется ораторским искусством. Бога­тый запас активной лексики, прекрасный голос, бойкая речь еще не означают, что человек владеет техникой выступления. «Умеет го­ворить человек тот, — подчеркивал А. В. Луначарский, сам пре­красный оратор, — кто может высказать свои мысли с полной яс­ностью, выбрать те аргументы, которые особенно подходящи в дан­ном месте или для данного лица, придать им тот эмоциональный характер, который был бы в данном случае убедителен и уместен» [9, 15]. И далее: «Человек, который умеет говорить, то есть который умеет в максимальной степени передать свои переживания ближ­нему, убедить его, если нужно, выдвинуть аргументы или рассеять его предрассудки и заблуждения, наконец, повлиять непосредст­венно на весь его организм путем возбуждения в нем соответствен­ных чувств, этот человек обладает в полной мере речью» [9, 15].

Как видим, в основе действенной речи лежат ясные аргу­менты. И не просто аргументы, а такие, выбор которых мотиви­рован ситуацией общения и составом аудитории. Эти аргументы должны действовать не только логически, но и эмоционально. Толь­ко тогда они могут быть убедительными.

Известный исследователь языка В. В. Виноградов считал, что «ораторская речь — синкретический жанр. Она — одновременно и литературное произведение, и сценическое представление. Необхо­димо отделить задачи исполнительского, «театрального» изучения от литературно-стилистического. Ораторская речь — особая форма драматического монолога, приспособленного к обстановке общест­венно-бытового или гражданского «действа» [3, 120]. Он подчерки­вал, что «ораторская речь — это подготовленная речь, подготовлен­ное литературное произведение, имеющее определенные стилисти­ческие характеристики, а поскольку она предназначена для сцени­ческого представления (термин, конечно, здесь весьма условный), то она имеет художественную и эстетическую направленность. «Особен­ный интерес представляют формы ораторской речи, обращенные к многолюдной аудитории или, по крайней мере, рассчитанные на нее, такие, как публичные лекции, религиозные проповеди, речи полити­ческие и судебные. В соответствии с обстановкой в них своеобразно деформирована интонационная структура, которая являет сложную ориентировку повествовательных форм эмоционально-напряженны­ми обращениями, вопросами и увещаниями, отрешенными от привы­чных форм говорения, хотя ориентирующимися на них» [3, 120].

Ораторская речь — речь подготовленная. И готовится, она, естественно, по книжно-письменным источникам, которые ока­зывают прямое и непосредственное влияние на структуру речи.

Стили, выделяемые в соответствии с основными функциями языка, связаны с той или иной сферой и условиями человеческой деятельности. Они отличаются системой языковых средств. Именно эти средства образуют определенную стилевую окраску, отличаю­щую данный стиль от всех других. Официально-деловой стиль обслуживает сферу официальных деловых отношений; основная его функция — информативная (передача информации); для него ха­рактерно наличие речевых клише, общепринятой формы изложе­ния, стандартного расположения материала, широкое использова­ние терминологии и номенклатурных наименований, наличие слож­носокращенных слов, аббревиатур, отглагольных существительных, отыменных предлогов, преобладание прямого порядка слов и т. д. Научный стиль обслуживает сферу научного знания; основная его функция — сообщение информации, а также доказательство ее истинности; для него характерно наличие терминов, общенаучных слов, абстрактной лексики; в нем преобладает имя существитель­ное, немало отвлеченных и вещественных существительных, син­таксис логизированный, книжный, фраза отличается грамматичес­кой и логической полнотой и т. д. Публицистический стиль обслу­живает сферу общественно-экономических, социально-культурных и других общественных отношений; основные его функции — сооб­щение и воздействие; в этом стиле используются все языковые сред­ства; для него характерна, экономия языковых средств, лаконич­ность и популярность изложения при информативной насыщеннос­ти; широко используются общественно-политическая лексика, сти­листически окрашенные средства, метафоры с оценочным значени­ем, разговорные и просторечные фразеологизмы и лексика; неред­ко часть лексики актуализируется, приобретает новые смысловые оттенки; используются средства экспрессивного синтаксиса, эле­менты разговорной речи и т. д. Художественно-беллетристичес­кий стиль имеет функцию воздействия и эстетическую; в нем наи­более полно и ярко отражается литературный и, шире, общенарод­ный язык во всем его многообразии и богатстве, становясь явлени­ем искусства, средством создания художественной образности; в этом стиле наиболее широко представлены все структурные сторо­ны языка: словарный состав во всем его семантическом богатстве, со всеми прямыми и переносными значениями слов; грамматичес­кий строй со сложной и разветвленной системой морфологических форм и синтаксических типов.

В процессе подготовки и произнесения постоянно возникает внутреннее противоречие между книжной речью, поскольку вы­ступление тщательно готовится, и устным воплощением, на кото­рое влияет разговорная речь, точнее -— литературно-разговорный подстиль. Такие выступления являются частично или полностью своеобразной подготовленной импровизацией (если, конечно, речь не читается) и выражением спонтанной устной речи, с импровизационной, спонтанной манерой изложения. Уже сама работа над речью и с речью приводит к отходу от строгой книжнос­ти. Степень книжности или разговорности зависит от индивидуаль­ных навыков оратора.

Стремление оратора воздействовать на психику слушателей так­же влияет на речь. Представляет интерес высказывание А. В. Лу­начарского: «...Каждое слово после того, как оно было произнесено, вступает в особый мир, в психику другого человека через его орга­ны чувств, оно вновь одевается в те же, как будто, одежды и пре­вращается в эмоцию и идею внутреннего мира того ближнего, к которому я обращался с речью. Но у нас нет никаких гарантий того, что слово, как объективное явление в субъекте людей, к которым мы обращаемся, вызывает правильные результаты, что оно нахо­дит именно тот резонанс, которого мы хотим... Следовательно, нам нужно приучить человека понимать внимающих ему и окружаю­щих его, приучить прослеживать судьбу слова не только в воздухе, но и в душе тех, к кому слово обращено» [9, 14]. Замечательные слова. Речь влияет на слушателей интеллектуально, и эмоциональ­но. Но влияет лишь в том случае, если выступающий хорошо знает психологию аудитории и учитывает ее. Искусство речи глубоко пси­хологично и глубоко социально. И многое зависит от того, каким языком мы говорим. Конечно, сухая книжная речь обладает незна­чительной силой воздействия. Именно «устность» речи и делает ее доходчивой, оказывает положительное влияние на слушателей. Вот мнение по этому поводу известного лингвиста Д. М. Пешковского: «Говорить литературно, то есть в полном согласии с законами пись­менной речи, и в то же время с учетом особенностей устной речи и отличия психики слушателей от психики читателей, не менее трудно, чем говорить просто литературно. Это особый вид собственно лите­ратурной речи — вид, который я бы назвал подделкой письменной речи под устную. Такая подделка действительно необходима в той или иной степени во всех публичных выступлениях, но она ничего общего не имеет с тем случаем, когда оратор не умеет справиться со стихией устной речи или не умеет ориентироваться в должной мере на письменную» [24, 165]. Действительно, оратор постоянно находится между Сциллой и Харибдой, между двумя враждебны­ми силами, в положении, когда опасность угрожает и с той, и с другой стороны. Книжность и разговорность — вот те опасности, которые постоянно подстерегают оратора. Сильная книжность су­шит речь. Разговорность может опустить ее до бытового уровня. И оратор должен постоянно балансировать, выбирая оптимальный стиль речи. Кстати, установлено, что при восприятии письменной речи человек воспроизводит потом лишь 50% полученного сообще­ния. При восприятии того же сообщения, построенного по законам устного изложения мысли, воспроизводится уже 90% содержания.

Так что же такое разговорный стиль? Он противопоставлен книжным стилям, обслуживает сферу бытовых и профессиональ­ных (но только неподготовленных, неофициальных) отношений; основная его функция — общение; проявляется в устной форме; име­ет две разновидности: литературно-разговорную и обиходно-быто­вую речь. Его лексика и фразеология характеризуется наличием большого пласта общеупотребительных, нейтральных слов, разго­ворных слов, имеющих эмоционально-экспрессивную и оценочную окраску, разговорной фразеологии. Синтаксис — преобладанием простых предложений, сложносочиненных и бессоюзных, экспрес­сивных: восклицательных, побудительных, вопросительных и т. д. В ораторской речи происходит своеобразная контаминация этих стилей, книжных и разговорного.

Интересны наблюдения над стилем лекций И. П. Павлова. Эти лекции, естественно, обладают всеми чертами, присущими научно­му стилю: логической строгостью, объективностью, последователь­ностью в изложении мысли, точностью формулировок, использова­нием научных синтаксических стандартов. Некоторые части речи ученого построены строго научно: «Основным исходным понятием у нас является декартовское понятие, понятие рефлекса. Конечно, оно вполне научно, так как явление, им обозначаемое, строго детер­минируется. Это значит, что в тот или другой рецепторный нерв­ный прибор ударяет тот или другой агент внешнего мира или внут­реннего мира организма. Этот удар трансформируется в нервный процесс, в явление нервного возбуждения» [23, 157].

Данный отрывок отличается четкими синтаксическими постро­ениями, наличием терминологической и абстрактной лексики, мно­жеством готовых, устойчивых словосочетаний (типа: подвергнуть эксперименту, врачебные мероприятия), лекторского «мы», неболь­шой экспрессивной окрашенностью, использованием в первую очередь логических средств воздействия и убеждения, объективным подходом к изложению и т. д.

И. П. Павлов очень старательно готовился к своим лекциям, тщательно отрабатывал их. Профессор Н. А. Рожанский вспомина­ет: «Публично, устно и в печати Павлов выступал только после тщательной проверки. Всякую свою речь он предварительно так отделывал, что после выступления ее можно было сразу сдавать в печать. Я помню его выступление в Москве в 1913 г. в Обществе научного института. В то время я работал в Московском универси­тете. Узнав о его приезде, я днем зашел к нему... Как всегда, он был приветлив, просил меня прочесть вслух его собственную речь, ко­торую он должен был сказать вечером. Когда я читал, он с внима­нием следил за каждым словом, стараясь представить, как эту речь будут воспринимать слушатели. Вечером свою речь Павлов не чи­тал, а говорил, однако, как мне показалось, почти слово в слово то, что я днем прочел в его написанной речи» [10, 45—46].

Ученый стремился быть понятным слушателям, стремился донести до них в наиболее популярной, доступной и действенной форме свои мысли. Профессор Е. А. Нейц, ученик И. П. Павлова, пишет: «Речь Ивана Петровича была удивительно простой... Это была обычная разговорная речь, поэтому и лекция имела скорее характер беседы. Очень часто, как бы самому себе, он ставил во­прос и тотчас же отвечал на него...» [10, 24]. В лекциях ученый широко пользовался средствами разговорного языка. Именно раз­говорная речь придает лекциям И. П. Павлова яркость, образность, убедительность. Его выступления для широкой аудитории не толь­ко доказательны, но и обладают эмоционально-экспрессивной ок­раской, которая вносит в научную лекцию особый контраст. При перенесении разговорных элементов в научное изложение их сти­листическая окрашенность выступает с наибольшей отчетливостью, они резко выделяются в научном стиле, создавая определенную эмоционально-экспрессивную тональность выступления.

Наиболее часто использует И. П. Павлов в своих лекциях раз­говорную лексику и фразеологию. Сюда входят слова и фразеоло­гизмы, употребляющиеся в непринужденном разговоре, придаю­щие речи неофициальное звучание. Эти слова могут иметь положи­тельную или отрицательную эмоциональную окраску, которая ис­пользуется для усиления лекции или создания эффекта непринуж­денности, задушевности. Например: «Немудрено поэтому, что дие­тетика если не в своих общих эмпирических основах, то в объясне­ниях и частностях представляет наиболее спутанный отдел тера­пии»; «Итак, еще одна беда обойдена, а окончательная цель все еще не достигнута»; «Понятно, для человека, чувствующего голод, экс­тренные меры не нужны и достаточно приятно само по себе удов­летворение голода; недаром говорится, что голод — лучший по­вар»; «Теперь пришлось бы основываться на науке, которая своим совершенством сравнительно с физиологией похвалиться не может».

Особенно образно и эмоционально звучит разговорно-просто­речная лексика и фразеология в тех местах лекций, где И. П. Пав­лов вступает в дискуссии со своими научными оппонентами: «Нев­ролог, всю жизнь проевший зубы на этом деле, до сих пор не уве­рен, имеет ли мозг какое-либо отношение к уму»; «Закрыть глаза на эту деятельность обезьяны, которая проходит перед вашими глазами, смысл которой совершенно очевиден... — это чепуха, это ни на что не похоже».

Приведем в качестве примера еще один отрывок, который иллю­стрирует органическую и характерную связь в лекциях И. П. Павлова элементов разговорной и научной речи: «Где общая схема высшей нервной деятельности? Где общие правила этой деятельности? Пе­ред этими законнейшими вопросами современные физиологи стоят поистине с пустыми руками. Почему же объект так сложен кон­структивно, так обилен функциями, а рядом с этим исследование его для физиолога уперлось как бы в угол, а не представляется почти безграничным, как можно было бы ожидать?». Какова же специфика этого фрагмента лекции? Отметим в нем обилие вопро­сительных предложений, которые создают экспрессию речи, нали­чие разговорной фразеологии (с пустыми руками, т. е. ничего не получив; упереться в угол, т. е. не получить дальнейшего разви­тия), синтаксического повтора (так... так), экспрессивной формы превосходной степени (законнейший), книжных слов и терминов (функция, объект, безграничный, высшая нервная деятельность). Такой сплав научных и разговорных элементов создает экспрессию речи, привлекает большое внимание слушателей.

Широко используются И. П. Павловым в лекциях и разговор­ные синтаксические конструкции. Назовем наиболее важные и час­то встречающиеся. Прежде всего, в лекциях наблюдается большое количество вопросительных предложений, что отметил профессор Е. А. Нейц. Благодаря этим вопросам удается обратить внимание слушателей на изложение и сконцентрировать его на определенной мысли. Ученый ставит вопросы перед слушателями, а затем отве­чает на них: «Множество вопросов остаются нерешенными или даже вовсе не поставленными. Почему реактивы изливаются на сырой материал в таком, а не в ином порядке? Почему свойства отдель­ных реактивов повторяются и комбинируются в других? Колеблет­ся ли, как, почему, когда каждый реактив?..» Эта серия вопросов придает повествованию динамику, позволяет не только легко за­фиксировать вопросы в памяти, но и конспективно записать их, что очень важно для слушателей.

Стремление передать экспрессивные интонации разговорной речи приводит ученого к использованию в лекциях различного типа присоединительных конструкций, т. е. таких, которые представля­ют собой расчлененный на отдельные части синтаксически связан­ный текст. Например: «Следовательно, физиолог должен идти своим путем. И этот путь намечен уже давно»; «В прежнее время поступа­ли так, что в отдельной комнате около собаки позволялось находить­ся только экспериментатору. Но потом оказалось, что и этого недо­статочно»; «Сплошь и рядом, когда задача у «Рафаэля» путается, то он действительно отведет глаза в сторону или вбок, а потом повер­нется снова и сделает. И это очень просто». Иногда для усиления речи И. П. Павлов пользуется инверсией (обратным порядком слов), которая также вносит в речь разговорные интонации: «Она к еде стремится. От разрушительных раздражений отстраняется».

Сложные синтаксически конструкции, характерные для книж­ной речи, чередуются в лекциях с простыми конструкциями, ха­рактерными для разговорной речи. Это также вносит в речь разго­ворные интонации. Например: «Может быть, вопрос надо решить так, что физиолог должен запастись психологическими методами, знаниями и затем уже приступить к изучению деятельности боль­ших полушарий. Но здесь есть существенное осложнение. Понятно, что физиологии постоянно... приходится опираться на более точные, совершенные науки: на механику, физику и химию. Но в этом слу­чае — совсем другое».

И. П. Павлов часто использует в речи указательные местоиме­ния этот, тот и указательно-восклицательные частицы вот, личные местоимения мы, вы и глаголы повелительного наклонения, которые приглашают слушателей что-либо сделать или подумать над тем, что сообщается. «Возьмем самый простой пример, с кото­рого мы начали свои исследования...»; «Возьмем еще важный слу­чай оборонительного рефлекса...»; «Следовательно, если вы не при­мете никаких мер против этих влияний... то вы ни в чем не разбере­тесь, перед вами все перепутается»; «Вот животное, которое приго­товлено так, как я вам описал. Как видите, пока на него не действу­ет специальный агент, слюнная железа его находится в покое, слю­ны нет. А вот сейчас мы начнем действовать на ухо собаки ударами метронома. Вы видите...». Благодаря этим приемам лектор входит в контакт со слушателями, делая их непосредственными участника­ми своего сообщения, постоянно пробуждая в них интерес к лекции.

Нередко лекции ученого переходили в живой диалог, так как слушателям разрешалось перебивать лектора, задавать ему вопро­сы, выяснять то, что оставалось непонятным, и даже вступать с ним в дискуссию. Лекция, собственно, превращалась в беседу. Всем слушателям не только разрешалось, но и рекомендовалось переби­вать Ивана Петровича и задавать вопросы, если что-нибудь было неясно. И здесь И. П. Павлов проявлял себя находчивым, остроум­ным, умеющим быстро ответить на самые неожиданные вопросы. Переход от обычной лекции к беседе еще более стимулировал ин­терес слушателей, делал доходчивее изложение.

В лекциях рельефно выступает личность ученого, борца за материалистическое направление в науке. С какой экспрессией, напряженностью звучат слова, направленные против ученого-идеа­листа: «Если бы он сколько-нибудь думал, он должен был бы ска­зать следующее. Я положил письмо в карман. Я нес это письмо. Я задумался. Я позабыл об этом письме и прошел мимо ящика. Потом я увидел ящик, который попал мне на глаза, тогда мысли совпали и я положил письмо в ящик. Вот настоящая ассоциация. А он все перепутал. Это черт знает что такое! Вот такие господа анализиру­ют высшую психологическую деятельность. Далеко они пойдут!» [23, 504]. Особенно сильно, как мы видим, звучат те места выступ­лений И. П. Павлова, где он защищает свои взгляды, результаты своей экспериментальной работы. Его речь в таких случаях скупа, острополемична, насыщена экспрессией, направлена против субъ­ективизма в науке.

Сравним несколько фрагментов из речей. А. В. Луначарский (из вступительного слова, произнесенного 8 февраля 1922 г. в Мос­кве в Доме Союзов на вечере, посвященном 85-й годовщине со дня смерти А. С. Пушкина): «Пушкин был русской весной, Пушкин был русским утром <...>. Что делали в Италии Данте и Петрарка, во Франции — великаны XVII века, в Германии — Лессинг, Шиллер и Гете, — то сделал для нас Пушкин <...>. Он много страдал, потому что его чудесный, пламенный, благоуханный гений расцвел в суро­вой, почти зимней, почти ночной еще России, но зато имел «фору» перед всеми другими русскими писателями. Он первый пришел и по праву первого захвата овладел самыми великими сокровищами всей литературной позиции» [20, 35].

Г. В. Чичерин (из речи на первом пленарном заседании Гену­эзской конференции): «Идя навстречу потребностям мирового хо­зяйства и развития его производительных сил, Российское прави­тельство сознательно и добровольно готово открыть свои границы для международных транзитных путей, предоставить под обработ­ку миллионы десятин плодороднейшей земли, богатейшие лесные, каменноугольные и рудные концессии, особенно в Сибири, а также ряд ряд других концессий, особенно в Сибири <...>. Более подроб­ный проект плана всеобщего восстановления мог бы быть представ­лен российской делегацией во время конференции; о полной воз­можности его осуществления с финансово-экономической точки зрения говорит тот факт, что капиталы, которые должны быть еже­годно вложены в это дело, обеспечивающее будущее европейской промышленности, равнялись бы лишь небольшой части ежегодных расходов на армию и флот стран Европы и Америки.

Делая эти предложения, российская делегация принимает к сведению и признает в принципе положения каннской резолюции, сохраняя за собой право внесения как своих дополнительных пунк­тов, так и поправок к существующим» [31, 209—210].

П. А. Александров (из речи по делу Веры Засулич): «Месть стремится нанести возможно больше зла противнику; Засулич, стре­лявшая в генерал-адъютанта Трепова, сознается, что для нее без­различны были те или другие последствия выстрелов. Наконец, месть старается достигнуть удовлетворения возможно дешевою ценой, месть действует скрытно с возможно меньшими пожертвованиями. В поступке Засулич, как бы ни обсуждать его, нельзя не видеть самого беззаветного, но и самого нерасчетливого самопожертвова­ния <...>» [25, 26—27].

Итак, можно отметить стилистическую полифонию ораторской речи. Эта полифония возникает в результате воздействия на ора­торскую речь, с одной стороны, различных функциональных сти­лей, с другой стороны, элементов различной стилистической окрас­ки. Скажем, юбилейные речи включают лексику, несущую в себе положительную оценку, имеющую высокую стилистическую окраску. Разобранные примеры показывают, как влияют на речь функ­циональные стили. Так, отдельные речи Г. В. Чичерина подверже­ны значительному воздействию официально-делового стиля, неко­торые речи И. П. Павлова — научного стиля — в научных лекциях, разговорного — в научно-популярных лекциях, в приведенных от­рывках из речей А. В. Луначарского и П. А. Александрова ощуща­ется влияние литературно-художественного стиля. Агитаторские и пропагандистские речи находятся под воздействием публицисти­ческого стиля, поскольку нередко пропагандист готовится к выступлению по материалам газет. Происходит весьма сложный синтез стилистических элементов, использование которых зависит от вида, темы и целей речи.

§ 12. Функционально-смысловые типы речи

Ораторская речь по своему составу неоднородна, поскольку в процессе мышления человеку свойственно отражать различные объективно существующие связи между явлениями действитель­ности, между объектами, событиями, отдельными суждениями, что, в свою очередь, находит выражение в различных функционально-смысловых типах речи: описании, повествовании, рассуждении (размышлении). Монологические типы речи строятся на основе отражения мыслительных диахроничес­ких, синхронических, причинно-следственных процессов. Оратор­ская речь в связи с этим представляет собой монологичес­кое повествование — информацию о развивающихся действиях, монологическое описание — информацию об одновременных признаках объекта, монологическое рассуждение — о причинно-следственных отношениях. Смысловые типы присутствуют в речи в зависимости от ее вида, цели и от концептуального замысла оратора, чем обусловлено вклю­чение или невключение того или иного смыслового типа в общую ткань ораторской речи; смена этих типов вызвана стремлением оратора полнее выразить свою мысль, отразить свою позицию, помочь слушателям воспринять выступление и.наиболее эффективно повлиять на аудиторию, а также придать речи динамический ха­рактер. При этом в различных видах ораторской речи будет разное соотношение указанных типов, ибо в реальности все они смешива­ются, взаимодействуют, и вычленение их весьма условно.

Дата добавления: 2014-01-11