Учебной и научной литературы 14 страница

7. «Н. говорит, что имело место А, потому что он хочет меня обидеть».

8. «Н. говорит, что имеет место К. Да он просто мерзавец! Надо лишить его возможности говорить такие вещи».

9. «Я не понимаю, как можно сомневаться в правоте такого уважаемого человека, как Н. Разумеется, имеет место К, если Н. так говорит» и т. д.

Оценка может быть верной и неверной, а выражение ее кор­ректным и некорректным, уместным и неуместным. Для целей про­ведения спора, стремящегося к идеальному, необходимо, чтобы оппонент обладал некоторыми качествами. С точки зрения этики он должен считать себя абсолютно свободным в праве аргументационно-оценивающей деятельности. Это означает, что человек, сталки­вающийся с аргументацией, в какой бы области, в каком бы виде и кем бы она ни осуществлялась, оставляет за собой право принять или не принять аргументационную конструкцию в целом или лю­бой из ее компонентов, дать им собственную оценку. Каждому че­ловеку свойственна внутренняя оценка чего-либо (то, что он думает об этом) и внешняя (то, что он говорит об этом). В идеале внутрен­няя и внешняя оценки должны совпадать.

С точки зрения познания оппонент в своей деятельности дол­жен стремиться к постижению истины, вносить свой вклад в ее поиск. Практически это включает акт активного мышления, что означает инициативность, настойчивость в исследовании, упорство в постижении идей при появлении каких-либо трудностей, тща­тельное исследование рассматриваемой ситуации, открытость для новых идей и различных взглядов, поддержку собственных взгля­дов обоснованиями и доказательствами, способность обсуждать свои собственные взгляды организованным образом. Для оценки элемен­тов аргументационной конструкции оппонент использует прежде всего имеющиеся у него знания, а если их недостаточно, то пред­принимает самостоятельное исследование предмета, знакомясь при этом с результатами исследований данного предмета другими людь­ми, прибегая к помощи энциклопедий, словарей, учебников, науч­ных трудов в определенной области знания.

В идеале спор может приобретать, по словам С. И. Поварнина, особый характер какой-то красоты: «Он доставляет, кроме несо­мненной пользы, истинное наслаждение и удовлетворение; являет­ся поистине «умственным пиром». Тут и сознание расширения кру­гозора на данный предмет, и сознание, что выяснение истины про­двинулось вперед, и тонкое, спокойное возбуждение умственной борьбы, и какое-то особое, эстетическое, интеллектуальное наслаж­дение» [5].

§ 19. Уловки в споре

Следует признать, что спор в идеальном виде в жизни наблю­дать приходится не часто. Чаще встречаются споры, при которых участники не понимают (или не хотят понимать) друг друга, не слушают аргументацию, перебивают друг друга, «нападают» на доводы оппонентов или «нападают» на самих оппонентов. Более изощренной формой скрытой борьбы в споре является уловка.

Уловкой в споре называется всякий прием, с помощью кото­рого участники спора хотят облегчить его для себя или затруд­нить для оппонента. Человек, владеющий приемами уловок, оказы­вается в состоянии быстрее и «успешнее» одерживать победу в спо­ре. Философом, открыто провозгласившим установку на нечестную аргументацию, был А. Шопенгауэр. В своей работе «Эристика, или искусство побеждать в спорах» он дает советы относительно того, как обманывать оппонента в споре или приводить его в замешатель­ство. Правда, такого рода советы он рекомендует использовать толь­ко в определенных ситуациях. Так, он считает верность истине не­осуществимой или бесполезной в тех случаях, когда тезис аргумен­тации явно противоречит уже сложившемуся мнению оппонента.

Уловки могут быть допустимыми и недопустимыми. Допусти­мыми они являются в том случае, если заметно, что противник прибегает к нечестным, непозволительным приемам ведения спора. В таком случае необходимо создать своеобразную ловушку, в кото­рую должен попасть недобросовестный спорщик. Например, чело­век, настаивающий на том, что «все люди нечестны, стремятся от­хватить себе кусок побольше» и не слушающий никаких доводов, опровергающих данный тезис, может быть остановлен в своем упор­стве только отнесением этого утверждения к его собственной пер­соне, утверждением такого рода: «Если допустить, что то, на чем вы настаиваете, справедливо, то вы тоже человек нечестный, стре­мящийся отхватить себе кусок побольше». Обычно морализующий человек такие оценки по отношению к себе не принимает.

Разрешается такой прием, как оттягивание возра­жения.

К нему прибегают в том случае, если возражение на тезис или аргумент не сразу приходит в голову. Обычно человек находит бо­лее четкие возражения только после спора (часто это называют поздним умом), в нужный же момент есть лишь «ощущение», что мог бы ответить на выпад, но мысли не выстраиваются в стройную логическую цепочку. В подобной ситуации можно начать задавать вопросы в связи с приведенным доводом, представляя это простым выяснением сущности сказанного или осведомлением вообще. Про­стительным будет обращение к затягиванию возражения и в том случае, если возникает необходимость более тщательно обдумать выдвигаемый тезис или аргумент с их кажущейся правильностью.

Недопустимыми считаются следующие виды уловок: непра­вильный выход из спора, срывание спора, «довод к городовому», «палочные» доводы.

Выход из спора происходит в том случае, если один из участников спора не в состоянии поддерживать аргументативную деятельность в силу слабости собственной позиции в данном споре.

Срывание спора производится путем постоянного перебивания оппонента, демонстрации нежелания слушать его и т. п. К большому сожалению, к такой уловке прибегают даже при диало­ге по поводу общественно и социально значимых проблем на самом высоком уровне. В недавней истории печально знаменита в этом от­ношении реакция депутатов на выступление академика А. Д. Саха­рова на I съезде народных депутатов СССР в июне 1989 года.

«Довод к городовому» как прием подавления противника в споре активно применяется в условиях тоталитарных обществ. Обычно это происходит следующим образом: предлагае­мый противником тезис или аргумент объявляется опасным для общества или государства. В любом случае эти уловки направлены на прекращение невыгодного для одной из сторон диалога спора.

Если же целью спора является «убеждение» оппонента любой ценой, то прибегают к так называемым «палочным» дово­дам. Этот вид уловки можно определить как особую форму ин­теллектуального и психологического насилия. Суть его заключает­ся в том, что участник спора приводит такой довод, который оппо­нент должен принять из боязни чего-либо неприятного, опасного или на который он не может правильно ответить по той же причине и должен или молчать, или придумывать «обходные пути».

Разновидностью вышеуказанных уловок является такой при­ем, как «чтение в сердцах». При этом оппонент не заинтересован разобраться в том, что сказал противник, а пытается определить мотивы, по которым он это говорит или каким-то образом поступает. Пример такого способа ведения спора описан А. П. Чехо­вым в рассказе «Именины»:

«— Потрудитесь мне объяснить, что это значит? Я вас спра­шиваю!

—...Надоело, Ольга! Честное слово, я утомлен, и мне теперь не до этого... Завтра будем браниться.

— Нет, я тебя отлично понимаю! — продолжала Ольга Михай­ловна. — Ты меня ненавидишь! Да, да! Ты меня ненавидишь за то, что я богаче тебя! Ты никогда не простишь мне этого и всегда бу­дешь лгать мне!... Сейчас, я знаю, ты смеешься надо мной... Я даже уверена, что ты женился на мне только затем, чтобы иметь ценз и этих подлых лошадей...

Петр Дмитрич уронил газету и приподнялся. Неожиданное оскорбление ошеломило его. Он детски беспомощно улыбнулся, растерянно поглядел на жену и, точно защищая себя от ударов, протя­нул к ней руки и сказал умоляюще: — Оля!»

К таким же разрядам уловок нужно отнести и инсинуа­цию. Если одному из участников спора необходимо подорвать доверие к своему противнику, а значит, и к его доводам, он пользу­ется для этой цели безответственными намеками. В этом случае прибегают к замечаниям вроде: «Никто не знает, что вы делали или говорили там...» или «Кто докажет, что вы не делали этого и не говорили этого?» и т. п.

У человека, ориентированного на победу в споре любой ценой, довольно большой арсенал психологических уловок, к которым от­носятся такие, как выведение противника «из равновесия», расчет на медленность мышления и доверчивость противника, отвлечение внимания и наведение на ложный след, ставка на ложный стыд, «подмазывание» аргумента, внушение, «двойная бухгалтерия». В первом случае противник употребляет заявления, которые выводят оппонента из себя, возмущают, например, пускаются в ход грубые выходки, оскорбления «личности», издевательства и т. д. Во втором — видя, что противник думает медленно, но основательно, говорит очень быстро, выражает мысли неясно, в трудно понимаемой форме, сменяет одну мысль другой. Желая одер­жать победу над противником, явно слабым в какой-то области зна­ний или вообще более слабым в интеллектуальном плане, обраща­ются к нему со словами: «Вам, конечно, не может быть не известно, что...», «Всем известно, что...», «Только глупый и необразованный человек не знает, что...» и т. д. В такой ситуации человек теряется и начинает делать вид, что ему, конечно, известно... Дальше сильный противник может говорить что угодно, у оппонента не остается дру­гого выхода, кроме как соглашаться со всем остальным.

К «подмазыванию аргумента» склоняются, если довод сам по себе недоказателен и противник может опротестовать его. Тогда выражают этот довод в туманной, запутанной форме, сопровождая таким, например, комплиментом противнику: «Конечно, это довод, который приведешь не во всяком споре, человек недо­статочно образованный его не поймет и не оценит» или «Вы, как человек умный, не станете отрицать, что...» и т. д.

Одна из сильнейших уловок в споре — это внушение. Особенно велика его роль в устном споре. Если человек обладает громким, внушительным голосом, говорит спокойно, отчетливо, уве­ренно, авторитетно, имеет представительную внешность и манеры, он обладает при прочих равных условиях огромным преимущест­вом в споре. Если человек глубоко убежден в том, о чем спорит, и умеет выразить эту непоколебимую твердость убежденным тоном, манерой говорить и выражением лица, он обладает большей вну­шающей силой и тоже «действует» на противника, особенно такого, у которого этой убежденности нет. Убедительный тон и манера час­то убедительнее самого основательного довода.

«Двойная бухгалтерия» основана на двойственности оценок человеком окружающего мира и самого себя (если нечто вы­годно мне — это хорошо, если нечто выгодно другому — плохо). В области аргументации это выглядит следующим образом: один и тот же довод оказывается верным, когда для нас это выгодно, и ошибоч­ным, когда невыгодно. К разновидности «двойной бухгалтерии» сле­дует отнести сознательную подмену одного определения другим с целью создания благоприятной и удобной оценки ситуации, соверша­емых поступков, действий. Достаточно наглядно этот случай описан А. П. Чеховым: «Мой Васька всю свою жизнь был у меня работни­ком; у него не уродило, он голоден и болен. Если я даю ему теперь по 15 коп. в день, то этим я хочу вернуть его в прежнее положение работ­ника, то есть охраняю прежде всего свои интересы, а между тем эти 15 коп. я почему-то называю помощью, пособием, добрым делом... Ло­гики в нашей жизни нет, вот что! Логики!» (Чехов А. П. Жена).

К числу обычных и распространенных уловок принадлежат так называемые софизмы, или намеренные ошибки в дока­зательстве. Софизм и ошибка различаются не по существу, не логи­чески, а только психологически: ошибка — не намеренна, софизм — намерен. Возможны софизмы как отступления от задач спора, в области аргументации, а также так называемые софизмы непосле­довательности.

Отступление от задач спора, отступление от тезиса возникает, если в самом начале спора или в его середине отбрасывается преж­ний тезис и его место занимает другой или же спор из-за тезиса подменяется спором из-за доказательства. В последнем случае про­исходит следующее: вместо того, чтобы опровергать тезис, против­ник разбивает доказательство и, если ему это удается, объявляет, что тезис противника опровергнут. На самом же деле отсюда выте­кает один правильный вывод: тезис противником не доказан. К это­му же виду софизмов относится перевод спора на противоречия. Необходимо указывать на то, что противник противоречит сам себе, но это абсолютно не важно для доказательства ложности его тези­са. Такие указания имеют, например, огромное значение при кри­тике какой-либо системы мыслей, нередко с их помощью можно разбить или ослабить доказательство противника, но опровергнуть его тезис одним указанием на противоречивость мышления оппо­нента нельзя. Сюда же следует отнести перевод спора на противо­речия между словом и делом, между взглядами противника и его поступками, его жизнью и т. д. Это один из способов «зажимания рта». Как прием обличения он, может быть, и необходим, но обли­чение и честный спор за истину как борьба мысли с мыслью — две несовместимые вещи.

Если в качестве доказательства тезиса приводится не один довод, а несколько, то софист прибегает нередко к «неполному оп­ровержению». Он старается опровергнуть один-два наиболее сла­бых или легче всего опровержимых, часто оставляя самое существенное и единственно важное без внимания. При этом он делает вид, что опроверг все доказательства.

К числу частых отступлений от задач спора относится подме­на пункта разногласия в сложной спорной мысли, так называемое опровержение не по существу. Особенно характерно оно для споров в печати и происходит в расчете на то, что читатель мог не видеть или не запомнить исходный тезис. Софист не опровергает сущнос­ти сложной спорной мысли, а берет только неважные частности и опровергает их, делая вид, что опровергает тезис.

Резюме

В научной литературе о правилах идеальной аргументации сформулированы кодекс аргументатора и кодекс оппонента, имею­щие целью помочь тем участникам спора, которые стремятся в ар­гументации не только к успеху, но и к тому, чтобы их утверждения соответствовали действительности и были эффективными. Приве­дем эти кодексы.

Кодекс аргументатора

1.1. Аргументатор стремится к достижению или распростране­нию истины, углублению понимания предмета.

2. Аргументатор рассматривает себя и оппонента как людей, имеющих равные права свободного познания.

На основании этого:

П. 1. Аргументатор имеет целью достичь принятия оппонентом тезиса в той модальности, в какой его принимает сам аргументатор.

2. Аргументатор не может вводить в заблуждение оппонента, используя заведомо неверные посылки или заведомо неверные спо­собы рассуждения. Все, что утверждается аргументатором, утверж­дается в той модальности, в которой принимается им самим.

3. Аргументатор учитывает поле аргументации. Это означает, что:

а) аргументатор формирует аргументационную конструкцию таким образом, чтобы она была понятна оппоненту;

б) аргументатор формирует аргументационную конструкцию таким образом, чтобы взгляды и склонности оппонента, информа­ция, которой он располагает, и его интеллектуальные возможности позволили ему ее принять.

4. Аргументатор избегает использования argumentum ad homi-nem, и особенно тех его случаев, где ставится под сомнение способ­ность оппонента к объективному и адекватному суждению по рас­сматриваемому вопросу.

5. Приверженность аргументатора этико-гносеологической ус­тановке, сформулированной в части I, поддерживает его эмоцио­нальное равновесие в случае неудачи аргументации и способствует сохранению самокритичности и стремлению к совершенствованию в случае успеха аргументации.

Кодекс оппонента

1. 1. Оппонент осознает себя свободным во внутренней оценке аргументации.

2. Оппонент стремится к достижению истины, углублению по­нимания предмета, распространению истины.

3. При внутренней оценке аргументации и внешнем ее выра­жении оппонент придерживается общих этических норм.

Исходя из этого:

II. 1. Оппонент стремится дать адекватную логико-гносеологи­ческую оценку аргументационной конструкции, а также адекват­ные прагматическую, этическую и эмоциональные оценки.

2. При этом оппонент осуществляет тот вид оценки, который требуется или уместен в наличествующих обстоятельствах для дан­ной аргументационной конструкции.

3. Оппонент не смешивает различные виды оценок, не подме­няет один вид оценки другим.

4. Если позволяют условия и этические нормы, оппонент дает внешнюю оценку аргументации, совпадающую с внутренней. Оппо­нент избегает давать внешнюю оценку аргументации, противореча­щую внутренней.

Глава IV Культура научной и профессиональной речи

В общем пространстве полифункционального и полиструктур­ного литературного языка вычленяется — и это уже признано мно­гими специалистами — особая функциональная разновидность, об­служивающая профессиональную сферу общения. Данную разно­видность кодифицированного литературного языка разные иссле­дователи называют по-разному: язык науки, специальный язык, язык для специальных целей, профессиональный язык и т. д.

§ 20. История вопроса

В первой трети XVIII в.. когда научные знания в России начи­нают приобретать четко очерченные контуры и все необходимые атрибуты профессиональных знаний, в русском языке выделяется особая разновидность общелитературного национального языка — язык научного общения.

На этом этапе развития русской культуры «наука подошла к познанию таких пластов реальности, которые могут быть отобра­жены лишь с помощью особого, противостоящего обыденному язы­ку «языка науки» [2, 51]. Появление такого «особого» языка дикто­валось следующими обстоятельствами, характерными для данного периода развития науки: обособленностью и специализацией поня­тийного аппарата, появлением ученых-профессионалов и в связи с этим усилением роли субъективного фактора, необходимостью по­рождения и передачи новых знаний, преобразованием «обыденного опыта» в «научный опыт» и др.

Формирование языка научного общения совпало с процессом формирования национального русского языка, что в полной мере отразило их взаимосвязь и взаимообусловленность.

Л. Л. Кутина, первый глубокий исследователь оформляющего­ся на русской языковой основе языка науки [15, 16], достаточно полно показала, как формированию национального (русского) лите­ратурного языка сопутствовало «возникновение и оформление раз­личных функциональных разновидностей его, связанных с опреде­ленными направлениями и потребностями общественной практики. Одной из таких разновидностей является язык науки с разнообраз­ными системами научных терминологий» [16, 3]. Однако научное общение — лишь одна из сфер профессионального общения, его вершина — не исчерпывает всех областей трудовой деятельности на разных уровнях и направлениях. Вероятно, под влиянием этого обстоятельства в англоязычной, германоязычной и славяноязычной лингвистике почти одновременно возникает необходимость обра­щения к языку профессиональной сферы общения как к феномену. Как следствие этого рождаются соответствующие номинации: lan­guages for special purposes (LSP) — в англо-американской литера­туре, Fachsprachen — в германоязычной литературе. В отечествен­ной лингвистике некоторыми исследователями был принят термин английского происхождения, представляющий собой кальку, кото­рый звучит так: «язык для специальных целей» (в аббревиатурном виде — LSP и ЯСЦ). Однако широкого распространения этот тер­мин не получил, так как в русской лингвистической науке уже су­ществовала номинация «специальный язык», «специальная речь». Следует обратить внимание на тот факт, что интерес к специально­му языку (языку общения профессионалов) в наше время родился не в среде филологов. Впервые идея о языке для специальных це­лей появилась в работах чешского исследователя Любомира Дроз­да, который назвал этот язык функциональным язы­ком (или языком в специальной функции), представляющим собой подъязык «данного национального литера­турного языка» [11, 120].

Такой интерес исследователей разных специальностей к функ­циональным разновидностям современных литературных языков возникает как реакция на практические потребности профессио­нальной коммуникации, когда остро встает проблема гармонизации межязыковых средств, когда появляется необходимость в стандар­тизации определенных пластов лексики (дабы они были одинаково понятны специалистам, говорящим на разных языках, в процессе профессионального общения).

Интерес к языку профессиональных сфер общения начинался с определения фундаментальных постулатов и методов работы с терминологией как с «неким инструментом, которым надо пользо­ваться наиболее рациональным способом, с тем чтобы он мог наибо­лее эффективно служить цели, для которой создан: устранению затруднений в научно-технических связях» [30, 15]. Возникающее при этом совмещение понятий «специальный язык» и «терминоло­гия» в чем-то весьма обоснованно, так как именно термины явля­ются носителями специальной информации.

Термин — это слово или словосочетание, обозначающее по-/ нятие специальной области знания или деятельности. Термин входит в общую лексическую систему языка лишь через посредст­во конкретной терминологической системы (терминологии). К спе­цифическим особенностям термина относятся: 1) системность; 2) на­личие дефиниции; 3) тенденция к однозначности в пределах своего терминологического поля; 4) стилистическая нейтральность; 5) от­сутствие экспрессии. Все эти свойства термин реализует только внутри терминологического поля, за пределами которого теряются его дефинитивные и системные характеристики.

Терминология в целом относится к числу интегрирующих фак­торов, которые позволяют создавать единое информационное (эко­номическое, научно-техническое и т. п.) пространство, поскольку именно терминология обеспечивает информационное взаимопони­мание на национальном и межнациональном уровнях, совместимость законодательных, правовых и нормативных документов и т. п. Од­нако нельзя не учитывать и того факта, что для передачи профес­сиональной информации совершенно необходимы и нейтральные в стилистическом отношении пласты лексики, имеющие свою функ­циональную специфику в рамках языка для профессионального об­щения. Эта лексика не просто «упаковка» для терминов, но и необ­ходимый атрибут, завершающий акт оформления специальной речи (текста).

В настоящее время в изучении специального (профессиональ­ного) языка наступил такой период, когда требуется по возможнос­ти полная, всесторонняя его аттестация как своеобразной семиоти­ческой системы, действующей при всех своих особенностях в опре­деленных рамках существующих средств коммуникации, естест­венно модифицированных и приспособленных.

§ 21. Аттестация понятия «специальный язык»

Аттестация понятия «специальный язык» требует некоторых предварительных пояснений и прежде всего ответа на вопрос о том, какие конкретно ситуации актуализируют использование функци­онального языка. Главная из них, безусловно, — ситуация общения, в пределах специальной сферы (наука, техника, производство, управление, сельское хозяйство, транспорт, связь, медицина, дипло­матия и др.). Специальная тематика, специальные цели беседы по­буждают специалистов переходить на профессиональный, язык, который в меньшей степени связан с национальной принадлежнос­тью его носителей и не должен зависеть от общественно-экономической формации, адеологии и мировоззрения.

Требует выяснения и вопрос о том, кто является носителями (потребителями) специального языка и каковы их неотъемлемые качества? Самая общая черта коммуникации на данном языке сво­дится к тому, что общение осуществляется по системе человек — человек (хотя не исключена и система человек — машина — чело­век). Но это не просто человек — это человек, профессионально работающий в конкретной области знания (науки, техники, производства, управления и т. п.). Иными словами, основным необходимым качеством носителя (потребителя) данного языка становится профессионализм, который требует владения понятийно-категориальным аппаратом определенной сферы деятельности и соответст­вующей ему системой терминов. Именно поэтому наряду с номина­цией «специальный язык» существует как равноценная номинация «профессиональный язык», «язык профессий».

Владение языком для специальных целей — явление вторично­го характера, поскольку его носители изначально должны быть но­сителями национального литературного языка. Именно это обстоя­тельство, видимо, позволило исследователям профессиональной речи говорить о явлении полиглоссии [5, 29]. Однако их утверждение мало соответствует действительности. Никакого «многоязычия» в данном случае не наблюдается, так как речь идет об одном национальном литературном языке, представленном в его практическом использо­вании несколькими функциональными разновидностями.

Что происходит, когда профессионал начинает общение на профессиональном языке? Этот переход образно можно охаракте­ризовать как некую смену языкового регистра. В целом язык (ин­струмент) остается тем же национальным литературным языком, но в конкретных (профессиональных) условиях он содержательно редуцируется, становится в зависимости от области знания и пред­мета общения монотематичным (хотя и не всегда), насыщается спе­циальными словами и выражениями, использование которых пред­полагает тот же необходимый профессионализм, т. е. компетент­ность. Все это возможно лишь при переходе субъектов общения на профессиональный уровень сознания.

У профессионалов в конкретной области знания подобная «смена регистров» осуществляется достаточно естественно и автоматично. Однако в общении специалистов разных сфер деятельности меха­низм включения языка для специальных целей не срабатывает авто­матически (особенно если сферы профессиональных интересов до­статочно далеки друг от друга).

Важным компонентом профессионального речевого акта в рам­ках того же субъективного фактора является адресат, партнер по ком­муникации. Психологические и социальные особенности статуса от­правителя речи и адресата позволили исследователям выделить в качестве самостоятельных интерпрофессиональную и интрапрофессиональную коммуникации [5, 32]. «Интерпрофессиональная комму­никация представляет собой речевые акты, в которых профессио­нальные роли коммуникантов не совпадают» [5, 32]. Характерным примером в этом случае является общение типа врач—пациент. «Интрапрофессиональная коммуникация осуществляется внутри опре­деленной социально-профессиональной общности» [там же, 34].

Кроме коммуникации по модели специалист-специалист, кото­рая, как уже отмечалось, сама по себе неоднородна, поскольку вклю­чает и одно дисциплинарные и разнодисциплинарные ветви, столь же актуальна и модель общения специалист-неспециалист. Послед­няя реализуется в достаточно широко представленном наборе та­ких «жанров», как научно-популярные произведения, словари, ори­ентированные на дилетантов, а также многочисленные инструкции по эксплуатации различных приборов и устройств, руководства по сборке предметов быта, брошюры с рекомендациями для людей, страдающих наиболее распространенными болезнями, научно-по­пулярные передачи по радио и телевидению и т. п. При данной модели язык общения «рассматривается уже не как сугубо специ­альные терминологические системы, а как неоднородные комплек­сы, расслоение которых на горизонтальные пласты определяется такими параметрами, как коммуникативная ситуация, партнер ком­муникации и коммуникативные условия» [23, 323—328]. Все ска­занное подтверждает мысль о неоднородности языка для специ­альных целей.

При этом имеется в виду не только его дисциплинарное, но и структурно-функциональное многообразие.

Существенна и еще одна характеристика специального языка. Исследователи считают, что язык профессиональной сферы обще­ния, и прежде всего язык науки, по сути своей представляет «про­явление групповой речевой деятельности, в отличие от художест­венной речи, которую можно охарактеризовать как «проявление индивидуального речевого акта» [27, 38; 28, 56].

Специальный язык предельно диалогизирован во всех своих внешних формах, будь то письменная речь или устная, поскольку профессиональная сфера всегда предполагает обсуждение пробле­мы, конкретного вопроса или факта. Исследователи вкладывают глубокий смысл в понятие «научный диалог», видя в нем «вид рече­вой деятельности, в котором реализуется не только процесс науч­ного общения, но и процесс коллективного научного творчества в его динамике. Для ученого диалог нередко становится не только формой речи, но и формой мысли» [34, 258—261]. Может быть, имен­но эти обстоятельства способствовали тому, что «свойственные лю­дям (вовлеченным в науку) индивидуальные особенности языково­го употребления слабо предохраняют их научную речевую деятель­ность от нивелирующего коллективизма» [27, 38].

§ 22. Основные лингвистические черты специального языка

1. Специальный язык — это естественный язык с элементами языков искусственных, точнее специализированных искусственных языков или символических языков науки (языки математики, логики, лингвистики, химии и др.), а также языков человеко-машинного общения (алгоритмические, или языки программирования, языки определенных систем и т, п.) [31, 202].

2. Продолжением первой характеристики является следующая: специальный язык — вербальный язык, но с достаточно развитой тенденцией к привлечению в его состав авербальных средств, использующихся и в функции номинации специального понятия и в функции его дефиниции (как дополнительный матери­ал в виде рисунков, чертежей, схем и т. п.). Имеются в виду экземплификация, пиктография и др.

Использование невербальных средств (цифровых, буквенных, графических) в профессиональных языках прежде всего относится к сфере терминообразования. И здесь их предназначение достаточно разнообразно. Они могут быть: терминоэлементами (L-лучи, В-излучение, n-й член) в простом термине; терминоэлементами в состав­ном термине в функции его атрибутивной части (константа К, кри­вая L₂); самостоятельным термином (Н₂О, H₂SO₄), являющимся формульным аналогом вербального термина [31, 98]¹.

Дата добавления: 2014-01-11