Социологическая концепция Э. Дюркгейма 1 страница

Мб

Формальная социология

Существенно важную роль в формировании и развитии классиче­ской социологии сыграли представители так называемой формальной шко­лы, к которой позволительно относить В. Дильтея, Г. Зиммеля, Ф. Тенниса и Л. фон Визе.

Деятельность видного философа, психолога и социолога, профессора нескольких немецких университетов Вильгельма Дильтея (1833-1911)

была посвящена выработке специфических средств познания гуманитар­ных и социальных наук. В своих исследованиях («Введение в науки о ду­хе» (1883), «Описательная психология» (1894) и др.) Дильтей стремился обособить «науки о духе» от естествознания, «наук о природе». Исходная позиция Дильтея состояла в установлении того обстоятельства, что при­родная реальность всегда предстает в сознании человека, в его познава­тельной деятельности как нечто, имеющее феноменальный характер. И если естествознание и ведет речь о «не зависящем от нас предметном по­рядке явлений», движущихся по некоторым законам, являющимся выра­жением и проявлением «существующей независимо от нас великой реаль­ности», оно должно признать, что имеет дело лишь с ничтожной частью, отдельными феноменами этого великого целого. Будучи направленным на эту небольшую часть действительности, основываясь на содержании сию­минутной чувственности, в которой только и может быть дан человеку «великий предмет - природа», естествознание гипотетически дополняет этот чувственный материал мыслительными конструкциями, стремясь обозреть данные органов чувств как результат воздействия природы, по­нимаемой как нечто целостное и завершенное. Естественнонаучные вы­сказывания, предметом которых и является чувственно-феноменальный материал, всегда остаются чисто объясняющими высказываниями, сводя чувственность к чему-то элементарному, самоочевидному.

Иное дело «наука о духе», утверждает Дильтей, ее методологическое основание - описательная психология. Здесь нет и принципиально не мо­жет быть никакой «феноменальности», не может быть абсолютного разде­ления субъекта и объекта, личности и истории. Сама точка зрения иссле­дователя, наблюдателя оказывается здесь вплетенной в ткань иссле­дуемого объекта, истории. История не дана человеку как нечто отде­ленное от него пространством и временем. Как предмет познания ис­тория не «навязывается» ему извне в каком бы то ни было чувственном материале, но, наоборот, человек может осознавать себя лишь как исто­рию, и эта последняя должна пониматься как нечто впервые порождаю­щее, конституирующее его субъективность, обращающуюся затем к самой себе в историческом самопознании. Как видим, специфика наук о духе должна быть выведена, по Дильтею, из сопоставления их методологиче­ских оснований с принципами организации научного знания в естест­венных науках, из исследования специфических условий получения знания, существующих в «науках о природе» и в «науках о духе». Но так как Дильтей имел перед собой опыт развития естествознания, нахо­дящегося на определенной ступени (классическая физика), то и особенно­сти гуманитарных наук, которые, по Дильтею, должны были стать явными из сравнения современного Дильтею естествознания и системы конструи­руемых им «наук о духе», не были им четко обозначены.

Дильтей был прав, указывая, что человек, исследующий историческую реальность, обращающийся к истории с целью выявления собственной сущности, определения своего жизненного признания, своего историческо­го предназначения, эту историю сам и творит. История - это история че­ловека, преследующего свои цели. По мнению Дильтея, в отличие от есте­ственных наук общественные дисциплины должны не «объяснять», а «понимать» социальные явления. «Понимание», по Дильтею, основывает­ся на изучении и постижении мотивов человеческой деятельности, обусло­вившей то или иное событие.

Настаивая на принципиальном и существенном отличии наук, изучаю­щих неодушевленные предметы, от наук, изучающих поступки людей, Дильтей уделял особое внимание разработке теоретиков методологиче­ских проблем наук о духе. В этом плане одним из наиболее ощутимых ре­зультатов деятельности Дильтея было создание им «понимающей психо­логии» и «понимающей социологии».

Антитеза «естествознание - гуманитарные науки» в отношении иссле­дования человеческой психики представлялась Дильтеем в виде: «объяс­няющая психология - описательная психология». Работа Дильтея по соз­данию новой психологической науки (а точнее - ее новых гносеологиче­ских ориентации), психологической дисциплины, которая смогла бы адек­ватно отразить и истолковать специфические явления и процессы психи­ческой жизни человека, определялась той своеобразной ситуацией, кото­рая сложилась в развитии психологической науки в конце XIX века. Она характеризовалась интенсивным развитием экспериментальной психоло­гии, методологическое основание которой составляла философия позити­визма. Исходные посылки психологической теории Дильтея находились в явной оппозиции по отношению к этим концепциям и характеризовались скептицизмом по поводу тех перспектив, которые якобы открывало при­менение психологического эксперимента само по себе.

Формулируя цели своей критики этой психологии, основное содержа­ние которой задавалось позитивистскими философскими концепциями Милля и Конта, Дильтей саркастически замечает, что он выступает против учения о душе, в котором она отсутствует. Та сфера реальности, которая должна исследоваться психологической наукой, лежит вовсе не там, где ее пытаются выявить и объяснить представители предшествующей Дильтею психологии, интерпретирующие ее в целом как естественнонаучную дис­циплину. Предмет новой, описательной и истолковывающей психологии, в создании которой Дильтей видит свою задачу, - целостность индивиду­альности, взятой во всем богатстве и многообразии ее проявлений, мани­фестаций. Вся полная и целостная человеческая природа, ее тотальность, весь объем многообразных процессов и явлений, рассматриваемых как

неразрывное целое, - таков, по Дильтею, тот предел, к которому должна стремиться подлинно научная психология.

Дильтеевская критика объяснительной психологии исходила из при­знания несостоятельности ее претензий на «конструктивность», являю­щуюся результатом некритического перенесения идеалов организации на­учного знания в естественных науках на «психологическую почву». В то время, как первый признак объяснительной психологии заключается в «синтетическом и конструктивном» характере проводимых ею исследова­ний, предполагающем сведение психологического к его элементарным вещественным или субстанциальным составляющим, Дильтей указывает на то, что остается неясной та целостность, та изначальная структура пси­хического, отправляясь от которых мы придем к его отдельным элемен­там. Именно игнорирование этого момента и приводит конструктивно-объяснительную психологию, основывающуюся на эксперименте, к фи­зиологическим, чисто телесным актам и процессам как основанию психи­ческой жизни; при этом из виду теряется действительная специфическая реальность последней. Испытываемая связь душевной жизни должна, по мнению Дильтея, оставаться твердым, переживаемым и непосредственно достоверным основанием психологии, как бы глубоко она ни проникала в экспериментальных частных исследованиях.

Критический пафос работ Дильтея был направлен, таким образом, против объясняющей психологии, в основании которой лежит принцип механистиче­ской причинности, при помощи которого она пытается однозначно свести все многообразные явления сознания к психофизиологическим процессам.

Возможность научного изучения психических явлений Дильтей видит в создании описательной психологии. Она не «примысливает» к психологи­ческому материалу никаких гипотетических конструкций, но пытается по­нять психику из нее же самой, соотнося то или иное психическое проявле­ние с целостностью внутренней жизни человека. Именно интерес к описа­тельной психологии приводит Дильтея к созданию герменевтики, стремя­щейся познать человека в его истории, увидеть его психические состояния в социальном контексте, в его отношении к надиндивидуальным, общест­венным образованиям, к совокупной человеческой культуре, увидеть ин­дивидуальные «проявления жизни» в контексте «объективного духа».

Возможность исторического познания Дильтей видит в том, что понять других людей, другие исторические эпохи можно, обращаясь к объектив­ным памятникам человеческой деятельности, преимущественно к пись­менно зафиксированным «проявлениям жизни».

Исходная точка такого познания - индивид, взятый в его определенно­сти временем и местом жизни, его конечное сознание. Исходя из этого сознания, Дильтей и пытается осуществить «построение исторического мира в науках о духе».

Причем историческая обусловленность точки зрения социального ис­следователя, объективные обстоятельства его деятельности, конечные возможности его сознания не являются, по Дильтею, ограничениями для познающего духа. Конечный индивидуальный разум - это скорее началь­ная точка роста исторического самосознания.

В «понимании» чужой жизни человек, по утверждению Дильтея, осво­бождается от случайных обстоятельств собственной жизни, его индивиду­альное сознание как бы смыкается с многосторонним мировым «жиз­ненным опытом»; человек совершенствуется только созерцая все формы человеческого бытия, внутренне детерминированный человек, по Диль­тею, может в воображении пережить многие другие жизни...; человек, свя­занный с реальностями жизни и определяемый ими, обретает свободу в понимании исторического.

Задача «понимания», таким образом, в том, чтобы ощутить себя в «идеальной одновременности» с людьми давно ушедших эпох, пережить возможности их бытия как свои собственные, а тем самым обнаружить нереализованные потенции собственного бытия.

Исключительные возможности «понимания» содержит, по мнению Дильтея, лирическая поэзия: «В понимании пророческий взгляд истинного поэта устремлен в бесконечное. Ибо, понимая, он переносит весь свой внутренний опыт на чужое существование, и одновременно безоснова­тельная, невиданная глубина другого великого бытия или могущественная судьба выводят его за пределы собственной сущности, поэт понимает и представляет то, что никогда не было бы пережито лично им» [77. S. 235].

Таким образом, утверждая, что «природу мы объясняем, душевную жизнь мы постигаем» [15. С. 8], Дильтей исходил из того, что возмож­ность этого постижения заложена в природе человека, обусловливающей сходство психических структур различных людей. Это сходство делает возможным сопереживание и сочувствие, которые выступают как основа понимания, позволяющего расшифровывать и описывать все многообра­зие состояний и движений чужого внутреннего мира. Тем самым Дильтей утверждал интроспекцию в качестве важнейшего метода психологическо­го и в конечном счете социологического познания.

Происхождение классов, политических партий и государства Дильтей объяснял главным образом действием разнообразных психических сил. По его мысли, многие из этих сил - в особенности воля - предопределя­ются самой природой человека и в силу этого выступают в качестве по­стоянных детерминант исторического процесса. Учитывая большое влия­ние этих факторов, Дильтей с пессимизмом относился к идее о возможно­сти рационального целенаправленного преобразования общества, по­скольку, по его мнению, «стремление к властвованию и развивающееся из него в истории культуры стремление к приобретению собственности осно-

ваны на природе самой воли... Поэтому-то эти побуждения и вытекающие из них отношения исчезнут, вопреки всяким мечтаниям, лишь вместе с самим человечеством» [15. С. 87].

Еще более существенное значение Дильтей придавал разграничениям индивидуальных различий в рамках единообразной природы человека, породивших, в частности, по мнению Дильтея, социальную структуру об­щества (в том числе классы и различные этносоциальные группы).

Несмотря на неверное понимание этого вопроса, Дильтей тем не менее сравнительно четко обозначил такие важные вехи социального (в том чис­ле и социологического) знания и познания, как важность учета конкретно­го общественно-исторического окружения познающего субъекта и выдви­жения определенных критериев научности полученного знания (обще­обязательности и общезначимости его как продукта понимающей ин­терпретации) и т. д.

В целом же философское и социологическое творчество В. Дильтея, выработанные им представления о характере, целях, задачах и возможно­стях познания и понимания социальных явлений и процессов довольно долго служили в качестве исследовательских ориентиров для многих социологов.

Георг Зиммель (1858-1918) несомненно принадлежит к числу класси­ков социологии. Его идеи наряду с идеями М. Вебера и Э. Дюркгейма оп­ределили развитие социологии в XX веке. Но в отличие от вышеназван­ных Зиммель не стал творцом системы социологии, не основал школы или направления. «Зиммелевской парадигмы» в социологии не существует. Зиммель писал по вопросам теории познания, метафизики, этики, эстети­ки, теории науки, а в области социологии - по социологической теории, социологии города, пола, семьи, социальной дифференциации, социологии власти, социологии конфликта и т. д. Рассуждая в многочисленных (более 30) книгах обо всем, он не написал труда, в котором его видение общества выразилось бы последовательно и систематически, хотя крупнейшие его исследования («Философия денег» (1890), «Социология» (1908) и др.) и позволяют сформировать определенное представление об его социологи­ческом мировоззрении.

Первоначально Зиммель колебался в вопросе о том, должна ли социо­логия конституироваться только как особенный метод подхода к социаль­ным феноменам, которые уже «разобраны» другими науками об обществе, или же у нее есть собственный предмет, не попадающий в сферу ведения других наук. В одной из ранних статей он отмечал, что поскольку социо­логия исходит из того^ что человека следует трактовать как общественное существо и что общество является носителем всех исторических событий, постольку она не находит объекта, который не изучался бы уже какой-либо из общественных наук, но обнаруживает для всех их новый путь -

метод науки, которая именно в силу ее применимости ко всей совокупно­сти проблем не является наукой, обладающей собственным содержанием.

В контексте этой точки зрения все предметы каждой из общественных дисциплин являются своеобразными, особенным образом оформленными «каналами», через которые «течет» общественная жизнь - единственный носитель любой силы и любого смысла. Однако уже и в таком подходе оказались заложенными основания выделения своеобразного предмета со­циологии. Этим предметом стали социальные отношения в их динамиче­ской и противоречивой природе: не общество как таковое, не стабильные социальные системы, структуры и институты, а динамический момент их становления и воспроизводства, который Зиммель обозначил термином «обобществление». Таким образом было преодолено статическое воззре­ние на общество, была динамизирована социологическая перспектива. Зиммель привлек внимание к микропроцессам, из которых, собственно, и складываются крупномасштабные образования, и счел изучение этих про­цессов важнейшей задачей социологии.

Анализ этих процессов должен, по Зиммелю, приводить к вычленению в социальных феноменах особенных, не наблюдаемых в чистом виде фак­торов, становящихся собственным предметом социологии - «чистых форм обобществления». «Социологический метод вычленяет, - пишет Зиммель, - из явлений момент обобществления... как грамматика отделяет чистые формы языка от содержания, в котором живы эти формы» [92. S. 29]. За выявле­нием чистых форм должно было следовать их упорядочение и системати­зация, психологическое обоснование и описание их в историческом изменении и развитии.

Практику применения социологического метода в различных общест­венных науках, т. е. выявление особого рода закономерностей в рамках их традиционного предмета, Зиммель называл общей социологией; описание и систематизацию чистых форм обобществления - чистой, или формаль­ной, социологией. Чистая социология должна была служить выработке ориентиров, позволяющих исследователям в различных науках об обще­стве подходить к своему предмету «социологично», а значит - более осоз­нанно, чем раньше, ставить проблемы и искать их решения. Чистая со­циология должна выполнять по отношению к прочим общественным нау­кам методологическую функцию, становясь «теорией познания частных социальных наук».

Система социального знания должна включать в себя также две фило­софские социологические дисциплины: социологическую теорию позна­ния, «охватывающую условия, предпосылки и основные понятия социоло­гического исследования, которые в самом исследовании не могут быть об­наружены» [92. S. 29]; социальную «метафизику», необходимость в кото­рой возникает тогда, когда «единичное исследование приводится к отно-

шениям и целостностям, ставится в связь с вопросами и понятиями, не рождающимися и не существующими внутри опыта и непосредственного предметного знания» [92. S. 29].

Основополагающими для формальной социологии Зиммеля являлись понятия формы и содержания. В одной из своих сравнительно ранних ра­бот - «Проблемы философии истории» (1898) - он истолковывал историю общества как историю психических явлений. При этом каждое психиче­ское явление рассматривалось им в двух аспектах: с одной стороны, как психический акт, представляющий собой, например, желание, припоми­нание, утверждение, с другой - как то, что в каждом из подобных актов желается, вспоминается, утверждается и т. д. Если мы изолируем этот по­следний аспект психического акта, то получим, писал Зиммель, объектив­ное содержание сознания, которое никоим образом не является психоло­гическим. Это содержание и есть, по Зиммелю, «материя», «тело» соци­ального.

В свою очередь форму лучше всего определить по задачам, которые она выполняет. По Зиммелю, задачи эти следующие: 1) форма соотносит друг с другом несколько содержаний таким образом, что содержания эти образуют единство; 2) обретая форму, эти содержания отделяются от дру­гих содержаний; 3) форма структурирует содержания, которые она взаим­но соотносит друг с другом.

Применительно к социологии противопоставление формы и содержа­ния следовало, таким образом, понимать как противопоставление «ма­терии» социального взаимодействия - культурно-исторически обуслов­ленных продуктов человеческого духа, целей, стремлений, потребностей индивидов, с одной стороны, - и наиболее часто повторяющихся, харак­терных для всех и всяческих культурно-исторических событий и явлений структур взаимодействия, - с другой.

Задача формальной социологии, следовательно, не в том, чтобы разде­лить целостные социальные образования на две части, а в том, чтобы, го­воря современным языком, тематизировать общество как межчеловече­ское, межиндивидуальное явление. Зиммель отнюдь не стремился (в чем его, кстати, часто упрекали) к составлению исчерпывающего «каталога» человеческих взаимосвязей. Наоборот, считал он, чистые формальные по­нятия имеют ограниченную ценность, и проект формальной социологии лишь тогда будет реализован адекватно, когда выявление чистых форм обобществления будет сопровождаться выяснением того, что значат они как чистые формы поведения, при каких обстоятельствах они возникли, как развивались, какие изменения претерпевали благодаря особенностям их объектов.

Зиммель не оставил общей классификации социальных форм. Он, од­нако, сделал предметом своих исследований ряд аспектов и сторон соци-

12.3

альной жизни, выделенных им как формы из ее «живой» реальности: гос­подство, подчинение, соперничество, разделение труда, образование пар­тий и т. д. Все эти формы, полагал Зиммель, воспроизводятся, наполняясь соответствующим содержанием, в различного рода группах и социальных организациях, в свою очередь могущих трактоваться как формы, в госу­дарстве и религиозном сообществе, в группе заговорщиков и экономиче­ском объединении, в семье и художественной школе и т. д. Образцы ис­следования этих и других подобных форм Зиммель дал в очерках, состав­ляющих его книгу «Социология».

Примером зиммелевского анализа социального процесса как формы обобществления может служить его исследование моды. Мода, пишет Зиммель, одновременно предполагает и подражание, и индивидуализа­цию. Человек, следующий моде, одновременно и отличает себя от других, и утверждает свою принадлежность к определенному слою или группе. Невозможность моды без стремления к индивидуализации Зиммель дока­зывает тем, что в примитивных обществах, характеризующихся макси­мальной социальной однородностью и отсутствием стремления выделить­ся из общей массы, отсутствует и мода. Точно так же в любом обществе, управляемом сравнительно небольшой группой людей, представители правящей олигархии носят одинаково строгое платье, не желая демонст­рировать свою исключительность перед лицом общей массы граждан.

Как только какое-либо явление (одежда, идеи, манеры, вещи и пр.) ста­ло «модным», оно тут же начинает «выходить из моды». В том-то и оча­рование моды, что она одновременно и нова, и преходяща. Мода дает чув­ство настоящего, ощущение течения времени. Причиной широчайшего распространения моды в современную эпоху, говорит Зиммель, как раз и является процесс разложения старинных, принимавшихся на веру убежде­ний, привычек, традиций, в результате чего более активными становятся временные, переходные формы. Отсюда засилье моды в искусстве, в нау­ке, даже в морали. Однако, несмотря на преходящий характер той или иной конкретной моды, она как социальная форма обладает некоторым постоянством: мода в том или ином виде существует всегда.

Вторая категория социальных форм, исследуемая Зиммелем, - соци­альный тип. Человек, включенный в определенного рода отношения, обре­тает некоторые характерные качества, которые являются для него сущно­стными, т. е. проявляющимися постоянно вне зависимости от природы то­го или иного конкретного взаимодействия. Так, бытие такого социального типа, как аристократ, представляет собой единство двух взаимоисклю­чающих характеристик: с одной стороны, он целиком поглощен своей группой, ее фамильной традицией, ибо является ветвью фамильного дре­ва, с другой - он абсолютно отделен и даже противопоставлен ей, ибо си-

ла, независимость и личная ответственность - суть этой характерной для аристократии традиции.

Примером социальных форм, относящихся к третьей группе, именуе­мой моделью развития, может служить универсальный процесс взаимо­связи расширения группы с усилением индивидуальности. По мере увели­чения группы, пишет Зиммель, члены ее становятся все менее похожими друг на друга. Усиление индивидуальности сопровождается деградацией группы. И наоборот, чем меньше, т. е. своеобразнее, группа, тем менее индивидуальны ее представители. Исторический процесс развивается в сторону усиления индивидуальности за счет утраты индивидами их уни­кальных социальных характеристик: расширенная семья сменяется само­стоятельными полноправными индивидами и нуклеарной семьей; цеховая и кровнородственная организация сменяется гражданским обществом с характерной для него высокой индивидуальной ответственностью.

Приведенная трехзвенная (социальные процессы - социальные типы -модели развития) классификация социальных форм весьма несовершенна. Более содержательной может стать классификация социальных форм по степени их удаленности от непосредственного потока жизни. Ближе всего к жизни, считает Зиммель, такие спонтанные формы, как экономические и прочие формальные (не в зиммелевском, а в привычном ныне социологи­ческом смысле слова) организации.

И наконец, наибольшую дистанцию от непосредственности социальной жизни сохраняют формы обобществления, распределяющие между собой не мыслительную абстракцию, а реально существующие (точнее, реально встречающиеся) игровые формы. Они «чисты», ибо содержание, когда-то их «наполнявшее», исчезло. Примеры игровых форм: то, что понимается под «старым режимом», т. е. политическая форма, пережившая свое время и не удовлетворяющая запросы участвующих в ней индивидов; «наука для науки», т. е. знание, оторванное от потребностей человечества, перестав­шее быть «оружием в борьбе за существование»; «искусство для искусст­ва» и т. д.

Выявление чистых форм обобществления, как уже говорилось, не было для Зиммеля самоцелью. Оно оказывалось предпосылкой в высшей степе­ни содержательных социологических построений в русле теории социаль­ной дифференциации. Работы на тему социальной дифференциации пред­ставляют собой важнейший вклад Зиммеля в понимание динамики и на­правления социального развития.

Направленность современного общественного развития Зиммель опи­сывал в понятиях индивидуализации и функционализации. Развитие об­щества, считал он, с одной стороны, освобождает индивидуума, дает ему больший простор и свободу деятельности, а с другой - формирует струк­туры, которые неумолимо ведут к функционализации и деиндивидуализа-

125"

ции человека. В первоначальных вариантах теории Зиммель оценивал этот процесс скорее позитивно, чем негативно, считая, что индивидуали­зация на основе специализированных структур разделения труда способ­ствует освобождению индивида от традиционных уз и тем самым увели­чивает его свободу, хотя при этом и возникает опасность отчуждения. В дальнейшем, в особенности в книге «Философия денег», Зиммель дал но­вый анализ дифференциации, продемонстрировав ее негативное воздейст­вие на свободу и самоопределение индивида. В «Философии денег» Зим­мель на основе абстрактного анализа социальной дифференциации и более или менее абстрактного анализа чистых форм обобществления пришел к содержательной концепции современного общественного развития.

По Зиммелю, размер группы тесно коррелирует со степенью развития индивидуальности ее представителей. Точно так же, добавляет он, размер группы прямо пропорционален степени свободы, которой пользуются ее члены: чем меньше группа, тем сплоченнее она должна выступать, тем теснее держать своих членов с целью защиты собственной целостности от враждебных воздействий внешней среды.

По мере количественного роста группы расширяются допустимые гра­ницы идентификации ее членов как таковых, следовательно, открывается возможность варьирования индивидуальностей и возрастает степень ин­дивидуальной свободы. Расширение группы приводит к реализации про­странственного аспекта обобществления, в свою очередь ведущего (при­менительно к процессам развития психики) к появлению способности аб­страгирования; увеличение численности индивидов в группе, сопровож­дающееся дифференциацией ее элементов, порождает способность к ассо­циациям. Так рождается интеллект, способность сознания.

Развитие интеллекта идет одновременно с возникновением и развити­ем денежного хозяйства. Появление денег как универсального средства обмена также обусловлено пространственным расширением и неизбежной дифференциацией хозяйственных единиц. Деньги, как и интеллект, разви­ваются параллельно росту свободы и нарастающей (благодаря разделению труда) индивидуализации членов социальных групп.

Возникновение сознания и появление денег знаменуют вступление об­щества в его «исторический» период. История общества есть, по Зимме­лю, история нарастающей интеллектуализации (т. е. по существу рацио­нализации) социальной жизни и углубления влияния принципов денежно­го хозяйства. Другими словами, история общества отождествляется Зим-мелем с историей становления современного капитализма, в котором наи­более полно выразились характерные общие черты денег и интеллекта.

Интеллектуализм и денежное хозяйство - основные понятия историко-социологической концепции Зиммеля. Одновременно они рассматривают­ся как абстрактнейшие из форм обобществления. Анализу этих форм

форм Зиммель посвятил заключительную главу своей «Философии де­нег», представляющей собою феноменологию капиталистического об­раза жизни.

Основной чертой, равным образом характеризующей две эти формы, Зиммель считает отсутствие определенных качественных признаков вы­раженной природы. «Интеллект, - пишет он, - согласно чистому его поня­тию, абсолютно бесхарактерен, но не в смысле отсутствия какого-либо требуемого качества, а потому, что он целиком находится по ту сторону любой избранной односторонности, которая, собственно, и дает характер» [93. S. 483]. То же самое относится и к деньгам. Деньги «в себе и для себя есть чистое отображение ценностных отношений вещей, они равно дос­тупны любой стороне, в денежных делах все люди равноценны, но не по­тому, что ценен каждый, а потому, что ни один не обладает ценностью, а только деньгами» [93. S. 483].

Зиммель исследует социальную функцию денег и логического сознания во всех их многообразных и тончайших опосредствованиях и проявлени­ях: в представительной демократии, формальном праве, идеологии либе­рализма, всевластии науки, развитии техники, тенденциях художественно­го вкуса, излюбленных мотивах и композиции художественных произве­дений и, наконец, в самом ритме и темпе современной жизни. Во всех об­ластях и сферах совместного человеческого существования он открывает «стилевое единство» современного общества, обусловленное природой этих двух руководящих ею факторов.

Дата добавления: 2014-11-06