Художественное и научное познание

Текст 4

Самое ценное в наследии, оставленном великими мыслителями всех времен, – это образец синтетического освоения действительности, сплав художественного и научного познания. Ведь это мы, мы сами в определенный исторический период развития нашей цивилизации разделили для себя восприятие мира на художественное и научное. Это мы разрезали ножом анализа, отделили в универсуме мироздания Истинное от Прекрасного, будучи не в силах охватить их в единстве!

Но разве сама природа знает что-нибудь про эту нашу убогую размежевку? Разве красота, то есть гармонично организованное целое, не есть образ истины? И разве логос природы не обнаруживает себя, не выговаривает себя языком гармонии, колорита, соразмерности, меры, симметрии, завершенности, символом чего и является художественный образ?

Написаны монблановы горы книг и статей, посвященных разграничению науки и искусства. Наука расчленяет предмет, умертвляет, искусство же дает целостное восприятие. Наука утилитарна, искусство – «бескорыстно». Первая имеет прикладное значение, направлена на преобразование внешнего мира, второе – на преобразование внутреннего мира самого человека. Наука – это понятия, логика, схема, формула; искусство – воображение, эмоции, интуиция, образ. Но современная наука поднимается ко все более высоким уровням теоретического синтеза, она стоит перед задачей моделирования предмета исследования во всей его целостности, она призвана совершенствовать не только материальные орудия, но и орудия интеллектуальной деятельности человека. И на этом пути она ощущает растущую потребность в использовании тех форм и методов, какие выработаны многовековой практикой объемного, образного, целостного – художественного – освоения мира.

Летчик и поэт, инженер и писатель Антуан де Сент-Экзюпери сделал очень точное наблюдение: «Теоретик верит в логику. Ему кажется, будто он презирает мечту, интуицию и поэзию. Он не замечает, что они, эти феи, просто переоделись, чтобы обольстить его как влюбчивого мальчишку. Он не знает, что как раз этим феям обязан он своими замечательными находками. Они представляются ему под именами «рабочих гипотез, «произвольных допущений», «аналогий», и может ли теоретик подозревать, что, слушая их, он изменяет «суровой логике» и внемлет напевам муз…»

Гёте верил, что художественный метод может обогатить научный поиск, ибо берет природу не разрозненно, не по частям, а как действующую, живую. Художник стремится и в капле росы увидеть отражение всего мироздания, в цветке – схватить принцип всего сущего. Он, пристально вглядываясь в единичное, видит в нем образ целого, и он обладает искусством поведать о всем богатстве этого целого, изобразив только частичку, Гёте, восторгаясь античной скульптурой, соглашался с Дидро, что по одной только ступне ног Венеры можно было бы восстановить все это гениальное творение. Поэт так и действует. Ему достаточно одного движения, одной улыбки, изгиба губ, шороха платья, чтобы мы увидели Прекрасную Незнакомку наяву.

Не аналогичными ли путями «работает» и интуиция ученого? Не является ли эта интуиция способностью, даром делать правильные выводы при недостаточной информации, то есть воспроизводить в мышлении целое на основе лишь нескольких фактов, данных эксперимента, составляющих некоторые моменты этого целого? Способностью дорисовывать целое прежде, чем будут установлены и исследованы все его части?

Не усматривается ли в поэтической работе воображения нечто общее усилию теоретической мысли, связывающей тривиальные наблюдения падающего яблока, морских приливов и отливов и движения планет во всеохватывающую теорию всемирного тяготения?

Не так ли и Эйнштейн впоследствии paзворачивал ход своих размышлений, отправляясь от фантастического образа, поразившего его еще в юности: человек, движущийся вслед за лучом света с соответствующей скоростью? Как воспринимал бы он свет? Как текло бы его время по отношению к наблюдателю на Земле? Этот образ, постоянно витавший перед мысленный взором теоретика, побуждал его к дальнейшим поискам и размышлениям.

Леопольд Инфельд, физик и писатель, характеризуя особенности таланта Нильса Бора, отмечал, что его сила «не в математическом анализе, а в удивительной мощи фантазии, видящей физическую реальность конкретно, образно и открывающей в ней новые, никем не предугаданные связи».

Очевидно, в творческой лаборатории ученого художественное освоение действительности играет роль незримого внутреннего источника и катализатора мыслительных процессов, нащупывающих новые пути обобщения действительности. Иначе говоря, в ходе создания новой теории, открытия художественно-образная деятельность – работа фантазии, интуиции, игра ассоциаций – предшествует (а затем сопутствует) логической, понятийной, оформительной работе мышления. Ученый подсознательно действует как поэт и художник – хочет он этого или не хочет. И чем более развиты его способности к художественному освоению действительности, тем больше его возможности и как ученого.

Из этого вовсе не следует, конечно, что из хорошего поэта обязательно выйдет талантливый ученый. В научном исследовании важны не сами по себе поэтические дарования, а умение использовать дар художественного видения мира для генерации новых идеи.

Кто не читал биографий светил науки, авторы которых прямо-таки умиляются, что светила, несмотря на всю свою одержимость наукой, все же «находили время» еще и писать стихи, музицировать, баловаться с красками, что Торичелли писал комедии и эпиграммы, Норберт Винер – художественные романы, что Чарлз Дарвин в молодости увлекался Шекспиром, Мильтоном, Шелли, что Эйнштейн играл на скрипке и любил Моцарта, Баха и Достоевского, а Нильс Бор – Гёте, Шекспира и Кьеркегора.

Подумать только, им даже не чуждо остроумие, они способны на меткое словцо и знают толк в эпиграммах! И вот появляются подборки в журналах и газетах под рубрикой «Физики шутят», которая звучит примерно так же сногсшибательно, как, скажем, «слоны музицируют»!

Но поражаться и умиляться стоило бы на самом деле в том случае, если бы создателями теории атомного строения, теории относительности, теоретической кибернетики были сухие рационалисты, лишенные дара художественно-эстетического восприятия мира.

И дело вовсе не в том, что многие видные ученые сами что-то пытались делать на ниве искусства. Комедии Торричелли не создали ему славы, Эйнштейн плохо играл на скрипке, а Винер писал слабые в художественном отношении романы. Они могли бы и не заниматься этим самодеятельным творчеством, потому что искусство не только и не столько «хобби» в жизни ученого, как принято думать, не только и не столько форма приятного времяпрепровождения, не повод блеснуть своей многосторонностью, а то, что составляет загадку научного творчества, то, что двигает скрытую пружину мысли.

Искусство не брег отдохновения, не островок забвения в стремнине научного творчества, а скорее сокровенный и сокрытый от глаз наблюдателя родник, из которого эта стремнина берет исток и которым она постоянно питается.

Искусство развивает и воспитывает такие драгоценные для исследователя качества, как воображение, фантазия, интуиция. Именно оно способствует формированию ассоциативного, гибкого, объемного (а не линейного) мышления, стимулирует вместе с тем такие способности личности, которые служат надежной гарантией против рассудочного окостенения и «склероза» мысли.

Воображение, фантазия, интуиция — это крылья мысли, позволяющие ей сойти с традиционных троп, двинуться вперед. Познание, лишенное этих качеств, приобретает форму асфальтированного шоссе, по которому рассуждения несутся с привычной легкостью заученного автоматизма и лишь утрамбовывают уже заезженные пути.

Прежде чем преобразовать природу в действительности, человек должен преобразовать ее в теории — совершить «мысленный эксперимент». Но чтобы сделать это, ему необходимо переконструировать полученные о действительности сведения в своем воображении. Иначе говоря, рождению новой теории, выраженной в понятиях и формулах, всегда предшествует некий смутный прообраз этой теории, целостное представление, витающее перед мысленным взором исследователя.

Возникает вопрос: почему подлинное искусство может идти впереди науки в развитии новых способов духовно-практического освоения мира? Да потому, прежде всего, что оно ставит свои «эксперименты» с несравненно большей свободой, чем наука. Оно не так жестко детерминировано природой объекта, с которым имеет дело, оно само его конструирует и переделывает, высвечивая его внутреннюю природу, привлекая для этого более гибкие, яркие и обширные ассоциативные связи. Великие произведения искусства быстрее и полнее выражают дух новой эпохи, ибо опираются на более глубокий пласт культурного наследия человечества.

(Из книги Г.Н. Волкова «Сова Минервы»)

Дата добавления: 2014-10-15