Третьего условия я не буду касаться, так как относительно его мы не имеем 37 страница

тому, чтобы как можно быстрее сказать "желтый", но вынужден воздержаться от

этого как раз тогда, когда появляется наиболее адекватный стимул. Если эта

двойная упряжка снимается инструкцией, требующей иной реакции,- если ему

рекомендуется нажимать кнопку, соответствующую цвету чернил, вместо того чтобы

называть цвет, - то трудности в значительной степени уменьшаются30.

Известно много подобных эффектов. Когда на экране высвечивается какое-то число,

в то время как произносится другое, испытуемому, получившему инструкцию

повторять (вслух) визуальный стимул, с трудом удается игнорировать слуховой31.

Это не значит, что слышимые числа невозможно игнорировать (испытуемым в опытах

на избирательное слушание с трудом удается даже обнаруживать их); речь идет о

том, что инструкция обнаруживать и одновременно игнорировать предъявляет

чрезмерные требования к естественным навыкам.

Stroop (1935); Jcnscn. Rohwer (1966); Dyer (1973). Pritchatt (1968). Crcenwald

(1970).

Тот факт, что испытуемые вообще могут выполнять такие задания, требует

разъяснения. Они добиваются этого намеренным отказом от той информации, которая

обычно управляет их поведением. Отфильтровывают ли они ее? Я предпочел бы

сказать, что они воздерживаются от ее собирания, хотя они и могли бы ее собрать,

если бы захотели. Это не так просто, когда речь идет о давно упроченном навыке:

самоограничение в таких случаях дается, как известно, с большим трудом. Тем не

менее достижение его требует не создания нового барьера, а отказа от старой

активности.

Возможность автоматического контроля за поведением сильно преувеличивается как

психологами, так и широкой публикой. Даже "обусловливание" простых, вегетативных

реакций во многом определяется контекстом и намерениями. У испытуемых,

получающих удар током всякий раз, когда появляется определенное слово, быстро

развивается на него сильная кожно-гальваническая реакция, она, однако, исчезает

или значительно модифицируется, как только убираются электроды32. (Методы

"детекции лжи", основанные на вегетативных реакциях, в целом весьма

ненадежны33.)

Другие виды обусловливания столь же лабильны и, как правило, не генерализуемы на

новые ситуации. Я сомневаюсь, что какие-либо реакции, кроме относящихся к

примитивным процессам предвнимания, могут стать полностью автоматическими в том

смысле, что их можно будет вызывать вне связи с ситуацией и собственными планами

и целями испытуемого.

Сказанное не следует понимать так, что мы всегда знаем, что мы делаем и почему

мы это делаем. Мы часто не сознаем истинных причин наших поступков; они

"бессознательны", как сказал бы Фрейд. Но наша неспособность дать себе полный

отчет в собственном поведении не означает, что оно автоматически управляется

простыми стимулами; это означает, что мы обращаем внимание на разную информацию,

когда описываем поведение и когда реально действуем. Концепция контроля за

поведением в целом основывается на неадекватных представлениях о природе

человека и когнитивной активности.

ПРЕДЕЛЫ ЕМКОСТИ

Часто утверждается, что способность человека принимать и сохранять информацию

должна иметь какой-то общий предел. Это утверждение нередко означает признание в

той или иной форме теории фильтра: постулируется специальный механизм, оберегаю-

12 Mandel, Bridger (1973).:" Lykken (1974).

щий эту ограниченную емкость от перегрузки. Аргументы этого типа широко

распространены не только в экспериментальной психологии, но и в смежных

дисциплинах. Именно они побудили нейро-физиологов искать фильтрующие механизмы в

нервной системе, а социологов сетовать по поводу информационной перегрузки

представителей современного общества. Мы, однако, уже видели, что такие фильтры

не нужны и, видимо, не существуют. С моей точки зрения, представление о едином

центральном пределе возможностей переработки информации является таким же

заблуждением. Способности человека, разумеется, ограниченны, но границы эти не

являются монолитными или количественными, как думают некоторые. Само понятие

"емкость" больше подходит для пассивного контейнера, в который складывают вещи,

чем для активной и развивающейся структуры.

Вера в ограниченность когнитивных способностей настолько широко распространена,

что заслуживает тщательного рассмотрения. У нее несколько причин. Одна тесно

связана с концепцией сознания и будет рассмотрена в этой главе. Другая, которой

можно сразу же пренебречь, опирается на кажущийся логичным и априорным аргумент.

В соответствии с одной из теорем математической теории связи, когда скорость

подачи информации на вход конечного канала превышает некоторое значение

(называемое пропускной способностью канала), оказывается невозможным передать ее

всю без ошибок. Поскольку мозг человека ограничен и поскольку он передает

информацию, эта теорема принимается за доказательство того, что наши возможности

в отношении приема и сохранения информации тоже имеют предел.

Хотя в принципе этот аргумент не вызывает возражений, релевантность его

психологии весьма сомнительна. В мозгу имеются миллионы нейронов, образующих

между собой невообразимо сложные связи. Кто может сказать, сколь велик будет

предел, устанавливаемый таким "механизмом"? Никто еще пока не показал, что факты

избирательного внимания как-то связаны с реальной информационной емкостью мозга,

если вообще можно говорить про таковую. Действительно, ни один психологический

факт не имеет ничего общего с общим объемом мозга. Вопреки распространенному

убеждению в голове не существует никакого огромного хранилища, находящегося под

угрозой переполнения. Не существует, видимо, никаких количественных пределов,

например, для долговременной памяти; вы можете продолжать встречаться с новыми

людьми, изучать новые языки и исследовать новые области знания, пока у вас

хватает энергии и есть соответствующие желания. Точно так же нет никаких

физиологически

или математически установленных пределов для количества информации, которую

можно единовременно собрать.

Полярно противоположными по отношению к этому абстрактному аргументу и более

заслуживающими детального рассмотрения являются ограничения, с которыми

приходится сталкиваться в повседневной жизни. Каждый знает, что мы оказываемся

несостоятельными, когда беремся за слишком многое; попытка одновременно делать

несколько дел завершается обычно невозможностью сделать как следует хотя бы одно

из них. Эти наблюдения, безусловно, точны, но нет причин объяснять их

перегрузкой какого-то центрального механизма. В равной мере возможно, что

ограничивающие факторы специфичны для некоторых комбинаций действий и навыков.

Рассмотрим наши физические способности: они явно ограниченны, но их ограничения

не проистекают из одного-единственного источника. Предел тому, как быстро мы

можем бегать, не связан с теми _же факторами, что и максимальный вес, который мы

можем поднять; острота зрения ограничивается совсем не тем, чем определяется

минимальное время глазодвигательной реакции. Почему же единственный механизм

должен быть ответствен за все ограничения наших когнитивных возможностей?

Трудности, возникающие, когда человек пытается одновременно делать два дела,

могут иметь много причин. (Тот факт, что такие трудности часто устраняются

тренировкой, не делает их менее важными. Если мы поймем их, то сможем различать

случаи, когда улучшение возможно, и случаи, когда тренировка окажется

бесполезной.) Во-первых, две задачи могут потребовать, чтобы некоторая часть

тела участвовала в выполнении несовместимых движений -так, например, явно

невозможно писать и бросать мяч одной и той же рукой. В менее очевидных случаях,

подобных письму одной рукой и бросанию мяча другой, может создаваться

впечатление, что они требуют несовместимых движений. Каждое из этих двух

действий предполагает постуральное и мышечное согласование движений всего тела,

а также движений рук; и поскольку оба действия осваивались порознь, они в общем

случае могут опираться на несовместимые постуральные и временные координации.

Совместное их выполнение может оказаться возможным, но для этого сначала каждое

действие должно подвергнуться фундаментальной перестройке.

Аналогичная трудность возникает, когда мы одновременно пытаемся применить одни и

те же перцептивные схемы для достижения двух несовместимых целей. Мы не можем,

например, мысленно представлять себе пространственное расположение группы

объектов и в то же время разглядывать другую группу объек-

тов. Точно так же нельзя одновременно повторять две ритмические цифровые

структуры. (Для этого случая можно предположить, что объем памяти определяется

способностью к детальному предвосхищению организованной во времени акустической

информации.) Если испытуемый попробует выполнить нечто подобное в эксперименте

на двойное слушание, переключаясь с одного сообщения на другое и пытаясь

запоминать каждое, как если бы оно представляло собой бессмысленную

последовательность, то достигнутые им результаты будут отражать это ограничение.

Было бы, однако, ошибкой считать его основной причиной трудностей, возникающих в

двойных заданиях. Оно говорит лишь о неэффективности одной частной и весьма

неудачной стратегии.

Другой вид конфликта возникает в ситуациях, когда сигналы, критические для одной

задачи, фактически маскируются одновременно предъявляемыми сигналами,

относящимися ко второй. Например, в опыте на двойное прослушивание один голос

может быть настолько громким, что второй будет практически заглушен. В этом

случае не может быть и речи о каком-либо когнитивном ограничении; информация,

необходимая для одной из задач, просто больше недоступна. Если, однако,

маскировка имеет только частный характер, практика может все-таки обеспечить

улучшение результатов. Испытуемый может усвоить, какая информация меньше

маскируется, и будет в большей степени полагаться на нее, чем при нормальных

условиях.

Причиной для сомнений в существовании единой центральной емкости является то,

что тренированные индивиды могут с успехом сочетать много пар непрерывных и

зависящих от времени действий, например вождение машины и разговор, пение и игру

с листа. Нередко отмечалось, однако, что такие комбинации разрушаются, как

только одна из задач неожиданно становится трудной. Водители перестают

разговаривать, когда возникает аварийная ситуация, а пианист может прекратить

пение, если ему попадается особенно трудный пассаж. Такие факты действительно

можно было бы отнести за счет некоего центрального механизма, отвечавшего за обе

задачи, но внезапно оказавшегося перегруженным. Эта гипотеза, однако, не

является единственно возможной. Непредвиденные ситуации -это почти всегда

незнакомые ситуации, требующие относительно нового применения навыка, будь то

вождение машины или игра на фортепиано. В общем, испытуемый еще не научился

сочетать данное применение навыка с выполнением вторичной задачи, и поэтому

эффективность его действий неизбежно должна снизиться. Чтобы избежать этого

ухудшения своих результатов, он отказывается временно выполнять одну из задач.

Если же он настолько опытен, что встречался с такого рода непредвиденными

обстоятельствами раньше, перерыв в деятельности не является необходимым.

Короче говоря, трудности должны возникать там, где мы пытаемся сочетать две

задачи, не имеющие между собой естественной связи. Для каждого дела обычно

существует много разных вариантов исполнения, и структура навыков, независимо

усвоенных применительно к задаче А, редко бывает оптимальной для сочетания их с

навыками, требуемыми задачей Б. Мы не так часто оказываемся в искусственно

созданных ситуациях выполнения двойного задания и поэтому усваиваем основные

навыки в формах, не самых удачных для их сочетания друг с другом.

Упомянутые выше трудности не охватывают всех проблем, с которыми мы

сталкиваемся, когда пытаемся делать сразу два дела.,Один особенно важный случай

связан с восприятием двух значимых и непрерывных событий одинаковой модальности.

Исключительно трудно следить за обеими играми сразу в эксперименте на

избирательное смотрение или же одновременно слушать два интересных

содержательных разговора. Работа Спелке и Херста показывает, что тренировка

может привести к значительному улучшению результатов в выполнении обеих задач,

но даже их испытуемым не предлагалось извлекать из диктуемого вторичного

сообщения контекстуально заданное значение. Не исключено, что и это может в

конце концов оказаться возможным, но может и не оказаться. Даже если это

возможно, сохранится вопрос, почему это все-таки так трудно.

Проблема, разумеется, не сводится к общей "информационной нагрузке". Слежение за

двумя различными сообщениями, даже когда они просты по содержанию, всегда

оказывается гораздо труднее понимания единичного сообщения какой угодно

сложности. Но еще менее удовлетворительной является попытка объяснить эту

трудность, постулировав наличие в мозгу некоего речевого центра, способного

обрабатывать не более одного сигнала одновременно. Такое предположение означало

бы лишь переформулирование проблемы: почему речевой центр не способен

обрабатывать два сообщения одновременно?

Возможно, что мы никогда не научимся выполнению двойных заданий только потому,

что нам редко выпадает серьезный повод попытаться сделать это. Мы прислушиваемся

к разговору прежде всего для того, чтобы принять в нем участие или по меньшей

мере вообразить себе, что мы принимаем в нем участие, а это возможно только в

том случае, когда мы имеем дело одновременно

с одним сообщением. Я, однако, скептически отношусь к этой гипотезе; если бы

двойное слушание было действительно возможно, кто-нибудь, несомненно, уже

обнаружил бы в себе эту способность и воспользовался ею. Мне кажется более

вероятным, что имеются действительные информационные препятствия для

параллельного развертывания независимых, но аналогичных схем. Если, например,

каждая схема предполагает предвосхищения, охватывающие существенней отрезок

времени (что, безусловно, справедливо в случае осмысленного слушания, чтения или

смотрения), то проблема включения новой информации в соответствующую схему может

оказаться непреодолимой. Дальнейшие исследования внесут, видимо, ясность в этот

вопрос.

СОЗНАНИЕ

Осталось рассмотреть последний аргумент в пользу представления об ограниченной

емкости перерабатывающего механизма. Часто утверждается, что человек способен

одновременно осознавать только что-то одно. Тем самым предполагается, что где-то

в голове имеется тот же самый механизм с фиксированной емкостью, причем каким-то

мистическим образом его содержание доступно непосредственному наблюдению. Тем

самым данный нам в интроспекции опыт ограничивается объемом этого критического

вместилища, а все остальные аспекты переработки остаются подсознательными или

бессознательными.

Это не новая идея. Психологи, по крайней мере начиная с Фрейда, были склонны

видеть в сознании некоторую часть психики или какой-то отдел мозга.

(Поразительно, насколько современной оказывается теория Фрейда. В "Толковании

сновидений" даже имеются блок-схемы, в которых ясно показана локализация

"сознательного", "бессознательного" и "предсознательного"'4.) В настоящее время

эта концепция очень популярна, и не без основания. Она представляет собой очень

удачный теоретический ход: в ней получают объяснение не только факты внимания,

но и наиболее ускользающая цель психологии оказывается наконец пригвожденной к

конкретному месту на блок-схеме.

Мы уже рассмотрели недостатки такого подхода в качестве теории внимания. Он

неадекватен, так же как и интроспективное описание непосредственного

феноменального опыта. Интроспекция совсем не обязательно показывает, что человек

одновременно осознает только что-то одно. Я полагаю, что люди сообщают о

единичности сознания главным образом потому, что этого тре-

Frcud O900).

буют философские постулаты нашей культуры; мы все умеем приводить эти постулаты

в соответствие с нашей психической жизнью и опускать все то, что им не

соответствует. Наш отчет о частном переживании очень сильно зависит от того, что

Орн называет "требующими аспектами" данной ситуации35. Частота, с которой

психологи начала XX в. говорили о воображении, например, зависела от того, в

какой лаборатории они работали; отчетливость, которую приписывают продуктам

своего воображения современные испытуемые, можно существенно увеличить, задавая

им соответствующие вопросы36. Интроспективные отчеты испытуемых Спелке и Херста

были хаотичными и противоречивыми: иногда они точно знали, о чем пишут, а иногда

не осознавали даже то, что вообще пишут. Само понятие "чего-то одного" далеко не

ясно: сколько явлений (или вещей) присутствует в моем сознании, когда я слушаю

оркестровую музыку, смотрю балет, веду машину и т. д.

Понимание сознания как одной из стадий переработки неудовлетворительно еще в

одном более принципиальном отношении. Оно не учитывает ни оттенки слова

"сознание" в повседневном употреблении, ни тонкости соответствующего опыта.

Более приемлемая концепция сознания, многократно предлагавшаяся в истории

психологии, считает его скорее аспектом активности, чем независимым механизмом.

Сознание подвергается изменениям в ходе всей жизни, поскольку мы научаемся по-

новому воспринимать новые виды информации. В одних контекстах эти процессы

изменения называются когнитивным развитием, в других - перцептивным научением; в

политических ситуациях они получили недавно название "рост сознания". Мы сознаем

вещи, события и ситуации.

Верно, конечно, что не все осознаваемое нами существует в нашем окружении. У нас

могут быть мысли, образы и чувства, которые доступны и недоступны для

интроспективного отчета. Наши предвосхищающие схемы, в частности, имеют, видимо,

один внутренний аспект - мы их осознаем. В последующих главах будет рассмотрено,

что это может означать и каким образом мы оказываемся в состоянии сообщать об

этом, однако напрасно искать в этой книге теорию сознания. Такие теории быстро

опускаются до уровня обманчивых рассуждений об устройствах с ограниченной

емкостью. Сознание -это аспект психической активности, а не пересадочная станция

на интрапсихической магистрали.

One (1962).

Влияние "требующих аспектов" ситуации на яркость воображения проявилось в

исследовании, выполненном мною совместно с Питером Шиханом (.Shcehan, Neisser,

1969). Более подробное обсуждение этой проблемы см. в: Neisser, 1972.

ВНИМАНИЕ В ЖИЗНИ И ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ЧЕЛОВЕКА

А. Ф. Кони

ПАМЯТЬ И ВНИМАНИЕ1

(Из воспоминаний судебного деятеля)

В основу всякого показания кладется воспоминание о виденном, слышанном или

испытанном в форме рассказа, опирающегося на запечатлевшее воспоминание

внимание. Отсюда ясно, какую роль в показаниях играют способность останавливать

свое внимание на окружающем и происходящем и свойства и характер памяти с ее

видоизменениями под влиянием времени и личности рассказчика.

Поэтому на настоящих страницах предлагается очерк памяти и внимания, основанный

на многолетних наблюдениях старого судебного деятеля. Возвещаемое печатью и

ожидаемое с живейшим интересом всеми юристами - как теоретиками, так и

практиками - восстановление нашего судебного строя на началах, вложенных в

Судебные уставы 1864 года, вызывает обращение к вопросам, тесно связанным с

отправлением правосудия.

К последним, между прочим, относятся вопросы об оценке и проверке свидетельских

показаний, об отношении суда к заключению "сведущих людей" в различных областях

техники и научного знания и т. д.

I

Наше время называют временем "переоценки всех ценностей". Приветствуя ее как

зарю новой жизни, свободной от вековой условности и вызываемой ею лжи, многие

думают, что присутствуют при окончательном погребении отживших, по их мнению,

идей, начал и учений. Едва ли, однако, эта поспешность в праздновании победы не

преждевременна. Многое из того, что признается окончательно устаревшим, пустило

глубокие корни, между которыми есть еще крепкие и здоровые. Нередко то, что

выдается за решительный переворот, при ближайшем рассмотрении оказывается лишь

новым путем к улучшению сложившегося и существующего.

Притом эта переоценка не есть какое-либо небывалое явление, начало которого

почему-то приписывается концу прошлого столетия. Она так же стара, как само

человечество, и история цивилизации в широком ее смысле полна проявлением такой

переоценки иногда в огромном масштабе. Достаточно указать на христианство,

выдвинувшее идею личности человека и тем разложившее строй античного мира, на

Лютера, провозгласившего начало свободного понимания и толкования Священного

писания, на великую французскую революцию, сразу переоценившую все наслоение

феодальных порядков...

Не только в общественной, но и в личной жизни большинства людей, мыслящих и

чувствующих, не отдаваясь исключительно во власть животных потребностей и

вожделений, переоценка ценностей - явление естественное и почти неизбежное.

Когда жизнь склоняется к. закату и ее суетные стороны представляются особенно

рельефно, приходится многое переоценить - и в себе, и в других. Благо тому, кто

выходит из этой внутренней работы, не утратив веры в людей и не краснея за себя!

Но и в разгаре жизни - nel mezzo del cammirmo2 - когда, по-видимому, в личном

существовании все определилось ясно и "образовалось"-внезапно наступает

необходимость переоценки. Иногда кажется, что время несбывающихся надежд и

мечтаний, время роковых страстей и упорной борьбы за существование минуло

навсегда и неширокий путь личной удовлетворенности тянется под серым небом,

сливаясь вдали с ничего не обещающею, но ничем и не обманывающею серою далью. И

вдруг из какого-нибудь забытого или небрежно обойденного уголка жизни подымется

вопрос, грозящий все изменить и властно заставляющий произвести перестройку

всего здания душевной жизни человека.

Совершается переоценка и в различных областях знания. Она составляет

естественный результат движения вперед человеческой мысли и ее пытливости. Ее

нельзя не приветствовать, с нею необходимо считаться. Но в понятном и нередко

благотворном стремлении к такой переоценке надо отличать торопливую готовность к

смелым выводам и неразборчивым обобщениям от действительно назревшей

потребности; надо отделять ценные приобретения строгого и целесообразного труда

от увлечения самим процессом работ по переоценке, причем случается, что скудные

или непригодные плоды этих работ далеко не соответствуют потраченным на них

силам. За последнее столетие медицинские науки представляют несколько примеров

поспешной переоценки, где частичное ценное наблюдение или полезное открытие

восторженно клалось "во главу

Кони А. Ф. Собр. соч. Т. 4. М., 1967.

2 В середине пути (в зрелом возрасте) (шпал.}. 22. Гиппенрейтер "Психология

внимания"

угла" громко провозглашаемого "переворота", в котором потом приходилось

усомниться и постепенно вернуться к тому, что было объявлено навсегда

обесцененным.

Не миновали переоценки и явления правовой области. Стоит указать на новейшее

движение в науке о государстве, на труды Менгера и Дюги, на отрицательное

отношение к основам парламентаризма и т. п. С особой энергией предпринята

переоценка карательной деятельности государства и ее оснований. Почти вся

совокупность трудов старой, так называемой классической, школы уголовного права

объявлена в ряде ученых исследований по "пенологии" и "криминологии" и в

заседаниях конгрессов по уголовной антропологии бесплодным собранием чуждых

жизни теоретических положений и черствых вымыслов односторонне направленного

ума.

Изощряясь в наименованиях и подразделениях и втискивая человеческую природу в их

мертвые рамки, классическая школа опутала жизнь своим учением о злой воле и ее

проявлениях. Надо бросить все эти устарелые и вредные схемы, говорят нам, и

вместо преступного действия обратить главное внимание на преступное состояние,

изучая преступный тип, признаки которого с любовью разработаны и указаны

итальянскими антропологами-криминалистами и их французскими последователями.

Шекспир, в глубине своего поэтического прозрения, понял существование такого

типа, в образовании которого наследственность и атавизм играют такую огромную

роль. Он дал в Калибане ("Буря") яркий образ "человека-зверя". Но калибаны

существуют не только на безвестном острове под твердою властью Проспера. Ими

населено в значительной степени все современное общество, неудачно и близоруко

заменившее силу мудреца и пение чистого Ариеля статьями Уголовного уложения и

приговорами уголовного суда. Для оценки виновности этих существ, ярко отражающих

в себе преступный тип с его морелевскими ушами, гутчинсоновскими зубами,

седлообразным нёбом, маленькою головою, особою нервною возбудимостью и

нечувствительностью к внешним страданиям, с его привычкою грызть ногти и с

наклонностью к татуировке, с оригинальным почерком и ослабленными подошвенными

рефлексами и т. д. нужна переоценка как понятия о вменении преступлений, так и

процессуальных целей и приемов. Очевидно, что суду юристов с его теоретическими

хитросплетениями и операциями in anima vili3 и суду присяжных, совершенно чуждых

всякому понятию об антропологии, нет уже места в деле общественной защиты. Их

дол-

На живом существе (лат.).

жен заменить суд врачей-специалистов, для которого, по самому его существу, не

нужны гласность, защита, обжалование, возможность помилования. Это все шаткие

условия искания истины в деле, а не положительного и твердого знания о ней,

даваемого наукой. Последняя движется, открывая горизонты разуму, не волнуя

совесть и спокойно взвешивая действительность в ее реальном проявлении, а не

мнимом понимании, не ведая ни ненависти, ни жалости, ни любви. Где другие

сомневаются - она уверена. К чему же здесь пафос адвоката, критика общественного

мнения, прощение того, что не прощено самою природой? Для такого научного суда

преступление есть лишь повод заняться определением опасности преступника для

общества. Выяснив достоверную, антропологически доказанную возможность

совершения им в будущем деяний из категории тех, за которое он судится, суд

назначит ему затем срочное или пожизненное заключение или, в случаях особой

вредоносности, вовсе "устранит" его из жизни. Вторгаться в исследование

внутреннего мира и душевного склада таких подсудимых совершенно излишне. С

представителями "преступного типа" следует бороться как с хищными зверями, как с

бактериями в общественном организме, пресекая в их лице опасную прогенитуру и

тем, по выражению одного из новейших криминологов, "очищая породу и

облагораживая сердца".

Так, начавшись с заботы о живом человеке, задавленном безжизненными уголовными

формулами, эта переоценка путем далеко не проверенных положений и крайних

обобщений дошла до низведения карательной деятельности государства к охоте на

человека с применением научных приемов антропометрии. Логические результаты

такой переоценки, ставящей вследствие возможности вырождения некоторых виновных

и всех остальных в положение стихийной силы, идут вразрез с нравственными

задачами государства и с человеческим достоинством.

Пример такой же поспешной переоценки представляют вторгшиеся в область учения о

Дата добавления: 2014-11-06