D) меры, осуществление которых частично или полностью предусматривалось в ранее реализованных программных документах 4 страница

Вольтер великолепно выразился: Qui n'a pas l'esprit de son вge, De son вge a tout le malheur.32 К концу этого эвдемонологического очерка уместно будеткинуть взгляд на те изменения, какие производит с нами возраст. В течение всей нашей жизни мы обладаем только настоящиминичего более. Вся разница сводится к тому, что в начале жизнидлинное будущее впереди нас, к концу же ее -- длинное прошедшеепозади; сверх этого наш темперамент, но отнюдь не характер,подвергается известным изменениям, благодаря чему каждый разсообщается настоящему различный оттенок. В моем главном труде (т. II, гл. 31) я выяснил, как ипочему в детстве мы более склонны к познаванию, нежели кпроявлению воли. На этом-то и основано счастье первой четвертинашей жизни, вследствие которого годы эти кажутся потомвпоследствии потерянным раем. В детстве у нас очень узок кругсношений, потребности -- ничтожны, а, следовательно, волевыхвозбуждений -- мало и большая часть нашего духа направлена напознавание. -- Так же, как мозг, достигающий полного объема ужена 7-ом году, ум развивается очень рано, хотя созревает лишьпозже, -- и жадно всматривается в совершенно неведомую для негожизнь, где решительно все покрыто блеском новизны. Этимобъясняется, почему наши детские годы так поэтичны. Ведьсущность поэзии, как и всякого искусства, заключается визвлечении из каждого отдельного данного из "Платоновской идеи"-- т. е. сущности его, того, что у него есть общего с целымродом; таким образом, каждый предмет является представителемсвоего рода, и один случай разъясняет тысячу. Хотя и кажется,что мы в годы детства бываем заняты каждый раз лишь даннымконкретным предметом или происшествием, и то лишь постольку,поскольку это касается наших желаний в данный момент, но всущности дело обстоит иначе. Жизнь, во всем ее значении,представляется нам еще столь новою, впечатления, еюпроизводимые, еще не притуплены повторением, так что, несмотряна детские повадки, мы молча, без определенного намерения,занимаемся тем, что из отдельных сцен и событий извлекаем самуюсущность жизни, основные типы ее форм и проявлений. Во всехпредметах и лицах мы видим в это время, как выражается Спиноза,"как бы подобие вечности". Чем мы моложе, тем более каждыйотдельный предмет заступает в наших глазах весь свой род. Ноэта черта постепенно, с году на год, стирается: на этом иоснована огромная разница во впечатлениях, производимых на насвещами в молодости и в зрелом возрасте. Поэтому опыт и знаниядетства и ранней юности определяют неизменные уже типы ирубрики, в которые укладывается всякое последующее познание иопыт; они же устанавливают и категории, под которые мывпоследствии подводим все, хотя и не всегда сознательно. Такимобразом, уже в детские годы образуется прочная основамировоззрения а, следовательно, определяется поверхностный илиглубокий характер его; развивается и завершается оно лишьпозже, не меняясь, однако, в основных чертах. В силу этой чистообъективной и чрез то поэтической концентрации, отличающейдетские годы, и находящей поддержку в том, что воля еще долгоне скажется в полной силе, -- в силу этого-то дети и оказываютзначительно более склонности к познаванию, чем к хотению.Следствием этого является тот серьезный вдумчивый взгляд иныхдетей, который так хорошо передан Рафаэлем в его ангелах, вособенности, на Сикстинской Мадонне. Поэтому же дни детстванастолько полны счастья, что воспоминание о них всегда связанос сожалением. -- В то время, как мы столь серьезно предаемсянаглядному познаванию вещей, -- воспитание, со своей стороны,старается привить нам понятия. Однако, самый существенныйэлемент познания дается не понятиями: основа, подлинноесодержание всякого познания -- доставляются именно нагляднойконцепцией мира, которая может быть добыта лишь нами самими иотнюдь не может быть как-либо преподана извне. Поэтому нашаморальная и интеллектуальная ценность сообщается нам не извне,а исходит из глубин нашего собственного существа;педагогические приемы самого Песталоцци не могут из урожденногодурака сделать мыслящего человека; он родился дураком и долженумереть им же. -- Изложенною концепцией впервые открывающегосяпред нами внешнего мира объясняется, почему обстановка и опытнашего детства так прочно запечатлеваются в памяти. Ведь им мыотдавались нераздельно, ничто нас не отвлекало от них, ипредметы, находившиеся пред нами, мы считали единственными всвоем роде, даже единственно существующими вообще. -- Если приэтом вспомнить то, что изложено мною во втором томе моегоглавного труда, а именно: что объективное бытие всех вещей, т.е. существование их лишь в представлении -- дает одни радости,тогда как субъективное их существование, заключающееся вжелании, -- значительно отравлено страданиями и несчастиями; --тогда весь рассматриваемый вопрос можно свести к следующемукраткому положению: смотреть на все -- приятно, быть чем-либо-- ужасно. Из сказанного следует, что в детстве вещи известнынам гораздо более с виду, т. е. со стороны представления,объективно, -- нежели со стороны их бытия, т. е. с волевой ихстороны. Так как объективная сторона предметов прекрасна, асубъективная и мрачная -- пока еще неизвестна нам, то юный умвидит в каждом образе, который дает ему действительность илиискусство, -- весьма счастливое существо, полагая, что, раз этотак прекрасно на вид, то быть этим -- столь же или даже болеепрекрасно. Поэтому мир кажется ему Эдемом; это и есть таАркадия, в которой мы все родились. Несколько позже отсюдавозникает жажда действительной жизни, стремление действовать истрадать, толкающее нас в пучину жизни. В мирской суете мыпознаем и другую сторону вещей -- сторону их бытия, т. е. воли,с которой приходится сталкиваться на каждом шагу. Номало-помалу близится тяжелое разочарование, с наступлениемкоего приходится сказать: "миновала пора иллюзий";разочарование это разрастается все больше -- делаясь все глубжеи глубже. Можно сказать, что в детстве жизнь представляется намдекорацией, рассматриваемой издали, в старости же -- той жедекорацией, только рассматриваемой вблизи. Счастью детского возраста способствует еще следующееобстоятельство. Как в начале весны -- вся листва одного цвета ипочти одинаковой формы, так и мы в раннем детстве чрезвычайнопохожи друг на друга и потому великолепно гармонируем междусобой. Но с возмужалостью начинается расходимость, постепенноувеличивающаяся подобно радиусам расширяющейся окружности. Остальная часть первой половины нашей жизни, имеющейстолько преимуществ по сравнению со второй, -- юношескийвозраст, -- омрачается и делается несчастливою благодаря погонеза счастьем, погоне, предпринимаемой в предложении, что в жизниможно добыть его. Из этого вытекают постоянно рушащиесянадежды, порождающие в свою очередь, неудовлетворенность. Преднами носятся обманчивые образы неопределенного, словновиденного во сне счастья, принимающие самые капризныеочертания, и мы напрасно ищем их воплощения. Потому-то вюношеские годы мы обыкновенно недовольны нашим положением иокружающим, каковы бы они ни были; ибо им мы ставим в упрек то,что вообще присуще пустой и жалкой человеческой жизни, скоторой мы в это время сталкиваемся впервые, причем до сих порждали от нее совершенно иного. -- Большим выигрышем было бы,если бы можно было искоренять уже в юности, путем своевременныхнаставлений, ту иллюзию, будто мир может нам дать многое. Наделе происходит обратное: обычно жизнь познается нами сперва изпоэзии, а потом уже из действительности. Пред нашим взглядомрисуются, на заре нашей жизни, красивые поэтические образы; насмучит жажда видеть их воплотившимися -- схватить в руки радугу;юноша мечтает, что жизнь его выльется в форму какого-тозахватывающего романа. Отсюда получается иллюзия, описаннаямною во втором томе главного труда. Всем этим образам придаетпрелесть именно то, что они -- только образы, что они нереальны, вследствие чего, созерцая их, мы находим покой иудовлетворение чистого познания. Осуществить -- значитвыполнить при посредстве воли, неизбежно приносящей с собоюстрадания. Характерной чертой первой половины жизни являетсянеутолимая жажда счастья; второй половины -- боязнь несчастья.К этой поре в нас выросло более или менее ясное сознание, чтовсякое счастье -- призрачно, и что, напротив, страдание --реально. В эту пору люди, по крайней мере, наиболее разумные изних, стремятся более к избавлению от боли и беспокойства,нежели к счастью33. Когда юношей я слышал звонок у своих дверей-- я был рад, я говорил себе: "наконец-то". Но в последующиегоды ощущение мое при подобных обстоятельствах было сроднистраху; я говорил себе: "вот оно". -- Выдающиеся, богатоодаренные личности, которые именно в виду этого не вполнепринадлежат к человеческому роду и, следовательно, являютсяболее или менее, в зависимости от степени своих достоинств,одинокими -- испытывают по отношению к людям двапротивоположных чувства: в юности они часто чувствуют себяпокинутыми людьми, в позднейшие годы они чувствуют, что самиубежали от людей. Первое -- весьма неприятное -- ощущениевытекает из незнакомства, второе -- приятное -- из знакомствасо светом. Вследствие этого вторая половина жизни содержит всебе -- подобно второй части музыкального периода -- меньшепорывистости и больше спокойствия, нежели первая; происходитэто оттого, что в юности мы воображаем, будто на светесуществует бесконечное счастье и наслаждения, и что толькотрудно его добыть, в зрелых же летах мы знаем, что ничеготакого на самом деле нет, и успокоившись на этот счет,наслаждаемся сносным настоящим, находя радость даже в мелочах. То, что зрелый человек приобретает жизненным опытом,благодаря чему он иначе смотрит на мир, чем в детстве илиотрочестве -- это прежде всего непосредственность. Он научаетсясмотреть просто на вещи и принимать их за то, что они есть насамом деле; тогда как от мальчика или юноши истинный мир скрытили искаженным предательским туманом, состоящим из собственныхгрез, унаследованных предрассудков и безудержной фантазии.Первое, что приходится выполнить опыту, -- это освободить насиз-под власти разных "жупелов" и ложных представлений,приставших к нам в юности. Лучшим воспитанием, хотя толькоотрицательным, какое следовало бы давать юношам -- было быохранять их от подобных заблуждений; задача, правда, не излегких. Для достижения этой цели следовало бы вначале повозможности ограничивать кругозор ребенка, но зато излагатьвсе, находящееся в пределах этого круга, ясными и правильнымипонятиями; лишь после того, как он правильно усвоит все лежащеевнутри этой черты, можно начать постепенно раздвигать ее,постоянно заботясь о том, чтобы не оставалось ничегоневыясненного, ничего такого, что могло бы быть им понятно лишьнаполовину или не совсем верно. Вследствие этого егопредставления о вещах и человеческих отношениях было бы,правда, несколько ограниченными и примитивными, но зато яснымии правильными, так что оставалось бы только расширять, но неисправлять их; это следовало бы применять до юношескоговозраста. Такой метод ставит первым условием запрещать чтениероманов, а заменять их толковыми биографиями, напр., биографиейФранклина, А. Рейзера, написанной Морицем и т. п. Пока мы молоды, мы воображаем, что события и лица которымпредстоит сыграть важную, чреватую последствиями роль в нашейжизни, будут происходить под звуки труб и барабанов; в зрелыеже годы взгляд, брошенный назад, покажет нам, что все онипрокрадывались тихонечко, через задние двери и остались почтинезамеченными нами. Все в том же смысле можно уподобить жизнь вышитому кускуматерии, лицевую сторону коего человек видит в первую половинусвоей жизни, а изнанку -- во второй; изнанка, правда, не таккрасива, но зато более поучительна, так как на ней можнопроследить сплетение нитей. Высокое умственное превосходство может быть проявлено вбеседе в полном блеске лишь после сорока лет. Ибо этопревосходство может, правда, далеко превышать опытность изрелость данного возраста, но отнюдь не способно заменить собоюэти данные, дающие даже самому заурядному человеку известныйпротивовес силам величайшего ума, пока тот еще молод. Здесь яимею в виду лишь личные отношения, не творения. Ни один, хоть сколько-нибудь выдающийся человек, непринадлежит к 5/6 столь скудно одаренного природойчеловечества, но может остаться после сорока лет свободным отнекоторого мизантропического налета. Вполне естественно, чтокогда-то он по себе судил о других и постепенноразочаровывался, убеждаясь, что люди далеко отстали от него иникогда не сравняются с ним в отношении ума или сердца, а чащевсего -- и того и другого, вследствие чего он и старается повозможности меньше общаться с ними; лишний раз упоминаю, чточеловек любит и ненавидит одиночество, т. е. общество самогосебя, -- в зависимости от своей внутренней ценности. Этот видмизантропии разбирается, между прочим Кантом в Критикеспособности суждения, в конце общего примечания к ╖ 29 первойчасти. Для молодого человека служит дурным признаком, -- дурнымкак в умственном, так и в нравственном отношении, -- если онрано начинает хорошо разбираться в суете людской жизни,чувствовать себя в ней, как дома, и вступает в нее уже как быподготовленным; все это указывает на пошлость. Напротив,неуверенное, неловкое, неумелое поведение говорит о болееблагородной натуре. Веселье и жизнерадостность нашей юности обусловлены, междупрочим, тем, что идя вверх, в гору жизни, мы не видим смерти,находящейся у подножия горы с другой стороны. Но взобравшись навершину горы, мы уже собственными глазами видим эту смерть, окоторой раньше знали лишь по слухам, а так как к этому времениначинают убывать жизненные силы, то и жизнерадостность слабеети хмурая серьезность вытесняет юношеский задор и уверенность,отражаясь на наших чертах. Пока мы молоды, то что бы нам ниговорили, -- мы считаем жизнь бесконечной и сообразно с этимобращаемся с временем; чем старше мы делаемся, тем экономнее мыпользуемся им; на склоне лет каждый прожитый день вызываетощущение, родственное с тем, какое испытывает присужденный ксмерти преступник при каждом шаге на пути к месту казни. С точки зрения молодости жизнь есть бесконечно долгоебудущее; с токи зрения старости -- очень короткое прошлое; вначале жизнь представляется нам так, как какой-нибудь предмет,если рассматриваешь его в бинокль, приставивши к глазу стеклообъектива, -- а позже -- как тот же предмет, рассматриваемыйчерез окуляр бинокля. Нужно долго прожить -- состариться, чтобыпонять, как коротка жизнь. -- Чем старше мы становимся, темсложнее кажется нам решительно все человеческое; жизнь,представлявшаяся нам в юности чем-то определенным и нерушимым,теперь кажется быстрым мельканием эфемерных явлений;обнаруживается ничтожеством всего земного. -- В юности дажесамо время течет гораздо медленнее; поэтому первая четвертьжизни -- не только самая счастливая, но и самая длинная,оставляет по себе несравненно больше воспоминаний, так чтокаждый мог бы рассказать гораздо больше из первой четвертижизни, нежели из двух доследующих. Как в весеннюю пору года,так и в весеннюю пору жизни дни тянутся иногда томительнодолго. К осени они становятся короткими, но зато более ясными ипостоянными. Почему же в старости прожитая жизнь кажется такойкороткой? Это происходит потому, что сократилось воспоминание оней; из него исчезло все незначительное и неприятное, врезультате осталось очень немного. Как ум, так и память далеконесовершенны: необходимо повторять выученное, перебирать своепрошлое, иначе и то, и другое канет в Лету забвения. Но мы неимеем обыкновения перебирать незначительное, а также инеприятное, что, однако, было бы необходимо, чтобы сохранитьэто в памяти. При этом то, что не имеет значения, все времяувеличивается: в силу частого, прямо-таки бесконечногоповторения многое, что сперва казалось нам важным, переходит вкатегорию незначительного; потому-то мы лучше припоминаемранние годы, нежели позднейшие. Чем дольше мы живем, тем меньшесобытий кажутся нам важными или достаточно значительными длятого, чтобы стоило впоследствии вспоминать о них, -- а толькопри этом условии они могут удержаться в памяти, мы о нихзабываем, как только они совершатся. Таким образом, времябежит, оставляя все меньше и меньше следов за собою. Неприятное мы также не любим вспоминать, в особенности,если было задето наше тщеславие, что случается как раз чащевсего; очень мало таких несчастий, в которых мы сами совершенноне виноваты; потому-то и забывается так много неприятного. Благодаря тому, что выпадают эти две категории, нашапамять теряет все больше и больше событий, фонд ее сокращаетсясообразно с увеличением материала. Как предметы на берегу, откоторого отходит наш корабль, становятся меньше, туманнее итруднее различимыми, -- точно так же происходит с событиями идействиями минувших лет. Надо заметить, что иногда воспоминаниеи воображение вызывают какую-нибудь давно пережитую минуту изнашей жизни с такою живостью, словно это произошло вчера, и темчрезвычайно приближают ее к нам; это обусловливается тем, чтоневозможно одновременно с этим представить себе длинныйпромежуток времени, отделяющий настоящее от того прошедшего,ибо этот промежуток не может уместиться в одной картине, и ктому же, большая часть случившихся за этот срок событий забыта,от них осталось лишь общее -- in abstracto -- сознание, однопонятие без созерцательного момента. Вот потому-то каждоеотдельное событие из давно минувшего прошлого кажется нам такимблизким, словно оно произошло вчера, тогда как время,отделяющее нас от него -- вычеркивается, и вся жизнь кажетсянепонятно короткою. В старости бывает иногда, что долгое, оставленное позадипрошлое, а вместе с тем и самый наш возраст минутами кажутсянам прямо-таки сказочными; происходит это, главным образом,оттого, что мы все еще видим пред собою прежде всего то жесамое неподвижное настоящее. В конце концов подобные внутренниеявления основаны на том, что во времени существует не наше "я"само по себе, а лишь то или иное его проявлений, и чтонастоящее является точкой соприкосновения между объектом --миром -- и субъектом -- нами. Но почему же в юности жизнь, открывающаяся впереди,кажется бесконечно длинною? Одна причина в том, что требуетсяпростор для беспредельных надежд, которые мы возлагаем нажизнь, и для осуществления которых не хватило бы Мафусаиловавека; другая -- в том, что масштабом всей жизни мы берем тенемногие годы, какие мы пока прожили; они дают богатый материалдля воспоминания, ибо решительно все, благодаря своей новизне,кажется нам значительным, а потому так часто восстанавливаетсявпоследствии в воспоминании, и закрепляется, в силу такогоповторения, в памяти. Иногда нам кажется, что мы тоскуем по какому-нибудьотдаленному месту, тогда как на самом деле мы тоскуем о томвремени, которое мы там провели, будучи моложе и бодрее, чемтеперь. Так обманывает нас время под маской пространства; еслибы мы поехали туда -- мы поняли бы наше заблуждение. Двумя путями можно достичь глубокой старости, при томнепременном условии, однако, что наш организм здоров и крепок;для пояснения приведу пример двух горящих ламп: одна из нихгорит долго потому, что, имея маленький запас масла, онаснабжена весьма тонким фитилем, другая же -- потому, что, имеятолстый фитиль, она имеет и много масла, масло -- это жизненнаясила, фитиль -- способ расходования этой силы. В отношении жизненной силы мы до 36 лет подобны тем, ктоживет рентой: что истрачено сегодня -- будет завтра жепополнено. Но после этого года мы уподобляемся рантье,начинающему затрачивать свой капитал. Вначале это совсемнезаметно: большая часть трат восстанавливается само собою; нанезначительный дефицит мы не обращаем внимания. Но постепеннодефицит возрастает, делается заметным, самый рост егостановится все быстрее, дела начинают запутываться и мы скаждым днем становимся беднее без надежды на улучшение.Растрата все ускоряется, подобно падающему телу, в конце концовне остается ничего. Особенно печально, если одновременно тают ижизненная сила наша и наше состояние; потому-то с годамиувеличивается страсть к обладанию -- в начале же, досовершеннолетия и еще некоторое время спустя мы, в отношениижизненной силы подобны тем, кто часть процентов присоединяет ккапиталу: не только само собою пополняется то, что мыистратили, но даже иногда увеличивается самый капитал. Такбывает иногда и с нашими деньгами, благодаря мудройзаботливости нашего опекуна. Тем не менее следует беречь юношеские силы. Аристотель(Polit. L. ult. с. 5) говорит, что из числа победителей наолимпийских играх только двое или трое одерживали победы имальчиками, и зрелыми мужами: преждевременные напряженияподготовительных упражнений настолько истощают силы, чтовпоследствии, в зрелом возрасте, их почти никогда не хватает.Сказанное относится как к физической, так тем паче и к нервнойэнергии, проявлением которой является всякий умственный труд;поэтому ранние гении -- вундеркинды, плоды тепличноговоспитания, возбуждающие удивление в детском возрасте, --становятся впоследствии весьма заурядными по уму. Возможно, чтопреждевременное, вынужденное напряжение при изучении древнихязыков является причиной последующего отупения и умственнойнеспособности многих ученых. Я заметил, что почти у всех людей характер приноровлен ккакому-либо одному возрасту, и в этом возрасте выделяетсяособенно благоприятно. Иногда бывают милыми юношами, позже --эта черта исчезает; другие -- сильны и деятельные в зреломвозрасте, но старость отнимает у них эти достоинства; третьи --наиболее привлекательны именно в старости, когда они благодаряопыту и большей уравновешенности, становятся мягче; последнеечасто бывает с французами. Вероятно, это обусловливается тем,что в самом характере заключается нечто юношеское, мужественноеили старческое, что гармонирует с соответствующим возрастом. Подобно тому, как находясь на корабле, мы замечаем, что онидет, только потому, что предметы на берегу отходят назад истановятся все меньше, точно так же мы замечаем, что стареемлишь потому, что нам кажутся молодыми люди все более и болеевеликовозрастные. Выше было разъяснено, как и почему все, что мы видим,делаем и переживаем, оставляет тем меньше следов в нашей жизни,чем старше мы становимся. В этом смысле можно утверждать, чтотолько в юности мы живем вполне сознательно, в старости же --лишь наполовину. Чем старше мы становимся, тем меньшесознательного в нашей жизни: все мелькает мимо, не производявпечатления, подобно художественному произведению, которое мывидели тысячу раз; мы делаем то, что нужно сделать, а потомудаже не знаем, сделали мы это или нет. Именно благодаря тому,что жизнь наша становится все менее сознательной и все скорееподвигается к полной бессознательности, -- начинает ускорятьсяи течение времени. В детстве каждый предмет, каждое событие всилу своей новизны, проникает в сознание; поэтому день кажетсябесконечно долгим. То же происходит и в путешествии, когда одинмесяц кажется нам дольше, чем четыре месяца, проведенных дома.-- Однако, несмотря на эту новизну предметов, время, текущее вобоих случаях как будто более медленно, кажется иногда и болеескучным, чем в старости или дома. -- Постепенно в силудлительной привычки к одним и тем же впечатлениям, наш умнастолько обтачивается, что все начинает скользить по нему, неоставляя никаких следов; дни кажутся более незначительными ипотому более короткими, словом, часы юности дольше часовстарца. Течение нашей жизни имеет ускоряющееся движение подобнокатящемуся вниз шару; подобно тому, как каждая точка навертящемся круге движется тем скорее, чем дальше она отстоит отцентра, так и для человека время течет все быстрее,пропорционально отдаленности его от начала жизни. Можнодопустить, что продолжительность года по непосредственнойоценке нашего духа находится в обратной пропорции к частному отделения одного года на число наших лет; так, например, когдагод составляет 1/5 нашего возраста, он кажется нам в 10 раздлиннее, чем тогда, когда он составляет лишь 1/50. Это различиев скорости времени оказывает решительное влияние на характернашей жизни в любом возрасте. Прежде всего, благодаря емудетство, хотя и обнимает всего только 15 лет, но является самымдлинным периодом жизни, а, следовательно, и наиболее богатым повоспоминаниям; далее, в силу этого же различия мы подверженыскуке обратно пропорционально нашим летам: детям постояннонужно какое-либо занятие, будь это игра или работа; как толькооно прекратилось, ими тотчас же овладевает отчаянная скука.Юноши также сильно подвержены скуке и с тревогой взирают наничем не заполненные часы. В зрелом возрасте скука постепенноисчезает; для старца время слишком коротко и дни летят, какстрела. Разумеется, я говорю о людях, а не о состарившихсяскотах. Благодаря этому ускорению времени скука в большинствеслучаев отпадает в зрелом возрасте и, так как, с другойстороны, замолкают томившие нас страсти, то, если только непотеряно здоровье, гнет жизни оказывается в общем более легким,чем в юности; потому-то период, предшествующий наступлениюслабости и старческого недомогания, и называется "лучшимигодами". В смысле нашего самочувствия они, пожалуй,действительно таковы; но за юностью, когда все еще производитвпечатление и живо отражается в сознании, остается топреимущество, что ее годы -- годы оплодотворения духа, весна,вызывающая его ростки. Глубокие истины могут быть познаны лишьпутем созерцания, а не из расчета; первое познание их --непосредственное и дается впечатлением, а, следовательно,возможно лишь до тех пор, пока эти впечатления сильны, живы иглубоки. Итак, в этом отношении все зависит от того, какиспользована юность. Позже мы можем сильно влиять на других, навесь мир, так как сами мы закончены, определились и неподдаемся впечатлениям; зато мир влияет на нас гораздо меньше.Поэтому годы эти -- время труда и деятельности, юность же --время первичного восприятия и познавания. В молодости преобладает созерцание, в старости --размышление; первая -- период поэзии, вторая -- философии. И напрактике наши действия определяются в юности -- виденным ивпечатлением, получившимся от этого, в старости -- одним лишьразмышлением. Отчасти это вытекает из того, что только кстарости накапливается и сводится к понятиям то количествореальных случев, которое достаточно для того, чтобы придатьэтим понятиям авторитетность, содержательность и значение, ивместе с тем, смягчить, благодаря привычности, впечатлениевиденного. В юности же, в особенности у живых и с большимвоображением натур, впечатление видимого, а, следовательно, ивнешности вещей, настолько сильно, что мир представляется какбы картиной; для них важнее всего то, что они в ней изображаюти как выглядят, а не то, как они себя чувствуют в душе. Этосказывается в их тщеславии и некотором фатовстве. Наибольшая энергия и высшее напряжение духовных силбывает, без сомнения, в молодости, отнюдь не позже 35 лет;начиная отсюда, оно убывает, слабеет, хотя и очень медленно. Ноубыль эта в последующие годы, даже в старости, возмещаетсяиными духовными данными. Только к старости человек приобретаетбогатый опыт и знание; у него было достаточно времени ислучаев, чтобы рассмотреть и обдумать все со всех сторон; онпонял взаимодействие явлений, точки их соприкосновения и открылих промежуточные звенья, а, следовательно, только теперьвсецело уяснил себе их связь между собою. Для него все сталоясным. То, что он знал и в юности теперь он знает гораздоосновательнее, так как для каждого понятия у него есть гораздобольше данных. То, что в юности казалось нам известным, то встарости мы знаем действительно, да и знаем-то мы гораздобольше, чем тогда; сверх того наши познания становятсяосновательно продуманными и находятся в строгой связи, тогдакак в юности они всегда имеют пробелы и отрывочны. Лишь старыйчеловек может иметь полное и правильное представление о жизни,так как он обозревает ее во всей полноте, видит естественностьее течения и, что особенно важно, не только, как другие,сторону входа, но и выхода, благодаря чему он в совершенствеуясняет себе ее ничтожество, тогда как все остальные пребываютв заблуждении, что лучшее еще впереди. Зато в юности у насбольше восприимчивости, а потому из того немногого, что мы вэту пору знаем, можем извлечь всегда много; взамен этого кстарости мы получаем больше рассудительности, проницательностии основательности. То, что выдающимся умам предназначеноподарить миру, то они начинают собирать уже в юности, в видематериала собственных наблюдений и своих основных воззрений; норазработать собранное им удается лишь в позднейшие годы. Вбольшинстве случаев великие писатели дают лучшие своипроизведения приблизительно около 50-летнего возраста. Тем неменее юность остается корнем древа познания, хотя плоды даютсявершиной его. Но, как каждая эпоха, хотя бы самая жалкая,считает себя несравненно умнее предшествовавших веков, так жесмотрит и человек на более молодой возраст; часто это и в том,и в другом случае бывает неверно. В годы физического роста,когда с каждым днем растут и наши умственные силы и знания, --мы привыкаем пренебрежительно, сверху вниз смотреть навчерашний день. Привычка эта вкореняется и остается даже тогда,когда началась убыль духовных сил, и когда поэтому следовало быс уважением смотреть на вчерашний день; потому-то в это времямы иногда и ценим слишком низко как деятельность, так исуждения молодых лет. Следует заметить, что хотя основные черты нашего ума --нашего мозга врожденны так же, как и главные свойства характера-- сердца, -- но интеллект наш отнюдь не является столь женеизменным, как характер, а подвержен многим изменениям,совершающимся в общем регулярно, ибо они обусловливаются частьютем, что основа интеллекта -- все же физическая, частью тем,что материал его -- эмпирический. Интеллектуальные силыравномерно растут, доходят до апогея, после чего начинаютпостепенно же падать, вплоть до идиотизма. С другой стороныматериал, над которым орудует ум, т. е. содержание мыслей,знания, опыта, упражнения, сведений и, -- как следствие всегоэтого -- совершенство воззрений -- есть постоянно растущаявеличина, растущая, впрочем, только до наступления расслабленияума, когда все это исчезает. Это смешение в человекенеизменного элемента -- характера -- с элементом, изменяющимсяравномерно, в двух противоположных направлениях, -- и объясняетразличие его черт и достоинств в разные эпохи его жизни. В более широком смысле можно сказать, что первые 40 летнашей жизни составляют текст, а дальнейшие 30 лет --комментарий к этому тексту, дающие нам понять его истинныйсмысл и связность, а также все детали и нравоучение, из неговытекающее. Конец жизни напоминает конец маскарада, когда все маскиснимаются. Тут мы видим, каковы на самом деле те, с которыми мыприходили в соприкосновение. К этому времени характерыобнаружились, деяния принесли свои плоды, труды оценены подостоинству и иллюзии исчезли. На все это, конечно, пошлонемало времени. -- Но страннее всего то, что лишь к концу жизнимы можем узнать, вполне уяснить даже самих себя, наши цели исредства, а особенно наше отношение к миру, к другим. Часто,хотя и не всегда, приходится поставить себя ниже, чем мы раньшепредполагали, иногда, впрочем, и выше, что происходит оттого,что мы не имели достаточно яркого представления о низости светаи ставили себе слишком высокие цели. Словом, мы узнаем, чегокаждый стоит. Обыкновенно молодость называют счастливым, а старость --печальным периодом жизни. Это было бы верно, если бы страстиделали нас счастливыми. Однако, они-то и заставляют юностьметаться, принося мало радости и много горя. Холодной старостиони не тревожат и она принимает оттенок созерцательности;познавание становится свободным и берет верх; а так как оносамо по себе чуждо страданий, то чем больше оно преобладает всознании, тем последнее счастливее. Достаточно вспомнить, чтопо существу наслаждение -- отрицательно, а страдание --положительно, чтобы понять, что страсти не могут дать счастья ичто нечего жалеть старость за то, что она лишена несколькихнаслаждений. Каждое наслаждение -- это только удовлетворениекакой-либо потребности; если отпадает и то, и другое, то обэтом следует жалеть так же мало, как о том, что после обеданельзя есть и после крепкого долгого сна приходитсябодрствовать. Платон во введении к "Республике" совершенноправильно считает старость счастливою, поскольку она свободнаот полового влечения, не дающего нам до тех пор ни минутыпокоя. Можно утверждать, что различные, постоянно появляющиесяфантазии, порождаемые половым влечением, и происходящие из нихаффекты поддерживают постояннное безумие в людях, пока онинаходятся под влиянием этого влечения, этого вселившегося в нихдемона, и лишь по избавлению от него они становятся вполнеразумными. Во всяком же случае, в общем, и откинувиндивидуальные условия и состояния, надо признать, что юностисвойственна известная меланхолия и печаль, а старости --спокойствие и веселость духа; причина этому та, что юностьнаходится еще под властью, даже в рабстве у этого демона, редкодающего ей спокойную минуту, и являющего непосредственным иликосвенным виновником почти всех несчастий, постигающих человекаили грозящих ему; в старости же дух ясен; человек избавился отдолго отягчавших его цепей и получил возможность двигатьсясвободно. -- С другой стороны надо заметить, что, раз погаслополовое влечение, то и настоящее зерно жизни истлело и осталасьлишь скорлупа, или что жизнь становится похожею на комедию,начатую людьми и доигрываемую автоматами, одетыми в их платья. Как бы то ни было, -- юность есть время треволнений,старость -- эпоха покоя; уже по этому одному можно заключить отом, насколько счастливы та и другая. Дитя жадно простираетруки за тем, что ему кажется таким красивым и богато-пестрым;все это возбуждает его, так как восприимчивость его молода ичутка. То же самое, но с большей энергией, происходит и вюноше. И его дразнит пестрый мир с его многообразными формами иего фантазия создает из этого нечто гораздо больше того, чтоможет дать действительность. И он полон жадности и стремления кчему-то неопределенному, отнимающему у него тот покой, безкоторого нет счастья. В старости все это улеглось, отчастипотому, что остыла кровь и уменьшилась раздражительностьвоспринимающих центров, отчасти потому, что опыт обнаружилистинную ценность вещей и суть наслаждений, благодаря чему мыпостепенно освобождаемся от иллюзий, химер и предрассудков,скрывавших и искажавших дотоле подлинный вид вещей; теперь мыгораздо правильнее и яснее понимаем все, принимаем вещи за то,что они есть на самом деле и в большей или меньшей степенипроникаемся сознанием ничтожности всего земного. Это именно ипридает почти всем старым людям, даже с самым заурядным умом,известный отпечаток мудрости, отличающий их от более молодых.Важнее всего то, что все это дает спокойствие духа, являющеесяодним из существенных элементов счастья, пожалуй даже, первоеусловие, сущность его. Тогда как юноша воображает, что в этоммире рассыпаны Бог знает, какие блага, и что надо толькоузнать, где он, -- старец проникнут идеей Экклезиаста "суетасует" и знает, что как бы позолочены ни были орехи, все онипусты. Лишь в преклонных годах человек проникается Гоциевским niladmirari (34) -- т. е. непосредственным, искренним и твердымубеждением в ничтожности всего и в бессодержательности благэтого мира; химеры исчезли. Он уже не воображает, что где-то,во дворце или в хижине, существует какое-то особенное счастье,большее, чем то, каким он сам наслаждается повсюду, пока онсвободен от душевных и телесных страданий. Людское деление навеликое и малое, на благородное и низкое, -- перестает для негосуществовать. Это дает старым людям особенное спокойствие духа,позволяющее с усмешкой взирать на земную суету. Он вполнеразочаровался и знает, что человеческая жизнь, как бы ее ниразукрашивали и ни наряжали, все же вскоре выкажет, несмотря наэту ярмарочную прибранность, всю свою нищету, и что, несмотряна эти наряды, она в главных чертах всюду одна и та же, всюдуистинная ценность ее определяется исключительно отсутствиемстраданий, отнюдь не наличностью наслаждений, а тем паче --блеска. (Hцr. epist. L. I, 12, V. l -- 4). Основная характернаячерта старости -- разочарованность; пропали иллюзии,придававшие дотоле много прелести нашей жизни и возбуждавшие кдеятельности; обнаружились тщета и пустота всех благ мировых, вчастности, блеска, великолепия и величия; человек узнал, чтото, чего мы желаем, и наслаждения, к которым мы стремимся,могут дать нам лишь очень немного, и постепенно приходит ксознанию великой нищеты и пустоты нашего существования. Толькок 70 годам можно вполне понять первый стих Экклезиаста. -- Всеэто придает старости некоторый налет угрюмости. Обычно полагают, что удел старости -- болезни и скука. Ноболезни вовсе не необходимый ее признак, особенно, еслипредстоит очень долгая жизнь, что же касается скуки, то выше япоказал, почему старость подвержена ей меньше, чем юность;точно так же скука вовсе не есть обязательный спутникодиночества, к которому, по вполне понятным причинам, склоняетнас старость. Скука сопутствует лишь тем, кто не знал иныхнаслаждений, кроме чувственных и общественных, кто не обогащалсвой дух и оставил неразвитыми его силы. Правда, в преклонныхгодах духовные силы убывают, но их останется все же достаточнодля того, чтобы побороть скуку, -- если только их вообще быломного. Сверх того, как показано выше, в силу опытности,упражнения и размышления, разум продолжает развиваться,суждения становятся более меткими, и уясняется связь вещей; мыпостепенно усваиваем себе всеобъемлющий взгляд на целое;благодаря постоянному комбинированию на новый лад накопленныхзнаний, и обогащению их при случае, наше внутреннеесамообразование продолжается по всем направлениям, даваязанятие духу, умиротворяя и награждая его. Это в известнойстепени возмещает упомянутый упадок сил. К тому же, каксказано, время в старости бежит быстрее, что такжепротиводействует скуке. Убыль физических сил вредит нам мало,если только мы не добываем ими хлеба. Бедность в старости --великое несчастье. Если ее удалось избегнуть и здоровьесохранено, то старость может быть весьма сносной порой жизни.Главные потребности ее -- удобство и обеспеченность; потому встарости мы больше любим деньги, чем раньше: деньги возмещаютотсутствующие силы. Покинутые Венерой, мы охотно ищем радостейу Вакха. Потребность видеть, путешествовать, учиться заменяетсяпотребностью учить других и говорить. Счастье для старика, еслив нем осталась любовь к науке, к музыке, к театру, вообщеизвестная восприимчивость к внешнему миру, что у некоторыхсохраняется до самых преклонных лет. То, что человек имеет всебе, никогда ему так не пригодится, как в старости. Правда,большинство, тупое, как всегда, превращаются к старостипостепенно в автоматы; они думают, говорят и делают постоянноодно и то же, и никакое внешнее впечатление не в силах сбить ихс этого направления или пробудить в них новую мысль. Говорить стакими господами -- то же, что писать на песке: следы стираютсяпочти мгновенно. Конечно, такое старчество -- не что иное, каксмерть. -- Природа словно хотела символизировать наступлениевторого детства, в старости третьим прорезыванием зубов, что,хотя и редко, но встречается. Прогрессивная убыль всех сил с приближением старости --явление, конечно, печальное, но необходимое, даже благотворное,ибо иначе смерть, которой эта убыль расчищает дорогу, была быслишком тяжела. Поэтому высшее благо, какое нам дает оченьглубокая старость, -- это чрезвычайно легкое умирание, невызванное никакими болезнями, без всяких страданий -- смертьсовсем не чувствительная, описание которой можно найти во IIтоме моего главного труда (гл. 41). В Ветхом Завете (псалом 90, 10) продолжительность жизниопределяется в 70, самое большее в 80 лет, и что еще важнее, --Геродот (1,32 и III, 22) говорит то же самое. Но это неверно иосновывается на грубом, поверхностном толковании каждодневногоопыта. Ведь если бы естественная продолжительность жизни была70 -- 80 лет, то люди умирали бы в эти года от старости; насамом же деле -- не так: они в этом возрасте, как и в болеемолодом, умирают от болезней, а так как болезнь есть очевиднаяаномалия, то такую смерть нельзя назвать естественной. Всущности век человека -- 90 -- 100 лет; в эти годы люди умираюттолько от старости, без болезней, без хрипа, без судорог, безпредсмертной борьбы, иногда даже не бледнея, большей частьюсидя, после еды: они, собственно, даже не умирают, а простоперестают жить. Смерть раньше этого возраста вызывается лишьболезнями, а потому преждевременна. Упанишады вполне правы,определяя естественную продолжительность жизни в 100 лет. Человеческую жизнь нельзя, в сущности, назвать ни длинной,ни короткой (35), так как, в сущности, она именно и служитмасштабом, которым мы измеряем все остальные сроки. Различие юности и старости в том, что у первой вперспективе -- жизнь, у второй -- смерть, что первая имееткороткое прошлое и долгое будущее, вторая -- наоборот. Правда,старик имеет лишь смерть перед собою, у юноши же впереди --жизнь; но еще вопрос, что привлекательнее, и не лучше ли,вообще говоря, иметь жизнь позади, чем пред собою? Ведь сказаноже в Экклезиасте (7, 2): "День смерти лучше дня рождения". Вовсяком случае желать прожить очень долго -- желание весьмасмелое; недаром испанская пословица говорит: "кто долго живет-- видит много зла". Правда, вопреки астрологии, судьба отдельного человека небывает начертана на планетах, но они указывают жизненный путь"человека вообще", в том смысле, что каждому возрастусоответствует какая-нибудь планета и таким образом, жизньпроходит под влиянием всех планет поочередно. -- В десять летнами управляет Меркурий. Подобно этой планете, человек быстро исвободно движется в очень небольшом круге; незначительныемелочи способны его взволновать; но учится он много и легко,под руководством бога хитрости и красноречия. С двенадцатымгодом наступает царство Венеры; юношей всецело овладеваютлюбовь и женщины. -- На тридцатом году мы находимся подвлиянием Марса; человек становится резким, сильным, смелым,воинственным и гордым. -- В сорок лет мы под действием четырехпланетоид; поле жизни как бы расширяется, мы служим полезномупод влиянием Цеpepы, имеем собственный очаг в силу влиянияВесты, научились, благодаря Палладе, тому, что следовало знатьи подобно Юноне в доме царит супруга (36). В пятьдесят лет наднами владычествует Юпитер. Человек пережил большинствосовременников, и чувствует свое превосходство над новымпоколением. Он еще сохранил все свои силы, богат опытом изнаниями; в зависимости от личных данных и положения своего онимеет тот или иной авторитет у окружающих. Он не хочет болееповиноваться, а желает сам повелевать. Теперь он больше всегопригоден к тому, чтобы стать руководителем, правителем в тойили иной сфере. 50 лет -- апогей человека. На шестидесятом годунастает время Сатурна, является свинцовая тяжесть,медлительность и инертность: "Люди старые -- что мертвецы, Недвижны, вялы, бледны -- как свинец". ("Ромео и Джульетта". Действие II, сцена 5) Наконец является Уран; тогда, как говорят, пора идти нанебо. Нептуна, названного так по недомыслию, я не могуупомянуть здесь, раз нельзя назвать его по-настоящему имени --Эросом; не то я постарался бы показать, как конец соединяется сначалом, каким образом Эрос оказывается в тайной связи сосмертью и как, в силу этой связи, подземное царство Оркус илиАмантес египтян (Plutarch, de Iside et 0s., с. 29) оказываетсяне только берущим, отнимающим, но и дающим, так что смертьявляется творцом жизни. Именно из этого Оркуса рождается все; внем находилось все, что живет ныне; если бы только нам удалосьпонять фокус, посредством чего это происходит, тогда все сталобы ясным.

Примечания

1 Народы, рабы и победители всегда признавали, что высшееблаго человека -- его личность. 2 Как в день, подаривший тебя миру, солнце приветствовалосветила, так и ты рос по тем же законам, какие вызвали тебя кжизни. Таким ты всегда останешься; нельзя уйти от самого себя;-- так говорили сибиллы и пророки; никакая власть, никакоевремя не могут разбить раз созданной и развивающейся формыжизни. 3 Имеешь одно -- будешь иметь и другое. 4 "Один покидает свой роскошный дворец, чтобы прогнатьскуку, но тотчас возвращается назад, не чувствуя себясчастливее в другом месте. Другой спешно бежит в свое имение,словно там надо тушить пожар; но едва достигнув границ имения,он начинает скучать и или предается сонливости и стараетсязабыться, или же спешно возвращается в город" (III, 1073). 5 Природа постоянно совершенствуется, переходя отмеханикохимического процесса в неорганическом мире крастительности с ее глухим самоощущением и далее к животномуцарству, где уже заметны разум и сознание; эти слабые росткиразвиваются постепенно дальше, и последним, величайшим усилиемдостигается человек; его интеллект -- апогей и цель творенийприроды, самое совершенное и трудное, что она смоглапроизвести. Однако и в пределах человеческого рода разумпредставляет многочисленные и заметные градации и крайне редкодостигает высшего развития -- действительно высокойинтеллигентности. Понимаемая в узком, строгом смысле, она являетсятруднейшим и высшим творением природы и вместе с тем самымредким и ценным, что есть на свете. При такой интеллигентности появляется вполне ясноесознание, а следовательно -- отчетливое и полное представлениео мире. Одаренный ею человек обладает величайшим земнымсокровищем -- тем источником наслаждений, по сравнению скоторым все другие -- ничтожны. Извне ему не требуется ничего,кроме возможности без помех наслаждаться этим даром, хранитьэтот алмаз. Ведь все другие -- не духовные -- наслаждения сутьнизшего рода; все они сводятся к движениям воли, т. е. кжеланиям, надеждам, опасениям, усилиям, -- направленным напервый попавшийся объект. Без страданий при этом не обойтись; вчастности, достижение цели обычно вызывает в нас разочарование.Наслаждения духовные приводят лишь к уяснению истины. В царстверазума нет страданий, есть лишь познание. -- Духовныенаслаждения доступны, однако, человеку лишь чрез посредство, аследовательно, и в границах его собственного разума: "весьимеющийся в мире разум бесполезен для того, у кого его нет".Единственная невыгода, связанная с этим преимуществом, это та,что во всей природе восприимчивость к боли повышаетсяпараллельно с разумом, а следовательно, здесь достигает высшегопредела. 6 В сущности вульгарность состоит в том, что желанияпреобладают в сознании человека над познавательнойспособностью, и эта последняя становится в служебное отношениек воле; следовательно, раз воля не нуждается в услугахпознания, раз нет ни крупных, ни мелких мотивов, сознаниедремлет и наступает полное отсутствие мыслей. Желание безсознания самое низменное, что только возможно: оно присущевсякому полену, в котором и обнаруживается в момент егопадения. Состояние это и есть вульгарность. Здесь действуютлишь органы чувств, да та ничтожная доза разума, какаянеобходима для восприятия ощущений. Посему вульгарный человекдоступен всем впечатлениям, тотчас воспринимает все, чтоговорится вокруг; каждый слабый звук, мельчайшее обстоятельствонемедленно возбуждают, как и у зверей, его внимание. Такоесостояние отражается на его лице и на всей наружности, --получается вульгарный вид, особенно отталкивающий и, если --как это обычно бывает, -- воля, заполняющая собою все сознание,-- низменна, эгоистична и зла. 7 Все на земле изменяется, все скоротечно; всего же что ницветет ни живет на земле, человек скоротечней" и сл. 8 Не стоит досадовать на людскую низость: что бы о ней ниговорили, она -- сила. 9 Высшие классы с их блеском, роскошью, великолепием иразного рода тщеславием могут сказать: наше счастье всецело вненас: его центр -- головы других людей". 10 Соответствует нашему понятию "типа". 11 Партийный дух. 12 Закон не заботится о мелочах. 13 Рыцарская честь -- порождение высокомерия и глупости.(Противоположный принцип резче всего выражен словами: "Нищеталюдей -- наследие Адама"). Замечательно, что это безмерноевысокомерие встречается исключительно среди последователей техрелигий, которые обязывают верующих к крайнему смирению; ни вдревности, ни в других частях света не исповедуется этотпринцип рыцарской чести. Однако его возникновению мы обязаны нерелигии, а феодализму, при котором каждый дворянин мнил себясувереном и поэтому не признавал над собою никакого людскогосуда; он привык верить в полнейшую неприкосновенность, святостьсвоей личности, и всякое покушение на нее, всякий удар, всякоебранное слово казалось ему преступлением, заслуживающим смерти.Вот почему честь и дуэль были первоначально привилегиямидворянства, а в позднейшие времена -- офицерства; подчас к этойгруппе примыкали -- но не вполне -- и другие высокие классы, сцелью не отставать от них. Хотя дуэль и возникла из ордалий, новсе же эти последние являются не причиной, а следствием, --проявлением принципа чести: не признавая людского суда, человекапеллировал к Божьему. -- Ордалии свойственны не толькохристианству; они встречаются и у индусов, хотя главным образомв древние времена; впрочем, следы их остались там и поныне. 14 20 или 30 ударов палкой пониже спины -- это т. ск.насущный хлеб китайца. Это отеческое внушение мандарина несчитается позорным и принимается с благодарностью (Lettresйdifiantes et curiouses. 1819. Vol. 11. p. 454). 15 Собственно, причина по которой правительства делаютвид, что стараются вывести дуэль (чего особенно легко можнобыло бы достичь в университетах) -- и что это им только неудается -- лежит в следующем: государство не в силах вполнезаплатить деньгами за услуги военных и гражданских служащих;нехваток оно выплачивает в виде почестей, представляемыхтитулами, орденами, мундирами. Чтобы сохранить за этойидеальной оплатой высокую ценность, необходимо всяческиподдерживать чувство чести, обострять его, хотя бы и чрезмерно;так как гражданская честь не достигает этой цели, ибо онаимеется решительно у всех, то остается обратиться к честирыцарской, которую и поддерживают вышеупомянутыми средствами. ВАнглии, где жалованье военных и гражданских чинов много выше,чем на континенте, в ней нет надобности; поэтому там запоследние 20 лет дуэль почти совершенно исчезла, теперь онаочень редка и высмеивается всеми; этому много способствовалоAnti-duelling society, имеющее своими членами много лордов,адмиралов и генералов; по-видимому, жертвы Молоху здесьпрекращаются. 16 Поэтому очень плохой комплимент называть творение, какэто ныне в моде, деянием -- That. Творения принадлежат к высшейкатегории. Деяние всегда вытекает, строится на каком-либомотиве, а поэтому всегда обособлено, преходяще и свойственноуниверсальному, исконному элементу мира _ воле. Великое,прекрасное творение, как имеющее всеобщее значение есть нечтопостоянное, создается невинным, чистым разумом, поднимающимсякак роса над низким миром воли. Слава деяний имеет ту выгоду, что обычно она сразувспыхивает и иногда столь ярко, что в мгновение расходится повсей Европе; слава же творений возникает медленно, постепенно,сперва тихо, потом уже громче и достигает апогея часто через100 лет, но тогда она уже способна утвердиться (-- т. к. самитворения живы --) на целые тысячелетия. Напротив, славадеяний, как только минует первая вспышка, постепенно слабеет,сфера ее все суживается и под конец от нее остается в историилишь какой-то дымок. 17 Самое удачное слово будет осмеяно, если у собеседникаслух не в порядке. 18 Ты не можешь ничего поделать с окружающей тебятупостью! Но не волнуйся напрасно, ведь камень, брошенный вболото, не производит кругов. 19 Если бы, прежде чем родиться, я желал бы, чтобы мнедаровали жизнь -- то я и поныне не жил бы на этом свете: этостанет понятным, если взглянуть, как неистовствуют те, ктоготов отрицать меня, лишь бы самим казаться хоть какой-нибудьвеличиной. 20 Так как наше величайшее удовольствие состоит в том,чтобы нами восхищались, а люди восхищаются другими, даже еслиэто заслужено, крайне неохотно -- то наиболее счастлив тот, ктотак или иначе научился восхищаться сам собою. Только бы другиене разочаровывали его! 21 Лучшее -- враг хорошего. 22 Как тело скрыто одеждою, так наш дух облечен ложью.Наши слова, действия, все наше существо лживо, и лишь изредказа этой оболочкой можно угадать наш истинный образ мыслей, какпод одеждой угадывается иногда фигура. 23 Известно, что несчастия легче переносятся сообща; кнесчастьям же люди причисляют и скуку, а потому и сходятся,чтобы скучать вместе. Как любовь к жизни является, в сущности,лишь страхом смерти, так и общительность людей не естьприрожденный инстинкт, покоится не на любви к обществу, а настрахе перед одиночеством; в общении с другими люди вовсе неищут удовольствия, а просто стараются избежать пугающей ихпустоты и тягости одиночества, однообразия их самосознания;ради того, чтобы уйти от этого, они готовы довольствоватьсядаже плохим обществом и мирятся с неизбежно связанными с нимтягостями и принуждениями. Но если возьмет верх отвращение ковсему этому, создается привычка к одиночеству, благодаря чемусгладится первоначальное неприятное впечатление от него, о чемсказано выше, -- тогда человек может отлично обходиться один,не скучая по обществу; это возможно потому, что потребность впоследнем -- не первична и поэтому еще, что одиночество само посебе дает немало выгод. 24 В этом же смысле высказывается и Сади (пер. Графа, стр.65): "С этого времени мы распростились с обществом и вступилина путь одиночества; ибо только этот путь верен и безопасен". 25 Зависть людей показывает насколько они себя чувствуютнесчастными; постоянное их внимание к тому, что делают другие,показывает, как они скучают. 26 Сон-это частичка смерти, которую мы занимаем заранее,сохраняя и возобновляя ею истощившуюся за день жизнь. Сон -- заем, сделанным у смерти для поддержания жизни,иначе говоря "процент со смерти", причем сама смерть -- этоуплата всего капитала, уплата, отсрочиваемая тем дальше, чемвыше проценты и чем правильнее они вносятся. 27 Вообще разумно было почаще говорить себе: "изменить этоя не могу, остается извлекать из этого пользу". 28 Если бы у большинства людей добро преобладало над злом,тогда было бы разумнее полагаться не на их страх, а насправедливость, честность, благородность, родство, верность,любовь или жалость, но так как на деле бывает обратное, торазумнее поступать наоборот. 29 Можно сказать, что волю человек дал сам себе, ибо воля-- это он сам; разум же -- благо, дарованное ему небом вечною,таинственною судьбою, необходимостью, в руках которой человек-- игрушка. 30 Лучшим средством проложить себе дорогу в жизни являютсядружба и товарищи, но большие способности делают нас гордыми ипотому малопригодными к тому, чтобы льстить тем, у кого этиспособности ничтожны, пред коими приходится поэтому скрыватьсвое преимущество, отрекаться от него. Обратным образом влияетсознание небольших способностей; оно отлично уживается сприниженностью, общительностью, любезностью, уважением кдурному и доставляет, следовательно, друзей и покровителей. Сказанное относится не только к государственной службе, нои к почетным должностям, даже к ученой славе; в академиях,напр., все верхи заняты милой посредственностью, заслуженные желюди попадают туда очень поздно, или никогда, впрочем -- этовсюду так. 31 Случай играет настолько важную роль во всехчеловеческих делах, что, пока мы стараемся путем жертвы,предотвратить какую-либо отдаленную опасность, она исчезает всилу непредвиденного положения, какое приняли обстоятельства, итогда не только даром потеряны принесенные жертвы, но дажепроизведенное ими изменение теперь, при изменившемся положениивещей, становится прямо-таки невыгодным. Поэтому не следуетрассчитывать наши действия на слишком отдаленное будущее, нопринимать в расчет и случай, и смело глядеть в глаза инойопасности, надеясь, что она, как многие грозовые тучи, пройдетмимо. 32 У кого ум не соответствует возрасту, тот испытывает всенесчастия своих лет. 33 В старости люди более всего оберегают себя отнесчастий; в юности -- легче переносят их. 34 Ничему не поклоняться. 35 Как бы долго мы ни жили, мы не обладаем полностьюничем, кроме нераздельного настоящего; ибо воспоминания нашибольше теряют вследствие забывчивости, нежели обогащаютсянакоплением новых материалов. 36 О других 60 приблизительно планетоидах, недавнооткрытых, я и слышать не желаю. Я поступаю с ними так, какпрофессора философии со мною. Я их игнорирую потому, что с

моими рассуждениями они не согласуются.

B) эффективные меры государственные политики

C) открытость перечня участников

E) улучшение бизнес - среды

F) эффект распространения

G) определение экономической стратегии

Дата добавления: 2014-11-07