Заземленность и реальная действительность

Умение целиком капитулировать перед собственным телом одновременно сочетается с необходимостью отказаться от всевозможных иллюзий и опуститься на землю, погрузившись в реальную действительность. Про человека, который прочно связан с реальностью, говорят, что он «стоит на земле обеими ногами», имея при этом в виду и наличие у него хорошего ощущения связи между своими стопами и той почвой, на которой он сейчас стоит. Те личности, которые парят в эмпиреях, равно как и находятся в подвешенном состоянии или витают в небесах, не испытывают подобного контакта с матушкой-землей, поскольку их стопы находятся в относительно нечувствительном и онемевшем состоянии, — они могут знать, что их ноги стоят на земле, но у них отсутствует ощущение подлинного контакта с почвой. Имеющий у них место отказ от использования той возбуждающей энергии, которая исходит от нижней половины тела, является реакцией на страх. Там, где подобный страх очень велик, человек может на самом деле изгнать из своего тела все чувства и ощущения, полностью ограничив свое существование головой. После этого он будет жить в том мире фантазий и грез, который слишком хорошо знаком аутичным [Аутизм — психическое состояние, характеризующееся предельной погруженностью в себя, которая иногда сопровождается уходом в фантазии. — Прим. перев.] или шизоидным детям либо взрослым. Чтобы избежать болезненных ощущений и угроз, исходящих от тела и связанных с чувством страха, многие люди в большой степени живут головой и в голове, а не в своем теле. Некоторые из них в ситуациях экстремального страха как бы расщепляются надвое и напрочь теряют связь с собственным телом. Их сознание полностью отрывается от тела, и они воспринимают себя так, как будто смотрят на него со стороны. Эта реакция явно принадлежит к шизофреническому типу и представляет собой серьезное свидетельство отрыва человека от реальности. Один из моих пациентов как-то рассказывал, что временами ощущает себя находящимся на потолке и рассматривающим оттуда свое тело, которое в это время преспокойно лежит в постели. Разумеется, этот человек страдал весьма сильным психическим расстройством.

Контакт с реальной действительностью не принадлежит к разряду ситуаций типа «всё или ничего». Часть из нас пребывает с действительностью в более тесном контакте, нежели другие люди, которые в большей мере оторваны от нее. Поскольку наличие контакта с реальностью представляет собой необходимое условие психического здоровья, то оно является одновременно и условием эмоционального, а также и физического здоровья. Однако многие люди имеют о реальной действительности довольно путаные представления, поскольку ставят знак тождества между окружающей действительностью и принятой культурной нормой, а не тем, что они непосредственно ощущают и воспринимают своим телом. Разумеется, если чувства отсутствуют или редуцированы, то есть понижены, то человек ищет смысл жизни вне своего Я. А вот те индивиды, чье тело полно жизни и пульсаций, могут непосредственно чувствовать реальность своего бытия, и о них можно сказать, что это по-настоящему чувствительные и чувствующие люди. То, насколько человек полон жизни и насколько сильно он чувствует, является мерилом степени его контакта с реальной действительностью. Люди чувствующие и чувствительные — это такие люди, которые «близки к земле». Мы описываем таких личностей термином «заземленные».

Быть заземленным означает чувствовать, что твои ноги прочно покоятся на земле. Дабы по-настоящему ощущать землю, ногам и стопам человека надлежит быть энергетически заряженными. Они должны быть живыми и мобильными, другими словами, характеризоваться разного рода спонтанными и рефлекторными проявлениями вроде пульсации. Такого рода пульсация вовсе не обязана быть интенсивной; она может быть совсем тихой и спокойной — едва-едва слышной, словно легкое урчание и мурлыкание очень мощного автомобиля. Но когда двигатель автомобиля не издает таких звуков, мы знаем — этот мотор мертв. Когда чьи-то стопы выглядят безжизненными и когда ноги этого человека кажутся застывшими и не способными к движению, мы знаем, что у такого индивида отсутствует чувственный контакт с землей. Если же ноги и стопы человека полностью и по-настоящему живы, то он способен ощутить тот волнительный ток, который струится по его нижним конечностям, возбуждая их, согревая и заставляя пульсировать. Как-то я консультировал страдающую шизофренией молодую особу, которая пришла в мой врачебный кабинет по засыпанным снегом улицам, будучи обутой всего лишь в легкие шлепанцы. Стопы у нее напрочь замерзли и были натурального синего цвета, но она не чувствовала никакого холода или боли и не осознавала состояния своих конечностей. Ее бедные ноги закоченели, онемели и были почти безжизненными. Разумеется, эта женщина была совершенно не заземлена, и у нее полностью отсутствовала связь с телом.

Заземление представляет собой энергетический процесс, в котором имеет место поток возбуждения, пронизывающий тело от пяток и до темени. Если этот поток силен и полноценен, то человек ощущает свое тело, его сексуальность, а также почву, на которой он стоит. Такой индивид находится в контакте с реальной действительностью. Указанный поток возбуждения сопряжен с волнообразными дыхательными движениями, так что если у человека дыхание является свободным и глубоким, то сходными свойствами обладает у него и поток энергетического возбуждения. Если же дыхание или упомянутый поток оказывается заблокированным, то человек перестает ощущать свое тело ниже места блокады. Соответственно, если этот поток ограничен, то у данного лица ограничены и ощущения. Поскольку рассматриваемый нами поток возбуждения пульсирует — протекая вначале по направлению вниз, в сторону ступней, а затем вверх, к голове, подобно колебаниям маятника, — то он возбуждает на своем пути различные сегменты тела: голову, сердце, гениталии и ноги. Поскольку указанная волна возбуждения при своем движении вниз пересекает область таза, то любое сколько-нибудь серьезное сексуальное расстройство, проявляющееся именно в той области, будет блокировать прохождение этого потока к ногам и стопам. Если человек не заземлен, то и его сексуальное поведение также оказывается незаземленным, иными словами, отделенным от чувств, имеющихся в остальном теле.

Поскольку «быть заземленным» означает, помимо всего прочего, еще и «стоять на собственных ногах», то это понятие указывает также на состояние независимости и зрелости. По тем же соображениям вертикальная поза стоящего человека представляет собой позу, более свойственную взрослому индивиду, в то время как пребывание в лежачем положении носит более инфантильный характер. Тем самым пациенту легче отступить на детские позиции, когда он лежит, нежели когда он стоит. Этим объясняется и то, почему даже такая вещь, как оргазмический рефлекс, который наблюдается во время терапевтического сеанса у пациента, лежащего в кабинете на медицинской кровати, вовсе не обязательно преобразуется в изменения в его взрослом поведении. Указанный рефлекс является важным и значимым, но отнюдь не абсолютным критерием здоровья. Человек должен быть, помимо этого, полностью заземлен. Нам следует признать тот факт, что чувства ребенка, хоть они во многом и близки к чувствам взрослого, все-таки не идентичны им. Детский гнев — это совсем не то же самое, что гнев взрослый, и точно так же можно высказаться по поводу печали. Взрослая любовь также отличается от любви детской, причем не в своей принципиальной основе, поскольку в обоих случаях она является функцией сердца, а в той широте и степени охвата, которые определяются всем телом в целом. Это, разумеется, не означает, будто грудные младенцы и маленькие дети не заземлены. Они заземлены — через посредство своей связи с матерью как представительницей всей земли, — но они не находятся в непосредственной связи с землей до тех пор, пока не окажутся полностью способными — во всех смыслах — стоять на собственных ногах.

Произведенный выше анализ помогает читателю понять, в чем подлинные причины призыва, звучащего со стороны всех новомодных религиозных культов, когда они требуют от своих приверженцев отказаться от собственного эго в пользу лидера культа. Полная капитуляция эго перед этим вожаком сводится к отходу во времена детства и включает в себя отречение от своих прав, возможностей и ответственности. Член подобной религиозной секты, будучи защищен своим главой культа и не испытывая мучительной необходимости выбирать между правильным и ошибочным, обретает чувство свободы и невинности. В результате он испытывает ощущение радостной полноты жизни, которое еще более усиливает его преданность данному культу и приверженность к своей секте. Возникает вопрос о том, является ли его чувство радости иллюзией или реальностью. Иллюзии вполне могут порождать реальные чувства, но эти чувства перестают существовать, когда данная иллюзия лопается, как это неизбежно бывает со всякой иллюзией. Применительно к религиозному культу, иллюзия состоит в том, что его лидер — это всемогущий и всех любящий отец, который будет неизменно заботиться обо всех членах данной секты так же, как отец всегда будет заботиться о своих единокровных детях. Реальность же полностью противоположна указанной иллюзии, поскольку руководители подобных культов и сект являются нарциссическими личностями, которые нуждаются в последователях для поддержки своих грандиозных представлений о себе. Они нуждаются также во власти над другими людьми, чтобы компенсировать собственную импотенцию. Разумеется, подобные люди привлекают лишь тех, кто подсознательно ищет себе могучего отца/руководителя.

Некоторые элементы взаимоотношений между лидером религиозной секты и его последователями могут быть продемонстрированы на примере моих отношений с Райхом, хотя я никогда не стал его последователем. В момент, когда я сломался и рыдал перед лицом перспективы завершения моей терапии у этого специалиста полной неудачей, я вполне отчетливо понимал, насколько сильно жажду защиты с его стороны и в какой степени воспринимаю его как доброго и всесильного отца. Угрожающий мне провал проводимой им терапии означал крах моих надежд и ожиданий. Мой плач частично был вызван утратой этой надежды, но одновременно он был еще и выражением моей опечаленности тем, что у меня не было, нет и не будет такого замечательного отца — человека, умеющего обеспечить мне ту поддержку, в которой я нуждался, чтобы чувствовать себя свободным и радостным. Моя защита против той боли и печали, которые были вызваны фактом отсутствия такого отца, состояла в принятии для себя следующей позиции: я вовсе не нуждаюсь ни в какой помощи и все необходимое могу сделать сам. Именно к этому сводился в тот момент способ моего функционирования в мире, и по всем показателям он представлялся правильным. Однако на более глубоком уровне он перестает работать.

Подлинный культ развился вокруг Райха в те годы, которые последовали за окончанием моей терапии у этого специалиста. Я никогда не становился членом той группы, которая окружала Райха с 1947 по 1956 годы и которая смотрела на него как на человека всезнающего и всемогущего. Отчасти так произошло потому, что в 1946 году я покинул США и уехал в Европу, чтобы изучать медицину в Женевском университете, и потому оказался за пределами указанного кружка. Более важную роль сыграло влияние моей жены. Она питала весьма сильное недоверие к любому типу близости, которая базируется на подчинении или некритическом приятии другого человека как какого-то высшего существа, которому все ведомо или которое всегда оказывается правым. В тот момент она видела вокруг Райха слишком много людей, которые полностью распростились со своей независимостью и зрелыми самостоятельными суждениями ради того, чтобы добиться какой-то близости с этим великим человеком. Конечно же, я тоже мог все это видеть. Сказав все то, что написано выше, я хотел бы добавить, что, с моей точки зрения, и тогда, и сейчас Райх был и остается во многих отношениях великим человеком. Его понимание эмоциональных проблем самых разных людей, его ощущение основополагающего единства всего сущего в природе, а также ясность мышления ставят его выше других в той области, которой он занимался. Однако он не был всезнающим человеком, и у него было много личных проблем, служивших помехой и его работе, и его жизни.

Сама терапевтическая ситуация по необходимости способствует тому, что пациент «прилепляется» к врачу-терапевту, который с полным на то основанием может рассматриваться как фигура, в какой-то степени замещающая тому отца или мать. Человек приходит к терапевту потому, что нуждается в помощи, которая может принимать форму одобрения, понимания и поддержки. Если терапевт проявляет к своему пациенту личный интерес, то последний очень легко и быстро может превратиться в человека, привязанного к терапевту, зависимого от него или даже влюбленного в него. Такого рода привязанность пациента к терапевту, которая во многих своих аспектах носит положительный характер, все-таки ослабляет осознание пациентом его потребности в независимости и ведет к тому, что он начинает — в том числе и буквально — «виснуть на шее» своего терапевта и тем самым находиться в подвешенном, незаземленном состоянии. Широко признается и то, что подобный пациент будет переносить на своего терапевта все те чувства, которые он питает по отношению к своим собственным родителям, — как положительные, так и отрицательные. При этом позитивные чувства этого рода стимулируют подчинение пациента терапевту и предоставляют пациенту возможность отступить на более инфантильные позиции, которые облегчают ему выражение чувств, отрицавшихся, отвергавшихся или подавлявшихся им в детстве, в том числе чувства любви. Выражение подобного чувства по адресу терапевта может привести к ощущению свободы и к чувству радости, но если все это не будет одновременно сопровождаться выражением негативных чувств вроде недоверия и гнева, то упомянутые добрые чувства долго не продержатся. Они будут подорваны теми скрытыми, но все равно присутствующими негативизмом и отчаянием, которые не были преодолены. Если в процессе терапии не проработать полностью и всесторонне указанные отрицательные чувства, они обязательно «вылезут» и подорвут первоначальные успехи в деле капитуляции перед собственным телом, оставив у пациента чувства горечи и фрустрации, или, иначе говоря, разочарования. То же самое явление будет наблюдаться и во взаимоотношениях по типу любви, где первоначальная радость из-за того, что ты капитулировал перед любимым партнером, подрывается разного рода враждебными импульсами и побуждениями, которые проистекают из детства и которые не удалось в свое время благополучно разрешить. Как мы увидим в последующих главах, к перечисленным негативным чувствам относятся также глубокое отчаяние и убийственная ярость, через которые непременно нужно пройти и которые нужно испытать и пережить в процессе терапии, если пациент действительно хочет стать свободным. Страх пациента перед этими чувствами образует собой становой хребет его сопротивления тому, чтобы капитулировать перед своим телом, своим Я и своей жизнью.

Каждый занимающийся анализом терапевт хорошо осознает необходимость вынесения этих до времени скрытых негативных чувств в сознание пациента так, чтобы их можно было проработать и переработать. Райх, когда я был его пациентом, осуществлял это на практике, задавая мне на каждом очередном сеансе один и тот же вопрос о том, имеются ли у меня какие-нибудь негативные мысли или чувства по отношению к нему. Припоминаю, что я отрицал наличие таковых, что было правдой, если иметь в виду мое осознанное отношение к этому терапевту. Становясь его «последователем», я отвергал тем самым свое критическое отношение, благодаря чему у меня появлялась возможность капитулировать перед ним, а через него — перед своим собственным телом. Критически я стал относиться к Райху лишь позднее, когда отошел от райхианства как движения, поскольку оно оказалось не в состоянии дать мне то, в чем я нуждался. А оно не смогло мне дать вот чего — углубленного понимания своего характера. Неудачу Райха в этом деле можно отнести на счет того факта, что проделываемая им терапевтическая работа с телом была не столь глубокой и всесторонней, как ей бы следовало быть. Читателю надо бы не упускать из виду и то, что моя терапия у Райха имела место пятьдесят лет назад, во времена, когда понимание энергетической динамики тела и личности еще не достигло той степени развития, которая имеет место на сегодняшний день в биоэнергетическом анализе.

Указанное развитие берет свое начало в изменении позы пациента во время прохождения терапии — он уже не лежит навзничь и не сидит, а стоит. В классическом психоанализе пациент лежит на кушетке и все внимание фокусируется на словах, которые он произносит. Основным материалом аналитического процесса в этом случае являются мысли, причем атмосфера спокойствия и пассивности аналитической ситуации исключает или существенно уменьшает все иные формы самовыражения пациента. Во время моей работы с Райхом я также находился в лежачем положении, которое, поскольку оно является пассивным, позволяло мне возвращаться в инфантильное, полудетское состояние и тем самым облегчало восстановление и воспроизведение очень ранних воспоминаний. Но основным средством и способом выражения были совсем не слова. Внимание Райха было сконцентрировано на том, как я дышу и что со мной происходит на телесном уровне. За мною наблюдали в той же мере, в какой меня выслушивали, что вело к весьма значительному расширению терапевтического скрининга, то есть отслеживания. Лежа на кровати, расположенной в его кабинете, я находился в позе с согнутыми коленями, так что мог хорошо ощущать контакт своих стоп с постелью, но это была одновременно и поза беспомощности. С другой стороны, когда пациент стоит, он находится в позе взрослого человека, что позволяет перенести центр тяжести в настоящее, то есть туда, где сейчас находятся его проблемы. Кроме того, на основании осанки пациента терапевт может судить, как он держится и каким он предстает перед окружающим миром и представляет себя всему свету.

Наиболее распространенная и общепринятая поза, которую мне приходится видеть у пациентов во время проводимой мною терапии, являет собой воплощение пассивности. Человек стоит с вытянутыми в струнку коленями, а вес у него перенесен на пятки, словно он ожидает срочного указания, что ему делать. Эта поза настолько неустойчива, что самый легкий толчок может нарушить его равновесие и буквально опрокинуть назад. Весь его вид свидетельствует о том, что в детстве его учили быть хорошим и послушным. А ведь достаточно этому человеку слегка согнуть колени и чуть податься вперед, перенеся свой вес на основание стоп, как он сразу станет выглядеть намного агрессивнее, иначе говоря, казаться готовым шагнуть вперед или приступить к каким-то активным действиям. Когда пациент стоит, то это позволяет терапевту оценить, насколько хорошо или плохо он заземлен — как физически, по отношению к полу, так и психологически, по отношению к своему телу.

В биоэнергетической терапии пациент далеко не всегда стоит. В начале сеанса пациент и терапевт сидят лицом друг к другу, так что первый из них может рассказать, что произошло в его жизни за истекшее время. При этом и далее во время сеанса пациент для изложения своих чувств может использовать любую из поз, в том числе стоять или лежать. К примеру, печаль, как правило, гораздо легче выразить, находясь в лежачем положении, в то время как выражение гнева в такой позиции более затруднительно. Предлагать пациенту немилосердно бить кровать, для того чтобы тем самым испытывать и выражать гнев, — такой прием используют многие терапевты, хотя часто они делают это без должного понимания телесного языка. Я, в частности, имею в виду практику нанесения подобных терапевтических ударов из положения стоя на коленях. Такая коленопреклоненная поза всегда выражает отношение подчинения, что полностью противоречит самому замыслу и цели нанесения ударов. Разумеется, можно впасть в гнев и в сидячем положении, но в таком случае выражение этого чувства поневоле ограничивается словами и жестами. Наблюдая за человеком, который бьет кровать из положения стоя, можно проследить, насколько хорошо вся эта акция заземлена в реальной действительности, связанной с текущим чувством гнева. У пациента, удары которого носят несистематический и яростный характер, вместо того чтобы быть сконцентрированными и гневными, в ногах и стопах нет того ощущения, которое позволяло бы ему поддерживать связь с телом и землей. Выражение ярости мало что дает для разрядки того напряжения, которое поддерживает пациента в подвешенном состоянии и лишает его контакта с действительностью.

На ранней стадии моей терапевтической практики я работал с пациентом-психологом, находившимся в состоянии сильной депрессии. Процесс возвращения в норму шел у него настолько великолепно, что и его жена обратилась ко мне, чтобы проконсультироваться по поводу своих проблем. При этом она сказала: «Вы были единственным терапевтом, который оказался в состоянии снова поставить моего мужа на ноги». Я ответил, что смог добиться этого, заставив ее супруга действительно опираться на свои ноги — в чисто физическом смысле. Разумеется, это не означает, что, поставив человека на ноги в буквальном смысле этих слов, мы выведем его из депрессии, но то, что мы совершим тем самым шаг в правильном направлении, — безусловно. Если человека все время заставляют только разговаривать, сидя при этом на стуле или лежа на кушетке, то, с моей точки зрения, это непременно будет затормаживать терапевтический процесс.

Если мы хотим, чтобы чувство радости стало неотъемлемым атрибутом жизни обратившегося к нам человека, то оно не может зависеть только от каких-либо особых упражнений или переживаний. Я убежден, что каждому из нас случалось испытывать некоторые моменты радости в результате прорыва какой-то сильной эмоции, результатом чего становится чувство освобождения. Это напоминает солнце, которое на короткое время прорывается сквозь облака, после чего снова скрывается за ними. Общепризнанно, что неизменно солнечная погода невозможна, но мы бы хотели, чтобы солнце сияло как можно больше времени. Слишком многие люди живут в темной и мрачной тени своего прошлого, порождаемой какими-то пугающими картинами, которые различимы смутно и неотчетливо. Эти картины часто навещают бессознательную часть нашей души, порождая тревожные сновидения по ночам и неясное, беспочвенное беспокойство средь бела дня. Психоанализ был изначально задуман как метод, позволяющий внести эти подавленные воспоминания в сознательную часть разума так, чтобы связанные с ними чувства можно было выразить и разрядить. Я убежден, что это является существеннейшей частью любой психотерапии. Прежде чем взойдет обогревающее и ободряющее нас солнце, мы испытываем воздействие предшествующего восходу полусвета зари грядущего дня. В терапевтическом анализе это называется инсайтом (буквально — озарением), внезапно появляющимся у человека тогда, когда свет сознания рассеивает тьму, царящую в его душе.

Будучи одной из разновидностей аналитической терапии, биоэнергетический анализ признает важность доктрины «познай самого себя». В процессе работы по самопознанию человеческое Я видится не только в качестве отражения личности в разуме, но и как чисто телесное Я. Поскольку такое телесное Я куда более наглядно и объективно, нежели его отражение в разуме человека, которое носит субъективный характер, то действия по познанию собственного Я в значительной мере являются вопросом поддержания контакта со своим телом. У многих людей такой контакт отсутствует, или же они, в лучшем случае, чувствуют лишь отдельные, ограниченные участки и области собственных тел. Такие люди не заземлены в реальности своих тел. Те фрагменты тела, с которыми данный человек не контактирует, содержат пугающие его чувства, являющиеся двойниками соответствующих пугающих образов в его разуме. Например, большинство людей не чувствует свою спину, невзирая на тот факт, что спина играет важную роль в физическом и эмоциональном положении человека и поддерживает его, когда на него оказывается давление. Эта функция прямо соотносится с тем, что в человеке «имеется стержень», иными словами, что он не является бесхребетным созданием вроде червяка или слизняка. Стержень человека, то есть его позвоночник, может выполнять возложенную на него функцию лишь при условии, что человек воспринимает его как живую, энергетически насыщенную структуру. Если позвоночный столб слишком слаб или податлив, то у человека будет отсутствовать способность занять при необходимости жесткую позицию и окружающие будут считать его слабаком. Если же позвоночник излишне скован и ригиден, то человек может оказаться иммобилизованным в позе сопротивления, что блокирует его способность жить или любить. Несколько лет назад мне пришлось столкнуться с человеком, который страдал от заболевания, известного под названием «анкилозирующий спондилоартрит» или «болезнь Бехтерева (Штрюмпеля-Мари)» — ревматического поражения, при котором позвоночник настолько лишается подвижности, что ведет себя почти так, как если бы он представлял собой сплошную кость. На этого пациента было больно смотреть, но я вовсе не уверен, чувствовал ли он сам боль. Если даже дело обстояло и так, он никогда не вопил об этом на каждом углу. В его истории фигурировал весьма властный, доминирующий и деспотичный отец, которого он и в детстве, и в юности боялся до такой степени, что самым буквальным образом окостеневал и коченел. Но как же в его борьбу оказался вовлеченным позвоночник? Если бы он сгибался перед лицом отцовской агрессивности, то оказался бы «червячком» (то есть существом бесхребетным). Будучи всего только мальчиком, а затем подростком, он был не в состоянии открыто сопротивляться отцу. Он мог противостоять ему лишь внутренне, до предела напрягая и закрепощая свой позвоночник. Подобное бессознательное действие позволило ему сохранить свою внутреннюю интегральную цельность — однако за счет подвижности и возможности испытать радость. Это было печально, но он не испытывал печали; он стал словно замороженным и был не в состоянии почувствовать свое тело.

Когда человек лежит, запрокинувшись, на биоэнергетическом табурете, он может ощутить истинное качество своей спины. Он может воспринять ее состояние напряжения или ее слабость. Хроническое напряжение представляет собой физический эквивалент страха. Поскольку страх иммобилизует, обездвиживает человека, то неподвижность, вызванная хроническим напряжением, равняется страху. Ощущение ригидности, или напряжения, может оказать человеку помощь в осознании своего страха, что ведет к высвобождению подавленных и загнанных вглубь воспоминаний из его детства. Ложась навзничь на табурет да еще и запрокидываясь при этом, многие пациенты выражают опасение, что их спина может сломаться, а затем припоминают, что в детстве они боялись, как бы отец не переломил им спину, когда они с ним боролись. Если после этого позволить им выразить свой гнев, например с помощью ударов по кровати, то это приведет к снятию напряжения и в конечном итоге возвратит задубевшей спине как гибкость, так и силу.

Степень, до которой человек утратил контакт с какой-то из частей своего тела, говорит о том, в какой мере он потерял конкретное чувство или ощущение, соотносящееся с этой частью тела. Стиснутые челюсти и напряженная гортань будут словно отсекать чувство печали, поскольку такой человек не может плакать. Если все тело становится ригидным, то у такого человека никогда не появится чувств, связанных с нежностью. Если перейти на более глубинные уровни, то у многих людей отсутствует чувство любви, поскольку их сердца заперты в жесткой грудной клетке, которая блокирует как осознание факта наличия сердца, так и выражение сердечных чувств, к числу которых принадлежит и любовь.

Цель терапии состоит в том, чтобы человек открыл самого себя, а это повлечет за собой восстановление его души и высвобождение его духа. К этой цели ведут три шага. Первым из них является самоосознание, а это означает умение ощутить каждую часть своего тела и те чувства, которые могут в ней возникнуть. Для меня удивительно, насколько многие люди не осознают выражение своего лица и своих глаз, хотя они смотрят на себя в зеркало каждый день. Разумеется, причина того, что они не видят выражения собственной физиономии, состоит в нежелании увидеть его. Они как будто сами не могут разгадать указанное выражение и убеждены, что другие люди тоже не в состоянии этого сделать. По этой или иной причине они носят на лице маску, некую застывшую улыбку, которая демонстрирует миру, что у них все в порядке, хотя на самом деле всё далеко не так. Когда они сбрасывают с себя эту личину, то перед окружающими, как правило, предстает их подлинный лик, полный печали, боли, депрессии или страха. До тех пор пока они продолжают носить подобную маску, они будут не в силах ощутить свое собственное лицо, поскольку оно словно заморожено в этой самой навеки застывшей улыбке. Разумеется, когда индивиду удается ощутить свою печаль, боль или страх, это вовсе не доставляет ему никакой радости, но если указанные подавленные эмоции не прочувствовать, то от них вообще невозможно будет избавиться. Человек томится в тюрьме, скрытой за этим улыбчивым фасадом, который не позволяет лучам солнца проникнуть в глубины человеческого сердца. Выбираясь из своей полутемной камеры, он может счесть солнце чрезмерно обнаженным и сияющим, но после постепенного привыкания к его блеску ему уже никогда не захочется снова жить в прежней, тускло освещенной обители.

Вторым шагом к открытию самого себя является самовыражение. Если чувства не выражаются, они переходят в подавленное состояние и человек теряет контакт с самим собой. Когда детям запрещают выражать определенные чувства, например гнев, или наказывают за то, что они их выражают, то подобные чувства приходится скрывать и в конечном итоге они становятся частью непроглядного подземелья в глубинах данной личности. Масса людей пребывает в ужасе от своих чувств, которые они считают опасными, угрожающими или безумными. Многим индивидам присуща бессознательная убийственная ярость, которую, как они полагают, следует держать погребенной где-то в недрах своей натуры из опасения перед деструктивным, или, иначе говоря, разрушительным, потенциалом этого чувства. Лишь у немногочисленных лиц подобная ярость носит осознаваемый характер. Она подобна неразорвавшейся бомбе, к которой человек не отваживается прикоснуться. Но точно так же, как разумный человек отыщет возможность взорвать подобную бомбу где-нибудь в безопасном месте и тем самым обезвредить ее, можно безо всякого риска разрядить убийственно опасные чувства в кабинете психотерапевта. Я все время помогаю людям производить подобные операции. Будучи однажды так или иначе разряженным, этот глубоко запрятанный гнев поддается рациональной работе с ним.

Третий шаг к собственному освобождению заключается в достижении самообладания. Это состояние означает, что человек знает, что именно он чувствует в данный момент; он находится в контакте с самим собой. Он также владеет способностью выразить себя надлежащим образом, причем так, чтобы это лучше всего отвечало его высшим интересам. Такой индивид полностью владеет собой. Он сумел избавиться от всевозможных бессознательных подпорок, педалей и рычагов управления, которые брали свое начало в страхе быть самим собой. Он сумел избавиться от чувства вины и стыда по поводу того, каков он есть и что он чувствует. Он сумел освободиться от различных мышечных напряжений в своем теле, которые прежде блокировали его самовыражение и ограничивали его самоосознание. Их место заняли теперь приятие самого себя и свобода быть собою.

В последующих главах этой книги я объясню, каким образом человек в ходе терапевтического процесса доходит до этой стадии. Сюда в качестве важной составной части входит аналитическое исследование всего прошлого данного индивида, с тем чтобы он сам понял, почему и как его естество, его Я, оказалось утерянным или пострадало. Поскольку все те события и переживания детских лет, которые позднее порождают проблемы и сложности взрослого человека, фиксируются в его теле и находят там структурное отражение, то внимательное «прочтение» тела может предоставить терапевту базисную информацию о прошлом данного лица. Это знание плюс все то, что можно почерпнуть из интерпретации его сновидений, из анализа его поведения и из бесед, проводимых между ним и терапевтом, должно быть увязано самим пациентом с теми чувствами, которые он испытывает, и с ощущением собственного тела. Только на этом пути можно достигнуть интеграции разума и тела таким образом, чтобы человек стал чем-то цельным.

Терапия представляет собой путешествие в страну, где человеку предстоит совершить очень важное открытие — открытие самого себя. Этого нельзя добиться быстро, это отнюдь не легко и это не лишено страхов и опасностей. В некоторых случаях такое путешествие может занять целую жизнь, но наградой является чувство, что твоя жизнь прожита не напрасно. Человек может найти истинный смысл жизни в глубоком переживании радости.

Глава 3. Плач: эмоция, несущая разрядку.

Хронические мышечные напряжения, которые делают наш дух закостеневшим и заключают его в своеобразную тюрьму, развиваются в детстве из-за необходимости контролировать выражение сильных эмоций: страха, печали, гнева и сексуальной страсти. Разумеется, эти средства контроля не обязательно оказываются эффективными, поскольку чувство — это сама жизнь тела, и время от времени эта жизнь будет отстаивать и утверждать свои права, невзирая на любые попытки контроля со стороны индивидуума. Если соответствующий индивидуум является невротической личностью, то его усилия взять ситуацию под контроль могут найти свое внезапное выражение в истерической вспышке плача и рыданий, в бешеной ярости или в каких-то сексуальных эксцессах. Такого рода действия никак не созвучны эго, не настроены на его волну и абсолютно ничего не дают для разрешения конфликта между существующей у человека настоятельной необходимостью выразить свои чувства, с одной стороны, и страхом перед их выражением, с другой. Пока указанный конфликт не будет разрешен, человек не располагает свободой быть самим собой. Первоначально страх выражать чувства можно относить на счет страха перед теми последствиями, которые могут явиться результатом такого выражения. Однако в дальнейшем подобного рода страх продолжает сохраняться и у взрослого индивида, хотя теперь он сугубо иррационален. К примеру, выражение пациентом во время терапевтического сеанса гнева по поводу того, как к нему относились в детстве, наверняка не повлечет за собой никакого наказания или иных сколько-нибудь серьезных последствий. Страх касается самих чувств как таковых. Они видятся пациенту чем-то угрожающим и опасным. Во многих людях продолжает таиться убийственный для них гнев, поскольку в детском возрасте их дух был сломлен и они бессознательно боятся, что в случае потери контроля над собой могут даже кого-нибудь убить. За те сорок восемь лет, на протяжении которых я работаю со своими пациентами, призывая и поощряя их чувствовать и выражать свой гнев, никогда не бывало, чтобы кто-то из них настолько вышел из себя и утратил над собой контроль, что попытался бы, скажем, наброситься на меня или сломал какую-либо вещь в моем кабинете. Они изо всех сил лупцевали кровать кулаками или теннисной ракеткой, но четко знали при этом, чем именно они в данный момент занимаются, и вполне сознательно контролировали свои действия. И еще один факт: лишь немногие из моих пациентов могли впасть в настолько сильный гнев, чтобы их глаза стали сверкать от бешенства. В одной из последующих глав я опишу, как работаю со своими пациентами, чтобы помочь им ощутить гнев, — ведь недостаточно знать, что ты действительно находишься в состоянии гнева; нужно еще и чувствовать его. Точно такое же утверждение справедливо и применительно к страху, печали, любви или сексуальной страсти.

Человек не может почувствовать какую-то эмоцию, пока он не сможет выразить ее жестом, взглядом, тональностью своего голоса или с помощью какого-то телесного движения. Причина состоит в том, что чувство представляет собой восприятие определенного движения или импульса. Я позволю себе изложить разницу между эмоциональным выражением чувств и истерической вспышкой. В последнем случае эго (которое здесь является органом восприятия) не подключено к совершаемому действию, и в результате указанное действие не воспринимается как эмоция. Достаточно часто можно увидеть, как человек явно впадает в ярость, а впоследствии вообще отрицает, что был разгневан. Когда я завывал в кабинете Райха, то совершенно не осознавал, что ощущаю испуг. Мне регулярно доводится видеть в своем кабинете пациентов, тела которых демонстрируют все признаки страха: широко распахнутые глаза, приподнятые плечи, стесненное дыхание, — но сами они отрицают, что испытывают страх. Тела этих людей манифестируют явный страх, но его конкретное выражение, которое представляет собой активный и сознательный процесс, отсутствует. Такого рода разрыв особенно распространен в случае печали.

Я незыблемо убежден, что люди боятся печали больше, нежели любой другой из своих эмоций. Это может показаться странным, поскольку печаль не представляется человеку угрожающим чувством, но в данном случае страх связан с мерой глубины печали. У большинства пациентов она граничит с отчаянием, и они опасаются, сознательно или бессознательно, что если прекратят свои усилия удержаться на поверхности, то погрузятся в такие пучины отчаяния, откуда уже нет никаких шансов выбраться. Но если они не будут позволять себе прочувствовать свое отчаяние, то проведут свою жизнь в борьбе, постоянно пребывая при этом без всякого ощущения безопасности и без каких-либо добрых чувств. Целиком окунаясь в состояние отчаяния, человек может обнаружить, что на самом деле оно берет начало в детстве и не имеет никакого реального отношения к его сегодняшней взрослой жизни. Ситуации, возникающие в этой самой взрослой жизни, могут только запускать механизм отчаяния, поскольку они связаны с подобными ситуациями, имевшими место в раннем детстве и порождавшими в ту пору глубокое отчаяние. Взрослый человек может чем-то заместить потерянную им любовь, в которой он нуждается, но ребенок лишен возможности за счет своих собственных усилий найти замену одному из родителей. И разумеется, если человек будет растрачивать всю свою энергию на поддержание своего Я на должном уровне или на то, чтобы выставлять на обозрение окружающих благополучный фасад с вывеской «Проблем нет», то такому человеку никогда не будет дано испытать те чувства безопасности, мира и радости, которые предлагает нам жизнь. Правда состоит в следующем: некоторые пациенты не умеют плакать, а большинство из них не умеют плакать по-настоящему глубоко. И это не позволяет им ощутить свою грусть, а тем самым блокирует и возможность найти когда-либо радость. Чтобы помочь таким людям, нужно понять характер напряжений, которые блокируют выражение ими чувств, и знать такие методы работы с телом, которые помогут им преодолеть имеющиеся у них блокады.

Человек обращается к специалисту и приступает к терапевтическому процессу потому, что он так или иначе ранен и страдает. Он может испытывать беспокойство, депрессию или фрустрацию, может быть дезориентирован и сбит с толку или же просто может считать свою жизнь несчастливой. И он надеется, что терапия позволит ему изменить это состояние, даст возможность улучшить способ его функционирования в этом мире и обнаружить в себе и в жизни какие-нибудь добрые чувства — быть может, даже немного радости. Он чувствует себя раненым, потому что его в самом деле ранили. Хотя некоторые из первичных, только что обратившихся пациентов осознают, что их детство было неблагополучным, что они были в тот период запуганы и одиноки, большинство убеждены, что их ощущение собственной несчастности есть результат какой-то слабинки или изъяна в их личности. Они ждут от терапии помощи в преодолении указанной слабости и в конечном итоге хотят стать сильнее. Обобщенная картина какого-то усредненного пациента существенно изменилась в последние годы, по мере того как люди становятся все более образованными в сфере психотерапии и усваивают, что эмоциональные проблемы берут свое начало в детских травмах. Многие из них стремятся теперь побольше узнать о своем прошлом, чтобы понять, почему они чувствуют и ведут себя так, как они это делают; кроме того, им хочется использовать приобретенное знание для того, чтобы измениться самим и сделать свою жизнь более наполненной. К сожалению, самостоятельно всего этого удается достичь лишь в весьма малой степени, поскольку последствия былой жизни структурно запечатлены в теле и находятся за пределами досягаемости человеческой воли или сознательного разума. Глубокие и значимые изменения могут появиться только в результате того, что человек капитулирует перед своим телом, а также как следствие повторного эмоционального проживания своего прошлого. И первым шагом в этом процессе является плач.

Плач представляет собой приятие реальности и своего настоящего и прошлого. Когда мы плачем, то чувствуем свою печаль, а также понимаем, насколько сильно мы ранены и в чем заключается наша рана. Если пациент заявляет мне как нечто бесспорное: «Мне не о чем плакать», — то мне остается только спросить: «Тогда почему же вы попали сюда?» У всякого пациента есть о чем плакать; впрочем, большинство людей в нашей культуре так и поступает. Несомненно, и отсутствие радости в нашей с вами жизни тоже принадлежит к разряду того, о чем вполне можно поплакать. Некоторые из пациентов говорят: «Я в своей жизни много плакал, но это нехорошо». Такое утверждение совершенно неверно. Плач действительно не приведет к изменению внешнего мира. Он также не принесет ни любви, ни аплодисментов от тех, кто наблюдает за происходящим со стороны. Но он изменит внутренний мир человека. Он облегчит и разрядит напряжение и боль. Это вполне можно понять, если понаблюдать, что происходит с младенцем, когда тот начинает плакать.

Малыш плачет, когда он испытывает дистресс или дискомфорт. Его плач — это обращенный к матери призыв устранить причину указанного дискомфорта. Дискомфорт заставляет тело маленького ребенка сжиматься и терять гибкость, что является естественной реакцией младенца на боль или испытываемое им неудобство. Тело малютки реагирует на происходящее более интенсивно, чем у взрослого, поскольку оно в большей мере полно живости, в нем больше чувствительности и мягкости. Кроме того, оно лишено тех возможностей терпеть боль, которые появляются благодаря воздействию эго. Будучи неспособным поддерживать напряжение, детское тельце начинает трепетать. Ротик ребенка сморщивается, и мгновение спустя все его тело сотрясают глубокие рыдания. Наблюдаемые при этом сильные всхлипывания — это конвульсии, пробегающие по телу в попытке разрядить напряжение, вызванное дискомфортом. Младенец будет продолжать плакать до тех пор, пока воздействие этого дискомфорта на него будет продолжаться или пока он не дойдет до состояния полного изнеможения. Когда его энергия окончательно исчерпается и у него больше не останется сил плакать, он тут же заснет, чтобы защитить свою жизнь. Плач оказывает аналогичное воздействие и на детей постарше, если они переутомлены и не могут спокойно усидеть на месте. Указанное состояние внутреннего напряжения делает их неугомонными и раздражительными. Зачастую это приведет в конце концов к тому, что мать такого ребенка начнет сердиться и может- даже шлепнуть своего отпрыска, после чего тот начнет горько плакать. Этот плач приводит к двум последствиям: во-первых, он снимает напряжение и расслабляет тело ребенка; во-вторых, он дает возможность дыханию стать глубже и полнее. Как правило, ребенок затем глубоко засыпает. Я не рекомендую бить ребенка, потому что это является по отношению к нему актом враждебности. Чтобы, так сказать, рывком вывести ребенка из слегка истерического состояния, можно, если это окажется необходимым, воспользоваться резким окриком. Я же в данном случае просто хотел подчеркнуть своим рассказом, что плач служит прекрасным средством расслабления и выведения человека из состояния напряжения.

Существует широко распространенное убеждение, что если как следует поплакать, то человек может почувствовать себя лучше. «Поплакать как следует» означает, что плач достаточно силен и продолжителен, чтобы разрядить значительную часть напряжения, явившегося результатом какого-то эмоционального дискомфорта или дистресса. Такой плач принимает форму рыданий либо всхлипываний, которые сопровождаются ритмическими волнами, пробегающими по всему телу. Это единственная разновидность плача, которая действительно даст облегчение и разрядку испытываемой душевной боли, израненных чувств и мышечного напряжения, связанных с эмоциональным кризисом или травмой. Плач, сопровождающийся слезами, представляет собой также механизм снятия напряжений для глаз и — в некоторой степени — для всего тела, поскольку он смягчает чувство горечи и печали. Глаза застывают от страха, зажмуриваются от боли и тускнеют от печали и грусти. Истечение слез — это облегчающий и размягчающий процесс, который в чем-то сродни таянию льда весной. Глаза, которые никогда не плачут, становятся жесткими, резкими и сухими, что, кстати, может вредно повлиять и на их чисто зрительные, визуальные возможности. Плач является ярко выраженным человеческим действием. На самом деле никакое другое живое существо не плачет слезами. У людей полноценный плач отражает их способность видеть печаль, боль или дискомфорт, испытываемые другим человеком или живой тварью. Вот почему большинство людей плачут, когда смотрят печальный и грустный кинофильм, но даже самый тяжкий фильм очень редко заставляет нас рыдать. Вследствие этого я убежден, что способность проливать слезы, плакать — это основа способности ощутить сочувствие, в то время как рыданиями мы выражаем свое собственное глубокое горе и боль.

Рыдание отнюдь не является единственной формой озвученного выражения тех горьких чувств, источником которых является печаль, горе или дискомфорт. Если боль, причиняемая дистрессом, очень сильна и кажется бесконечной, то плач может принять форму завываний и причитаний. Завывание представляет собой более высокий и непрерывный звук. Оно служит выражением очень глубокой раны, которую человек чувствует в своем сердце. Такая рана может явиться результатом смерти кого-то горячо любимого — и потому подобный вой является типичной реакцией женщин, потерявших близкого человека. Мужские голоса не способны по своей природе издавать столь высокие воющие звуки, как это могут делать женщины. Еще один звук, который относится к категории сопровождающих плач, — это стенания. Стоны, в противоположность завываниям, являются звуками низкого тембра. Человек стонет от боли, кажущейся неизбывной, равно как и от той боли, которая длится нестерпимо долго. В стонах присутствует также некий элемент смирения и безропотности, отсутствующий в завываниях или рыданиях. Эти звуки ассоциируются с болью, дистрессом, раной и утратой. Это отголоски горя и печали, а никак не радости. Радости присущ свой собственный диапазон вокализованного выражения. К примеру, смех в большой степени похож на рыдания, за исключением того, что в нем присутствует позитивная нота, синкопированный каданс [Каданс — мелодический или гармонический оборот, завершающий музыкальное построение и придающий ему большую или меньшую законченность. — Прим. перев.] на слабой доле. Точно так же как существуют вопли страдания, наличествуют и вопли радости. Это внешнее сходство означает лишь то, что человек способен испускать как самые счастливые, так и самые грустные звуки.

Важно иметь в виду, что голос является носителем для выражения многочисленных и самых разных чувств. Мы можем проявлять охватившие нас эмоции и посредством наших действий, но эта форма выражения исходит из совершенно другого места, а именно от мышечной системы тела, которая представляет собой механизм конкретной реализации действий. Улыбка, объятие, легкое дуновение и ласка — все они выражают какое-то чувство. Когда человек что-то делает и ничего в этой связи не ощущает, то так происходит потому, что данное действие носит чисто механический характер, а сам человек полностью отгорожен от него. То же самое верно и применительно к голосу. Многие люди разговаривают сухим, механическим тоном, который не выражает ровным счетом никаких чувств. И здесь мы также имеем дело с индивидами, которые полностью отделены от своего тела и отдают его под ничем не ограниченный контроль эго. Например, значительное число людей не в состоянии сопровождать плач всхлипываниями и рыданиями, поскольку такого рода выражение чувств у них подавлено хроническим напряжением гортани. Другие не способны чувствовать или выражать гнев. Такие индивидуумы — это эмоциональные калеки, которые не в состоянии испытывать ни радость, ни любые иные сильные эмоции. С моей точки зрения, та терапия, которая не сумела помочь пациенту восстановить присущую ему естественную способность к самовыражению, потерпела бесспорную неудачу. В этой главе мы более внимательно проанализируем проблемы, возникающие у пациентов в связи с голосовым, вокализованным выражением чувств.

Голос представляет собой результат колебаний, возникающих в воздушном столбе по мере его прохождения через голосовые связки. Вариации силы звука достигаются за счет изменения диаметра отверстия в гортани, привлечения имеющихся в голове воздушных камер, которые используются для достижения резонансного эффекта, а также благодаря увеличению или уменьшению количества подаваемого воздуха. Человеческий голос обладает весьма широким диапазоном экспрессивности, или выразительности, вполне соответствующим тому спектру эмоций, которые может испытывать обладатель голоса. Голос способен не только выражать те эмоции, о которых шла речь ранее, но и менять интенсивность звучания, чтобы она соответствовала интенсивности переживаемых чувств. Голос является одним из основных средств для выражения чувств и, следовательно, для самовыражения. Любая ограниченность голоса образует собой одновременно ограниченность возможностей самовыражения и служит внешним представлением снижения у данного индивида ощущения собственного Я. Высказывание о том, что кто-то «лишен собственного голоса», как раз ссылается на наличие такой связи. К сожалению, почти все пациенты психотерапевта страдают от того или иного понижения уровня самоуважения и самооценки, а также чувствуют себя лишенными права «высказаться» по собственному поводу. По этим причинам в ходе терапии, нацеленной на развитие ощущения своего Я, важно уделять голосу надлежащее внимание.

У многих детей случаются болезненные и пугающие их переживания, которые приводят к утрате голоса. Моя пациентка по имени Рене описывала себя как жертву попыток кровосмешения, или инцеста. Она подвергалась сексуальным преследованиям со стороны отца и лишилась девственности раньше, чем ей исполнилось шесть лет. Испытанная ею в момент проникновения боль была столь сильна, что бедная девочка как бы покинула свое тело и жила только в собственной голове. Термин «покинуть тело» означает здесь, что у нее отсутствовало чувство осознания собственного тела. Она смотрела на свои ноги и испытывала удивление от того, что они исходили из ее тела и были к нему прикреплены. Такое же ощущение она испытывала и по отношению к рукам, правда, в меньшей степени. Невзирая на столь сильную степень отделенности от самой себя, она выжила и продолжала существовать. Рене дважды выходила замуж, воспитала троих детей и была в состоянии обеспечивать себя материально. Но те мужчины, с которыми она состояла в браке, злоупотребляли ею и физически, и сексуально, причем на протяжении многих лет она была не в состоянии сопротивляться этому. Благодаря поддержке со стороны организованной группы лиц, пострадавших от кровосмешения, у нее хватило мужества обратиться к терапевту и приступить к решению трудной задачи — попытаться заново обрести себя.

В ходе одного из сеансов Рене упомянула, как ей всегда было трудно высказаться. Вот ее монолог: «Когда мне нужно было выразить себя и сказать: "Да как вы смеете! Да кто вы такие, по вашему мнению?" — я чувствовала шок. Я испытывала страх, что этот шок убьет меня, если я попытаюсь высказаться. Года три назад у меня в памяти всплыл как бы моментальный снимок одной сцены из моего детства. Я стояла около двери, держась за ручку и собираясь выйти из комнаты. Мне было тогда лет девять или около того. И тут я повернулась лицом к отцу и сказала ему: "Если ты не прекратишь, я все расскажу мамочке". Он сгреб меня, сдавил горло волосатыми пальцами и стал душить. Я почувствовала, что вот-вот погибну. Но после этого он ни разу ко мне не прикоснулся».

В процессе терапии я как-то стал призывать Рене изо всех сил лупить кровать и пронзительно визжать при этом: «Оставьте меня в покое!» Ей удалось это сделать только в ответ на мои энергичные призывы и при моей сильной поддержке, но, начав, за минуту или чуть больше она довела себя до настоящей истерической вспышки. После того как взрыв окончился, Рене затихла, свернулась калачиком в углу кровати, подобно сильно напуганному ребенку, и вся трепетала от страха. Затем по мере повторений этого упражнения в процессе терапии она стала постепенно приходить в себя и более прочно ощущать связь с собственным телом и своим естеством. Мы выполняли также упражнения по заземлению, упоминавшиеся в предшествующей главе, которые укрепляли в ней ощущение связанности с жизнью. Голос, которым она обычно разговаривала, звучал вроде бы молодо и легко, и она хорошо управляла им. Но это был голос, исходивший только из ее головы; в нем почти не слышался резонанс, порождаемый телом, а значит, в нем было мало чувства. Использовать свой голос в качестве одной из форм самоутверждения оказалось для нее исключительно трудным делом. Когда она визжала: «Оставьте меня в покое», — то это был голос тела, шедший от ее чувств, но он не был связан с ее эго или с ее головой. Такова природа истерической реакции. Она воплощает в себе расщепление личности. В результате выходило так: когда Рене просто разговаривала, действуя при этом только посредством своей головы, в этом не было ни малейшего телесного чувства. Когда же она истерически визжала, в этом полностью отсутствовало самоотождествление с эго.

Пронзительный визг по самой своей природе всегда содержит в себе некоторый элемент истерии, поскольку является неконтролируемым выражением чувств. Человек может очень громко кричать, вполне контролируя себя при этом, но он не в состоянии сохранять над собой контроль при пронзительном визге. О визжащем человеке иногда говорят, что он кипит, как самовар, а подобная формулировка означает, что его эго полностью сокрушено и задавлено происходящим эмоциональным взрывом. Такая реакция представляет собой катарсис в том смысле, что она способствует разрядке напряжения. В указанном отношении визг функционально подобен срабатыванию предохранительного клапана в паровом котле, который тоже начинает пронзительно свистеть, когда давление пара под крышкой становится чрезмерно большим. Человек будет визжать, как правило, тогда, когда боль или стресс, порождаемые какой-то ситуацией, становятся для него невыносимыми. Если кто-то не может начать визжать при таких обстоятельствах, то он вполне может сойти с ума и навсегда остаться безумцем. Плач — точнее, рыдание — также способствует снижению напряжения и его разрядке, но плач обычно наступает тогда, когда травматическая или ранящая ситуация уже завершилась. С другой стороны, пронзительный визг является попыткой отвратить сиюсекундное травматическое воздействие или, по крайней мере, ограничить его силу. Это, несомненно, агрессивное выражение чувств, в то время как плач представляет собой попытку тела облегчить боль, ставшую следствием какого-то вредоносного воздействия. И пронзительный визг, и горькие рыдания являются непроизвольными, рефлекторными реакциями, хотя в большинстве случаев индивид может самостоятельно инициировать или прекратить указанную реакцию. Иногда она выходит из-под контроля, и человек издает визг или истерически рыдает так, что для окружающих выглядит не способным остановиться. Но после того как запас бешенства израсходован, он все-таки непременно застопорится. В нашей культуре существует табу против неконтролируемого поведения, поскольку оно нас пугает. Кроме того, оно трактуется как признак слабости характера, инфантилизма. И в некотором смысле это так и есть, поскольку когда человек визжит или плачет, то он возвращается к какому-то предыдущему, более инфантильному типу поведения. Однако такое отступление в прошлое может оказаться необходимым, чтобы защитить организм от деструктивного, или, иначе говоря, разрушительного, эффекта вследствие сдерживания и подавления своих чувств.

Способность терять над собой контроль в подходящее время и в подходящем месте есть признак зрелости и должного владения собой. Но в этой связи можно задать следующий вопрос: если человек сознательно решает отказаться от такого контроля и капитулировать перед своим телом и испытываемыми чувствами, то действительно ли он теряет над собой контроль? С другой стороны, каким контролем над собой располагает индивид, который впадает в ужас от одной мысли о пронзительном визге и настолько заблокирован по отношению к плачу, что вообще не в состоянии выразить своих подлинных чувств? Способность отказаться от контроля со стороны эго включает также в себя и способность поддерживать или вновь восстанавливать указанный контроль, если это диктуется обстоятельствами или представляется необходимым. Когда пациент, выполняя биоэнергетическое упражнение и нанося при этом удары, сопровождаемые визгом, позволяет себе выглядеть совершенно вышедшим из-под контроля, то на самом деле он, как правило, полностью осознает, что именно сейчас происходит, и может прекратить все указанные проявления чувств по своему желанию. Это в значительной мере напоминает езду верхом: если всадник опасается «капитулировать» перед лошадью, если он пытается контролировать каждое движение животного, то совсем скоро обнаруживает, что на самом деле он вообще не располагает никаким контролем над происходящим. Всякий человек, который очень сильно боится отказаться от контроля, как правило, вообще никак не управляет ситуацией. Им самим управляет страх. И, напротив, по мере того как человек учится «давать волю» выражению сильных чувств с помощью голоса и движений, он теряет страх капитулировать перед своим подлинным Я.

Как мы хорошо знаем из житейской практики, грудные дети умеют визжать так громко и пронзительно, что их можно расслышать на большом расстоянии. Умеют они и плакать без всяких затруднений. Прямо-таки поразительно, насколько мощным может быть голос маленького ребенка. Когда мой сын был совсем малышом, он страдал от желудочных колик. Если у него случался приступ, то он, бывало, визжал настолько громко, что его удавалось расслышать за два квартала. Только мой попугай умеет визжать еще громче. Впрочем, когда эта птичка принимается орать, то дело выглядит так, словно все ее тело превратилось в звучащий инструмент. Колебания ее металлического голоса настолько сильны, что никакая сила не в состоянии их удержать, и это не удивительно — ведь известны такие мощные певческие голоса, что от них вдребезги раскалываются стаканы.

Одна из моих проблем состояла в неспособности свободно использовать свой голос. Глаза у меня от природы, как говорится, на мокром месте, и мне не составляет труда начать ронять слезы, но издавать рыдания — это для меня трудная штука. Больше двадцати пяти лет назад, после прохождения терапии у Райха, мне было ниспослано своего рода видение, объяснившее, почему мой голос лишен свободы. Во время проведения семинара по биоэнергетическому анализу двое из его участниц, которые сами были психотерапевтами, изъявили желание поработать со мною. Я колебался, но в конечном итоге решил согласиться. Одна из этих женщин, пока я лежал на полу, манипулировала с моими ногами и стопами, массируя их, чтобы снять часть напряжения. (У меня в ногах всегда существует значительное напряжение; мои икры страдают от перегрузки.) Вторая дама работала над моей закрепощенной и зажатой шеей. Внезапно я почувствовал очень резкую боль в передней части шеи, как будто кто-то провел по горлу ножом. Я немедленно сообразил: испытанное мною ощущение представляло собой физическое проявление того, чему моя мать подвергала меня психологически. Она регулярно, что называется, перерезала мне горло. На очень глубоком уровне я в бытность ребенком боялся обращаться к ней с какими-то словами, и этот страх сделал для меня затруднительным разговор с другими людьми, когда я стал взрослым. Большой объем усилии, предпринимавшихся мною на протяжении многих лет для преодоления указанной проблемы, помог в значительной мере справиться с этой трудностью.

Еще одна пациентка, которую я буду называть Маргарет, рассказала мне о многократно повторявшемся у нее сновидении, в котором после тех или иных перипетий у нее на лице оказывалась подушка и она чувствовала, как ее душат, а она умирает от удушья. Маргарет тоже пережила нечто подобное тому, что случилось с Рене, но не дошла при этом до самого конца. По всем внешним проявлениям она была в состоянии функционировать нормально, но всегда пребывала в состоянии глубокого беспокойства и страха, которые делали ее жизнь почти невыносимой. Маргарет подвергалась запугиванию со стороны матери даже в возрасте без малого пятьдесят лет, когда она обратилась ко мне за терапевтической помощью. Свою мать она описывала как женщину холодную, жесткую и стремящуюся командовать. Способ выживания, выбранный Маргарет в ее ситуации, состоял в том, что она эмоционально отключилась и вела жизнь почти без всяких чувств. Эта уже не очень молодая женщина существовала по большей части только в собственном мозге.

У Маргарет наблюдались значительные трудности при попытках целиком погрузиться в ту печаль, которую, она испытывала. Если она начинала плакать, то чувствовала подступающую тошноту и была вынуждена останавливаться. Прошло довольно длительное время, пока эти позывы к рвоте отступили и она смогла начать плакать. Но ее рыдания не носили непрерывного характера. Они были больше похожи на прерывистые подвывания — напрасные попытки распахнуть свою гортань и позволить боли вырваться наружу. При обычном разговоре голос Маргарет был тонким, плоским и «головным». У нее вошло в привычку говорить быстро и безо всякого эмоционального выражения. В том, что она произносила, был смысл, но отсутствовало чувство.

В стремлении оказать ей помощь я в то время, когда она старалась пронзительно визжать, слегка надавливал пальцами на боковые части ее горла, чтобы снять или хотя бы облегчить имевшееся там напряжение. Гортань Маргарет была настолько зажатой, что натуральный визг был почти невозможен. Но наша совместная работа на протяжении последнего года немного сняла это напряжение. К моему удивлению, она вдруг, вместо того чтобы, как обычно, стискивать и зажимать горло, распахнула его и позволила себе испустить полноценный звук. Когда он прекратился, она сказала мне: «Я никогда раньше не слыхала у себя подобного голоса». Это был голос того ребенка, который все эти годы был погребен в ее теле.

Дети рождаются невинными и лишенными каких-то запретов или вины применительно к своим чувствам. Для многих из них в младенческом состоянии блаженства на передний план выступают радостные чувства. Когда я смотрю на маленьких детей в возрасте от одного до двух лет и вступаю с ними в зрительный контакт, то вижу, как их глаза загораются, а на лицах появляется выражение удовольствия или даже восторга. Разумеется, вскоре его почти неизбежно сменит робость или смущение, но через парочку минут или даже раньше они снова начнут поглядывать на меня в надежде еще раз ощутить возбуждение и удовольствие от нашего визуального контакта. Потом они снова отвернутся, но ненадолго. Этой игрой ребенок может развлекаться длительное время, пока я сам не прекращу ее, потому что в дело вмешаются заботы и обязанности взрослой жизни, которые заставят меня уйти.

Приходилось мне видеть и взрослых людей, которые загораются от такого мимолетного зрительного контакта, но у них все это настолько скоротечно и так быстро заканчивается, что иногда единственное, что успеваешь уловить, — это их чувство стеснения и вины. Однако существует и очень много таких людей, чьи глаза вообще не в состоянии вспыхнуть, поскольку в них тот внутренний огонь души, который мы называем страстью, давно и безвозвратно угас. Об этом можно судить по темному отсвету на дне их глазниц, по печальному выражению лиц, по стиснутым зубам и скованности всего тела. Они потеряли умение радоваться где-то на заре своего детства, когда их невинность была вдребезги разбита, а свобода отнята. Сказанное очень хорошо видно на примере Марты. Это была почтенная особа пятидесяти одного года от роду, мать троих вполне взрослых детей, которая недавно развелась и впервые пришла ко мне потому, что ее жизнь, как она сама выразилась, оказалась лишенной смысла. Под этим она имела в виду то, что в ее жизни совершенно не было никакой радости и очень мало удовольствия. Марта говорила, что всегда чувствовала себя обеспокоенной, и была убеждена, что эт

Дата добавления: 2014-10-22