Капитуляция воли: отчаяние

Люди обращаются к психотерапевту потому, что нуждаются в изменении некоторых аспектов своего поведения и своей личности. На сознательном уровне они хотят измениться, но в то же самое время бессознательно сопротивляются изменению. Такое сопротивление в значительной своей части вытекает из их желания держать процесс собственного изменения под контролем. Полная и безоговорочная капитуляция перед терапевтическим процессом означает, в частности, отказ от такого контроля, отказ, который видится пациенту как безраздельное подчинение терапевту. А это, в свою очередь, ведет к тому, что у пациента начинает расти ощущение уязвимости, а также множатся мысли о том, что его снова будут неверно понимать, обижать и унижать, как это бывало в детские годы, когда он был беспомощен перед сложившейся семейной ситуацией. Ввиду наличия такого «исторического фона» пациент рассматривает терапевта как лицо, имеющее над ним власть, а также как лицо, которому он, пациент, должен противостоять и сопротивляться, чтобы сохранить свою интегральную цельность. В этих обстоятельствах терапевтический процесс часто превращается в силовую борьбу, которая на деле представляет собой не что иное, как борьбу пациента за то, чтобы избежать капитуляции.

Мысль о капитуляции, о том, чтобы сдаться, пугает большинство людей. «Позволить распоряжаться» или «предоставить права» телу и собственному Я — эти фразы для многих звучат заметно более приемлемо, но люди просто не понимают, что именно означают подобные формулировки на самом деле, — в итоге на практике соответствующие действия оказываются для них столь же пугающими. Невротические модели поведения были выработаны ребенком в раннем детстве в качестве средства выживания, и даже невзирая на то, что сейчас, во взрослой жизни, они доказали свою контрпродуктивность, индивидуум цепляется за них, как за саму жизнь. Эти модели настолько укоренились в личность и стали настолько органичными, что человек воспринимает их как неотъемлемую часть своей натуры. Да они и воистину являются второй натурой — первой натурой было невинное и открытое дитя, — но эта первая натура оказалась утраченной и представляется невозвратимой. За немалое количество взрослых лет человеку довелось жить со своей второй натурой настолько долго, что он воспринимает ее как нечто вполне удобное и привычное вроде пары старых, разношенных башмаков. И тем не менее коль скоро человек явился к терапевту, то один этот факт представляет собой молчаливое признание того, что его вторая натура в каких-то важных аспектах потерпела неудачу. Но это вовсе не означает, что данный пациент готов на практике отказаться от этой самой второй натуры. Изменение, которого он ищет, сводится к другому: он хотел бы сделать свой характер (или вторую натуру) успешно работающим. Он открыт обучению новым способам справляться с жизнью и действовать, но совершенно не готов отказаться от своей стратегии выживания.

Такой настрой пациента по отношению к терапии известен как сопротивление. Иногда оно наглядно проявляет себя уже на самых ранних стадиях терапевтического процесса, когда пациент выражает недоверие терапевту или ставит под вопрос его компетентность. Лично я приветствую четкое и ясное заявление пациента об испытываемом им недоверии. Поскольку в детские годы те, кому он доверял, обманули его надежды и причинили ему вред, он был бы по меньшей мере наивен, начав вдруг доверять незнакомцу, о котором ему мало что известно. Психотерапевтическая компетентность отнюдь не гарантируется ни дипломами, ни популярностью. Никакой терапевт не может изменить пациента в большей степени, нежели пациент в состоянии изменить себя сам. Терапевтические изменения представляют собой процесс роста и интеграции, которые являются результатом того, чему пациент научился и что он испытал во время терапевтического процесса. Лучшим судьей всего этого является сам пациент. К сожалению, большинство пациентов не доверяют своим собственным ощущениям и чувствам — и это недоверие является частью их характерологической проблемы. Пребывая в отчаянии, многие из них испытывают желание отказаться от контроля над собой и передать его терапевту, питая при этом иллюзию, что тот сумеет изменить их. Умение капитулировать, о котором я все время веду речь, означает, что нужна капитуляция перед самим собою, а вовсе не перед другим человеком. Пациент должен следовать рекомендациям терапевта, но вовсе не подчиняться ему.

Процесс терапии начинается с консультации. Мы усаживаемся лицом к лицу, и пациент рассказывает мне о себе, о своих проблемах и о своем прошлом. Пока он говорит, мне предоставляется возможность изучить его, иными словами, отметить, как он держит себя, каковы тон его голоса, выражение лица, свойства взгляда и тому подобное. В поисках информации, которая объясняла бы его трудности, я непременно стану расспрашивать о его текущей жизненной ситуации и о его детстве. Я задам вопрос о том, как он воспринимает свое тело, какие мышечные напряжения в нем осознает, какие боли он испытывает и какими болезнями страдает. Затем я разъясняю связь между разумом и телом, настоятельно подчеркивая при этом функциональную тождественность физического и психологического. Многие из людей, обращающихся ко мне, в какой-то мере знакомы с этим подходом, прочитав отдельные мои книги, апробировав его разновидности в общении с другими психотерапевтами или услышав о моей методологии от своих знакомых или от других лиц. Если человек подготовлен к этому и подходящим образом одет, я осматриваю его тело, чтобы увидеть присущую ему картину распределения напряжений. Как правило, я произвожу указанный осмотр так, чтобы пациент в это время располагался перед зеркалом и я мог воочию показать и объяснить ему то, что вижу сам. Для пациента важно понимать, что если он должен измениться как человек, то должно измениться и его тело. Конкретно это означает, что если человек собирается стать свободным, то те напряжения, которые были выявлены во время данного обследования, нужно понять и снять. Чтобы достичь подобного результата, будущий пациент должен ощутить ограничивающее воздействие своих телесных напряжений, понять, каким образом они контролируют его нынешнее поведение, и усвоить, как и почему они появились и развились. Наконец, следует сформулировать и указать пациенту импульсы, которые блокируются упомянутыми телесными напряжениями. В этот момент нет и речи о необходимости сдаться, капитулировать — даже в будущем. Всё внимание фокусируется на осознании и понимании. Человеку просто содействуют в том, чтобы он отождествлял или идентифицировал себя со своим телом.

Очень важно понимать глубину дистресса и трудностей, испытываемых пациентом. Мэри была молодой женщиной, которую я впервые встретил в качестве участницы профессиональной школы-семинара, которую сам вел. Когда я осмотрел ее тело, то увидел полосу сильной стянутости в районе талии, которая функционально разбивала ее тело на две части. Это означало, что волна возбуждения, связанная с дыханием, не могла пройти в нижнюю часть ее тела. Указанное разбиение оказывало на личность Мэри значительное воздействие в следующих двух аспектах. Во-первых, ее сердечные чувства, локализованные в груди, не были связаны с сексуальными чувствами, локализованными в области таза. Это нарушение серьезно влияло на взаимоотношения Мэри с мужчинами. Во-вторых, ее тело демонстрировало глубокую потерю ощущения безопасности, являвшуюся результатом отсутствия истинной чувствительности в нижней части тела; последнее вело к подрыву ее способности функционировать, поскольку она была не в состоянии чувствовать под собой надежный и прочный фундамент. Я проинформировал Мэри обо всем обнаруженном и указал ей, что ситуация может коренным образом измениться, если поработать над ее проблемами с помощью биоэнергетического подхода, то есть как психологически, так и физически. Позднее Мэри приступила к прохождению у меня терапевтического курса, поскольку, по ее словам, я был единственным терапевтом, который понимал всю меру глубины ее проблем. Другие специалисты, с которыми она работала в чисто психологическом плане, рассматривали ее как человека собранного, компетентного и преуспевающего. Она действительно была вполне компетентным психотерапевтом, имела достаточно обширную и успешную практику и по всем внешним проявлениям была в хороших отношениях со своим мужем. Но эти отношения были хорошими потому, что Мэри неизменно подчинялась супругу. Она была в состоянии выглядеть вполне благополучной на широком фронте разных жизненных проявлений, что обманывало других, но смущало ее саму. Существует множество людей, которые постороннему, внешнему взгляду кажутся вполне нормальными, но если внимательно присмотреться к их телу, то становится видна правда их бытия. Тело воистину не лжет, но, если ты хочешь узнать правду о человеке, нужно быть способным читать то, что выражает тело, и понимать его язык.

Мэри работала со мною на протяжении нескольких лет. Ее клинический случай рассматривается с большей полнотой в одной из последующих глав. По мере того как она становилась сильнее и вырабатывала в себе более полное ощущение собственного Я, она обрела решимость оставить мужа и впервые в своей взрослой жизни испытала радость.

Далеко не каждый пациент, обращающийся ко мне за консультацией, на самом деле хочет услышать о себе правду. Некоторые нарциссические индивидуумы вовсе не настроены на то, чтобы узнать правду, и это делает работу с ними почти невозможной. Я не ожидаю от своих пациентов согласия с тем, что вижу я, но лишь открытости и готовности выслушать меня. Они сами в конце концов узнают правду, по мере того как начнут воспринимать себя на телесном уровне. Однако важно уже в самом начале терапии установить с пациентом рабочие взаимоотношения. Лучшей основой таких отношений является наличие у пациента ощущения того, что его понимают и что его рассматривают как человека, который настойчиво борется в попытках добиться какого-то свершения. На протяжении всей жизни ему говорили, что он должен приложить более серьезные усилия — в частности, чтобы изменить тот или иной аспект своей модели поведения с целью чувствовать себя хорошо. Если его страхи распознавались и признавались, ему давали рекомендации, которые, по сути дела, сводились к тому, что он в силах преодолеть их. Его всегда стремились убедить, что все его трудности — в его собственном разуме, и только в разуме. Теперь же он имеет возможность удостовериться, что проблемы присутствуют и в его теле и что параллельная работа как с телом, так и с разумом, проводимая неким интегрированным образом, может оказаться заметно более эффективной, нежели чисто вербальная, словесная терапия. Вводимые мною дыхательные упражнения, равно как и упражнения по интенсивному выражению чувств, как правило, оказывают весьма положительный эффект, снабжая пациента более высоким зарядом энергии и поднимая его дух. Хотя первоначально подобные упражнения не порождают значительных изменений в личности пациента, они важны тем, что помогают установить между нами позитивные взаимоотношения и построить прочный фундамент взаимопонимания. А он, в свою очередь, должен явиться надежной опорой той тяжелой работы, которую нам обоим предстоит проделать для того, чтобы освободить пациента от всего, что обременяет его в настоящее время.

Защитные механизмы эго не являются чисто психологическими. Если бы это было так, от них было бы гораздо легче отказаться. Большинство пациентов понимают, что все используемые ими способы защиты являются на данный момент не более чем ненужными «пережитками прошлого» и что ситуация, которая в свое время привела к возникновению определенных защитных механизмов, больше не существует. Однако проблема состоит в том, что указанные способы защиты со временем оказались структурно встроенными в тело, где их функция заключается в том, чтобы подавлять чувства. Это своего рода стены, за которыми и под контролем которых должны находиться всякие пугающие импульсы. Человека нельзя ограбить и лишить радости жизни, не породив в нем одновременно чувство убийственной ярости. Как справляются с подобным импульсом в цивилизованном обществе? Никто не решится развалить стены тюрьмы, где содержатся опасные преступники, пока не найдет способ отвратить от себя их враждебность. Этот вопрос я планирую подвергнуть рассмотрению в следующей главе. Но мы ведь тоже возводим стены, чтобы спрятаться за ними, чтобы защитить себя от вредоносных и болезненных воздействий, чтобы удержать наше море горя в каких-то берегах и не дать ему затопить всё. К сожалению, внутри этих заградительных стен оказываемся заключенными и мы сами.

Пациенты не позволяют себе плакать, поскольку боятся всей глубины своей печали, которая в большинстве случаев граничит с отчаянием или даже тождественна ему. Как сказал в этой связи один пациент: «Если я начну плакать, то могу и никогда не остановиться». Я не поколеблюсь заявить, что в глубинах большинства людей таится отчаяние по поводу того, что им никогда не удастся найти настоящую любовь, испытать подлинное счастье или узнать неподдельную радость. Когда один из моих пациентов сказал своей матери, что она всегда была несчастной и что она нуждается хоть в капельке счастья, эта немолодая особа ответила так: «Счастье — это вовсе не то, из чего складывается жизнь и в чем она состоит. А состоит она в необходимости делать то, что человек должен». Но без чувства радости жизнь пуста, а если она чем и полна, то только страхом и страданием. Это страдание порождается жаждой обрести связь с кем-нибудь, и такое страдание из-за отсутствия партнера столь же невыносимо, как и физическое страдание от жажды, вызванной отсутствием воды. Более чем понятно, почему пациенты отказываются погрузиться в этот ад. Но отрицать все подавленные эмоции и лишить свое Я возможности испытывать сильные страсти и страдания означает согласие умереть заживо.

Тактика тотального отказа от чувств и их умертвления в себе может способствовать выживанию, но боль и страдание от этого не исчезают. Время от времени они будут выныривать на поверхность как чисто соматическая боль, проявляясь в форме хронического напряжения какой-либо части тела и делая человека несчастным. Поскольку такого рода боль в своей основе продолжает оставаться эмоциональной, человек может ее уменьшить посредством плача и капитуляции. Разница между чисто физической и эмоциональной болью заключается в том, что первая из них четко локализована и воздействует на ограниченный участок тела, в то время как эмоциональная боль, также проявляющаяся в теле, носит генерализованный, обобщенный характер. Головная боль — это боль, локализованная в голове, зубная боль ограничивается челюстью и прилегающими областями, боль в шее воздействует только на шею. В противоположность этому боль, испытываемая от одиночества, ощущается во всем теле. Эмоциональная боль берет свое начало в том, что все тело сжимается в ответ на утрату или разрыв связи с тем, кого или что мы любили. Такие переживания могут ощущаться как боль в сердце, особенно когда дело касается ребенка и сопровождается чувством, что тебя отвергли и предали. Поскольку боль воспринимается ребенком как угроза жизни, то выживание требует подавления данного переживания вместе с сопутствующими ему болью и страхом. Это достигается онемением тела посредством его напряжения или же путем отключения от боли. Обе указанные процедуры реализуются с помощью отсечения чувств, что впоследствии ведет к ощущению одиночества и пустоты. Такие состояния становятся болезненными, и в конечном итоге в человеке рождается импульсивное побуждение к тому, чтобы открыться и излиться, но этот импульс блокируется страхом оказаться отвергнутым. Поскольку такого рода побуждения невозможно полностью подавить, пока человек жив — ведь они представляют собой саму суть жизненного процесса, — то индивид пребывает в состоянии непрекращающейся борьбы со своей собственной натурой, другими словами — со своим телом и его чувствами. На самом деле указанная борьба ведется между эго с его механизмами защиты от отверженности и предательства и телом с его сердцем, которое оказалось заключенным в тюрьму. Напряжение, вызываемое данным конфликтом в теле, воспринимается как боль. Если капитулировать перед своей натурой и сделать возможным полное и свободное выражение упомянутого импульсивного побуждения, то это приведет к немедленному облегчению боли, результатом чего явится приятное ощущение полноты жизни и свободы.

Поскольку эмоциональная боль служит представлением конфликта между каким-то побудительным импульсом и страхом перед его выражением, то ее можно исключить либо путем полного подавления данного импульса, либо путем устранения страха, который блокирует полное выражение соответствующего побуждения. Пациентка по имени Джулия недавно жаловалась мне, что после нескольких месяцев терапии у нее все равно нет хорошего самочувствия. Мы побеседовали с ней на темы, связанные с ее сексуальными отношениями с мужем, которого она воспринимала как человека страждущего и убогого. Его эротические ухаживания оставляли ее холодной, хотя другие аспекты собственного брака ей нравились. Я неизменно призывал Джулию быть искренней по отношению к самой себе и своим чувствам и поддерживал ее в том, чтобы не поддаваться сексуальным домогательствам супруга, если она не испытывает на то желания. Подобная поддержка позволила ей добиться довольно-таки значительного прогресса, но она по-прежнему находилась в состоянии конфликта. «Я боюсь рассказывать вам, что я чувствую, — говорила она мне, — боюсь признаться, что не люблю своего мужа, потому что вы велите мне оставить его. Если же я скажу, что вовсе не чувствую результатов прохождения терапевтического курса, то вы посоветуете мне прекратить его». Это был в точности тот же самый конфликт, который был у Джулии с матерью, которая, как я уже писал выше, говорила ей, что счастье (иными словами, радость) — это вовсе не то, в чем состоит и к чему сводится жизнь.

С точки зрения ее матери, жизнь заключалась в том, чтобы существовать для других. Джулия пояснила, что мать относилась к ней по-особому. «Она говорила, что только я — ее настоящее дитя, ее шелковая и бархатная. Она нуждалась во мне, и я должна была жить ради нее. Вот как я потеряла саму себя». Джулия отлично понимала, что в результате отсечения своих чувств она оставила в своей личности пустое пространство, дыру, которую ранее занимала ее мать. Необходимость отдавать себя — а не себе — приводила к тому, что она постоянно чувствовала себя одинокой, пустой, нереализованной и печальной. «Но, — добавляла она при этом, — я не хочу отправиться в то зияющее пустотой место и изо всех сил противлюсь этому, хотя и знаю, что поступить надо именно так. Меня это настолько задевает и ранит, что я тут же запрыгиваю прямиком обратно в свою голову». Джулия как бы уходила от своего живота, от брюшной полости, где она ощущала подспудную печаль из-за потери своего Я; но сам этот акт ухода на самом деле означал отказ от собственного Я. Могу лишь добавить к этому, что бегство от «низа» отсекало значительную часть сексуальных чувств Джулии, а это в большой степени способствовало ее сексуальному конфликту с мужем.

Все чувства возникают в результате телесных процессов и должны пониматься и истолковываться в терминах этих процессов. Многие из наших чувств произрастают из прошлого опыта и отражают его. Печаль, которую испытывала Джулия, отражала ее болезненное ощущение утраты своего телесного Я. Произнося слова вроде «это так сильно ранит», она фактически говорила о конфликте между потребностью расплакаться и стремлением удержаться от этого поступка. Боль от такого конфликта может доводить буквально до предагонального состояния. Вот как излагала это Джулия: «Я себя чувствую так, словно меня пытают на дыбе. Я не в состоянии вынести этого, хотя чувствую и понимаю, что должна. Если я не смогу вынести, мои родители покинут меня». Этот страх оказался перенесенным на меня. Если она не сумеет улучшить свои результаты в ходе терапии, мне придется покинуть ее. И хотя Джулия хорошо знала, что ее страх носит иррациональный характер, это было совершенно реальное, осязаемое чувство, которое можно было разрядить только посредством выражения своего гнева, а не с помощью какого-то волевого акта. После нашего совместного обсуждения проблемы она почувствовала себя намного лучше, поскольку в ходе беседы ей удалось выразить свой страх и она поняла, что он берет свое начало в конфликте, восходящем к временам детства. К ее настоящему указанный конфликт имел отношение лишь постольку, поскольку препятствовал ее самовыражению.

Почти у всех пациентов в той или иной мере присутствует страх оказаться отвергнутыми, который проистекает из их давнишних, еще детских переживаний. В большинстве случаев этот страх, который иногда доходит до состояния паники, не воспринимается на сознательном уровне, потому что он заблокирован ригидностью, или, иначе говоря, напряженной жесткостью грудной стенки. Сводя нормальное дыхание до минимума, индивид как бы парит выше этого чувства паники, однако столь мелкое, поверхностное дыхание приводит также к отсечению всех прочих чувств, оставляя после себя пустоту и неудовлетворенность. С другой стороны, паническое чувство — это нечто чрезвычайно болезненное и страшное, но от него можно избавиться с помощью глубокого дыхания. Чувство паники тесно и напрямую связано с ощущением невозможности продохнуть. Причина, почему человек испытывает трудности с дыханием, состоит в том, что мускулатура его грудной стенки сильно сокращается из-за страха — страха оказаться покинутым и отверженным. Человек попадает в порочный круг, откуда по-настоящему трудно вырваться: страх оказаться покинутым или отверженным -> трудности с дыханием -> поверхностное дыхание -> паника при попытке глубоко дышать -> дальнейшее усиление страха оказаться отвергнутым и т. д. Человек оказывается вынужденным жить на поверхности, на мелководье души, то есть безо всяких эмоций. Находясь на этом уровне, он может удерживаться выше своего глубинного, основополагающего чувства паники, но такая жизнь при всей ее кажущейся безопасности является омертвленной. Подобный механизм поддерживается в жизнеспособном состоянии лишь страхом оказаться покинутым. Если человек, невзирая на страх, научится хорошо дышать, он станет горько плакать и воспримет свой страх оказаться покинутым как отголосок прошлого. Глубокие рыдания облегчают также, как я указывал ранее, боль, связанную с утратой любви. Тем самым, капитулируя перед своим телом и рыдая, человек переступает через свои страхи и боли и попадает в прохладные воды умиротворенности, где ему будет дано познать радость жизни.

Случай Джулии дает нам возможность лучше понять боль одиночества, которая представляет собой физическую сторону страха остаться одному как перст. Этот страх создает потребность в других людях и в действиях, направленных на то, чтобы отвлечься от ощущения того, что ты — один-одинешенек в этом мире. Поскольку такое отвлечение, или, иначе говоря, абстрагирование, носит лишь временный характер, то индивид снова и снова сталкивается со страхом оказаться в полной изоляции. Подобный страх, как и многое другое в психике, не является рациональным, но он вполне реален. Его не должно быть, но он есть. Разумеется, не каждый боится оставаться наедине с самим собой. Люди способны пребывать в одиночестве при условии, что они умеют сосуществовать с собою. Но если у человека по той или иной причине отсутствует сильное и безопасное ощущение собственного Я, то в одиночестве он остро чувствует как свою собственную, так и окружающую пустоту. Чувство одиночества изначально исходит из ощущения внутренней пустоты, которая, как это имеет место у Джулии, является прямым следствием отсечения своих чувств.

Человек не может быть одинок, если он эмоционально жив. Даже в полном одиночестве он ощущает себя частицей жизни, природы и вселенной. Многие люди предпочитают одиночество той толчее и суете, которые порой кажутся неотъемлемыми атрибутами современных человеческих отношений. Другие добровольно соглашаются быть одни, поскольку не смогли отыскать того человека, с кем им действительно хотелось бы разделить свою жизнь. Таких людей нельзя назвать одинокими; они не испытывают боли и не чувствуют пустоты. А вот участь того, кто лишен способности оставаться наедине с самим собой, довольно незавидна: он все время вынужден искать кого-то другого, внешнего, кто бы заполнил его собственную внутреннюю пустоту. В такой жизни отсутствует радость, поскольку она ведется на уровне выживания, а именно под лозунгом «Я не в состоянии жить без тебя».

Иррациональность, которая скрывается за страхом оказаться одному, совершенно очевидна из следующей оговорки моей пациентки: «Если я соглашусь с одиночеством, то потом обязательно буду одна». Этот страх словно не замечает того факта, что человек является существом социальным, которое хочет жить совместно с другими людьми и находиться в близкой связи — с одним конкретным человеком. Нас влечет друг к другу, потому что при контакте с иной человеческой особью возрастает наша собственная живость. Однако подобный положительный эффект отсутствует, если один из пары взаимосвязанных людей становится всего лишь довеском, который из-за депрессии или но иной необходимости цепляется за своего партнера: Некоторые невротические индивиды нуждаются в том, чтобы быть нужными, но все союзы, основанные на таком чувстве, рано или поздно создают взаимные обиды, которые в дальнейшем легко перерождаются в глубокую враждебность. И тот человек, который нуждается в другом, и тот, в ком нуждаются, — оба они теряют настоящую свободу и возможность извлекать радость из своих взаимоотношений.

Единственными здоровыми взаимоотношениями, в которых нуждаемость в другом и собственная нужность действительно свойственны ситуации и неотделимы от нее, являются отношения между родителем и ребенком.

Родители, удовлетворяя нужды и потребности ребенка, одновременно удовлетворяют и собственные нужды. Ребенок, который в детстве остается неудовлетворенным, становится в своей взрослой жизни бедствующим и убогим индивидом, все время чувствующим надобность в каком-то человеке, который был бы под рукой и находился в его распоряжении. Это чувство является совершенно реальным, хотя оно не принадлежит настоящему и не может быть удовлетворено в настоящем. Если кто-либо пытается действенно отреагировать на указанную нужду, то он только в еще большей степени инфантилизирует соответствующего индивидуума, никак на деле не помогая ему. Действительно насущная, сегодняшняя потребность такого лица — это необходимость функционировать полностью на уровне взрослого человека, потому что лишь таким образом он может реализовать себя и оказаться удовлетворенным. Все блокады, как психологические, так и физические, которые препятствуют его взрослому функционированию, должны быть ликвидированы. Это делается путем повторного проживания прошлого с одновременным пониманием настоящего. С помощью глубокого дыхания и сильного плача человек может почувствовать боль от потери той поддержки и любви, которыми располагал в детстве. После этого он может принять указанную потерю как факт, связанный с прошлым, и обрести свободу для реализации своего бытия в настоящем. Ребенок не может поступить подобным образом, поскольку любовь и поддержка родителей существенно необходимы для его жизни. В детстве выживание требует отрицания указанной потери, даже если она имеет место. Ребенок обязан верить в то, что он с помощью каких-то усилий со своей стороны способен вернуть и сохранить родительскую любовь. Он должен подчиняться родительским требованиям даже вплоть до готовности пожертвовать собой, как это сделала Джулия. Однако хотя такая жертва и обеспечивает выживание в детстве, она одновременно почти гарантирует нереализованность, неудовлетворенность, пустоту и одиночество взрослого существования этого человека. В нижней части брюшной полости такого бедняги поселяется отчаяние, чтобы уже никогда не покинуть свою обитель.

Любая попытка преодолеть потерю и боль прошлого с помощью чисто волевого усилия не сработает. Ее провал только укрепит или даже увековечит существующее отчаяние. И напротив, приятие этого отчаяния как данности при одновременном понимании того, что оно не относится к настоящему, позволяет переступить через него. Указанный принцип наглядно иллюстрируется на примере истории с фермером, у которого украли лошадь и который потом стал чуть ли не круглые сутки дежурить на страже у ворот сарая, где размещалась конюшня, вооружившись против конокрадов карабином. Подобно всем невротикам, этот фермер, отрицая и отвергая реальность прошлого, обречен пережить его снова. Когда человек капитулирует перед своим телом, данный акт образует собой приятие реальности настоящего. Хотя указанный принцип ясен и прост по своей формулировке, его применение отнюдь не является простым делом. Чтобы действительно капитулировать перед собственным телом, требуется нечто большее, чем соответствующее сознательное решение, поскольку сопротивление подобной капитуляции носит по большей части неосознанный характер и как бы структурно заложено в тело. Стиснутые, решительные челюсти можно на мгновение расслабить и разжать, но, как только сознание отключится от контроля за соответствующими мышцами, челюсти тут же вернутся в свое привычное, сжатое состояние. Зачастую это бывает чуть ли не старинной фамильной привычкой, даже традицией, которая настолько становится частью личности едва ли не каждого члена семейного клана, что без нее человек чувствует себя неловко, не в своей тарелке. Но если он все-таки решится отказаться от безапелляционно стиснутого состояния своих челюстей, то обнаружит, что их новое, ненапряженное состояние обеспечивает совершенно нормальные ощущения, а прежние, сжатые челюсти и выдвинутый подбородок стали теперь казаться некомфортными. Однако подобная перестройка требует изрядных затрат времени и усилий, поскольку отказ от своего решительного внешнего облика не может не повлиять на поведение данного лица в самых разных житейских ситуациях. Это равносильно настоящему изменению стиля жизни человека: вместо того чтобы вечно стремиться, делать и добиваться, перейти к тому, чтобы просто быть и существовать, вместо жесткости перейти к мягкости. Кроме того, отказ от хронического напряжения любой группы мышц также может быть чреват немалой болью, поскольку изрядные болевые ощущения при попытке расслабить и растянуть сильно и длительно напряженные мышцы просто неизбежны. В напряженной мускулатуре тоже присутствует устойчивая боль, но она не ощущается. Напряженные мышцы нужно растянуть, чтобы эта боль проявилась.

У многих людей напряжение в районе челюстей связывается с втянутой, убранной назад нижней челюстью, в то время как та же челюсть, выдвинутая вперед, демонстрирует агрессивную установку соответствующего лица. На самом деле оба указанные положения челюсти блокируют возможность капитулировать перед собственным телом, поскольку свободное перемещение челюстей в любом случае оказывается ограниченным. Словом, получается так, что выпяченная вперед нижняя челюсть выражает установку «я не поддамся», а противоположное положение челюсти говорит «я не умею поддаться». Освобождение челюстей и их вывод из заблокированного состояния требует значительной работы и извлекает на поверхность боль. Однако, когда указанное напряжение снимается, боль от растягивания напряженных мышц вскоре исчезает, в то время как боль от заболевания височно-нижнечелюстного сустава, которое вызывается хроническим напряжением челюстей, со временем только нарастает. Люди, страдающие указанной болезнью, не могут полностью открыть рот, что ограничивает как их дыхательные, так и речевые возможности.

Хроническое напряжение в челюстных мышцах не представляет собой изолированного явления. Стиснутым челюстям всегда сопутствует сдавленная соответствующими мышцами гортань, что ограничивает возможности вокализованного выражения чувств. Зажатое горло делает плач или пронзительный крик исключительно трудным делом. Я использую в работе со своими пациентами специальные дыхательные упражнения, чтобы помочь им снять указанное напряжение, но это длительное занятие. Даже если у человека происходит слом и он сильно плачет, сопутствующая разрядка и снятие напряженности не обязательно будут необратимыми. Мышцы — штука эластичная, и они быстро возвращаются в свое привычное состояние. Человек должен плакать снова и снова, всякий раз делая плач немного сильнее и свободнее," и так до тех пор, пока плакать не станет для него таким же простым и легким делом, как ходить. Аналогично, следует вновь и вновь практиковаться в пронзительном визге, пока человек не начнет воспринимать его столь же естественным, как обычную речь. Хорошее место, чтобы поупражняться в визге, — это автомобиль, мчащийся по шоссе с наглухо поднятыми оконными стеклами. Водитель может при этом откинуть голову назад, на подголовник, и визжать сколько душе угодно, причем никто и ничего наверняка не услышит.

Важным признаком в терминах характерологической установки человека является то, как он держит голову. Приведу два конкретных клинических случая, иллюстрирующих мою мысль. Ларри занимался коммерческой антрепризой и ощущал, что он не в состоянии реализовать свой потенциал. Он уделял очень много внимания аналитической терапии, но это мало что меняло в нем. Сильный, настороженный мужчина, он в процессе разговора сидел лицом ко мне, немного подав голову вперед. По мере обсуждения волновавших его проблем я приходил к заключению, что он хорошо защищен со всех сторон. Ларри легко соглашался с моими наблюдениями, но после этого умел объяснить свое поведение логическим путем, и в результате ничего не менялось. Чисто физически у него была сдавленная грудь, что в большой степени ограничивало его дыхание и блокировало плач. Как-то однажды, манипулируя с биоэнергетическим табуретом, он почти заплакал, но все это перешло в смех, который длился больше пятнадцати минут. Такой смех был явной защитой против плача. Убежден, что первый пролом в его оборонительных фортификациях произошел в тот момент, когда я вдруг разгадал, что означает положение его головы. Глядя на то, как она выставлена далеко вперед, я уяснил, что Ларри всегда бежал «впереди самого себя». Эта формулировка означает, что он старался предвидеть каждую ситуацию прежде, чем она возникала, и все время думал, калькулировал и планировал, как с нею справиться. Такое отношение давало ему преимущества перед конкурентами в его бизнесе, но полностью отнимало у него ту спонтанность и свободу, которые могли бы сделать его жизнь радостной и доставляющей удовлетворение. Ларри очень быстро уловил мою мысль, и это открыло дорогу к определенным успехам в проводившейся с ним терапии.

Второй случай касался мужчины в возрасте под шестьдесят, который консультировался у меня по поводу своего повышенного артериального давления. Роберт был человеком внушительного телосложения, преуспевающим по работе и довольным своим браком. И все-таки в его личности что-то было неладно, поскольку у него развилась серьезная форма гипертонии. Внимательно разглядывая тело Роберта, я мог видеть, как он держится. Грудь у него была выпячена, плечи приподняты, а голову он нес высоко, наклоняя в стороны и откидывая назад так, словно бы смотрел скорее поверх людей, нежели на них. Верхняя половина его тела была заметно крупнее нижней. Простая интерпретация его позы и осанки сводилась к тому, что Роберт считал себя — и держал себя — выше обычных людей, словно он являлся существом высшего порядка. Когда я продемонстрировал Роберту, как он носит голову, тот заметил в ответ, что его дедушка держал голову в точности так же. Роберт вырос в Северной Италии, где все члены его обширного семейства чувствовали себя важными персонами, поскольку состояли в родстве с каким-то тамошним графом или даже герцогом. На сознательном уровне Роберт вроде бы не считал себя выше других, но его подлинное самоощущение легко можно было прочитать в том, что выражало его тело. Когда я указал ему на этот факт, он подтвердил мой вывод.

Вдобавок к своему повышенному кровяному давлению Роберт страдал также болями в нижней, пояснично-крестцовой части спины, которые я соотносил с поясом напряженных мышц вокруг его талии, блокировавшим прохождение направленной вниз волны возбуждения и тем самым удерживавшим артериальное давление на высоком уровне. Кроме того, он считал себя по-человечески выше нижней половины своего тела, которая в его глазах служила представлением животной части натуры и никак не отличала его от всего человечества, будучи в той же мере присущей и любому другому его представителю. Мы вправе рассматривать себя как существ высшего ряда только сквозь призму функций головы, но отнюдь не таза.

Чтобы добиться снижения своего кровяного давления, Роберт должен был стать птицей не столь высокого полета, что означало необходимость капитуляции. Ему нужно было плакать и плакать, потому что, невзирая на все его кажущиеся успехи, Роберт не испытывал в жизни ни удовлетворения, ни радости. Он носил на лице неизменную улыбку, но она скрывала глубинную печаль. Роберту было нелегко заплакать, поскольку это непременно требовало отбросить личину высшего существа. На сознательном уровне он вроде бы хотел так поступить, но изменить телесную установку оказалось не так-то просто. И все-таки, когда я вынуждал Роберта глубоко дышать и издавать непрерывный громкий звук, лежа в откинутом состоянии на биоэнергетическом табурете, он доходил до состояния, близкого к рыданиям. Постепенно Роберт начинал осознавать, насколько сильно напряжена его грудная клетка и как ему трудно из-за этого дышать, что называется, полной грудью. Позднее, когда он из стойки сгибался в положение заземленности, его ноги начинали вибрировать, благодаря чему он уяснял, насколько слабо он их чувствует. Возобновление работы на табурете над дыханием и испусканием звуков позволило прорваться каким-то более или менее непрерывным рыданиям. При возвращении в позу заземленности вибрация и пульсация в ногах заметно усиливалась. Кроме того, я заставлял Роберта иногда наносить удары по кровати, что также способствовало росту его способности парить не столь высоко. Когда в конце сеанса он подымался, чтобы уходить, то обычно говорил, что чувствует себя гораздо более расслабленным и близким к земле, а его кровяное давление почти приходило в норму.

Роберт соглашался с необходимостью проделывать некоторые из биоэнергетических упражнений на дому. Он изготовил себе собственный табурет и регулярно использовал его, для того чтобы углубить дыхание и дать какой-то выход своей тоске. Столь же регулярно он занимался тем, что наносил удары по кровати. Все это помогало ему чувствовать себя более взбодренным. Опускалось при этом и кровяное давление, но это снижение не носило стабильного характера. Причину я вижу в том, что Роберт использовал все указанные упражнения лишь для того, чтобы преодолеть свои проблемы, а не с тем, чтобы напрочь избавиться от них. Поскольку он проживал в другой стране, то я встречался с ним редко. Когда, несмотря на все упражнения, давление упорно не желало уменьшаться, он снова обратился ко мне за консультацией. На сей раз я в ходе беседы настоятельно подчеркнул, что он продолжает держать голову высоко, отрицая перед всем миром то, что он — человек сломленный. Вместе с тем этот слом был очевиден в пояснице и нижней, крестцовой части спины, где весьма отчетливая полоса сильного мышечного напряжения в области выше таза отсекала возможность любого чувства страсти во время занятий любовью. Ему было известно об этом напряжении, но он не соглашался с тем фактом, что оно приводило к слому в его личности, к трещине, отделявшей его личность от полноты реализации его сексуальной природы. С этой проблемой нельзя было совладать одним плачем, хотя человек не может не плакать, когда чувствует, каким увечным он становится по этой причине. Ощущая подобную боль и воспринимая себя как калеку, человек может реагировать только сильнейшим, почти смертоносным гневом. Роберт подавлял в себе этот гнев точно так же, как он подавлял и сдерживал свою сексуальность. Если он хотел восстановить свое Я во всей полноте, от этого сдерживания нужно было непременно избавиться. Исцеляющей эмоцией должен был послужить гнев.

У большинства людей имеется сильное мышечное напряжение в верхней части спины и в плечах. Это напряжение соотносится с подавлением гнева, и его нельзя разрядить и снять, не предоставив соответствующим импульсивным побуждениям возможность выражения. Проблема подавляемого гнева подвергнется детальному рассмотрению в следующей главе.

В человеке существует и еще один фактор сопротивления плачу, который берет свое начало в более глубоком источнике, нежели те, которые обсуждались в предшествующем разделе, а именно в отчаянии. Я слышал от многих из своих пациентов следующее: они сопротивляются тому, чтобы отдаться своей печали и стремлению выплакаться, поскольку боятся, что их слезы никогда не перестанут литься. Разумеется, эта мысль носит иррациональный характер — ведь человек не может плакать вечно. Но лежащее за нею чувство вполне реально и обосновано. Я отвечаю на подобные заявления, что слезы, разумеется, рано или поздно прекратятся. Но эти уговоры и уверения проникают в моих пациентов не слишком глубоко, и страх продолжает сохраняться. Горе пациентов ощущается ими как бездонная яма, из которой им никогда не удастся выкарабкаться, если только они позволят себе попасть туда. Еще одна метафора, которой пользуются пациенты для выражения степени своего отчаяния, — это слова о том, что они буквально тонут в своем горе. Мысль о возможности «утонуть в слезах» — это гораздо больше, нежели просто стилистическая фигура. Многие пациенты время от времени жалуются, что в момент плача у них появляется ощущение наличия жидкости в горле, отчего им начинает казаться, что они по-настоящему тонут. Никогда не испытав подобного ощущения лично, я могу лишь предполагать, что слезы через различные полости и пазухи текут в обратном направлении в горло. Однако указанное чувство может представлять собой и повторное переживание ощущения утопающего, которое данный человек испытал в самом раннем периоде своей жизни. Дети часто заглатывают воду, когда их купают или учат плавать, и иногда они начинают при этом задыхаться, что может выработать страх утонуть. Еще одно возможное объяснение состоит в том, что данный индивид проглотил некоторое количество околоплодных вод, или так называемой амниотической жидкости, когда находился в утробе, а это могло привести к ощущению утопания. Если из-за спазма маточной артерии плод испытывает временную нехватку кислорода, то он совершает внутри плодного пузыря дыхательные движения. Все подобные ощущения и беспокоящие воздействия оказывают влияние на гортань и ведут к ее сдавленности, в результате чего много лет спустя у взрослого человека и дыхание, и плач оказываются ограниченными.

Наряду с указанными чисто физиологическими факторами сопротивления сильному плачу в противодействии ему имеется и мощное психологическое ядро, в основе которого лежит страх перед отчаянием. Каждый человек, обращающийся к психотерапевту, борется с чувством отчаяния — отчаяния из-за того, что ему никогда не удалось найти истинную любовь, почувствовать себя свободным или полностью реализовать собственное Я. Отчаяние — это ужасающее чувство. Оно подрывает волю человека, ослабляет его желание жить и ведет к депрессии. Вследствие этого человек будет делать все возможное и невозможное, чтобы только не испытывать отчаяния и не дать себе очутиться в этой страшной, бездонной яме. Соответствующие усилия поглощают массу энергии и абсолютно ничего не дают для того, чтобы и впрямь избавиться от отчаяния. Раньше или позже, когда энергетические ресурсы израсходуются, человек соскользнет в отчаяние, в депрессию, в болезнь или даже смерть. Если он хочет располагать хорошим эмоциональным и физическим самочувствием, ему необходимо противостоять своему отчаянию, а это означает надобность сперва полностью ощутить его и затем понять, что оно идет из переживаний и испытаний детства и не имеет никакой непосредственной связи с нынешней взрослой, зрелой жизнью. До тех пор пока человек боится глубоко дышать, реальная возможность почувствовать удовлетворение отсутствует. Независимо от внешних жизненных обстоятельств у такого индивида всегда будет ощущение пустоты в нижней части живота. Удачный брак, хорошие дети, успех в жизни ничего не дадут для того, чтобы заполнить эту пустоту в брюшной полости, которая энергетически связана с затаившимся в человеке чувством глубокой печали или отчаяния.

Отчаяние представляет собой антипод радости, которая в зрелые годы самым тесным образом связана со степенью полноты сексуального возбуждения и разрядки. У большинства людей и сексуальное возбуждение, и его разрядка в значительной мере ограничены генитальными органами и не захватывают всего тела в целом. Секс не воспринимается ими на сознательном уровне как выражение любви, поскольку генитальные органы не связаны с сердцем и теми чувствами, которые оно испытывает. Разобщение двух указанных центров является результатом того, что дыхательная волна не может проникнуть через относительную омертвленность и пустоту нижней части живота и таза по причине подавления чувств и ощущений в этой области тела. Результат таков: секс становится локализованным костром местного значения, а не пожаром страсти, который охватывает и вовлекает все естество и позволяет человеку испытать ощущение радостного свершения, которое может достичь вершин экстаза. Страх перед отчаянием блокирует также и возможность полной капитуляции перед собственным телом в глубоком плаче, который является единственным средством вызволить человека от груза его отчаяния.

Отчаяние часто переносится в терапевтическую ситуацию. После первоначальной вспышки надежды, являющейся результатом прорыва чувств на ранней стадии лечения, прогресс в ходе терапии замедляется и может даже вовсе прекратиться. Некоторые пациенты выражают в этот момент чувство отчаяния по поводу того, что данная терапия никогда не даст реальной отдачи, в то время как другие наглухо замыкаются в себе. Такое развитие событий есть знак того, что пациент ведет скрытую борьбу с целью реализации какого-то амбициозного устремления или же исполнения своей заветной мечты. Оба эти намерения направлены на то, чтобы найти любовь — ту ни с чем не сравнимую, особенную любовь, которая была обещана пациенту в детстве, но которую он так никогда и не получил. Это была эротическая любовь, базирующаяся на особых отношениях или близости между родителем и ребенком и заставлявшая ребенка испытывать особые чувства по отношению к указанному родителю. Во всем этом присутствовали сильные сексуальные элементы, которые в большой степени возбуждали ребенка, но в то же самое время едва ли не грабили юное дитя, лишая его невинности и свободы. То был запретный плод взрослой сексуальной любви, которым можно было поиграть, но не обладать. Тем не менее ребенок подвергся импринтингу, в нем запечатлилось и как бы «впечаталось» возбуждение от сей прельстительной приманки, и он бессознательно посвятит всю свою дальнейшую жизнь попыткам исполнения этой несбывшейся и несбыточной мечты.

Несбыточная мечта заключается в том, чтобы стать чьим-то «особым любимчиком». Эта явно нарциссическая установка станет для данного индивида побудительным стимулом к тому, чтобы доказать свое превосходство тем или иным способом — а на самом деле таким способом, который был желателен его родителю-обольстителю. Однако данная особая любовь не является глубокой связью между двумя индивидуальностями, поскольку она основывается на иллюзиях и на внешних проявлениях, а не на подлинных чувствах. Если любовь представляет собой особые взаимоотношения между двумя людьми, то это происходит потому, что любовь является особым чувством. Именно любовь делает взаимоотношения особыми, а не особые качества двух людей заставляют их полюбить друг друга. Отношения, в основе которых лежит видимость, никогда не смогут принести удовлетворения и быть длительными, и пострадавшие лица, обращаясь к терапевту, будут испытывать определенное отчаяние, а также надежду на то, что терапия поможет им осуществить свою мечту — добиться, чтобы их воспринимали и любили как людей особенных.

Указанное желание переносится на терапевта, который подсознательно рассматривается пациентом как родитель, обещавший исполнение желаний. Пациент готов проделывать все, о чем его только попросит терапевт, питая иллюзию, что завоевание любви терапевта приведет в результате к самореализации. Терапевтическая ситуация может оказаться в высокой степени наэлектризованной этими невысказанными предвкушениями. Но точно так же, как это имело место в исходных инфантильных и детских ситуациях, все это закончится неудачей и чувством отчаяния, испытываемым пациентом применительно к терапии. Терапия — не поиски любви, а поиск знаний о самом себе или (можно выразиться и таким образом) поиск любви к себе. Если человек ищет в терапии полноты самоудовлетворения через посредство любовных взаимоотношений, то он будет разочарован. Такой человек обязательно снова впадет в свое извечное отчаяние. В психотерапии такое случается постоянно, поскольку только человек, пребывающий в отчаянии, станет думать, что любовь и спасение лежат вне его собственного Я. Если пациент в состоянии принять тот факт, что его отчаяние берет начало в собственной внутренней пустоте, то дорога к преодолению отчаяния и достижению полноты бытия для него открыта. В последующих главах мы внимательнее взглянем на эту «дорогу», чтобы увидеть, что еще требуется от пациента для обретения своего Я.

Глава 5. Гнев: эмоция, которая излечивает.

В предшествующей главе я рассмотрел такую эмоцию, как печаль, обратив при этом особое внимание на ее выражение в форме плача. Мы видели, что все пациенты нуждаются в плаче для разрядки боли и печали, которые вызваны всякого рода физическими и эмоциональными «ранами» и вредоносными воздействиями, нанесенными им в детстве. Зачастую детей учат ни в коем случае не плакать, и часто за плач их наказывают или, по крайней мере, словесно осуждают. Результатом запрета плакать являются сильные хронические напряжения во внутренней мышечной системе тела, особенно в тех ее частях, которые связаны с дыхательной и пищеварительной функциями. Указанные напряжения стягивают дыхательный тракт, в сильной степени ограничивая и стесняя дыхание человека, уменьшая его энергетические ресурсы и сужая диапазон возможностей его вокализованного самовыражения. Но это далеко не единственный негативный эффект от упомянутых травм времен детства. Сильные напряжения развиваются и во внешней мускулатуре тела, одна из основных функций которой состоит в том, чтобы перемещать человеческий организм в пространстве. Тело едва ли не любого из моих пациентов служит отражением болезненной, нездоровой истории его жизни, и это находит отражение в утрате им грациозности движений и в своего рода «расщелинах», отделяющих друг от друга основные сегменты тела — голову от туловища или таз от грудной клетки. Указанные «расщелины» разрушают цельность личности, которую не удастся восстановить посредством одного лишь плача. В подобной ситуации в качестве восстановительной или защитной эмоции выступает гнев. В каждом из моих пациентов имеется изрядный запас подавленного гнева, во многих случаях доходящего до деструктивной, разрушительной ярости — того гнева, который они не смогли выразить в бытность свою детьми, когда им причиняли боль. Если мы хотим, чтобы тело восстановило свою жизненную силу и цельность, то эти накопившиеся деструктивные чувства должны найти свое выражение в каком-то безопасном месте и безопасным способом. Однако надо заметить, что, как и в случае с плачем, все пациенты испытывают большие трудности в том, чтобы эффективно и надлежащим образом выразить свой гнев. А без наличия такой способности человек либо сам становится жертвой, либо делает своими жертвами других людей.

Гнев является важной эмоцией всех живых существ, поскольку он служит для поддержания и защиты физической и психологической целостности организма. Без гнева всякий субъект беспомощен против разнообразных покушений, которым подвержена любая жизнь. Для молодняка большинства развитых биологических видов характерно отсутствие надлежащей моторной координации, которая необходима для выражения гнева, и это является одной из важных причин, почему детеныши нуждаются в защите со стороны родителей. Сказанное особенно справедливо применительно к человеческим детенышам, которым для овладения подобной способностью требуется гораздо больше времени, нежели потомству почти всех других млекопитающих. Однако сказать, что маленький ребенок не может впасть в гнев, было бы не совсем верно. Попробуйте насильно удерживать малыша, и вы почувствуете, как энергично он борется, чтобы освободить себя, а это как раз и представляет собой гневную, хотя и бессознательную реакцию. Попытайтесь вытащить соску изо рта у аппетитно чмокающего грудного ребенка, и вы ощутите, как его беззубые десны стискиваются в кусающем движении, чтобы удержать соску, если только он сам не решил распроститься с нею. Акт кусания, как это превосходно известно большинству родителей, представляет собой отчетливое выражение гнева малютки. По мере того как ребенок становится старше и его двигательная координация улучшается, более развитой становится и его способность к выражению гнева. Теперь карапуз будет реагировать гневом на любое нарушение его интегральной цельности или на вторжение на его территорию, включая покушение на то, что он считает своим личным имуществом или владениями. Если с помощью гнева не удается защитить свою цельность, то ребенок станет плакать, чувствуя себя беспомощным перед лицом грозящей ему травмы. Такая эмоция, как гнев, представляет собой часть более емкой функции агрессии, причем это последнее слово буквально означает «продвижение вперед». Агрессия лингвистически противоположна регрессии, которая означает «движение назад». А вот в психологии агрессивность противоположна пассивности, которая означает установку на пребывание в неподвижном состоянии или в ожидании. Мы можем продвигаться вперед, к другому человеку с любовью или с гневом. Оба эти варианта действия агрессивны, и оба они носят для индивидуума позитивный характер. Как правило, мы не испытываем гнева по отношению к тем людям, которые ничего для нас не значат или которые не причинили нам никакого вреда. Если эти люди просто неприятны нам, то мы избегаем их. Гневаемся же мы на тех лиц, в которых так или иначе заинтересованы, причем это делается с целью восстановить существовавшие с ними ранее позитивные отношения. Убежден, что всем нам хорошо знаком следующий факт: после ссоры или иной стычки с любимым человеком добрые чувства по отношению к нему, как правило, не только восстанавливаются, но даже крепнут.

На семинаре в квартире Райха, который проходил в 1945 году, он высказал мысль, что невротическая личность развивается лишь в том случае, если способность ребенка выражать свой гнев в ответ на оскорбление, нанесенное ему как личности, блокируется. При этом он подчеркнул, что если человек оказывается разочарованным в результатах своих целенаправленных усилий добиться удовольствия, то он как бы отзывает назад имевший у него место побудительный импульс к достижению поставленной цели, порождая тем самым в собственном теле потерю цельности. Искомая цельность может быть восстановлена только посредством мобилизации агрессивной энергии и ее выражения в форме гнева. Подобные действия обеспечат восстановление естественных границ организма и его способности снова добиваться своих целей (см. рисунок 3).

Рисунок 3

Для человека гнев представляет собой вспышку возбуждения, проходящую по телу вверх вдоль спины и поступающую в руки, которые теперь подпитаны энергией для нанесения ударов. Указанное возбуждение течет так- -же в макушку головы и в клыки верхней челюсти, которые после этого также запитаны энергией, чтобы кусать. Мы принадлежим к разряду хищников, и для нас кусать — это совершенно естественное побуждение. Я во время выполнения упражнений на выражение чувства гнева в самом деле ощущал только что описанный поток возбуждения, поступающий в мои верхние клыки. По мере того как это возбуждение проходит по мышцам спины, последняя выгибается, готовясь к нападению. В это время человек может ощутить, как волосы у него на голове и на спине встают дыбом. У людей подобное удается увидеть редко, а вот у собак такой внешний облик весьма зауряден. Поток возбуждения при чувстве гнева показан на рисунке 4.

Рисунок 4

При чувстве страха поток возбуждения движется в противоположном направлении, в результате чего глаза расширяются, брови поднимаются, голова откидывается назад, а плечи вздымаются. Все это — энергетические движения в случае страха. Если человек не способен впасть в гнев, то он так и застывает в позе страха. Эти две эмоции — гнев и страх — антитетичны, иными словами, полностью противоположны и взаимно исключают друг друга: если человек разгневан, то он не испытывает страха, и наоборот. Исходя из тех же соображений, можно сказать, что когда человек испытывает сильнейший страх, в его личности наверняка таится равное количество потенциального гнева — или, иначе говоря, подавленного гнева. Выражая гнев, человек снимает страх, точно так же как плачем он снимает печаль. В большинстве случаев страх в равной мере отрицается и подавляется, в результате чего человек иммобилизуется и «замирает». В подобной ситуации важно найти такой адекватный способ, который поможет ему как-то вступить в контакт со своим подавленным гневом и извлечь его наружу.

Беседа с человеком по поводу его проблем, помимо всего прочего, может в качестве «побочного продукта» позволить ему войти в контакт с дремлющим в нем чувством гнева, которое он может выразить посредством упражнений по нанесению ударов. Более прямой путь к достижению того же эффекта — через плач. Если пациент с помощью упражнений, описанных в предыдущей главе, начнет плакать, то он станет ощущать свою рану и боль. Часто печаль при этом переродится в чувство гнева, которое может быть затем выражено с помощью сильных ударов по кровати. И точно так же, как невозможно разрядить всю свою печаль с помощью однократного приступа плача, никакой пациент не разряжает весь свой подавленный гнев за одну попытку «избиения» кровати. В процессе терапии по мере усиления и углубления плача гнев тоже становится более сильным, более сконцентрированным и лучше осознаваемым и понимаемым. Существует также возможность мобилизовать чувство гнева, поначалу выполняя упражнение по нанесению ударов чисто механически. Такой подход напоминает запуск «самораскручивающегося» насоса: одно лишь нанесение ударов может само по себе породить чувство гнева, поскольку указанное чувство как бы заложено в данном движении. При выполнении упомянутого упражнения я рекомендую мужчинам пользоваться собственными кулаками, а женщинам — теннисной ракеткой. Хорошая ракетка дает женщине большее ощущение собственной силы. У мужчин руки гораздо крепче, и они могут просто сломать ракетку, ударяя ею по кровати изо всех сил.

Я инструктирую пациента сопровождать удары словами, которые будут дополнительно выражать испытываемые им чувства. К примеру, он может кричать: «Как я зол!», «Я тебя уничтожу!» или «Я сейчас убью тебя!» Сочетание слов с физическими действиями способствует большей концентрации чувств. И точно так же, как у всех пациентов есть о чем плакать или за что бить, если говорить в терминах отношения к ним в детском возрасте, у каждого из них накопилось вполне достаточно того, что прямо-таки обязано вызывать в них гнев. Но испытываемый пациентами гнев может также проистекать и из их сегодняшней, сиюминутной ситуации, с которой они не могут справиться должным образом по причине обуревающего их страха возмездия. Поскольку описанное упражнение освобождает и расслабляет напряженные мышцы, которые блокировали возможности выражения гнева, оно одновременно способствует умению выражать гнев во всех жизненных ситуациях. По моему опыту, это, однако, никогда не приводило к тому, что человек начинает стремиться просто «пошуметь», иными словами, выразить свой гнев каким-то иррациональным образом. И за все те годы, в течение которых я применял указанное упражнение в работе со своим пациентами, ни один из них никогда не заимел ни единой царапины, а в моем кабинете и приемной ничего не было сломано или разбито. Если у меня появляется ощущение, что пациент мало-помалу теряет контроль над собой, я немедля останавливаю его и показываю, как следует выражать существующий гнев, сохраняя при этом управление и контроль над всеми своими действиями.

Когда я утверждаю, что гнев не является деструктивной эмоцией, то провожу четкое различие между гневом, яростью и бешенством. Ярость представляет собой деструктивное явление. Ее предназначение состоит в том, чтобы причинить кому-то вред, фактически даже сломить кого-то. Кроме того, ярость слепа, и часто объектом приступа ярости оказывается совершенно невинное, беспомощное лицо или ребенок. Потому мы и говорим о человеке, что он «ослеп от ярости» или «впал в слепую ярость».

Ярость носит также взрывной характер, а это означает, что, раз вспыхнув, она выходит из-под контроля. Можно сдержать гнев, но не ярость. Как я подчеркивал в своей книге под названием «Нарциссизм», ярость развивается тогда, когда человек чувствует, что его власти перечат или ей приходит конец. Ребенок, который систематически сопротивляется требованиям родителя, может вогнать этого вполне взрослого человека в ярость, нацеленную на то, чтобы непременно сломить сопротивление ребенка, заставить его подчиниться. Если ребенок по тем или иным причинам отказывается сделать то, что приказывает ему родитель, то последний сталкивается с ситуацией собственного чувства бессилия или своего рода импотенции, которая берет давнее начало в том факте, что когда-то в детстве его самого заставили подчиниться и он из-за страха оказался не в состоянии выразить свой тогдашний гнев. Сейчас этот подавленный гнев переходит в ярость, направленную против ребенка или другого человека, которого данный родитель не боится. Многие из моих пациентов в раннем детстве были вынуждены подчиняться родительской власти, причем зачастую им при этом не жалели шлепков и оплеух — такой формы наказания, которая особенно унизительна, поскольку подрывает присущее ребенку чувство собственного достоинства и восприятия себя как суверенной личности. Другие пациенты сообщали, что их даже заставляли достать и принести орудие их собственной экзекуции: ремень, березовую розгу и т. д., — тем самым еще более усиливая страх и еще более унижая ребенка. Если малыш подвергается постоянным и сильным оскорблениям со стороны взрослых, то совершенно естественный гнев, который он при этом ощущает, оказывается погребенным под огромной грудой страха, и, когда, наконец, этот принудительно усмиренный гнев найдет себе выход, он непременно станет деструктивной яростью. По этой причине его обязательно нужно разрядить раньше, чем человек почувствует в себе неукротимую ярость или даже сильный приступ гнева и станет открыто выражать их за пределами кабинета терапевта.

Когда я прошу своих пациентов бить по кровати кулаками или теннисной ракеткой, то результатом часто становится не гнев, а именно ярость. Вначале они, как правило, не проявляют особой охоты вкладывать хоть какое-нибудь чувство в свои удары, которые в это время не столько слабы, сколько бессильны. Но, постепенно втягиваясь и увлекаясь, они начинают наносить удары с такой энергией и скоростью, словно хотят кого-то уничтожить или даже убить. Подобные действия носят истерический характер в том смысле, что они не интегрированы с эго и, скорее всего, малоэффективны. Когда я спрашиваю, чем вызван их гнев или против кого он направлен, то мне часто отвечают, что не знают этого. Следовательно, такого рода удары, невзирая на их силу, обладают незначительной ценностью с точки зрения дальнейшего терапевтического процесса открытия самого себя, но они нужны для разрядки хоть какой-то части скопившегося бешенства. Эти действия носят характер катарсиса и образуют собой своего рода предохранительный клапан, позволяя человеку «спустить пар». По мере продвижения процесса терапии — как его аналитической, так и физической стороны — пациент начнет доходить до подлинных причин своей ярости, его удары будут становиться более сфокусированными и он почувствует свой гнев по-настоящему. Сопровождение ударов произнесением подходящих слов делает указанное действие синтонным по отношению к эго. Это слово, которое так похоже на слово «синхронный», означает, что чувство гнева и действие по его выражению созвучны и соответствуют друг другу, они настроены в резонанс и способствуют развитию у данного индивидуума ощущения собственного Я. Слишком часто сильная эмоциональная реакция рассматривается человеком как потеря своего Я и как потеря самоконтроля. Каждый пациент, с которым мне доводилось работать, не единожды бывал больно задет и унижен до такой степени, что слова «я когда-нибудь убью тебя» звучали в его устах в каком-то смысле оправданно. В то же самое время пациент, произнося их, полностью осозна

Дата добавления: 2014-10-22