Неудержимое стремление к воровству (клептомания)

Страсть к старинным и редким вещам (коллекционерство)

Так как предметы страсти в данном случае представля­ют собой исключительную ценность, то в случае их утраты страсть в особенности болезненно терзает сердце своего об­ладателя. Иногда доходит она до смешных, хотя и очень грустных и достойных великого плача, границ. Собирают коллекции из марок, чубуков, старых (кому угодно, ста­ринных) детских свивальников, бабочек и даже блох. Мож­но говорить об этом очень много, потому что здесь и архео­логия как страсть должна быть обличена, когда не только светские ученые, но и люди с богословским образованием и в высоком сане смотрят на каждую икону и священную вещь только с точки зрения археологии, а не благочестия. Таким образом, иконы у них превращаются в настоящих идолов, и, если обстановка храма не «стильна», они не мо­гут молиться.

Страсть коллекционирования настолько иногда сильна, что вконец порабощает человека и делает его сумасшед­шим, маньяком. Потому она заслуженно попала в круг

-194-

исследований психиатров. В их трудах можно встретить довольно подробные описания ее разновидностей, но, ко­нечно, как всегда, без всяких даже попыток оказать дей­ствительную помощь страждущему человеку.

Так, «Mingazzini¹⁹ разделяет коллекционизм на следую­щие группы: моноколлекционизм — собирание одних и тех же предметов; поликоллекционизм — собирание различных предметов без разбора; моноклептоколлекционизм — когда крадутся и хранятся определенные предметы» и так далее.

Страсть эта, прежде всего, хорошо известна психиат­рам²⁰, окормляющим, так сказать, мирское светское об­щество, но можно находить исключительные случаи ее проявления и в истории аскетизма.

Приводимый ниже пример является назидательным еще и со следующей стороны: он показывает, как легко и в то же время пагубно обращать всякую страсть в навык. Начнет человек с пустяков, пристрастится и уже не может отстать. Понимает, что делает гадость, что совершает грех, плачет, мучается, скорбит, старается выкарабкаться из ямы, в которую спустился незаметно для себя и — сделать этого не в силах...

«Хотите ли, я расскажу вам об одном брате, у которого страсть обратилась в навык? — так начал преп. авва Дорофей одну из своих бесед с братьями. — Вы услышите дело, до­стойное многого плача... Однажды пришел ко мне²¹ некто из братии и сказал мне:

— Прости меня, отче, и помолись о мне, — я краду и ем.

— Зачем же? Разве ты голоден? — спросил я его.

— Да, я не насыщаюсь за братской трапезой, — отвечал он, — и не могу просить.

Я сказал ему:

— Отчего же ты не пойдешь и не скажешь игумену? Он отвечал мне:

— Стыжусь. Говорю ему:

— Хочешь ли, чтобы я пошел и сказал ему? Он говорит:

— Как тебе угодно, господин.

Итак, я пошел и объявил о сем игумену. Он сказал мне:

— Окажи любовь и позаботься о нем как знаешь.

-195-

Тогда я взял его и сказал келарю при нем:

— Окажи любовь и, когда придет к тебе этот брат, давай ему, сколько он хочет, и ни в чем не отказывай ему.

Услышав это, келарь отвечал мне:

— Как ты приказал, так и исполню».

Не могу удержаться, чтобы не прервать рассказ. Сколько действительной любви в этих словах преподоб­ных подвижников: «Окажи любовь»!.. Не забудем, что дело происходило на переломе VI и VII веков, когда монашест­во и подвижничество еще имело в своей среде величайших святых и аскетов и когда поразительные подвиги само­умерщвления находились у всех перед глазами. В обители преп. Серида спасались в это время такие славные отцы, как Варсонофий Великий и Иоанн, называемый Проро­ком. Сам настоятель обители был известный во всей Пале­стине подвижник. И однако, несмотря на все это, какая у них мягкость, отзывчивость, сколько ласки и снисходи­тельности по отношению к немощным братиям, при суро­вой строгости к себе! Они не каждый день и помалу ели черствый хлеб, а для других: «Окажи любовь... бери сколь­ко хочешь и чего хочешь». Не наелся на трапезе, ешь по­сле... И — «сколько желаешь»... Не поставляли, значит, особой добродетели в морении других голодом, хотя бы и в целях подвижничества, и не осуждали, если человек не мог вынести тяжести монастырского искуса. Но всячески облегчали ему путь спасения. Лишь бы он не отчаивался и не падал совершенно.

«Проведя таким образом несколько дней, брат этот опять приходит и говорит мне:

— Прости меня, отче, я снова начал красть. Говорю ему:

— Зачем же? Разве келарь не дает тебе, чего ты хочешь?

— Да, прости меня, он дает мне, чего я желаю, но я сты­жусь его.

— Что же, ты и меня стыдишься? -Нет.

— Итак, когда хочешь, приходи и бери у меня, но не кради, — сказал ему, ибо у меня тогда была должность в больнице. И он приходил и брал, что хотел.

Но через несколько дней он опять начал красть и при­шел со скорбью и сказал мне:

— Вот я опять краду.

-196-

Я спросил его:

— Зачем, брат мой? Разве я не даго тебе, чего ты хочешь?

— Нет, даешь, — отвечал он.

— Что же, ты стыдишься брать у меня? -Нет.

— Так зачем же ты крадешь?

— Прости меня, сам не знаю, зачем, но так просто краду. Тогда я сказал ему:

— Скажи мне, по крайней мере по правде, что ты дела­ешь с тем, что крадешь?

— Я отдаю это ослу, — отвечал он.

И действительно, оказалось, что этот брат крал куски хлеба, финики, смоквы, лук и вообще все, что он ни нахо­дил, и прятал это — одно под свою постель, другое на ином месте, и наконец не зная, куда это употребить, и видя, что оно портится, он выносил это вон и выбрасывал или отда­вал бессловесным животным.

Вот видите ли, что значит обратить страсть в навык? Видите ли, какого это достойно сожаления, какое это страдание?.. И хорошо сказал авва Нистерой: "Если кто увлекается страстью, то он будет рабом страсти. Благий Бог да избавит нас от злого навыка..."»

III. Вред, наносимый человеку сребролюбием Уже из предыдущего можно видеть, насколько пагубна эта страсть. Она влечет за собою множество иных страстей, которые совершенно не дозволяют душе воспрянуть от дольнего к горнему. «Как пес привязан цепью, так и многостяжательный, — по выражению преп. Нила Синайского²², — связан попечениями».

Страсти, которыми связывает человека сребролюбие, самые злые. Так, непременными спутниками всякого коры­столюбца являются гнев и печаль ²³. Как ему не гневаться, ведь у него отнимают любимую или «собственную» вещь? И как не печалиться при ее потере, когда с нею связаны жи­во все его воспоминания? Возвыситься до той мысли, что все вещи — Божьи, а не наши, и даны Богом нам во времен­ное пользование для оказания помощи нищим и бедным, чтобы чрез это получить нам вечную жизнь, любостяжательный не может. И поэтому при всяком прикасании ко­го-либо к его вещам у него сразу загорается сердце — «не разбили бы», «не испортили бы», «ведь денег стоит»... Бы-

-197-

вает даже так, что человек, отказавшийся в миру от целого состояния, после, в монашестве, дрожит над ничтожным карандашом, английской грошевой булавкой, не понимая, что впадает в еще более гнусное состояние, чем было преж­де (ибо предмет-то пристрастия несравненно презреннее), и совершенно забывая ту высокую цель, ради которой он вышел из мира и посвятил себя Христу.

Отсюда же происходят споры, прекословия, ненависть, хищения, зависть, разлучения, вражды, смущения, злопа­мятство, жестокость и убийства²⁴.

Дата добавления: 2014-10-15