Осуждение (злословие). Злорадство. Жестокость

Эти страсти представляют собой исчадия гнева, ненависти, злопамятности. Если среди спасающихся последние пороки встречаются сравнительно реже, то пер­вый из них (осуждение), поистине, бич не только всякого собрания, начиная с двух человек, но и каждого человека в отдельности. Языкоболие — самый распространенный недуг. Как будто язва какая у каждого на языке сидит, мешающая молчать и не говорить зло про ближнего. Иному легче, кажется, раскаленный уголь на языке продержать, чем худое слово не высказать¹. Что касается собственно духовной жизни, то страсть эта производит великие опустошения и лишает человека воз­можности приобрести основные добродетели спасительно­го делания, разумею плач и любовь.

Приведу несколько положений на эту тему из «Лествицы» преп. Иоанна².

• «Услышав, что некоторые злословят ближних, — гово­рит святой отец, — я запретил им; делатели же сего зла в из­винение отвечали, что они делают это из любви и попечения о злословимом. Но я сказал им: "Оставьте такую любовь, чтобы не оказалось ложным сказанное: оклеветающаго тай искренняго своего, сего изгонях(Пс. 100, 5). Если ты истинно любишь ближнего, как говоришь, то не осмеивай его, а мо­лись о нем втайне; ибо сей образ любви приятен Богу"».

• «Кто хочет победить духа злословия, тот пусть припи­сывает вину не согрешающему, но подущающему его бесу. Ибо никто не желает грешить против Бога, хотя каждый из нас согрешает не по принуждению».

• «Никогда не стыдись того, кто пред тобою злословит ближнего; но лучше скажи ему: "Перестань, брат, я еже­дневно впадаю в лютейшие грехи, и как могу его осуж­дать?"».

• «Это один из самых кратких путей к получению прощения грехов, то есть чтобы никого не осуждать. Ибо сказано: не судите, и не судят вам (Лк. 6, 37)».

• «Если бы ты увидел кого-либо согрешающего даже при самом исходе души из тела, то и тогда не осуждай его;

-215-

ибо суд Божий неизвестен людям. Некоторые явно впадали в великие согрешения, но большие добродетели совершали втайне; и те, которые любили осмеивать их, обманулись, гоняясь за дымом и не видя солнца».

Осуждение имеет свои степени.

«Иное дело злословить или порицать, иное осуждать, и иное уничижать, — говорит авва Дорофей³. — Порицать — значит сказать о ком-нибудь: такой-то солгал, или разгне­вался, или впал в блуд, или сделал что-либо подобное. Вот такой злословил брата, то есть сказал пристрастно о его со­грешении. А осуждать — значит сказать: такой-то лгун, гневлив, блудник. Вот этот осудил самое расположение ду­ши его, произнес приговор о всей его жизни, говоря, что он таков-то, и осудил его, как такого; а это тяжкий грех. Ибо иное сказать: "Он разгневался", и иное сказать: "Он гнев­лив", и, как я сказал, произнести таким образом приговор о всей его жизни. А грех осуждения столько тяжелее всякого другого греха, что Сам Христос сказал: Лицемере, изми первее бервно из очесе твоего, и тогда прозриши изъяты сучец из очесе брата твоего (Лк. 6,42), и грех ближнего уподобил сучку, а осуждение — бревну. Так-то тяжело осуждение, превосходящее всякий грех».

Приведу несколько случаев, показывающих, как грешно осуждать, какой мы терпим вред от этого и как поступали святые, когда видели согрешающих, и какие враг строит козни, чтобы ввести людей в сей грех, ибо два занятия у. де­монов, как говорит св. Иоанн Лествичник⁴: «Человеко­убийцы бесы побуждают нас или согрешить, или, когда не грешим, осуждать согрешающих, чтобы вторым осквернить первое».

• «К некоему отшельнику ходил один пресвитер, совер­шая для него приношение Св. Тайн. Пришедши некто к се­му отшельнику, наговорил на пресвитера, что тот грешник. Когда пресвитер пришел по обычаю совершать приноше­ние, отшельник, соблазнившись, не отворил ему двери. Пресвитер ушел. И вот был глас от Бога, говорящий от­шельнику: «Люди взяли суд Мой!» Отшельник пришел как бы в исступление [экстаз] — и видит кладезь золотой, и ба­дью золотую, и веревку золотую, и воду весьма хорошую; видит и некоторого прокаженного, черпающего и наливаю­щего в сосуд. Он, томясь жаждою, не хотел пить — потому

-216-

что черпал прокаженный. И вот опять был глас к нему: «Почему ты не пьешь от воды сей? Какую вину имеет чер­пающий? Он черпает только и наливает». Когда пришел в себя отшельник и размыслил о смысле видения, то призвал пресвитера и просил его по-прежнему совершать для него приношение Св. Тайн»⁵.

Пример этот особенно необходимо помнить в наше вре­мя, когда постоянно слышатся нарекания на духовенство и высказывается нежелание принимать участие в таинствах и богослужении из-за их-де порочной жизни. «Ну вот — стану я у него руку целовать» (при благословении) — и так далее в таком же роде. Как будто сила благословения от этого портится, умаляется и не действует. Пока пастырь на­ходится в канонической связи с Православной Церковью, всякие очерняющие его уста да заградятся, как хульные.

• Некоторые из отцов спросили авву Пимена:

— Если мы увидим согрешающего брата, позволишь ли обличить его?

— А когда мне нужно бывает проходить по тому месту, где могу я видеть его в грехе, — ответил им святой, — про­хожу мимо и не обличаю его⁶.

• Еще некоторые старцы пришли к тому же авве Пиме­ну Великому и сказали ему:

— Если мы увидим братии, дремлющих во время служ­бы, позволишь ли толкать их, чтобы они проснулись и бодрствовали?

Святой отвечал:

— Если я увижу брата дремлющего, то положу голову его на колена мои и успокою его⁷.

Вообще нужно заметить, чем выше человек по подвигам своим, тем снисходительнее к ближним, потому что знает на себе, чего стоит борьба с диаволом. А ничтожества в ду­ховной жизни — те обычно топорщатся, шумят о себе, всех унижают, со всех взыскивают вдесятеро. Приведу еще не­сколько примеров из жизни и слов сего равноангельного мужа, подвигам которого и в древности все удивлялись⁸.

• Брат исповедовался авве Пимену:

— Если увижу брата, о падении коего слышал я, то мне не хочется принимать его в свою келью; если же увижу бра­та доброго, то принимаю с радостью.

-217-

Великий ответил:

— Если ты делаешь немного добра для брата доброго, то для падшего сделай вдвое более, ибо он слаб⁹.

• Однажды пришли к авве Пимену какие-то еретики и начали клеветать на архиепископа Александрийского, буд­то бы он принял рукоположение от священников. Старец молчал. Потом позвал брата своего и сказал:

— Предложи им трапезу, накорми их и отпусти с ми­ром¹⁰.

• Некоторые из отцов спросили авву Пимена:

— Как авва Нистерой мог терпеть ученика своего?

— Если бы я был на его месте, то и подушку клал бы то­му под голову, — отвечал святой.

— Что ж бы ты стал отвечать Богу?— спросил его тогда авва Анувий¹¹.

— Я скажу Ему: «Ты Сам повелел: изми переев бервно из очесе твоего, и тогда узриши изъяты сучец из очесе брата твоего» (Мф. 7, 5).

• Сей божественный муж говорил:

«В Писании сказано: яже видеста очи твои, глаголи (Притч. 25,8); а я советую вам не говорить даже и о том, что осязали вы своими руками. Один брат обманулся таким об­разом. Представилось ему, будто брат его грешит с женщи­ною. Долго боролся он сам с собою, потом подошел с тою мыслию, какую имел, и толкнул их ногою, говоря: «Пере­станьте наконец!» Но оказалось, что то были пшеничные снопы. Потому-то я и сказал вам: не обличайте, если даже и будете осязать своими руками»¹².

Чтобы несколько усмирить свои помыслы и привести себя в страх Божий, припомним и будем держать всегда пред очами слова нашего Господа: Имже бо судом судите, судят и вам; и в тоже меру мерите, возмерится вам (Мф. 7, 1-2). И это еще здесь, на земле. Таким образом, кто кого в каком грехе осуждает, тот непременно, рано или поздно, но попадет в тот же самый грех, хотя бы ему и казалось, что он очень далек от него¹³.

Все до сих пор сказанное относится к рядовым христиа­нам, которые не являются начальниками, подчиненных не имеют, инспекторских обязанностей следить за поведением других не несут, которым ни до чего нет дела, кроме своих грехов да прямого послушания по своей службе.

-218-

Но бывают случаи, когда и им, не только пастырям, учи­телям, отцам и матерям семейств и так далее, приходится рассказывать и говорить о дурных поступках своих близких или дальних. На эти случаи можно дать следующие основ­ные руководственные правила (в вопросах и ответах)¹⁴:

1. «Если я вижу, что кто-либо делает какое-нибудь дело, и рассказываю о сем другому, говоря, что я не осуждаю его, но мы только разговариваем, нет ли при этом злословия в моем помысле?

— Когда человек, говоря, чувствует при сем страстное движение, это уже злословие. Если же он свободен от стра­сти, это не есть злословие, а говорится для того, чтобы не возросло зло»¹⁵.

2. «Если я говорю авве [игумену] ради других и догады­ваюсь, что брат смущается этим, как мне поступить? Также, когда он оскорбляет и других, и меня, сказать ли мне ради других или промолчать, потому что это и меня беспокоит? Если же знаю, что брат не скорбит об этом, сказать ли и се­бя ради, или принудить себя промолчать?¹⁶

— Если ты скажешь авве, а брат смутится этим, то тебе нет до того дела. Когда нужно будет сказать ради других, и это тебя озабочивает, скажи ради их, себя же ради принудь себя не говорить.

3. Но помысл говорит мне, что если брат смутится на ме­ня, он сделается мне врагом, полагая, что я его оклеветал перед аввою.

— Это злой помысл, возбраняющий исправлению брата. Не удерживайся, но говори авве только по Богу, а не по страсти. Ибо и на врачей ропщут больные, которых они лечат, но врачи пренебрегают сим, зная, что после они их будут благодарить.

4. Когда вижу, что помысл побуждает меня сказать не для пользы брата, но для того, чтобы оклеветать [то есть сказать истину со смущением в сердце, с пристрастием],— сказать ли мне или промолчать?

— Вразуми свой помысл сказать по Богу, а не по страсти. Если же побеждаешься желанием оговорить брата, скажи авве [игумену], исповедуя ему клевету свою, чтобы обоим вам получить исцеление: брату от греха, а тебе от клеветы.

-219-

5. Если же помысл не допустит меня исповедать авве, что я говорю с намерением оклеветать брата*,(*Другими словами, это будет уже простое наушничество, злост­ная страсть. — Прим. еп. Варнавы.)

что мне де­лать, сказать ли или нет?

— Не говори ничего, и Господь попечется о сем. Тебе не должно говорить со вредом душевным. Господь исправит брата, как ему угодно.

6. Если кто-нибудь увидит, что брат согрешил, и скажет о сем авве; тот, о котором сказано, как должен быть распо­ложен к сказавшему на него?

— Если согрешивший верный (то есть истинный хрис­тианин) и живет по Богу, то, хотя бы кто-нибудь и по вражде сказал на пего авве, он должен подумать: «Брат ска­зал это, желая доставить мне пользу». И так исполнится на нем слово Писания: Благий человек от благаго сокровища сердца своего износит благая (Мф. 12, 35). Помышляя это, он скорее должен возлюбить того брата, чем ненавидеть. Кто всегда таким образом поступает, тот преуспевает о

Боге».

* * *

Осуждение, злословие — великий грех, но все же чело­веческий. В отношении ближнего мы ведем себя дурно, не можем не видеть зла в нем, сердцем источаем сукровицу памятозлобия, но все-таки на этом и останавливаемся, са­мого зла ему не желаем, наоборот, даже и осудительные разговоры имеют личину добра и затеваются как бы ради пользы ближнего. Но злорадство является уже делом демонским¹⁷. Только бесы могут радоваться падению и гибели человека. У ангелов Божиих, по словам Христа, наоборот, бывает радость и об одном грешнике кающемся (Лк. 15, 10).

Не следовало бы тебе, говорит Господь, злорадно смот­реть на день брата твоего... не следовало бы радоваться о сынах Иуды в день гибели их и расширять рот в день бед­ствия... Ибо... как ты поступал, так поступлено будет и с тобою; воздаяние твое обратится на голову твою (Авд. 1, 12, 15. Ср.: Притч. 24, 19; Пс. 34, 26).

Таков приговор злорадству. Если за осуждение, как я выше сказал, грешащий подвергается закону возмездия,

-220-

ему грозит участь испытать и впасть в те же самые грехи, то здесь тем более.

В чем заключается злорадство?

Злорадство состоит в том, что человек радуется расши­рению, распространению, победе зла¹⁸, а духовное радова-ние — в том, что верный веселится о низвержении зла, прекращении его и победе над ним Христа и Церкви. (Зло понимать должно, конечно, всегда с евангельской, церков­ной точки зрения.) Радость демонская состоит в том, что человек радуется самой беде, в какую попал его ближний¹⁹, а радость Христова, христианская, смотрит на начало и ко­нец всякого дела, на его цель и следствия. И христианин иногда радуется погибели нечестивого человека, и Церковь на веки вечные установляет дни памяти и богослужебные чины в честь низвержения еретиков, но не самому их не­счастью злорадствует, об этом можно только жалеть и пла­кать, а духовно торжествует радостию великою о победе добра; не о том злорадствует, что люди злые погибли, а ра­дуется оттого, что жизнь вокруг очистилась от зловония страстей, злочестия и богохульства. Таким образом, когда дело касается славы Церкви, или Христа, или вообще спа­сения, злорадство нечестивых и духовная радость благоче­стивых могут по внешности казаться одинаковыми, ибо те и другие радуются, когда какое-либо лицо падает под уда­рами наказывающего бича Божия. Но по внутреннему смыслу между ними лежит пропасть. Апостол пишет к коринфянам (2 Кор. 7, 9): Ныне радуюся, не яко скорбны бысте, но яко оскорбистеся в покаяние. «Я радуюсь, — как бы так сказал, — видя не собственно печаль, но плод печали; потому что печаль эта произрастила похвальное покаяние» (блаж. Феодорит). «Когда отец видит, что сыну делают надрез, радуется не тому, что сын терпит боль, но тому, что он исцеляется», — говорит св. Иоанн Златоуст²⁰. Еще при­мер. Злорадствовала Иродиада, видя мертвую главу св. Иоанна Предтечи, считая его за своего врага, и духовно радовалась Церковь Божия, когда позорной смертельной болезнью, не от рук человеческих, погиб Арий, злейший враг Церкви, — дело как будто одинаковое по внешности, а по существу — большая разница. Одно настроение души (у христиан) естественно, а другое выращено человеком в себе посредством страстей и — противоестественно. Од­но чувство при виде греха и гибели нечестивых поучает

-221-

путям Промысла Божьего²¹, а другое наслаждается самой этой гибелью и кричит: «Мало еще!..»²²

Таково различие между радостью святой и радостью грешной в отношении происходящего зла.

Если же говорить о злорадстве, взяв его обособленно, то оно порочно и недопустимо ни в каком случае, далее и в отно­шении вышеупомянутых врагов Церкви. Последняя всегда молилась, по заповеди Христа (Мф. 5, 44), за врагов своих — Неронов, Диоклетианов и прочих, и до сих пор еще в помяннике, после окончания вечернего правила²³, молится от лица всех верных: «Отступившия от православныя веры и поги­бельными ересьми ослепленныя, светом Твоего познания просвети и Святой Твоей Апостольстей Соборной Церкви причти». Даже следующие слова: «Мерзкое и богохульное агарянское²⁴ царство вскоре ниспровержи» и прочее — не зложелательство показывают, а только моление об отъятии и отведении от нас зла, потому что надо твердо помнить, что Бог врачует и ниспровергает зло не посредством зла (Рим. 12, 21), не с помощью разных танков, ядовитых газов и всех про­чих изобретений сатаны, а посредством добра²⁵. Поэтому дальше (после прерванных мною слов) Церковь молится: «...правоверие же утверди, и воздвигни рог христианский, и ниспосли на нас милости Твоя богатыя». Действительно, ес­ли дух православия будет жив и крепок в народе, то лежащие вокруг него «агарянские» царства будут ему не страшны, ибо подущают на зло демоны, а те будут связаны благочестием. Таким образом, святостью жизни верных — вот чем ниспро­вергается зло²⁰. Итак, зложелательства у Церкви нет к врагам и быть не может, и если бы встретились кому выражения в церковных книгах, похожие на призывы к брани, то должно понимать их соответственно учению самой Церкви, всегда заповедающей христианам любовь (ср.: 1 Кор. 13, 6).

Должно еще упомянуть об одной хитрости бесовской частного характера, которой демоны обольщают начинаю­щих жить духовной жизнью. Иногда такой человек ни за что ни про что, как говорится, получает головомойку от своих ближних. И вот он, зная уже, как надо себя вести в данном случае (то есть должно поклониться смиряющему если не в ноги, что, может быть, не под силу еще гордому, самолюбиво-тщеславному нашему сердцу, то, по крайней мере, простым поклоном), начинает кланяться и просить на словах прощения, и как будто искренно.

-222-

Но если он прилежно и зорко посмотрит в глубину свое­го сердца, то увидит притаившегося в темном его углу демо­на, который шепчет ему едва слышно и заставляет за собой повторять следующее: «Ну что ж, я-то потерплю, а ты все-таки на том свете ответишь. Вот и еще поклонюсь, тебе же больше ответственности будет...»

И назло начинает иногда бить поклоны, со злорадством, не сам смиряясь, а смиряя того человека и наслаждаясь его смущением... Обычно к этому примешивается и тонкое чувство тщеславия, потому что не иначе можно совершить эту «духовную эквилибристику», как высоко вознесшись наперед душою над своим обидчиком и всем видом показы­вая и подчеркивая ему, что вот, мол, я не виноват перед то­бою, а кланяюсь тебе и прошу прощения, так чувствуй, мол...

И происходит какое-то неуловимое сочетание — совер­шенно противоестественное — покаянного смирения с гордостным чувством злорадства и смрадного возношения. Таковой человек не достиг еще истинного плача и поруган бесами, вместо благодатного смирения принимая в себя ди-авольское. В результате получается действие, обратное ожидаемому: тот, кому кланяются, в особенности когда сам горд, не успокаивается, а напротив, приходит в еще боль­шее бешенство, и если это происходит на людях, то считает себя оскорбленным, словно ему в лицо при всех плюнули... Да это, может быть, и так.

Но иногда человек не останавливается на перечислен­ных грехах. И хотя, кажется, выбор страстей для души ве­лик — и памятозлобие, и ненависть, и клевета, и злосло­вие, злорадство, — и чем только она не тешит беса, но и этого ей мало. Человеку хочется самому лично нанести вред ближнему, насытиться его муками и страданиями, напиться его крови. До сих пор он стоял и наблюдал хищ­ным оком своего ближнего со стороны, а теперь он хочет сам участвовать в его томлении и быть виновником его скорбей, и чем больших, тем более для него сладостных. При всем этом выискиваются всякие доводы и предлоги, чтобы удовлетворение страсти носило вид исполнения за­конной справедливости и имело характер вынужденных, однако необходимых мер врачевания. Преподобный Ио­анн Лествичник говорит, что самооправдание есть дщерь гнева и, следовательно, жестокости²⁷.

-223-

Примеров слишком много, чтобы было нужно их ис­кать, приведу первый попавшийся²⁸.

«Сильное и здоровое тело Петра любило хотя и времен­ные, но частые «отмены», и вот, при дворе Катерины одна за другой являются красавицы в различных званиях, более или менее опасные, особенно в первое время. Таким обра­зом на сцене появилась и Мария Гамильтон. Шутовские игры, маскарадные процессии, совершаемые членами «всешутейшего и всепьянейшего собора», не обходились без участия красавицы Гамильтон, с которою Петр открыто шел в первой паре уличного маскарада... Петр I не скрывал своей связи, да скоро и результаты «царской потехи» стали очевидны... Начиная с 1715 года Гамильтон должна была несколько раз прибегать к помощи врачей, чтобы не утерять «расположения» Петра. Но переменчивая натура Петра ис­кала и вскоре нашла заместительницу. Гамильтон впала в немилость, была обвинена в задушении новорожденного и после года кандальной тюрьмы, после пытки и наказания батожьем была казнена.

Это было 17 марта 1719 года... Площадь перед Петро­павловской была наполнена народом, привыкшим к каз­ням... Кое-где валялись полусгнившие головы заговорщи­ков, казненных еще в декабре. Наконец приехал Петр, в ожидании «преступницы». Вот и она. Еще не утратившая своей редкой красоты, в белой шелковой рубахе, с черными лентами, она вызывала чувство жалости и сострадания... Но царь был неумолим. Прочитали указ: «Петр Алексее­вич... самодержец, указал на твои, Марья, вины, что ты жи­ла блудно и была от того брюхата трижды, и двух ребенков лекарством из себя вытравила, а третьего родила и удави­ла... За такое твое душегубство— казнись смертью».

Фрейлина упала на колени перед Петром и умоляла о пощаде... Петр не тронулся, только сказал шепотом палачу несколько слов. Думали, что это слова пощады. Она взошла на эшафот, склонила голову... Сверкнул топор — и голова упала прямо на руки Петру... Палач исполнил требование Петра и не «осквернил» тело красавицы своим прикоснове­нием...

Удовлетворенный казнью Петр поцеловал голову в нео­стывшие губы и, сохраняя спокойствие, стал сообщать приближенным некоторые сведения из анатомии... (Это, кажется, замечательнее всего здесь, в этом рассказе. Как

-224-

будто речь идет о куске валансьенских кружев, отрезан­ных от белья любовницы. Посмотрите, мол, какая работа... — Еп. Варнава.) Затем он еще раз поцеловал неостывшие уста и уехал с места казни.

Голова казненной красавицы долго хранилась в Акаде­мии Наук в спирту, сохраняя черты редкой красоты и как бы служа вечным памятником Петровой жестокости»²⁹.

И странное дело. Жестокость, по признанию самого ми­ра, — гнуснейшая страсть, однако, наблюдая историю, мы видим, что ее проявления умножаются, утончаются, услож­няются с ростом и развитием цивилизации. Чем люди де­лаются цивилизованнее, тем становятся жесточе. Самые войны уже есть продукт цивилизации, а не христианского учения, а если сравнить их в разное время и у разных наро­дов, у дикарей и у культурных европейцев, то, конечно, младенцу даже понятно, что у первых они нравственнее и чище, а у последних кровопролитнее и жесточе. Ядовитые газы, разрывные пули «дум-дум», ослепляющие лучи, шрапнели и гранаты с бактериями и прочее, на чем изощря­ют свои мозги лучшие умы человечества — разве можно сравнить их с дубиной дикаря или прозаическими мечом и копьем времен «Илиады» Гомера?.. То же нужно сказать относительно эволюции — в ходе истории — пыток³⁰, поня­тия о «чести» и мести за оскорбление ее³¹, и прочего и про­чего.

В рассуждении о «чести» мы, например, отстали от язычников, которые ближе к евангельским заветам Христа (Мф. 5, 11, особенно стих 34). Вот несколько примеров.

«Катон, получив плевок в лицо, ограничился лишь тем, что вытер его.

Фемистокл, под угрозой поднятой на него собеседни­ком палки, спокойно сказал: «Ударь, но выслушай».

Сократ, получивший от одного из своих слушателей удар, на совет приятеля подать на оскорбителя жалобу в суд хладнокровно ответил: «Если бы осел ударил меня но­гой, заставил бы ты меня жаловаться на него?»

Циник Кратет, получивший от музыканта Никодрома такую пощечину, что все лицо у него вспухло и посинело, отомстил своему оскорбителю только тем, что, отправив­шись в народное собрание, привесил ко лбу своему дощеч­ку с надписью: «Это мне сделал Никодром». [То же самое рассказывают про Сократа и Антисфена.]

-225-

Когда по приходе северных германских народов в Италию один из тевтонцев вызвал на дуэль римского полководца Мария, последний ответил: "Если ему хочет­ся поскорее окончить жизнь, то пусть повесится"».

Все это, конечно, случаи не из христианской жизни³², но они выше подобных примеров из нашего времени, когда, по понятиям высококультурного³³ общества, требуется не просто стереть плевок или смыть его водою, но необходимо «смыть его кровью». А варвары и язычники, по крайней мере лучшие из них, чужую жизнь ценили и наслаждаться бедой ближнего не желали.

Вот еще образец узаконенной в человеческом обществе жестокости — охота. Благовоспитаннейшие люди Европы называют ее «поистине великолепным зрелищем»³⁴, и ге­ниальные и прославленные таланты черпают в этом заня­тии величайшее наслаждение.

Лев Толстой, протестовавший так против всякого убийства и проповедовавший (на словах) «скотинную до­бродетель» Посошкова, пишет в письме Т. Ергольской от 20 октября 1852 года:

«Я полюбил ружейную охоту, и так как оказалось, что я стреляю порядочно, то это занятие берет у меня два-три ча­са в день... В ста шагах от моего дома я нахожу фазанов и за какие-нибудь полчаса я убиваю 2-3, 4. Кроме удовольст­вия, это упражнение прекрасно для моего здоровья... ³⁵

Я читал, что в древности для здоровья некоторые влас­тительные люди принимали еще ванну из теплой крови только что зарезанных детей. Говорили им, что это «заня­тие» прекрасно помогает!..³⁶

И от «святых» и «великих» людей культуры мысль не-. вольно обращается к подлинно святым и великим мужам христианства. Они не только людей, но и тварь, даже нео­душевленную, любили от всего сердца и не причиняли ей никакого насилия. Вот, например, как откликается на со­здание Божие душа одного блаженного (не прославленно­го, нашего современника), Максима юродивого. Простой этот человек, малограмотный, но Божий — Дух Святой в нем живет, и даже от речи его исходит благодать.

Передает о нем архимандрит Спиридон, которому он предсказал до начала Великой войны 1914 года и саму вой­ну, и события после нее³⁷.

Автор повстречался с ним в лесу. «Смотри, батюшка, —

-226-

говорит Максим, — все дела Божий дивны, о, дивны! Вот лес, ручейки текут, цветы цветут, травы зеленеют, птички Божий поют, и все это — дела Божий!» «Когда мы вошли в самую глубь леса, — передает автор статьи, — тогда Максим пал на землю, простер свои руки к небу и запел: Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас. Когда он запел третий раз, я повалился на землю и ли­шился сознания. Не знаю, долго ли я находился в таком со­стоянии, но когда я пришел в себя, то увидел, что Максим стоит на том же самом месте с воздетыми к небу руками. Он что-то шептал, но что, разобрать я не мог. Начал и я с ним молиться. О, эти минуты никогда не изгладятся из мо­ей памяти! Когда молитва была закончена, Максим взгля­нул на меня и опять сделал несколько поклонов. После это­го мы сели, помолчали, а затем начал говорить Максим: "Без молитвы все добродетели — точно без почвы деревья. Ныне нет молитвы в жизни христиан, а если есть, то жизни в себе она не имеет. Христос Сам молился и молился боль­ше всего в горах, на горных вершинах, где, кроме Него од­ного, никого не было. Христианин, друже, есть человек мо­литвы. Его отец, его мать, его жена, его дети, его жизнь есть один Христос. Ученик Христа должен жить только одним Христом. Когда он так будет любить Христа, тогда он обя­зательно будет любить и все творение Божие. Люди дума­ют, что нужно прежде любить людей, а потом и Бога. Я и сам так делал, но все было бесполезно. Когда же начал преж­де любить Бога, тогда в этой любви к Богу я нашел и своего ближнего, и в этой же самой любви к Богу всякий мой враг делался мне другом и человеком Божиим ( курсив везде мой. — Еп. Варнава). Первая самая форма любви к Богу есть молитва. В настоящее время повсеместно христиане наст­роили множество храмов, стали грамотными и учеными, а живой молитвы нет. Вот в чем великая беда. Если бы хри­стиане знали силу молитвы, то они были бы перерождены. Я ведь мало знаю грамоты, а молитва учит меня, как мыс­лить, говорить и делать... Но этого мало, чтобы только мо­литься. Нужно за Христа ежедневно умирать, и в этой смерти — жизнь христианина. Так Дух во мне говорит: нужно за Христа умирать (Ср. у апостола: 1 Кор. 15, 31. — Еп. Варнава). Мы еще живем, и эта жизнь наша есть точно младенческое еще состояние души. Зрелость ее — смерть, и смерть ради Христа. Когда мученики умирали за Христа,

-227-

тогда они вкушали настоящую жизнь, и эта жизнь для них так сладка, что они забывали страдания и самую смерть! Я, юродивый Максим, и говорю, что без юродства нельзя Царства Божьего наследовать... Ах, дивны дела Божий! Говорят, что я сумасшедший, а ведь без сумасшествия, батюшка, не взойдешь в Царств о- то Божие (Ср. у апосто­ла: 1 Кор. 3, 18 и след. — Еп. Варнава)... Ах, Боже мой, Бо­же мой! Вот беда, нет теперь христиан; вот горе, все почти стали врагами Христовыми (сам плачет)... Вот будут дни, когда, батюшка, будет страшная война, весь мир будет во­евать, а ты из Сибири (автор и в Сибири тогда еще не был. — Еп. Варнава) поедешь туда и будешь на войне. Война— это суд Божий. Это еще не последний суд Божий. Суд этот над христианами за то, друже мой, что попрали Святое Евангелие. Христиане ныне отвергли Святое Евангелие (Максим рыдает). А что будет после войны, я пока, батюш­ка, тебе не скажу..." После этих слов Максим сразу загрустил и ушел в себя. Минут двадцать он совершенно молчал, а я не сводил с него своего взора... Затем снова стал говорить о том, что Евангелие Святое попрано христианами. " Жить по Евангелию, — говорил он, — надо быть сумасшедшим. Доко­ле люди будут умны и разумны, Царства Божия на земле не будет... Георгий! Молись и люби Бога и всю Его вселенную и все Его создание. Чего себе не желаешь, того и самому дьяво­лу не желай... Это моя жалость к творению Божию "...»³⁸

Я выписал слишком длинную цитату, в которой много говорится о молитве и о прочем, что не относится непо­средственно к трактуемой мною здесь теме. Но слишком благоуханны и прозорливы слова блаженного Максима, слишком они напоминают речь другого великого нашего святого последних времен, горевшего серафической любо­вью к Богу, к ближним и ко всей твари, преп. Серафима, Саровского чудотворца. Та же простота, та же благостыня, та же бездна щедрот, все говорит за то, что в них действует один и тот же Дух, хотя дары Его и различны (1 Кор. 12, И).

«Гнев [а следовательно, и жестокость, как его исчадие] происходит от различных причин, и особенно от сластолю­бия. О сем упоминает и Евагрий, повествуя, что некоторый святой говорил: "Для того и отвергаю наслаждения, чтобы отречь причины раздражительности"»³⁹.

Переходя к изображению страсти жестокосердия, дей­ствующей в человеке, эти слова преп. аввы Дорофея прихо-

-228-

дится поставить во главу угла. Действительно, если чело­век рассердился, памятозлобствует, срывает на ком-нибудь зло, то ищи причину сего в том, что он в чем-нибудь не смог успокоить свою плоть. Но особенно часто эта страсть нахо­дится в связи с блудной⁴⁰.

Я не буду в подробности разбирать данный вопрос, в настоящее время психиатры написали о нем гору книг. У них можно найти множество и смраднейших примеров из повседневной амбулаторной практики и клинического ле­чения сих страстей, ибо они и за это берутся, хотя и не при­знают существования бесов и души. Я укажу только две главные формы проявления жестокости, в которых про­должается сочетание страстей жестокости и блуда.

В первом случае мужчина, одержимый блудной страс­тью, не иначе может чувствовать удовлетворение, как толь­ко причиняя своей жертве жесточайшие мучения (садизм).

Поэт А. Полежаев так описывает одно из собственных похождений в доме греха:

Как лютый волк, стремится Саша

На деву бледную одну,

И распростерлася Дуняша,

Облившись кровью, на полу.

Какое страшное смятенье,

И дикий вопль, и крик, и рев,

И стон, и жалкое моленье

Нещадно избиенных дев\..

(«Сашка»)* (*Полежаев А. И. Стихотворения. СПб., 1889. С. 458. — Прим, со­ставителя.)

Таким образом, если всего этого не будет, то и наслаж­дения не появится.

В другом случае, мужчина, наоборот, чувствует удовле­творение только тогда, когда не он женщине, а она ему причиняет страдания (так называемый мазохизм). Наш писатель И. С. Тургенев, наблюдая у себя эту извращенную склонность, так говорил однажды поэту А. Фету: «Я только тогда блаженствую, когда женщина каблуком наступит мне на шею и вдавит мое лицо носом в грязь»⁴¹.

Стоит только вспомнить, с какой легкостью Тургенев променял родину, свое положение известного писателя, бо-

-229-

гатого помещика, пренебрег своим самолюбием и достоин­ством человека, которого так почитало культурное общест­во на положение всеми пренебрегаемого приживальщика в доме известной Виардо, чтобы понять, что эта страсть не так мала, как может показаться с первого раза.

В заключение приведу слова Лафкадио Херна⁴², атеис­та, отрицавшего христианство, погрузившегося в синтоизм и буддизм и пришедшего, независимо от какой бы то ни бы­ло «мистики», но только посредством биокосмического ме­тода, к следующему выводу в конце своих размышлений над природою и ее законами:

«Но разве эти факты из биологии насекомых [о которых он рассуждал], дающие нам возможность многое предви­деть в будущей человеческой эволюции, не дают нам пра­ва делать очень важные заключения об отношении этики к космическому закону? Очевидно, высшее развитие не­доступно тем, кто еще не освободился от пут эгоизма, осужденного нравственным опытом всех времен. Очевид­но, величайшая сила— сила самоотвержения. И никогда не достигнут высшей власти сладострастие и жестокость».

Это — приговор злу цивилизации от воспитанника са­мой цивилизации. Здесь можно было бы и закончить наши рассуждения. Впрочем, прибавим следующее.

Христианин, после всего этого, имеет полное право от­рясти от ног своих прах, насевший от культуры, сделаться «сумасшедшим» и — бежать. Бежать ко Христу, Его крото­сти, милосердию, любви. Откликнуться на Его призыв:

Приидите ко Мне ecu труждающиися и обремененнии... научитеся от Мене, и ни от кого другого, потому что никто и не способен научить, яко кроток есмъ и смирен сердцем... и Аз упокою вы (Мф. И, 28-29).

-230-

Дата добавления: 2014-10-15