Различение между детскими отношениями и их объектами

Мы видели, что, если рассматривать младенца как неотъемлемую часть поля, в котором взрослые являются другой частью, его нельзя назвать изолированным или беспомощным. Современный ребенок растет в обстановке более надежной, насыщенной информацией и новыми связями, окруженный новейшей техникой. В связи с этим некоторые функции, принадлежащие данному полю в прошлом, видоизменены: например, он стал более автономным, более подвижным, эти свойства можно теперь считать неотъемлемой частью его новой самости. Таким образом, функция заботы, столь необходимая в прошлом и возложенная на другого, может становиться разными способами собственной заботой о себе. Но рассмотрим соответствующее чувство и мотивацию. Было бы трагично, если в видоизмененном целом прошлое ощущение свой «зависимости от социального целого как его части» было бы просто стерто. Тогда оно должно было бы быть «введено» лишь как часть зрелых отношений, в то время как в действительности это - согревающее душу продолжение младенческой позиции. И опять же, такое типично инфантильное поведение, как исследование своего тела и очарованность прегенитальными удовольствиями, естественным образом становится менее интересным, когда все уже исследовано, и установилось доминирование генитальных желаний. Но очень печально, когда телесное удовлетворение и импульс к исследованию тела подавлены - это, определенно, создает неважных любовников. Когда так называемые инфантильные черты, такие как цепляние и сосание, возвращаются после подавления, они отвечают на зрелую потребность, но язык их выражения и пропорции часто архаичны до смешного. Но это в большой мере происходит из-за незавершенных ситуаций, порожденных проекциями взрослых, которые форсируют преждевременное взросление. Или еще: младенцы экспериментируют с бессмысленными слогами и играют со звуками и органами звукоизвлечения; следствием этого становится появление великих поэтов, и не потому, что это «инфантильно», но потому, что это часть богатства человеческой речи. Это уж точно не признак зрелости, когда пациент настолько скован, что может говорить только «правильными» предложениями и ровным тоном.

10. Какие различия Фрейд видит между «инфантильным» и «зрелым»; Детская сексуальность, зависимость

Мы можем выделить четыре основных контекста, в которых Фрейд говорил о созревании:

1) либидинозные зоны,

2) отношение к родителям,

3) адаптация к «реальности»,

4) принятие на себя родительской ответственности.

В каждом из них он сделал расщепление абсолютным, и каждый функционально усиливает расщепление других. Однако, в общем и целом, Фрейд не был склонен использовать различие между «инфантильным» и «зрелым», или даже между «первичным» и «вторичным» процессами для того, чтобы подчеркнуть несостоятельность ребенка.

1) «Первичность» генитальных над прегенитальными эротическими стадиями

Эта работа по саморегуляции организма завершается в самые ранние годы. Но на продолжение детских практик большинство терапевтов смотрит крайне прохладно. Сексуальная раскрепощенность не осуждается, но и радостно о ней не говорят. На искусство, направленное на сексуальное возбуждение, смотрят неодобрительно, отвергая опыт наглядной эротичности примитивных и наиболее жизнеспособных высоких культур; однако, если человека не радует даже это, что же его тогда вообще может радовать? Эротическое любопытство вызывает отвращение, хотя на нем основываются все романы, которые пишут и читают, и театральные постановки всех видов. И вообще, в манерах совершенно недостаточно поцелуев и ласк между друзьями, и дружеского исследования незнакомцев, при очевидности этих проявлений у других общественных животных. То же можно сказать о своего рода первичном гомосексуализме, основой которого является нарциссическое исследование, который скорее осуждается, чем поощряется. В результате, как отмечал Ференци, развивается одержимость гетеросексуальностью, которая делает нормальную общественную жизнь невозможной, поскольку каждый мужчина ревниво враждебен ко всем остальным.

2) Преодоление зависимости личности от родителей

Можно расценить эту работу по саморегуляции организма как изменение и усложнение поля организм / социум путем увеличения числа включенных элементов, роста подвижности каждого и его возможности выбирать, и способности соотносить себя с более высокими уровнями. Таким образом, дитя, которое учится ходить, разговаривать, жевать, прилагать больше силы, спонтанно прекращает цепляться как сосунок и предъявляет собственные требования. Однако, с другими объектами сохраняются сыновние отношения доверия, послушания, чувство зависимости от общества, требование питания и ласк как неотъемлемого права, и права рожденного свободным наследника природы чувствовать себя дома в этом мире. Если мир и общество, которые мы создали, не так уж и пронизаны доверием и уверенностью в поддержке, человек обнаружит это для себя без того, чтобы терапевт сообщил ему, что его отношение к миру инфантильно. Так же и в образовании: это прекрасно - «не принимать на веру ничего, в чем вы сами не убедились», однако частью процесса обучения является вера в доброжелательных учителей и классические авторитеты, чью точку зрения мы для начала принимаем, затем проверяем, обдумываем, делаем нашей собственной или отвергаем. Когда мы больше не находим отдельных персон в качестве таких учителей, мы переносим такое отношение на весь мир в целом. Исключительный восторг терапевтов по поводу независимости - это отражение (и как имитация, и как реакция) нашего современного общества, полного одиночества и принуждения

И очень занятно смотреть, как их терапевтическая процедура - вместо того, чтобы быть чем-то вроде учителя, который, принимая свой авторитет, которым его свободно наделяют, тренирует своих учеников помогать себе самим - имитирует поведение сначала плохого, а потом слишком хорошего родителя, на которого переносится невротическая привязанность; и затем он ее внезапно прерывает и посылает ребенка вон, самого заботиться о себе.

11. Детские эмоции и нереальность: нетерпение, галлюцинация, агрессивность

3) Фрейд также говорил о созревании, как о процессе адаптации к «реальности» и торможении «принципа удовольствия». Это, как он считал, требует затрат времени, отказа от многих вещей и нахождения «сублимации», которая является социально приемлемой формой разрядки напряжения. Совершенно очевидно, что Фрейд, у которого под толстой шкурой патернализма часто угадывалось детское сердце, представлял этот вид созревания довольно туманно. Он считал, что оно совершается ради прогресса общества и цивилизации за счет развития и счастья каждого человека; и он часто настаивал, что такой способ взросления зашел ради безопасности уже слишком далеко. И, судя трезво, в тех терминах, в которых он ее определял, адаптация к «реальности» в точности представляет собой невроз: это - преднамеренное вмешательство в саморегуляцию организма и превращение спонтанной разрядки в симптомы. Цивилизация, таким образом, представляет собой болезнь. В той степени, в которой это все-таки необходимо, очевидно разумным отношением будет не хвалить зрелость, а обоим - и пациенту, и терапевту - учиться торговать тухлой рыбой, как говорил Брэдли: «Это лучший из возможных миров, и обязанность каждого честного человека - продать тухлую рыбу!» Это имело бы своим достоинством направление агрессии в допустимых размерах наружу.

Но мы думаем, что проблема поставлена неверно. В первую очередь, Фрейд неизменно робок в возлагании надежд на возможность радикальных перемен в социальной действительности, которые могли бы сделать ее более соответствующей детским желаниям (никуда не исчезнувшим). Например, получить возможность чуть-чуть большего беспорядка, грязи, аффекта, невнимания правительства, и так далее. Создается такое впечатление, что он постоянно колеблется между обронзовевшими установками своей теории и мучительной запутанностью собственных чувств. Но так же неверно он интерпретировал и поведение самих детей, вырывая его из контекста и рассматривая с точки зрения очень предубежденного взрослого.

Рассмотрим, например, ситуацию ожидания. Защитники зрелости согласны в том, что дети не могут ждать; они нетерпеливы. Каковы доказательства этого? Временно лишенный чего-то, что, как он «знает», он должен получить, маленький ребенок кричит и бьется. Но позже мы видим, что как только ребенок получает желаемое (или сразу после этого) - он немедленно становится безмятежным и сияющим. Нет никаких признаков того, что предыдущая драматическая сцена означала что-нибудь помимо того, чем она являлась. В чем же был ее смысл? Частично, сцена была рассчитана на убедительность; частично, это был затаенный страх реального лишения, поскольку знание обстоятельств, подтверждающих то, что желаемое будет в итоге получено, недостаточно. Все это - простое невежество, и оно исчезнет с ростом знания; оно возникает вовсе не из «инфантильного отношения».

Но все же, остается кое-что интересное: сцена разыгрывается для собственной пользы, ради разрешения ничтожного напряжения. Плохо ли это? Далеко не доказывая того, что ребенок не может ждать, это подтверждает в точности то, что он способен к этому. И именно путем подпрыгивания от нетерпения: он обладает органической балансирующей техникой, применяемой в состоянии напряжения; и именно поэтому его удовлетворение чисто, полно и безоблачно. Это как раз взрослые не способны ждать - они утратили к этому навык; мы не устраиваем сцен, и поэтому наше негодование и страхи накапливаются, а потом мы пытаемся наслаждаться, будучи в действительности расстроенными и настороженными, с ощущением небезопасности. Какой же вред в детских драмах? Они оскорбляют взрослую аудиторию потому, что взрослые подавляют подобные истерики, не из-за звуков и ярости, которыми они сопровождаются, а из-за бессознательного отвлечения и развлечения. То, что здесь называется зрелостью, более всего напоминает невроз. Но если мы думаем о взрослых греках из эпоса или трагедий, или о родоначальниках и царях из Библии, то мы замечаем, что они - без ущерба для их интеллекта или чувства ответственности, - ведут себя самым инфантильным образом.

Рассмотрим вновь удивительную способность ребенка галлюцинировать во время игры. Он обращается с палкой так, как будто это кораблик, с песком - как будто это еда, с камнями - как будто это его приятели. «Зрелый» взрослый мужественно встречает факты, - когда он сломлен, то бежит в воспоминания и построение планов, но никогда в откровенные галлюцинации, если он не зашел уже слишком далеко. Хорошо ли это? Вопрос: какая реальность важна? До тех пор, пока осязаемая деятельность продолжается достаточно хорошо, ребенок примет любые опоры; сердцевиной реального является, в любом случае, действие. «Зрелый» человек относительно порабощен, но не реальностью, а ее невротически фиксированной абстракцией, а именно, «знанием», которое потеряло свою способность служить средством для использования, действия и счастья. (Мы не имеем в виду чистое знание, которое является трудной формой игры.) Когда абстракция заменяет собой реальность, воображение оказывается задушенным, а с ним и любая инициатива, эксперимент, и перспективы, и открытость чему-либо новому; все изобретения, так или иначе, проверяют реальность: а может быть, она устроена иначе? Именно поэтому они и увеличивает, в конечном счете, эффективность деятельности. Однако, все взрослые (за исключением больших художников и ученых) невротизированы именно таким образом. Их зрелость - это полная страха предубежденность по отношению к действительности, а не открытое и искреннее принятие ее такой, какова она есть. И конечно, в то время, когда взрослый уже намертво «застрял» в действительности, он проецирует на нее самое худшее безумие и совершает глупейшие рационализации.

Ребенок прекрасно различает мечту и реальность. В действительности, он различает четыре вещи: реальность, как-будто реальность, притворство, и «давайте притворимся, что...» (самый слабый пункт, поскольку у ребенка не слишком развито чувство юмора). Он может быть настоящим индейцем, используя палку, как будто это ружье, однако избегает реальных автомобилей. Нельзя сказать, что детскому любопытству или способности к обучению наносится вред их свободной фантазией. Наоборот, фантазия функционирует как необходимый посредник между принципом удовольствия и принципом реальности: с одной стороны, это - драма, где можно что-то попробовать и стать специалистом, с другой - терапия, позволяющая примириться со странной и горькой реальностью (например, при игре в школу). Короче говоря, когда терапевт предлагает пациенту повзрослеть и посмотреть в лицо реальности, он зачастую имеет в виду не конкретную действительность, в которой возможно творческое приспособление, но определенную повседневную ситуацию, с которой часто лучше иметь дело без того, чтобы прямо смотреть ей в лицо.

Другая инфантильная черта, которая, как предполагается, может показать путь достижения зрелости - это свободная агрессивность ребенка. Глава 8 (Антисоциальность и агрессия) будет посвящена торможению агрессии в нашей взрослой жизни. Здесь же мы хотели бы только подчеркнуть, что беспорядочные удары маленького ребенка всегда направлены на того, перед кем его сила - ничто, и вывод, что он имел в виду уничтожение противника, похож на проекцию взрослых. Грозные удары мальчишеских кулаков направлены только на врагов. Так собака, играя, покусывает, однако, не кусает по-настоящему.

И в заключение, когда мы говорим о способности зрелого человека приспособиться к действительности, не следует ли спросить (ведь все стесняются затрагивать эти вопросы): не в интересах ли западного урбанистического индустриального общества, капиталистов или социалистов, стоящих у власти, создана такая картина реальности? Правда ли, что другие культуры, более безвкусные в одежде, жадные в физических удовольствиях, не столь утонченные в манерах, беспорядочные в управлении, более склочные и предприимчивые в поведении, были или продолжают по этой причине быть менее зрелыми?

Дата добавления: 2014-10-31