Историческая школа

Фольклор неотделим от истории. Произведения фольклора всесторонне обусловлены породившим их временем. Некото­рые фольклорные жанры отражают исторические представле­ния самого народа. Связь русского фольклора, главным образом былин, с национальной историей, сохранение в фольклоре на­родной исторической памяти исследовала историческая школа.

Историческая школа была одной из наиболее влиятельных в фольклористике конца XIX — начала XX в. Это собственно рус-

ское научное направление, предпосылки которого обнаружились довольно рано.

Еще К. Ф. Калайдович в 1818 г. в предисловии к сборнику Кирши Данилова сопоставлял героев фольклорных произведе­ний с летописными. Например, он писал: "О смерти Василия Буслаева записано в одной летописи, под 1171 годом, где он назван Посадником Васкою Буславичем..." (в сноске указана ле­топись "по списку Никонову"). О герое былины "Садко": "Сад­ко жил в XII веке; летописи упоминают о построении им в 1167 году в Новгороде каменной церкви Св. Мученик Бориса и Гле­ба" и т. д. Сопоставляя былины и исторические песни с летописями, Калайдович отметил: "Из сих примеров видно, что наш стихотво­рец кое-что знал, но другим рассказывал по-своему"1.

В дальнейшем опыты исторического исследования фолькло­ра предпринимали Н. И. Костомаров, Н. П. Дашкевич. В 1863 г. вышла книга Л. Н. Майкова "О былинах Владимирова цикла" — в то время, когда в русской фольклористике почти безраздельно господствовала мифологическая школа, а теория заимствования еще только начинала оформляться.

Позже, как бы в ответ на статью В. В. Стасова ("Происхож­дение русских былин", 1868), ученые раскрыли картину связей былин с отечественной историей.

В 1883 г. было опубликовано большое исследование Н. П. Дашкевича "К вопросу о происхождении русских былин. Были­ны об Алеше Поповиче и о том, как не осталось на Руси богаты­рей", в котором автор доказывал тождество былинного Алеши Поповича с упоминаемым в летописи "храбром Александром Поповичем". В былине "О том, как перевелись богатыри на Руси" он усматривал отражение Калкской битвы (1223 г.).

В 1885 г. вышел труд М. Г. Халанского "Великорусские бы­лины Киевского цикла". Халанский возражал Л. Н. Майкову и О. Ф. Миллеру. Он доказывал, что так называемые киевские былины представляют собой "киевский цикл" только по назва­нию, а по происхождению относятся к более поздней эпохе: времени московской централизации XV—XVI вв. Свою мысль Халанский подтверждал сопоставлением историко-бытовых под­робностей в былинах с княжеским и боярским бытом Московс­кой Руси. Это мнение сначала было встречено скептически, но затем нашло поддержку в работах В. Ф. Миллера и его ученика С. К. Шамбинаго.

С тенденциями исторической школы перекликается труд А. Н. Веселовского "Южнорусские былины" (1881).

Принципы исторической школы окончательно оформились в середине 90-х гг. XIX в. в обобщающем труде В. Ф. Миллера "Очерки русской народной словесности".

Миллер последовательно подчеркивал отличие своего метода от мето­да миграционной теории. Он писал: "Не отрицая высокого значения ис­следования бродячих сюжетов путем сравнительного метода, я вижу главный интерес наших былин в национализации этих сюжетов, стараюсь просле­дить историю былины в народных устах и отметить наслоения, отложив­шиеся на ней от разных эпох"; <...>"...Я в "Очерках" редко пользуюсь сравнительным методом для заключений о пути проникновения в наш былевой эпос того или другого былинного сюжета. Я больше занимаюсь историей былин и отражением истории в былинах, начиная первую не от времен доисторических, не снизу, а сверху. Эти верхние слои былины, не представляя той загадочности, которою так привлекательна исследова­телю глубокая древность, интересны уже потому, что действительно мо­гут быть уяснены и дать не гадательное, а более или менее точное пред­ставление о ближайшем к нам периоде жизни былины. Так, иногда мы найдем в былине следы воздействия на нее лубочной сказки или письмен­ной старинной книжной повести, иногда яркие следы скоморошьей пере­делки, иногда присутствие того или другого собственного имени, дающе­го возможность для хронологических заключений".

На последнем исследователь особенно настаивал. "Как ни неустойчи­вы личные имена в устной традиции, — писал он, — все же для истории былин, для уяснения процесса переработки каких-нибудь бродячих ска­зочных сюжетов в былины, то есть quasi-исторические песни, имена пред­ставляют значительный интерес, давая иногда хронологические указания. Исследователь эпоса должен ставить вопрос, почему введено в былины то или другое имя..."; <...> "Что общего между добродетельной исто­рической рязанской княгиней Евпраксией и былинной сластолюбивой Опраксой королевичной, но едва ли можно сомневаться в том, что после­дняя получила свое имя от первой. Имя былинное и вместе историческое, как и многие другие исторические имена в наших былинах, указывают на то, что в основе современного простонародного сильно искаженного эпоса лежали когда-то историко-эпические песни, создававшиеся в дружинной среде, делавшей военную историю Руси. Сюжеты этих прежних песен многократно переделывались и уже не лежат в содержании огромного большинства былин, но имена были прочнее сюжетов и переживали не­редко дальнейшие переделки последних, служа таким образом свидетеля­ми ранних ступеней истории эпических песен..."

Выявленная система исторических координат привела Миллера к твер­дому убеждению в том, что былины создавались в княжеской дружине и оттуда распространялись по всему народу. Автор не раз возвращался к этой мысли: "Слагались песни княжескими и дружинными певцами там, где был спрос на них, там, где пульс жизни бился сильнее, там, где был достаток и досуг, там, где сосредоточивался цвет нации, т. е. в богатых городах, где жизнь шла привольнее и веселее. Киев, Новгород (вероят­но, также Чернигов и Переяславль) раньше их разорения половцами могли быть такими, так сказать, песенными центрами, как они были центрами зародившихся в XI в. и расцветших в XII в. произведений письменной литературы".

В свете таких представлений решался вопрос и о среде бытования былин, об исполнительстве. Миллер писал: "Из предшествующего рас­смотрения технической стороны наших былин позволяю себе сделать вы­вод, что участие в их исполнении профессиональных певцов, составляю­щих корпорацию, как старинные скоморохи или нынешние калики-слеп-цы, представляется несомненным. Только путем передачи былинной тех­ники из поколения в поколение, учителем ученику, объясняются рассмот­ренные нами черты былины: ее запевы, исходы, поэтические формулы или loci communes, постоянные эпитеты и вообще весь ее склад. Думать, что все эти формулы установились путем той, более или менее случайной, традиции, которую мы застаем еще в настоящее время среди крестьян Олонецкой губернии, нет возможности. Крестьяне были только после­дними хранителями (нередко и исказителями) былинного репертуара. Но он сложился в другой среде, и традиционные формы былины, вся ее техника, некогда, и притом в течение нескольких столетий, вырабатыва­лась в среде профессиональных певцов и сберегалась, посредством обуче­ния, гораздо тщательнее, чем в нынешней среде олонецких петарей, ска­зителей и калик"1.

В. Ф. Миллер считал, что исследователь былины должен от­ветить на четыре основных вопроса: где, когда, в связи с какими историческими событиями она была создана и на какие поэти­ческие источники опирались ее создатели. Отвечая на эти воп­росы, последователи исторической школы собрали и системати­зировали огромный материал. Они изучили памятники фольк­лора и древнерусской письменности, осуществили ряд экспеди­ций на Русский Север, издали ценные сборники былин и исто­рических песен (например, ученики В. Ф. Миллера А. В. Мар-

ков, А. Д. Григорьев). Из летописей ученые извлекли многочис­ленные параллели. Были установлены прототипы былинных имен (Владимир, Добрыня, Алеша, Ставр, Тугарин...), названий (Киев, Новгород, Чернигов...), а также реальные события, легшие в основу сюжетных ситуаций былин. Была создана "историческая география" русского эпоса.

В XX в. историческая школа более других подвергалась рез­кой и часто несправедливой критике. Главным ее недостатком объявлялось неверное решение вопроса о социальной среде, в которой слагались былины. Оппоненты полагали, что былины возникли не в княжеско-дружинном кругу, и упрекали истори­ческую школу за ее "теорию аристократического происхожде­ния былин". Однако на самом деле исследователи былин, пред­ставители разных фольклористических школ, видели демокра­тическую устремленность русского эпоса. Еще в 1869 г. О. Ф. Миллер в книге "Илья Муромец и богатырство киевское" пи­сал: "Не прославляя князя, ставя его совершенно в тень, были­ны столь же мало прославляют и его дружину, которая должна разуметься в былинах под окружающими его и также совершен­но безличными и ничтожными "князьями-боярами", иной раз даже прямо осмеиваемыми"[8].

Несмотря ни на что, традиции исторической школы в рус­ской фольклористике XX в. развивались. Порой это выливалось в дискуссии. Так, Б. А.Рыбаков, отвечая оппонентам, настаивал на уяснении глубоких связей эпоса с конкретной историей древ­ней Руси. В своих исследованиях Рыбаков широко использовал летописи, факты истории и археологии2.

В Западной Европе до конца XIX в. господствовала теория заимствования. Но уже в 60-е гг. в Англии возникло новое на­правление — теория самозарождения сюжетов (или антрополо­гическая теория). Ее основателями были Э. Тайлор3 и А. Ланг.4 В России эта теория не имела прямых последователей, однако она оказала воздействие на А. Н. Веселовского, А. А. Потебню, Е. В. Аничкова и некоторых других ученых.

Сходные явления в мифологии и фольклоре разных народов и рас (типы, мотивы, сюжеты) эта теория объясняла общностью психических законов и закономерностей духовного творчества всего человечества. Представители этой теории обращали вни­мание и на сходство условий быта разных народов.

Теория самозарождения сюжетов ввела в науку большое ко­личество фактов (Д. Фрэзер); ее последователи стремились к объективности выводов. Именно они разработали учение об анимизме, тотемизме, магии — этими понятиями активно пользу­ются современные фольклористы. Теория самозарождения сю­жетов прокладывала путь современным представлениям о фольк­лорной типологии.

Типология — это универсальная повторяемость. "В широком смысле под типологией следует, очевидно, понимать закономерную, обусловлен­ную рядом объективных факторов повторяемость в природе и обще­стве, которая обнаруживает себя в предметах и явлениях, в свой­ствах и отношениях, в элементах и структурах, в процессах и со­стояниях", — писал Б. Н. Путилов. Он отметил, что "целью историко-типологических изучений является не объяснение отдельных фактов, а установление закономерностей и обнаружение процессов"[9].

Типологическое сходство проявляется в фольклоре разных народов в специфическом типе культуры (устность, коллективность, традиционность, вариативность и проч.). Наряду с этим типология заявляет о себе в сход­стве устно-поэтических жанров, в близком или тождественном содержа­нии конкретных сюжетов, мотивов, образов, в аналогичных приемах фольк­лорного стиля. Типологически сходны формы и способы бытования про­изведений. Типология объясняет те поразительные факты сходств и со­впадений, которые нельзя объяснить ни заимствованием, ни генетическим родством народов.

Почти одновременное развитие в русской филологии второй половины XIX в. трех теорий (мифологической, заимствования и исторической) означало окончательное самовыражение фоль­клористики как науки, свидетельствовало о поисках ею собствен­ного предмета и метода. Нельзя полностью согласиться с мне­нием, что теории сменяли одна другую, что каждая новая рож­далась из отрицания предыдущей. Сейчас становится понятно, что это было не так. Разнообразие подходов говорило о попыт-

ках переживающей свое становление фольклористики охватить весь предмет как сложную систему многих жанров.

Дата добавления: 2014-10-31