Студопедия

КАТЕГОРИИ:


Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748)

ОТКОРМКА 14 страница




 

(авария)

 

Вивиан родилась от аварии. Случилось это 8 мая 1945 года. Александр и Анние, которым предстояло стать её родителями, ехали на «шевроле-флитлайн-де-люкс», подарке его отца к их свадьбе, сыгранной осенью. Они собрались в заказник Фрогнерсетер. Они молоды, их совместная жизнь только начинается, ей через два месяца рожать, ему остался год на юрфаке университета Осло, где он звезда своего курса. А она прошлой весной была Королевой выпускных балов. Не пара, а бриллиант из тех, что вызывают общие зависть и восхищение, гордость обеих семей. Они привычно счастливы, они не ведают ничего другого, кроме радости бытия, они устремлены в будущее, оно на их стороне. И они упиваются этим днём. Солнце. Голубое небо. Зелёные деревья. Они притормаживают у Холменколлена. Александр Вие опускает окно и показывает в сторону трамплина и посадочного склона, и он, буквоед, педант, изъясняющийся обыкновенно параграфами законов, вдруг становится поэтичен и велеречив. Это всё вина Анние. И этого мгновения, и жизни впереди. — Мы с тобой стоим на вышке, — говорит он. Она накрывает его руку своей. — Мы готовимся к прыжку, — повторяет он. — Мы стартуем, и нам не страшно. — Ничуть, — смеётся Анние. — Мы улетим дальше всех. — Конечно, Александр! — Он кладёт голову ей на колени, она откидывает спинку сиденья, получается как в кровати, и Александр слушает, он прислушивается к ребёнку в её чреве и слышит, как ему кажется, биение двух сердец, Анние и малыша. Он долго-долго лежит так и слушает. Анние гладит его по волосам. — Ты красивая, — шепчет Александр. — Я говорил тебе об этом? — Да, сегодня утром. — А сейчас повторяю. Вы оба красивые. — Он целует Анние. Ставит как положено спинку кресла и превращается в обстоятельно-делового юриста, который думает о безопасности своей жены: — Ты должна сидеть прямо. Чтобы не навредить ребёнку. И будь поосторожней.

Они едут дальше. Александр закрывает боковое окно. Не хватало, чтоб её продуло. Он жмёт на газ, на последнем подъёме он на миг превышает разрешённую скорость, упиваясь мощью и услужливостью многих лошадиных сил, но немедленно сбрасывает газ, едва они сворачивают к лесу. Навстречу им выныривает другая машина. Александр едва верит собственным глазам. — Матерь Божья! — кричит он. — «Бьюик»! — Машины останавливаются, разделённые дорогой. Александр распахивает дверцу. Анние хватает его за руку. — Ты зачем? — спрашивает она. — Хочу взглянуть на его машину. — Только недолго. — Он снова опускается на сиденье. — Тебе нехорошо? — Она качает головой. — Нет, просто знобит что-то. — Знобит? — Даже не знаю. Я продрогла изнутри. — Мы возвращаемся домой! — Она смеётся в ответ: — Иди уже. Сейчас всё пройдёт. — Точно? — Сто процентов. Мне уже лучше. — Александр целует её в щёку и перебегает дорогу. Шофёр второй машины, низенький темноволосый мужчина в светлых перчатках, уже стоит у распахнутой дверцы и раскуривает сигарету. И первая мысль Александра: это нувориш, выехавший покрасоваться и похвастаться, возможно, простой китобой, внезапно разжившийся деньгами. На переднем сиденье мальчик, злобный, угрюмый и худой, из-за его плеча смущённо улыбается бледная женщина, точно извиняется, что не соответствуют они своей машине, что она им не по чину, странная семейка, думает Александр, но дружески здоровается с комичным фанфароном, который и балаболит не по-столичному, а на каком-то северном говоре, скрывая его тем, что говорит медленно и отчётливо артикулируя. Они ходят вокруг машин и нахваливают друг дружку. — Это ваша жена? — спрашивает коротышка. — Да, — кивает Александр. — Очень красивая. — Александра царапает такая простота. Наплывает туча, застит свет. Небо заволакивает. Александр поспешно прощается и садится в свой «шевроле». — Поехали домой, — говорит он. Но Анние хочется дальше, выше, на самый верх. Александр смеётся от радости, от полной и совершенной, без всяких изъянов, радости. Она — его. Она готова следовать за ним. Идти за ним вперёд и вверх. — На вершину так на вершину! Заодно не придётся тащиться за этим проходимцем. — Он пристёгивает ремень, и в эту секунду начинается дождь. Александр включает дворники и входит в следующий, крутой поворот. Анние оборачивается и видит, что женщина из той машины тоже повернулась, это длится секунду, и они теряют друг друга из виду. А на выходе из поворота происходит авария. Возможно, Александр Вие слишком гнал, или тёплый дождь сделал распаренную дорогу скользкой, или зверушка выскочила из лесу и напугала его. Факт остаётся фактом: он потерял управление почти двухтонным «шевроле», это происходит в мгновение ока, он не успевает ничего ни предпринять, ни выправить машину, мощь лошадиных сил сыграла с ним злую шутку, машину повело в сторону, она скатилась с крутого откоса и стукнулась о дерево. Анние кидает на лобовое стекло, оно разлетается об её лицо. И тишина. Только дождь бубнит. Птица взмывает с ветки. Александра зажало между рулём и сиденьем, он почти не пострадал, ссадина на лбу не в счёт. Ему удаётся освободиться, он поворачивается к Анние и вместо её лица видит кровь, всё залито кровью, кусок стекла торчит наискось из щеки и режет лицо пополам, грудь, шея, всё раздавлено, кровавая каша. — Анние, — шепчет он, — Анние. — Голоса своего он не слышит, но есть какой-то посторонний звук, он различает возню, смотрит вниз и на полу, у неё в ногах, видит комок, комок крови и мяса, человечка, ещё повязанного с Анние, которая вдруг заорала, завыла, зажала руками развороченное лицо, ломая пальцами торчащие осколки, и зашлась в нескончаемом крике, под который Александр пытается дотянуться, поднять ребёнка, девочку, они и имя успели придумать: если девочка — будет Вивиан, девочка и родилась. Вивиан поворачивается к нам. — Пошли, — говорит она. Педер оглядывается на меня, кивает, он бледен, даже спал с лица. Вслед за Вивиан мы идём по тёмной безмолвной квартире, стенка в стену с фрогнеровской церковью, мы впервые здесь, у Вивиан, она долго-долго не решалась пригласить нас. — Глухо, — шепчет Педер. — Что? — переспрашиваю я тоже шёпотом. Мы заходим в её комнату, и она беззвучно закрывает дверь. Комната кажется нежилой. В ней идеальный порядок. Как будто никто не пользуется ранцем, книжкой, свитером, парой туфель, стоящих ровно носок к носку, комната кажется поразительно пустой, в ней нет ничего: ни проигрывателя, ни радио, ни журналов, может, это нормально для девчонок, они аккуратистки, приходит мне в голову, но я вижу, что и Педер потрясён тем же самым, мы с ним усаживаемся на серую кровать, а Вивиан опускается на табуретку, так как кроме табуретки сесть не на что. Мы замолкаем, как будто заразившись тишиной квартиры. Первым приходит в чувство Педер. — Стильно, — выговаривает он. Вивиан поднимает на него глаза: — Стильно? Что ты имеешь в виду? — У меня дома горы дерьма. У вас нет ничего. — Вивиан слабо улыбается. — Горы дерьма? — Да, хотя у Барнума и того хуже. — Он смотрит на меня, ухмыляется, и я понимаю, что Педер треплется, лишь бы сменить тему, сам не зная, куда его вывезет, поэтому так и говорит. Меня знобит. Педера тоже, у него мурашки по загривку. — Точно, горы дерьма, — вставляю я быстро. Вивиан качает головой, она догадалась, что мы просто так мелем языком, и мы понимаем, что она поняла, поэтому мы замолкаем, и долго никто ничего не говорит, а нарушаю тишину на этот раз я, выступив с вопросом довольно скользкого свойства. — Ты сказала родителям, что ушла с танцев? — спрашиваю я. Вивиан передёргивает плечами, точно как Педер всегда делает, и во мне проклёвывается беспокойство. — Им всё одно. Они давно забыли, что я туда поступила. — В этот момент мой взгляд падает на фотографию на стене у неё за спиной, и пока Педер продолжает заполнять паузу глупыми разговорами, я впиваюсь в фото глазами, не в силах оторвать их от этого портрета женщины, чёрно-белого, наверняка старинного, она держит в руках папироску, и дым матовой спиралью змеится перед лицом, рот узкий и растянутый, а в облике что-то холодное, жёсткое, почти враждебное, но в то же время соблазнительное и притягательное, словно она предлагает лично тебе то, чего ты никогда прежде не совершал, и это твой, скорей всего, первый и последний шанс испытать это. Мрамор и марципан, думаю я. Слова возникают во мне сами по себе. Мрамор и марципан. — Если б мне дали выбрать, — поёт своё Педер, — я бы предпочёл лучше ничего, чем горы дерьма. — Здесь хватает и того, и другого, — смеётся Вивиан. — И дерьма полно, и нет ничего. — Педер преет над ответом и, к несчастью, решает поискать поддержки во мне. — А что ты на это скажешь, Барнум? — Мрамор и марципан, — отвечаю я. Оба, Педер и Вивиан, принимаются хохотать, хотя смех звучит в этих стенах чуждо, я тоже присоединяюсь к ним, мы складываемся навстречу друг дружке и хохочем: мрамор и марципан! — мы спаянная троица и обмениваемся лишь нам понятными фразочками; но — стук в стену, и более резкой тишины я не видел сроду. Мы разом распрямляемся, как будто нас застукали на запретном, на постыдном, на веселье. Больше мы не смеёмся. — Лорен Бэколл, — шепчет Педер. — Она стучала? — Нет, дурило, она на фотографии. — Вивиан поворачивается к этому единственному на стене предмету. Педер следует за её взглядом. — Кто она? — спрашиваю я. — Актриса, — отвечает Вивиан. — Как моя прабабушка, — походя замечаю я. Вивиан смотрит на меня новыми, как я убеждаю себя, глазами, внезапнo я предстаю перед ней в ином свете. — Правда? — Я киваю. — В кино или театре? — Кино. — Тогда, наверно, ещё в немом, — хохочет Педер, и тут же кто-то стремительно и бесшумно распахивает дверь. Её отец. Он седой как лунь, это первое, что наряду с тонким носом бросается в глаза. Он смотрит на нас. Педер сразу вскакивает. Я тоже поднимаюсь. Вивиан сидит. Она выгнула спину, как кошка. Отец кивает. Коротко улыбается, одна гримаса губами. — Вам уже, кажется, пора, — говорит он тихо.

Мы откланиваемся. Вивиан стоит у окна и машет нам, мы отвечаем тем же, она машет, пока мы не скрываемся из виду. — Бляха-муха, — говорит Педер. — Холодно у них. — И глухо. — Золотые слова, чёрт возьми. Холодно и глухо. — Мимо прогрохотал трамвай, лица за стеклом казались бледными, почти жёлтыми, и все-все походили на Вивиан. — Как звали женщину? — спросил я. — Лорен Бэколл. Говорят, мать на неё похожа. Или наоборот, — ответил Педер. — Правда? — Была. Теперь нет. — Педер остановился и взял меня за руку. — Она сидит в тёмной спальне, лица нет. — Нет? То есть как? — Не осталось после аварии. Делали операции. Толку чуть. — Педер отпустил мою руку и пошагал дальше. Я побежал следом. Прошёл ещё трамвай с такими же лицами в жёлтом мареве. — Она ни разу не вышла из дому после аварии, — сказал Педер. Теперь уже я дёрнул его за руку. — А ты откуда знаешь? — спросил я. — Вивиан сказала. — Я сглотнул. Дыхание спёрло, потому что внезапно меня поразила страшная догадка. Я отвёл глаза. Край тротуара был линией, на которой я, похоже, балансировал. — Так ты с ней? Я имею в виду — вы с Вивиан?. — Может, да. А может, нет. — В голове у меня померкло, больше я не мог сказать ни звука, потому что, быстро сосчитал я, если Педер теперь с Вивиан, то я остался не у дел, коротышка Барнум третий лишний, он может смело идти домой, отдыхать. — Вот оно что, — выдохнул я. — Педер расхохотался: — Я не с Вивиан. Мы с тобой дружим с Вивиан. Ты не понял?

 

(диск и смерть)

 

В то воскресенье отец разбудил нас ни свет ни заря. — Хорош дрыхнуть в такое солнце! — завопил он. Я открыл глаза медленно, хоть проснулся давно. Отец стоял в дверях в жёлтом тренировочном костюме, лишь чуточку ему тесноватом. Пахло кофе. Мама насвистывала на кухне. По коридору, держась за поясницу, прошаркала Болетта. Занавески не спасали от напористого солнца. Ну дела. Тяжело дыша, отец стукнул в ладоши. Прозвучало нелепо, как оборвавшиеся аплодисменты. А так в ушах отдавалась тишина, безбрежная воскресная тишина, потому что церковные колокола ещё не прозвонили. — Пошевеливайтесь, парни! Стадион «Бишлет» наш до часа дня — я его снял, да будет вам известно! — Иду, — сказал Фред. Я не поверил собственным ушам. — Иду, — сказал Фред. Я обрадовался, хотя занервничал. Он свесил ноги на пол и взглянул на меня: — Ты чего лежишь? — Отец хлопнул в ладоши ещё раз: — Правильно выступаешь, Фред! Поднимай Барнума! — Идём, — ответил Фред и улыбнулся. — Мы идём.

Мы облачились в шорты и майки, на улице стояла уже теплынь, а когда мы приводили себя в порядок в ванной (причём Фред, против своего обыкновения, не вызверился на меня, что я зашёл умыться одновременно с ним), Фред медленно зачесал волосы назад, но едва убрал расчёску, чёлка скатилась обратно на лоб, я залюбовался на этот чернявый чуб, переупрямивший Фреда, и рассмеялся. Фред резко развернулся, посмотрел на меня, я замолк. Но ничего не произошло. Он глянул на меня, не уставился, что могло кончиться как угодно, а просто глянул. Я снова успокоился, даже повеселел. Потом он открыл шкаф, переворошил все тюбики, баночки и скляночки и нашёл бриолин, отцову игрушку. Отвинтил крышку, нагнулся над раковиной и выдавил на себя полбутылки. Бриолин растёкся рекой. Потом Фред втёр его в волосы, всадил расчёску в концы волос, поднял их и закинул назад. Теперь они легли, как он хотел. Чёлку точно приклепали к голове. Фред взглянул в зеркало. Улыбнулся и вытер лицо. Меня вдруг затошнило, потому что от отца обычно воняло ещё и потом, когда он появлялся дома весь в бриолине, который стекал по щекам широкими дорожками и заливался за воротник. Фред вернул бутылку на место и опять обернулся ко мне. Что-то дрожало в его глазах, то ли вечная мрачность, то ли тень от чёлки. — Что? — спросил я. Фред не шелохнулся. — Что такое? — повторил я. Фред положил обе руки мне на темечко и втёр остатки бриолина в мои кудри. — Готов? — прошептал он. Я не понял. — Ну да, готов. — Отлично!

Мы отправились на кухню и произвели немалое впечатление на маму и Болетту, в майках и шортах, унавоженные лосьоном, и вообще, у нас был тот ещё видок в то воскресное утро в конце мая, в час столь ранний, что мир вокруг ещё дремал, и сквозь завесу дикого винограда, занавешивавшего окна как гардины, сотканные из листвы, казался тихим и изумрудным. Отец уронил чашку и захохотал так, что жёлтый костюм задрался на животе и обнажил пупок, похожий на кратер на неизвестной толстопузой планете. Когда эта планета предстала нашему взору, Болетта вскочила, зажмурилась и замахала руками. — Парни, напомаживаться будем на банкет! — заорал отец. — На соревнованиях марафет не нужен! — Банкет? — переспросил я. Отец долго качал головой, а потом спросил: — Вам доводилось слышать о спортивном соревновании, не закончившемся банкетом? — Отец вправил пупок поглубже на место и огляделся. — Мне — нет. Поэтому я заказал на вечер столик на пятерых не где-нибудь, а в «Гранде». Если Болетта не собралась на Северный полюс, конечно. — Пиво найдётся и в «Гранде», — сказала мама и хитро улыбнулась нам, это было так здорово, что она со смехом прошлась насчёт Болеттиного пива, значит, у неё хорошее настроение, она полна кротости и мягкости и в данную секунду, позабыв обо всех каверзах жизни, возможно, счастлива, расслабилась и просто живёт этим мгновением, ни о чём не тревожась; я и не помнил, когда в последний раз видел её такой, наверно, утром в день визита Педера. Болетта открыла глаза, но не села на место: — Там пиво не такое холодное, — твёрдо заявила она. Отец посмотрел на неё добро и дружелюбно: — Зато его подают в бутылках вышколенные официанты. Сядь, посиди с нами, дорогая Болетта. — Только если ты прикроешь пуп этим кошмарным костюмом! — Слово джентльмена! — засмеялся отец. Болетта нехотя села, как можно дальше от отца, но недалеко, поскольку кухня у нас была маленькая, а отец занимал большую её часть. Как выяснилось, он не пустил сегодня на самотёк ни одной мелочи. — Метание диска начинается с завтрака! — Оказалось, он посоветовался с домоуправом Бангом, бывшим чемпионом в тройном прыжке, и выведал, что великий Аудун Бойсен перед важными соревнованиями съедал два бутерброда с печёночным паштетом, три таблетки ламинарии и одну ложку измельчённой муки из водорослей, потому что для победы чертовски важно, не переедая, насытить организм всеми необходимыми микроэлементами. Морская растительность оказалась не особо аппетитной на вкус. Вроде резинового мешка для физкультурной формы. Но Фред проглотил свою порцию и бровью не повёл. Я сразу заметил, что мама обратила внимание на подозрительную сговорчивость Фреда, удивилась, встревожилась, заподозрила неладное и снова пожухла, насторожась. — Разве Аудун Бойсен не бегун? — спросил я. Отец вытаращился на меня: — Конечно бегун, Барнум. Самый сильный в мире. — Но диск он не метает? — Отец покачал головой, обескураженный моей дремучей неосведомлённостью, и пододвинул мне последнюю таблетку ламинарии. — Барнум, чем бы ты ни занимался, хоть метанием диска, хоть бегом, хоть тройным прыжком, будь ты ковёрным на манеже или воздушным гимнастом, силы ты черпаешь из одного и того же источника. — Он замолчал, тяжело дыша скособоченным носом. Опустил глаза, от воспоминаний, от весомости и торжественности момента они округлились. Я проглотил таблетку и спросил: — Откуда? — Из сердца, Барнум, — ответил он по-прежнему еле слышно. — Силы ты черпаешь из сердца. — И, утирая слёзы, он обвёл нас взглядом. — Слоновий волос, — прошептал он. — Самая редкостная редкость. Я нашёл его здесь. — Он обнял маму и притянул её к себе. Фред потерял терпение: — Разве нам не пора? — Отец тут же вскочил: — Мы ушли! Мысленно я уже олимпиец! — Он поспешил за Фредом в прихожую. Я оглянулся на маму. — А вы с нами не идёте? — Она улыбнулась, но совсем другой улыбкой, мимолётной, нервной, скользнувшей по лицу, как ветер. — Мы не будем мешать мужским играм, — ответила она, наливая питьё в термос. — К тому же нам надо навести на себя красоту к банкету, — шепнула Болетта. — У пожилых дам на это уходит уйма времени.

Фред с отцом уже звали меня. — Беги, — сказала мама тихо, так что только я расслышал. — Беги. — Болетта закурила. Я бросился за мужчинами. Огец показал на мои ноги: — Барнум, ты собираешься метать диск в туфлях? — Фред стоял у двери. На нём были белые теннисные тапки. Они сияли белизной. Шнурки напоминали цветки. Тут я увидел, что отец прячет что-то за спиной. — Или ты думал выступать в твоих танцевальных туфлях? — Я покачал головой. Отец засмеялся и вынул из-за спины ещё одну пару теннисных тапок. Таких же новёхоньких и белоснежных. Я сел на пол и переобулся, знаете, я до сих пор помню рифлёные подошвы, блестящие металлические ободки дырок шнуровки, мягкую резину на пятках, когда я встал в них, это было всё равно что парить по воздуху. Отец положил одну руку на плечо мне, а другую — Фреду и притянул поближе к себе нас, двух сводных братьев. — Был у меня друг, — заговорил отец. — Давным-давно, когда я ещё работал в цирке. Мы прозвали его Красным Дьяволом. Он сорвался с трапеции и погиб. И знаете почему? Потому что на нём были неправильные ботинки. — Отец вздохнул: — Придёт время, мальчики, вы меня поймёте. Но оно придёт не скоро. — Сам он был в своих чёрных туфлях. В жёлтом тренировочном костюме и чёрных туфлях. — Ну, вперёд, — дал отмашку отец.

Мне досталось нести диск. Он лежал в авоське с ручками. Фред тащил рюкзак. В таком порядке мы выступили курсом на «Бишлет» ранним утром того дня — последнего воскресенья мая. Мама с Болеттой махали в окно, мы помахали в ответ, но я нет, у меня руки были заняты диском. Отец обернулся ко мне и спросил: — Барнум, не тяжело? — Нет, — ответил я, — всего полтора килограмма. — Фред вполголоса хохотнул у меня за спиной. — Совершенно верно! Чтобы добиться большего, начинать надо с малого. — Шире шаг! — скомандовал отец. Деревья застилала зелень. Улицы застилал свет. А город — тишина. Вдруг, как по свистку, взмыли в воздух голуби со всех крыш, и через полсекунды ударили в церквях колокола. Отец опять оглянулся: — Пойдём на службу или на «Бишлет»? — Фред ответил мне в спину: — «Бишлет». — Мы засмеялись, один за другим, и пошли на «Бишлет». Впереди отец, замыкающим Фред, посерёдке я с диском в авоське с ручками, а навстречу нам нарядные люди, с псалтырями и зонтиками, и отец — в тесном жёлтом тренировочном костюме и светлых перчатках — учтиво раскланивается с ними, здороваясь, и даёт им дорогу на крутой горке от писсуара до церкви. Наконец дошли. Гул колоколов угас. Птицы опустились на крыши, также разом. У отца оказался ключ от северного входа. Он отпер. Вошёл. Я шагнул за ним, следом Фред, потом стукнула тяжёлая железная калитка. Мы очутились в коридоре. Отец шёл медленно. У стены лежала газета. Ветер листал её. Палочка эскимо. Пивная крышка. Повеяло холодом. Мы словно бы уходили всё дальше и дальше в холодную тьму. Мне захотелось повернуть назад. Но я остался с ними. А когда мы вышли из коридора, то прямо остолбенели, все трое. Перед нами лежал стадион. Пустые трибуны, плешивая трава и купол неба. Весь стадион был наш, но и всё солнце стеклось к нам сюда, в огромную бетонную яму. Шаги наши отдавались эхом, а слов мы пока не произносили, но тут отец обнял нас, от чего Фреда передёрнуло, такой быстрый сильный толчок, от чего, в свою очередь, вздрогнула отцова искалеченная рука на моей спине, и отец вымолвил одно только слово: — Рай! — Слово сорвалось с места, полетело по беговой дорожке, 400-метровке, и в секунду примчалось назад, чуть растянувшись, словно его скандировали трибуны: «Ра-й! Ра-й! Ра-й!». Потом всё стихло. Вслед за отцом мы вышли на поле. Он остановился у круга сухой земли. — Вот, — сказал он и ткнул пальцем. — Здесь. — Я подал ему авоську с диском. Он положил её на траву рядом с кругом, в который нам предстояло встать. Потом вытащил из рюкзачка рулетку, серебряную. Он был уже весь в поту. Отёр лоб свободной рукой и улыбнулся. — Видите? — спросил он и развернул перед нами рулетку до упора. Мы кивнули. — Фред, можешь прочесть вслух последнюю цифру? — Фред сощурился, приник поближе и ответил: — Три метра. — Отец перевернул рулетку другой стороной и спросил меня: — Барнум, а теперь, какая цифра последняя? — Я заслонил ладонью глаза от солнца. — Два метра, — сказал я. Отец улыбнулся и не торопясь, глядя на нас, смотал рулетку. — Mundus vult decipi, — прошептал он. Знаете, как переводится? И сам же сообщил: — Мир желает быть обманутым. — Ergo decipiatur, [6] откликнулся Фред. Отец выронил рулетку и уставился на него в немом изумлении. Он даже шагнул поближе к Фреду, не доверяя своим ушам. — Браво, Фред. Ergo decipiatur. Но сегодня мы никого обманывать не будем, верно? — Теперь Фред улыбнулся. — О нет, — сказал он. Отец посерьёзнел. — И не поддавайся Барнуму нарочно. Это тоже ясно? — Фред кивнул. — Мне бы и в голову не пришло, — ответил он. Отец минутку помялся в нерешительности, потом перевёл взгляд на меня. — Сегодня, парни, мы будем мерить длину по-честному, без обмана. И пусть победит сильнейший! — Отец достал из сетки диск. Он держал его в руках, как корону, диск сиял — отец надраил его. Потом мы по очереди подержали снаряд подросткового размера, весом полтора килограмма, диаметром 2,13, изготовлен из дерева, окован гладким металлическим обручем, в бока вживлены медные пластины. Отец снял со здоровой руки перчатку и пошевелил пальцами. — К несчастью, я вынужден демонстрировать искусство метания диска левой рукой, ибо правая ампутирована фашистской гранатой. Но сперва — разминка. Вокруг стадиона — бегом марш! — И отец вытащил из рюкзака шоколадку и термос. Он грузно осел на траву, а мы с Фредом приступили к разминке. Я бежал. Фред дышал мне в спину. Но бежать он не бежал. Кстати, только сейчас до меня дошло, что я никогда не видел Фреда бегущим, он не посчитал для себя возможным спастись бегством даже от разнузданной шпаны тогда в Вике, хотя шанс был, но бегство выдало бы его страх, на бег люди переходят от тоски, паники, суетливости, нетерпения или унижения, так что Фред боялся, что бег уличит его, к тому же двигаться таким манером было ниже его достоинства, наверно. Однажды он даже сказал мне: — Бегают, Барнум, только рабы. — Я бежал. Фред шёл. Мне кажется, он хохотнул низко и ворчливо, обходя меня по соседней дорожке, по теньку, широкими, беззвучными шагами. Я поднажал и всё-таки не отстал, а затем отец велел продолжать разминку кувырками, по двенадцать кувырков вперёд и назад. Мы легли на траву и стали кувыркаться. Отец отсчитывал каждый кувырок и смеялся. — Даже клоуны и те разминаются! — кричал он. — И дрессировщики, и даже Шоколадные Девочки! — Отец примолк, ушёл в свои мысли, закурил. Я лежал на траве рядом с Фредом и отдувался. — Ты помнишь, что я тебе обещал? — прошептал он. — Что? — Фред не ответил. Разминку мы завершили махами рук, по 24 раза. Отец поднялся на ноги и отшвырнул сигарету. — Молодцы! Парни, вы похожи на настоящие ветряки! — Наконец мы разогрелись насколько надо. Отец жестом поманил нас поближе. В левой, здоровой, руке он держал диск — Внимательно смотрите? — Мы кивнули. Отец говорил вполголоса, словно он посвящает нас в тайну, а трибуны кишмя кишат прохиндеями, за этой тайной охотящимися. Хотя на стадионе чужих не было, только отец, Фред да я. — Диск прижимается круглой стороной к внутренней стороне кисти и ладони. Вот таким образом. Ты понял, Барнум? — Да, пап. — Отлично. Потому что диск — не игрушка. — На этом месте отец вдруг сдёрнул перчатку с правой руки. Она заканчивалась заскорузлым валиком мяса, и кроме полупенька приклёпанного на место большого пальца, без ногтя, ничто не указывало на то, что прежде здесь торчали пальцы. Смотреть на такое я не желал. Отец вложил диск в увечную руку и тут же выронил его. Фред поднял и подал ему. Отец ещё понизил голос. — На примере своего увечья я показал вам, насколько важно держать диск правильно. Барнум, соизволь открыть глаза. Пока дело не кончилось ещё одним несчастным случаем. — Я разжмурил глаза. Фред улыбался. Отец стоял в кругу. Он надел перчатку на правую руку, а диск опять держал в левой. — Я буду как будто зеркало, перед которым тренируетесь вы, — сказал он. Прокрутился два круга и резко остановился. И что меня поразило: этот жирный, грузный человек двигался грациозно, почти как балерун. Я видел, что Фред тоже впечатлен. Зато отец явно был сбит с толку. — В чём дело, парни? — спросил он. Мы промолчали. Что нам было ему сказать: что он похож на балеруна, когда вот так топчется в кругу в канареечном своём костюме? Наверно, мы могли ему это сказать, но не сказали, а молча стояли и следили за ним, очарованные. Фред сузил рот, и в глазах у него снова мерцала мрачность. Что ж он мне обещал-то? Внезапно у отца вышло всё терпение. Он заговорил в полный голос: — Растопыренными пальцами вы захватываете внешнюю часть крута. А большой палец используете как упор. Вот так. Рука свободно опущена вниз. И следите за тем, чтобы захват диска был правильным и устойчивым. — Отец проделал ещё один, стремительный пируэт и выбросил вперёд руку, но диск не метнул. — Дальше: очень важно правильно запустить диск. Он должен разрезать воздух и вращаться вокруг собственной оси. Но ни в коем случае не болтаться! Слышите? Не болтаться! — Мы зарубили себе на носу. Диск не должен болтаться. Отец снова понизил голос: — Как мы этого добиваемся? На последнем движении вы подстёгиваете диск резко поворачивая предплечье влево, но продолжаете плавно направлять его вперёд указательным пальцем. — Он продемонстрировал нам, как это делается, но диск опять не метнул. — Но основное, — шепнул он, — всё-таки это: рукой не дёргаем, на ногах стоим устойчиво. Если у тебя неверный ритм, то, какой ты силач ни будь, всё без толку. Могу я просить обратить внимание на мои ноги? — Мы опустили глаза. — Этот круг, этот простой и непритязательный клочок земли для дискобола — арена. Здесь творит он своё представление, к восторгу публики. Смотрите в оба! — Он сделал несколько порывистых движений, согнулся, раскрутился — и диск вырвался из его руки и приземлился далеко на поле. — Поняли? Сила рук, ног и тела должна сложиться в единое раскручивающееся движение вперёд и вверх, так, чтобы бросок оказался максимально сильным. Так, Фред, неси диск. — И Фред послушался. Подчинился. Он сходил за диском и принёс его. — А замерять будем? — спросил я. — Сперва потренируемся. Мерить будем позже. — Фред вручил диск отцу. Тот передал его мне. — Как твоя ведущая рука сегодня, а, Барнум? — Слабовата. — Отец пощупал её и улыбнулся. — Пустые отговорки. Начинай, Барнум.

Над «Бишлетом» плыли облака и тащили за собой длинные тени. Но солнце тут же выныривало опять. На стадионе жара чувствовалась сильнее, чем в других местах, его огромная лохань была до краёв полна пересушенным светом. Воздух стоял не колеблясь. Духота висела над прыжковой ямой. Мне показалось, я заметил какое-то шевеление поодаль, у раздевалок, впрочем, это могла быть птица.

Я встал в круг. Попробовал сделать всё, как отец. Расставил ноги. Отвёл назад руку с диском елико возможно. Упёр ногу в границу круга. Отец не спускал с меня глаз. Фред отступил подальше. Я раскрутился и выпустил диск. Бросок не получился. Диск потыркался в воздухе и хлопнулся перед отцом. — Не подстегнул, — вынес вердикт отец. — Барнум, ты забыл подхлестнуть диск, вот он и трепыхается, как птица с одним крылом. Фред, твоя очередь! — Фред занял место в кругу, положил диск в правую руку, пригнулся, мягко и пружинисто, и я не успел уследить, как он уже запустил диск и обернулся к отцу, пока диск ещё летел. — Фред, глаза на снаряд! По его полёту ты увидишь, в чём твоя ошибка. — Фред усмехнулся: — Ошибка? У меня? — Отец обомлел. — Фред, ты пока не чемпион мира. Например, ты переусердствовал с разбегом. Но в целом нормально.

Я сбегал за диском. Отец вынул рулетку и блокнот для записи результатов. — Начнём, — сказал он. — Но учтите: засчитываются результаты только тех бросков, когда диск упал в отмеченный сектор для метания. Понятно? — Я кивнул, хоть не знаю, так ли уж до конца уяснил себе смысл. Но было жарко. Пот лил с нас градом. Пришлось даже вытереть руки о сухую траву. Отец дышал, как паровоз, и снова обратился к Фреду: — Провожай диск глазами. Бросок не завершён, пока диск не упал. — Фред опять согласно кивнул. Отец вертел в руках блестящую крону. — Орёл, — сказал я. Фред заулыбался. — Решка, — сказал он. Отец подкинул монетку, поймал, зажал её в кулаке, медленно раскрыл пальцы и сказал: — Первый ты, Барнум. И помни, что в этом виде спорта рост не играет никакой роли. В метании диска все равны. — Он посмотрел на меня. — Ладно, — прошептал я. Отец улыбнулся и по очереди похлопал нас по спине. — Ну, удачи вам. И пусть победит сильнейший!




Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2014-11-06; Просмотров: 311; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы!


Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет



studopedia.su - Студопедия (2013 - 2024) год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! Последнее добавление




Генерация страницы за: 0.018 сек.