Власть и язык

Структурно-лингвистический анализ в применении к философии политики наглядно демонстрирует свою наглядную адекватность при разборе явления власти.

Властные отношения интересовали политическую мысль всегда, поскольку власть является одним из основных, базовых определений Политического. Структуралистский анализ власти начинается со следующей аксиомы: властные отношения закреплены в языке. Любое предложение, любая грамматическая конструкция, в конечном счете, любой язык есть не что иное, как структурализация властных отношений.

Грамматическое предложение есть само по себе образ власти. В нем всегда существует подлежащее, которое является неизменным и главным, выполняет функцию " суверена ", "властной инстанции" (отсюда "именительный падеж" в тех языках, где существует склонение). В полноценном предложении наличествует сказуемое, которое представляет собой действие, исходящее из этого "суверенного" подлежащего или его состояние. Кроме того, имеются "подданные" (или объекты), на которых подлежащее оказывает свое воздействие – дополнения.

Таким образом, любое высказывание представляет собой организацию иерархических отношений, следовательно, в каждом предложении, которое мы произносим, мы воссоздаем, утверждаем, закрепляем и структурируем властные функции. Соответственно, стихия власти и стихия языка – это функционально однопорядковые явления. Власть не только осуществляет себя через язык (приказания и распоряжения отдаются с помощью языка), но и организует сам язык, предопределяет его структуру, запечатлевает себя в нем. Власть имеет самое тесное отношение к парадигме языка, живо соучаствует в ней.

Когда человек пересекает границу сферы индивидуального и входит в сферу общественного, он попадает одновременно в пространство языка и в пространство иерархических (властных) отношений. Но так как человек рождается и воспитывается в семье и с рожденья вовлечен в языковую среду, то фактически эта граница весьма условна: самое представление об индивидуальном, которое было бы полностью независимо от общественного, является рациональной абстракцией, не имеющей никакого опытного подтверждения: "человек говорящий" уже есть ipso facto "человек политический". Учась произносить первые слова и фразы, ребенок включается в структуры власти: в каждом правильно составленном и верно понятом, расшифрованном предложении заложен сценарий управления, подчинения, иерархии, неравенства.

Основателем толкования Политического через стихию власти был Фридрих Ницше. В своей книге "Воля к власти" ("Wille zur Macht") он афористически описывает различные проявление "властного инстинкта", пронизывающие человеческую историю, культуру, философию и т.д. Ницше предлагает не объяснять власть, исходя из других социальных, экономических, психологических предпосылок, но, напротив, взять это явление за базовую категорию, и объяснять через власть, через "волю к власти" все остальное. Такой подход является вполне приемлемым для философии политики в широком смысле слова: мы вполне можем истолковать основные аспекты человеческого бытия именно как "высказывания" власти.

В технологическом смысле сходных воззрений придерживались и представители неомаккиавелизма (В.Парето, Р.Михельс, Г.Моска).

Развивая идеи Ницше, французские структуралисты (особенно Жорж Батай, Мишель Фуко, Жиль Делез) функционально приравняли власть к языку, и это отождествление дало интересные методологические результаты.

Революция языка и политическая революция (Маркс и Малларме)

Существует интересная аналогия между двумя высказываниями: революционного теоретика Карла Маркса и французского поэта-символиста Стефана Малларме.

Маркс утверждал, что "раньше философы стремились объяснить мир, мы должны его изменить". Стефан Малларме полагал, что "необходимо изменить язык" (франц. "Il faut changer la langue"). Эти два проекта революции – социально-политической и эстетической – с точки зрения структурализма, функционально суть одно и то же. "Изменить язык" означает изменить парадигму, т.е. радикально упразднить одно мировосприятие и утвердить другое, альтернативное. Социальная и политическая революция начинается с изменения языка, а если она удается, она обязательно реформирует язык окончательно. Изменение властных структур отражается в изменении языка, но верно и обратное: парадигмальное изменение языка сказывается на структуре политической власти.

Политическое учение Маркса построено на том, как изменить классовую природу власти, перейти от доминации капитала к диктатуре пролетариата. Это предполагает смену парадигм. То, что было "дополнением" в буржуазном обществе, должно опрокинуть социально-экономическую иерархию и занять место "подлежащего". Но это уже другой язык, и он требует новой грамматики.

Стефан Малларме и другие поэты-символисты в своих поэтических экспериментах ломают грамматику языка, уводя читателей в миры намеков, догадок и парадоксов. Подчас трудно понять, где подлежащее, где дополнение – искусные манипуляции со словом создают эффект новой реальности, свободной от банальных клише рассудка. Эстетическая революция символизма – прямой функциональный аналог революции политической. В ХХ веке художественное движение сюрреалистов, продолжавшее линию символизма, напрямую слилось с коммунистическим движением (А.Бретон, П.Элюар и т.д.).

Сходства и различия в парадигмальных подходах "новых левых" и традиционалистов

Мишель Фуко подробно развил тему власти и языка в работах "Порядок дискурса", "Надзирать и наказывать", в нескольких томах "Истории сексуальности" и в программной книге "Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности". Для того, чтобы понять специфику отношения "новых левых" (к числу которых принадлежит Фуко) к власти, надо иметь в виду общую для социалистов (коммунистов) программу – преодоления буржуазного порядка вещей с параллельной классовой интерпретацией добуржуазных обществ.

В эту модель внес существенную поправку Жорж Батай, который внимательно изучал традиционалистов (в том числе труды Рене Генона), и развивал тезисы Руссо в русле прославления "примитивных культур".

Именно Батай ввел в "новый левый" контекст многие темы, до этого остававшиеся характерными признаками традиционализма ("сакральное", "инициация", "тайные общества"), и таких авторов, как Фридрих Ницше или Иоганн Бахофен. В интерпретации Батайя, изначальные сакральные культуры живут в гармонии с миром, но она нарушается при первых признаках рационализации общественных отношений, что порождает эксплуатацию, отчуждение, иерархию и, в конце концов, приводит к капитализму. В данном случае мы имеем дело с качественной оценкой "пещерного коммунизма" Маркса, сближающейся с позитивной оценкой сакральных культур у представителей "фундаментального консерватизма". Но отношение к дальнейшим этапам развития общественных институтов – кастовое общество, рабовладельческий строй, феодализм – снова разводит традиционалистов и "новых левых" по разные стороны баррикад. Прочтение Ницше "справа" (например, Юлиусом Эволой) дает позитивное восприятие принципа "власти" и "воли к власти", а прочтение его "слева" (Батай, Фуко, Делез и т.д.), напротив, видит в этом зародыш "отчуждения", "репрессии", "рассудочности" и "власти капитала"¹.

Дата добавления: 2014-11-25