Великие спорщики

Очерк 2. Мир человека.

С именем Анаксагора (ок. 500-428 гг. до н.э.) связан не только фундаментальный поворот в истории античной философской мысли, но и окончательное перемещение этой области знания, первоначально возникшей на периферии греческого мира, в сердце культурной жизни Эллады - в Афины. Пятый век до нашей эры был периодом наибольшего расцвета этого небольшого города-государства - периодом, по праву названного историками «золотым веком Афин». Не в последнюю очередь обязанный своим расцветом правлению великого Перикла, этот город менее чем за столетие сделался местом паломничества лучших скульпторов, поэтов, драматургов и, конечно же, философов Древней Греции. По загадочной иронии судьбы, именно Анаксагору, родившемуся в месте возникновения греческой философии - в Ионии (по некоторым сведениям, являвшемуся даже учеником Анаксимена) - выпала честь перенести ее на новую почву, где «любовь к мудрости» смогла пережить свое второе рождение. В чем же составляло новаторство этого мыслителя?

На первый взгляд, его учение было выдержано в традициях того времени и весьма сильно тяготело к атомизму[9]. Однако не в сфере учения о структуре материи лежало подлинное новаторство Анаксагора! Не решение вопроса о том, из чего состоит мир, а принципиально новое для всего греческого мировоззрения представление об источнике движения Космоса и причине его целесообразной организации обессмертили в веках его имя. И этим упорядочивающим началом, согласно Анаксагору, не может являться ни одна из материальных субстанций - таким началом мироздания может быть лишь некий вселенский Ум. «Все, что имеется, было совокупно, - писал философ, - затем пришел Ум и установил в нем распорядок»[10]. Оценивая столетием позже значение данного шага, великий Аристотель напишет: «Тот же, который сказал, что разум есть причина вселенной и всякого порядка..., является как бы трезвым, по сравнению с прежними философами, говорившими на авось».[11]

Итак, о Разуме как таковом, о Разуме с большой буквы впервые в истории философии зашел специальный и серьезный разговор. Оказалось, что разум есть не просто пассивное начало, лишь тем или иным способом вбирающее в себя содержание внешнего мира. Разум есть первичная причина мира, превратившая его из неупорядоченного хаоса в царство порядка, гармонии и красоты. И познать этот мир, следовательно, нельзя, не познав его - этого разума - законов. Вполне естественно, поэтому, что сделанный Анаксагором шаг явился одной из важнейших интеллектуальных предпосылок переориентации античной философии с размышлений о принципах устройства внешнего мира на изучение мира человеческого Я. Первой же школой, знаменовавшей собой всецело новый вектор философских исследований явилась школа софистов.

Формирование совершенно нового направления в истории античной философской мысли было обусловлено, естественно, не только внутренней логикой развития метафизических систем. Одной из важнейших причин поворота философского интереса к человеку явилось развитие демократических начал в жизни афинского полиса и связанное с этим процессом изменение роли логически обоснованного мышления в реальном бытии древних греков. Общественный успех человека зависел теперь уже не только и даже не столько от воинской доблести или же качеств государственного мужа, сколько от способности при публичном выступлении адекватно донести до слушателей свои мысли и убедить их в собственной правоте. Не удивительно, поэтому, что в 6-5 вв. до н.э. в греческих полисах появляются первые риторы - учителя красноречия, бравшие за свои уроки немалые деньги. Вот как описывает значимость своего искусства один из известнейших риторов той эпохи - легендарный Горгий. «Риторика..., по истине, величайшее благо и причина свободы самих людей, так и власти их над другими в каждом городе....Речами можно убеждать и судей в судебном месте, и советников в совете, и членов в заседании, и всех во всяком собрании, какое бы то ни было гражданское собрание. Владея такою силою, ты будешь иметь раба во враче, раба и в гимнастике; а тот ростовщик будет приносить доходы не себе, а другому - а именно тебе, могущему говорить и убеждать народ»[12] Не удивительно, поэтому, что воспринимаемые таким образом учителя красноречия пользовались огромным уважением среди греков и за наиболее глубокими из них довольно быстро закрепилось прозвище софистов (от греч. «софия» - мудрость).

Однако далеко не всегда исследования софистов ограничивались исключительно задачами построения публичной речи или техникой грамотной аргументации. Сделав своим предметом искусство убеждать, они, будучи людьми глубокими и проницательными, естественно, не могли обойти стороной фундаментальный вопрос о способах возникновения нашего знания и об условиях, при которых мы можем считать его истинным. В итоге, впервые не только в греческой, но и вообще в мировой истории, предметом осмысления философов стал не мир, взятый сам по себе, а само отношение человека к этому миру. С софистов, таким образом, берет начало так называемая рефлексивная традиция в истории философской мысли.

Рефлексией вообще называется деятельность, направленная на осмысление субъектом своих собственных познавательных (а, иногда, и не только познавательных) действий.

Рефлексивная деятельность представляет собой одну из интереснейших и оригинальных форм познавательной активности человека. Судите сами: в отличие от любой другой формы познавательной деятельности, рефлексия предполагает единство, тождество, совпадение в одном акте познающего и познаваемого, субъекта и объекта. И в дальнейшем мы увидим, что практически каждый серьезный шаг в философском развитии, в конечном счете, был связан с какой-то новой формой осмысления специфики рефлексивной деятельности, с новыми попытками выработки адекватной именно для нее исследовательской методологии. Схематично же, суть перехода от натурфилософских построений первых философов к рефлексивному самоанализу софистов можно представить в виде двух рисунков (рис. 1-2).

Размышляя над поднятой проблемой, софисты сделали выдающееся открытие, навеки вписавшее их имена в золотой фонд философской мысли - открытие, суть которого можно было бы сформулировать всего одной фразой: познающий субъект представляет собой, по крайней мере (!) не менее значимый фактор процесса познания, чем сам исследуемый предмет. Другими словами, не только от объективных свойств внешнего мира, но и от состояния познающего этот мир человека зависят выводы, итоги познавательного процесса. И софисты нашли огромное количество хорошо известных примеров, с их точки зрения бесспорно подтверждающих такое заключение. Разве, скажем, не бывает так, чтобы один и тот же ветер воспринимался одним человеком как холодный, а другим - как теплый? И разве так уж редки случаи, когда больному желтухой мед кажется горьким, а больному дальтонией видится красный цвет синим? И даже если мы возразим, что органы чувств людей, о которых здесь идет речь, не здоровы, то где гарантия того, что именно органы здорового человека способны создавать неискаженное представление о мире? Из всех этих примеров и рассуждений в конечном итоге и вытекал фундаментальный вывод софистов: бессмысленно спрашивать, каковы предметы мира сами по себе, осмысленным является лишь вопрос о том, какими они видятся познающему этот мир человеку. Один из самых известных представителей этого направления - Протагор - сформулировал данную позицию в виде лаконичного афоризма «Человек есть мера всех вещей».

Такая позиция софистов положила начало целому философскому направлению, названному впоследствии релятивизмом (от relativ - лат.- относительность).

Релятивизм - направление в истории философской мысли, в рамках которого утверждается всецело относительный характер человеческого познания, отрицается возможность достижения объективного, от случайных состояний субъекта и объекта независящего знания.

Утверждение об относительности любого знания неизбежно стирало границу между истиной и заблуждением, между правдой и ложью. Не случайно, поэтому, что развивая свое учение и претворяя его принципы в жизнь, софисты смогли разработать особые принципы рассуждений и приемов спора, основанные на скрытых логических ошибках, благодаря чему владеющий этими методами человек получал возможность доказать практически что угодно. Так, в одном из платоновских диалогов остался запечатленным следующий фрагмент рассуждений знаменитого представителя этой школы - Горгия: «Есть ли у тебя отец? Есть. А пес у тебя есть? Есть. У него есть щенки? Есть. Следовательно, этот пес отец? Да. Но это ведь твой пес? Да. Следовательно, этот пес твой отец»[13]. Именно подобные приемы рассуждений, безобидные и даже смешные в ситуациях дружеского спора, но могущие стоить человеку жизни, будь они использованы, скажем, в суде, снискали софистам дурную славу в веках, а описания подобных приемов, под названием софизмов, и по сей день можно встретить в руководствах по технике спора или учебниках логики.

Однако было бы величайшим заблуждением увидеть в софистике лишь ее негативные аспекты. Не говоря уже о том, что как раз эта школа положила начало рефлексивной философии в строгом смысле слова, софистика, причем именно своим релятивизмом, в конечном итоге распространенным не только на область представлений человека о внешнем мире, но и на принципы общественной жизни, оказала огромное влияние на развитие всего античного мира. Вспомним: в период, непосредственно предшествовавший появлению софистов, этическая жизнь древней Греции во многом еще пребывала в рамках ритуального, традиционного сознания, т.е. сознания, основной чертой которого является абсолютность принципов общественного поведения человека, отсутствие какой-либо возможности для их критического осмысления. Нравственные нормы, господствующие в таком обществе, покоятся не на доводах разума, а на силе традиции, священности происхождения, на суеверных представлениях о покровительстве им самих небожителей[14]. Именно поэтому, даже старейшины, вожди, верховные жрицы и любые другие предводители народа не смеют вносить каких - либо изменений в абсолютные, неподвластные времени принципы ритуальной жизни. Но как раз рассматриваемый нами период - рубеж шестого - пятого веков до н.э. - внес существенные изменения в эту извечную стабильность и покой: почти по всей Греции древние царские роды утратили свою прежнюю власть, стабильные формы государственных устройств пришли в движение, и с принципов и норм общественной жизни медленно, но верно, начал слетать освещавший их прежде божественный ореол.

Надо сказать, что философы по-разному отнеслись к этому процессу: одни, подобно легендарным «семи мудрецам», стремились через создание разумных законов ввести изменения в максимально прогрессивное и рациональное русло; другие же, как, например, уже знакомый нам Гераклит, не видели в нем ничего, кроме начала фатально неизбежной гибели цивилизации и даже всего Космоса, отводя себе место гордых наблюдателей, презрительно взирающих на суету мчащегося к своей неотвратимой гибели мира. Совершенно иной была позиция софистов: сформировавшись как раз на гребне этих событий, они не просто не занимали в их отношении скрытой или явной оппозиции, но, напротив, представляли собой совершенно необходимое звено в их развертывании, в духовном раскрепощении и обновлении древней Эллады. Именно релятивизм софистов, их не знающее границ сомнение во всем и вся, сыграл роль своеобразного духовного фермента, активизировавшего разложение патриархальных устоев древнегреческой жизни. Не космическую катастрофу и не случайность, вызванную, как казалось тогда многим, сиюминутным помутнением рассудка сограждан, увидели они в отходе греков от освященных веками традиционных форм общественной жизни, но проявление внутренних, имманентных закономерностей человеческого разума, по сути своей чуждого подчинению какому-либо иному авторитету, кроме авторитета собственной мысли.

Софисты поставили под сомнение основы современной им религии и мифологии, что явилось важнейшим фактором, способствовавшим распространению релятивизма на область общественной жизни древних греков. Так, главный труд уже упоминавшегося нами Протагора начинался со слов: «О богах я ничего не могу знать - ни того, что они есть, ни того, что их нет; ибо слишком многое мешает познанию этого - мешает как темнота предмета, так и непродолжительность человеческой жизни»[15]. Отказав же в достоверности религиозным догмам, можно было сделать и следующий шаг - бросить критический взор и на освещаемые ими нормы общественной жизни. И надо сказать, что успех софистов в этом вопросе был немалым - слишком отстали общественные нормативы греческих полисов от далеко ушедшего вперед духовного уровня этого народа, слишком много правил и норм оказалось не имеющими под собой иного основания, кроме традиции[16].

И все же, критическое обращение софистов к основам греческой этики, будучи всего лишь первой попыткой рефлексивного осмысления человеком принципов своей социальной жизни, с неизбежностью было и односторонним, и излишне критичным. Как и в случае с познанием природы, главным итогом сделанного ими шага оказался полный этический релятивизм, т.е. принципиальное отрицание даже самой возможности существования объективных и истинных общественных нормативов. Мнение каждого человека о добром и злом, вне зависимости от его образования и нравственных качеств, признавалось софистами истинным и равноправным наряду с любыми другими этическими утверждениями, а укоренившиеся в сознании сограждан нормы и принципы общественной жизни, вне какой-либо связи со степенью их разумности, объявлялись выдумками древних правителей и законодателей городов. Отвергая старые принципы, софисты, в итоге, не предлагали ничего взамен. Освободившись от гнета отживших свой век предрассудков, человек, принявший их точку зрения, оказывался лишенным всякого ориентира в жизни, все его высшие идеалы и вера оказывались разрушены, и он оставался, говоря словам одного современного философа, «один на один с окружающими его голыми стенами». Вполне естественно, поэтому, что лишь только софистика в полной мере развернула свой интеллектуальный потенциал и достигла определенной зрелости, в духовной атмосфере эллинского мира настоятельно назрела потребность в следующим шаге - в постановке вопроса о поиске каких-то новых - разумных и объективных - критериев добра и зла и каких-то новых, но теперь уже обязательно связанных с субъектом, критериев истинности познавательного процесса. Эту великую задачу и взял на себя легендарный мудрец Сократ - одна из наиболее ярких и в тоже время трагичных личностей в истории не только античной, но и всей мировой философии.

Сократ (470-399), в отличие от софистов и Анаксагора, чьи корни уходили в периферийные области Древней Греции, был потомственным гражданином Афин, как раз в годы его жизни достигших пика своего культурного расцвета. Что касается его семьи, то отец философа был каменотесом, мать - повивальной бабкой и позже Сократ нередко шутил, что свое искусство, помогающее родиться мысли человека, он унаследовал именно от нее.

Сократ никогда не был мыслителем - затворником, проводящим годы своей жизни склоненным над грудами книг. Напротив, его жизнь, во многом прошедшая на афинских площадях и базарах, больше походила на жизнь странствующего мудреца и наставника, не через письмо, а через живое общение с любым, готовым к беседе человеком, ищущим разгадки высших тайн бытия и своего предназначения. Не удивительно, поэтому, что после Сократа не осталось никаких письменных произведений, и если бы не записи его учеников - в первую очередь Платона и Ксенофонта, а также ряда других современников - нам, скорее всего, почти ничего не было бы известно о его философском учении[17].

На первый взгляд, позиция Сократа была весьма схожа с точкой зрения софистов - как и последние, он весьма прохладно относился к натурфилософским увлечениям своих предшественников (что, правда, не помешало ему быть страстным поклонником Гераклита), считая, что единственно достойными философского внимания проблемами являются проблемы человека. Как и они, философ нередко в своих беседах подвергал сомнению казавшиеся незыблемыми представления людей, требуя, чтобы человек ничего не принимал на веру, чтобы среди принципов его жизни не было бы ни одного, оставленного без внимания критической мысли. И все же, их философские позиции были не просто различны, но во многом взаимоисключающи и противоположны. Да, Сократ всегда с воодушевлением принимал тотальный критицизм софистов, их нежелание следовать каким - либо иным авторитетам, кроме авторитета собственного разума, но его принципиально не устраивал исключительно негативный результат их исследований, отрицание мыслителями этой школы всего абсолютного, незыблемого, вечного. По его же глубокому убеждению, критика и сомнение представляют собой лишь начало пути, а освобождение от предрассудков - лишь первый шаг, сделав который человек еще только должен приступить к самому главному - к самостоятельной выработке своих собственных позитивных и устойчивых представлений об истинном и ложном, о добром и злом, о прекрасном и безобразном. Таким образом, для Сократа истина и ложь - не пустые слова, придуманные, как утверждали софисты, еще не понявшим, не осмыслившим своих познавательных действий человеком, а тот идеал, к открытию которого должен стремиться в ходе своих размышлений каждый.

Высокое и чистое утверждение! Только вот как с ним быть после тотального критицизма софистов, после открытия ими самостоятельной и существенной роли субъекта в любом познавательном процессе, и, следовательно, зависимости результатов последнего от самых разнообразных субъективных составляющих? Где гарантия того, что новое мировоззрение, созданное человеком после его отказа от предрассудков прежних эпох, будет менее произвольным и менее субъективным? Откуда может проистекать уверенность в том, что одна иллюзия не будет заменена другой?

Нетрудно понять, что на непосредственном уровне, т.е. на уровне, не требующем введения каких-либо новых мировоззренческих постулатов, данная проблема неразрешима принципиально. Ведь если мир человеческой мысли действительно есть лишь мир безосновательных и всегда субъективных мнений, то где можно найти основание того, чтобы одно из них предпочесть другому? И великая заслуга Сократа состоит в том, что он, в полной мере осознав всю глубину и парадоксальность поставленного вопроса, нашел гениальный и на том этапе развития культуры единственно возможный способ его разрешения. И выход этот был и гениален, и прост: в любой человеческой душе, - утверждал афинский мудрец, - изначально заключены вечные, неизменные, божественные истины, выражающие собой как законы материального мира, так и этические принципы и нормы человеческого бытия. Более того, раз эти истины заключены в каждой человеческой душе, то и отыскать их в себе способен каждый, лишь бы только он сумел отворотить свой взгляд от суеты чувственного, внешнего мира и обратить интеллектуальный взор во внутреннее духовное пространство собственного «Я». Таким образом, не исследование внешнего бытия, которому отдавали безоговорочное предпочтение философы натурфилософской эпохи, а самопознание, является ключом к открытию высших тайн и Космоса и человека. Отсюда вытекал и знаменитый принцип всей сократической философии «Познай самого себя» [18].

Откуда же в душе появляются эти изначальные, существующие до всякого опыта, до всякого контакта с внешним миром знания? Что является их источником и основой? Отвечая на этот вопрос, Сократ рисует нам красивый миф, в различных вариациях воспроизведенный в целом ряде платоновских диалогов[19]. Согласно этому мифу, душа человеческая до вселения своего в бренное тело уже прожила несколько жизней, в промежутках между которыми она пребывала на небесах. И данный тезис - не просто дань религиозным воззрениям современников, ибо, выдвинув именно это положение, Сократ получает уникальную возможность объяснить наличие у человека врожденных знаний. Согласно его учению, оказавшаяся на небе душа попадает в совершенно удивительный мир - мир чистых сущностей или, как их называет греческий мудрец, эйдосов. Здесь и созерцает она, только, конечно, не органами чувств, но очами разума, высшие истины мира - истины, которые впоследствии она будет припоминать в своей земной жизни. Чудный, фантастический мир! Здесь, например, можно увидеть добродетель как таковую, т.е. не конкретные, возможные и на Земле случаи проявления добра, а саму его идею, т.е. тот образ или даже образец, по которому впоследствии человек будет судить о добродетельном или же, напротив, злобном характере любого поступка. Здесь же находится идея науки, а также самая высшая из всех идей - идея блага.

Да и как же может быть иначе? Ведь если ничего этого нет, если эйдетического мира не существует, если душа человеческая действительно пуста от рождения, то ведь тогда все великое и святое - все то, что только и возвышает человека над животным - есть действительно не более, чем просто чей-то вымысел! Но сколь ни возвышенной была подобная позиция Сократа, для её подтверждения требовались более веские, чем ценностно-эмоциональные, аргументы - в противном случае его учение вряд ли могло бы всерьез противостоять логически отточенным положениям софистов. И, возможно, что мы сегодня не вспоминали бы о греческом мудреце - мало ли чудаков, в конце концов проповедуют прекрасные небылицы - не сумей он отыскать в пользу своих взглядов совершенно строгие, действительно лишенные какого-либо эмоционального налета аргументы. И аргументы эти удалось найти в той самой удивительной области, парадоксы которой впервые открылись взгляду легендарного Пифагора - в области первой теоретической науки - математики.

Тот самый аспект, что вызвал в свое время священный трепет перед тайной числа первых пифагорейцев - особая устойчивость, вечность и неизменность математических соотношений, формул и теорем - становится в устах Сократа одним из самых решительных аргументов в пользу его позиции. Окружающий человека и непосредственно данный ему через органы чувств мир, - утверждает он, - изменчив и преходящ (тут афинянин в полной мере опирается на Гераклита), и никакое простое наблюдение не способно открыть в нем каких-либо вечных и неизменных соотношений, да и жизнь человеческая, увы, не безгранична, и, следовательно, любое, приобретенное на её протяжении знание никогда не может претендовать на статус непреходящей характеристики бытия. И все же, именно такое знание нам демонстрирует математика, в особенности геометрия - знание, которое не просто не нашло своего опровержения в течение тысячелетий, но по поводу которого у нас даже есть некая особая внутренняя, интуитивная уверенность, что оно в принципе опровергнуто быть не может. Вспомни, дорогой читатель, своё собственное первое знакомство, скажем, со школьной геометрией. Разве не шокировала тебя особая самоочевидность ее аксиом - очевидность, делающая даже непонятной саму целесообразность придания наукообразных форм столь тривиальным и само собой разумеющимся положениям, истинность которых даже в принципе не может быть подвергнута сомнению? Откуда же проистекала у тебя эта уверенность - уверенность, отсутствующая в отношении практически всех остальных твоих знаний? Откуда у человека, земная жизнь которого отмерена всего несколькими десятилетиями, может вдруг возникнуть знание, носящее вечный, абсолютный характер?

А вот если предположить существование врожденного знания, то особое положение математических аксиом и теорем получит вполне исчерпывающее объяснение. Душа, - по учению Сократа, - пребывая в эйдетическом мире, созерцала там не только этические и эстетические идеи (добро, благо, любовь, красоту и т.д.), но и идеи, выражающие собой всеобщие закономерности и характеристики окружающего человека материального мира. Попав на Землю и вселившись в тело, она забывает виденное, но не полностью, а примерно так, как забываем мы слышанное мельком имя, виденное в толпе лицо, прочитанный и не очень впечатливший нас текст - стоит нам столкнуться с чем-то подобным, как забытое всплывает в нашей памяти в результате некоего непроизвольного психического акта[20]. Точно так же, - утверждает мыслитель, - стоит человеку увидеть, скажем, треугольный предмет, как в сознании его всплывет виденная в эйдетическом мире душой, а потом «забытая» идея треугольности, и человек «узнает»(!) в видимом предмете треугольник.

С этим конкретным, единичным треугольником человек может поступить совершенно по-разному, и естественно, что способ применения будет весьма сильно зависеть от материала предмета - ведь очевидно, что треугольной формы камень может быть использован совершенно иначе, нежели треугольной формы участок земли. Но только тогда, когда за дело возьмётся математик и захочет изучить законы треугольника, материал воплощения данной фигуры потеряет какое бы то ни было значение - будет ли геометр в ходе своих рассуждений рисовать фигуры на бумаге, на грифельной доске или же на песке - совершенно неважно, ибо, исследовать и преобразовывать он будет все равно не эти единичные предметы, а заложенную в собственной душе и лишь воплощенную в них саму идею треугольника. И именно поэтому и только поэтому геометр может быть абсолютно уверен, что полученные выводы будут справедливы не только в отношении к данному треугольнику, но и в отношении всех возможных треугольников вообще, которые когда-либо были, есть, и, главное, будут возникать в любой точке мироздания! И именно поэтому полученный вывод можно считать бессмертным, а математик с полным правом может гордо считать себя служителем вечности!

Итак, и истина, и добро существуют, только знание о них невозможно получить из наблюдения внешнего мира (последнее, в полном соответствии с учением элеатов, способно породить только мнение) - лишь разум, осуществляющий чистое, беспредпосылочное рассуждение, способен открыть их в собственной душе человека. А раз так, то, по мнению Сократа, принципиально должно поменяться и назначение учителя - задача его отныне не в том, чтобы сообщить, передать знание ученику, а в том, что бы помочь ему заглянуть в себя и там, в мире собственной души, отыскать высшие истины мира[21]. Так в реальной жизни поступал и сам Сократ - он, если верить Платону, почти никогда не сообщал собеседнику готового результата, но, последовательно задавая вопросы и порождая в нем сомнение в очевидном, побуждал его к собственному поиску[22].

Объявив каждого человека способным прийти к построению истинной этической системы, Сократ положил, тем самым, начало моральной философии в строгом смысле этого слова.

В отличие от нравственности, нормы которой носят надындивидуальный, внешний для субъектахарактер, мораль всегдапредполагает самостоятельное размышление человека в ходе выработки им принципов своего общественного поведения.

Поэтому, находясь на уровне нравственного сознания, человек выступает лишь в качестве ретранслятора созданных помимо его разума и воли принципов и норм, в то время как достигнув морального сознания он обретает статус истинного творца основ своего общественного поведения. Очевидно, что для возникновение морали необходим весьма высокий уровень развития самосознания человека - уровень, как раз и подготовленный всем ходом развития древнегреческой цивилизации. И если наиболее наглядной формой античного антропоцентризма является человекоподобие греческих богов, то, вне всякого сомнения, что своей теоретической вершины этот культ человека достиг в моральной философии Сократа.

Возникновение морального сознания, одним из ярчайших провозвестников которого и был Сократ, влекло за собой весьма противоречивые последствия. Если рассматривать этот процесс с точки зрения интересов отдельного человека, то бесспорно, развитие морали всегда является актом его духовного возвышения, обретения чувства личной ответственности за собственные деяния, осознания себя в качестве уникального и бесконечного творческого начала. Однако у этого явления есть и обратная сторона - врывающийся вместе с моралью дух свободы, дух критицизма, начинает неизбежно формировать у людей ироничное и скептическое отношение к законам и заповедям прошлого, что для общества, основы жизнедеятельности которого носят еще традиционный характер, попросту не может не стать гибельным.

Не случайно, поэтому, что деятельность Сократа далеко неоднозначно воспринималась в афинском обществе, и если одни граждане испытывали к нему почти религиозное чувство, видя в этом философе высший образец мудрости и добродетели, подражая которому следовало строить всю свою жизнь, то немало находилось и тех, кто усматривал в его учении огромную опасность для государства, и без того уже после проигранной Пелопонесской войны находящегося в глубоком кризисе и упадке. В конце концов, врагам философа удалось добиться публичного суда над ним, где к ставшему уже традиционным после Анаксагора и Протагора обвинению в не почитании богов было добавлено еще одно - обвинение в развращении юношества. Гордая и даже дерзкая речь старого мудреца привела в негодование судей, и приговор, в итоге, был чудовищно жесток - смертная казнь, которая, согласно традициям того времени, должна была свершиться через принятие яда цакутты.

Вошедшая в легенду трагическая гибель Сократа, наверное, в не меньшей степени способствовала увековечиванию его имени, чем вся его жизнь. Долгие месяцы провел он в тюрьме в ожидании исполнения приговора - провел он их с гордым достоинством, в размышлениях и в беседах с допускавшимися к нему учениками. Наконец, накануне казни, друзья сообщили ему о готовом побеге. Но философ, узнав о спасительной возможности, погрузился в длительное раздумье. Чего бояться мне после смерти? Разве не стремился я всю жизнь лишь к тому, чтобы в меру своих сил освободить душу от тела, дабы она могла созерцать истинный, вечный мир - мир чистых, идеальных сущностей, лишь жалкое подобие которым мы можем увидеть среди земных предметов? На Земле никому не дано полностью заглушить гласа собственной плоти, и, следовательно, смерть для моей души будет не наказанием, а, напротив, долгожданным избавлением от телесных оков. А разве плохое общество ожидает меня на небесах - Гомер, Гесиод, Фалес, мудрецы прежних веков, в общении с благородными душами которых мне будет суждено провести вечность? Если же я поддамся соблазну и сбегу, то преступлю Закон - тот самый Закон, через неукоснительное соблюдение которого гражданами только и существует любое государство, и, значит, тем самым, я подниму руку на свой родной город, на давшие мне жизнь и воспитавшие меня Афины. Придя к такому выводу Сократ, как сообщает Платон, отказался от побега и, с потрясшим всех мужеством, принял яд цакутты.

Вне всякого сомнения, Сократ был одной из самых ярких фигур не только в истории античной, но и всей мировой философии. Мыслители последующих веков неоднократно воспевали его интеллектуальное и гражданское мужество, видя в нем одного из первых провозвестников высших, абсолютных прав человеческого разума. Однако, столь восторженному отношению, как это не странно, в итоге пришел конец, и примерно со второй половины 19 в. уже нашей эры берет начало процесс резкого переосмысления роли Сократа и вообще провозглашенного им мировоззрения. Возникновение этих новых веяний в первую очередь было связано с именем Ф. Ницше, о причине же такой неожиданной переориентации нам еще предстоит поговорить в ходе дальнейшего изложения.

После гибели Сократа, на основе его учения возник целый ряд философских школ. В греческом городе Мегаре, где весьма сильны были традиции пифагорейства, сформировалась т.н. мегарская школа, интересовавшаяся, в основном, проблемами теории познания и логическими парадоксами. Теоретические вопросы сократовской этики развивались представителями киренайской школы, в то время как практическая сторона его философии, т.е. учение об особом образе жизни, нашла свое наиболее полное воплощение в самой, пожалуй, экстравагантной философской школе античности - в школе киников (циников). Однако подлинным и непревзойденным приемником Сократа на философском Олимпе суждено было стать самому знаменитому его ученику - Платону, одному из крупнейших мыслителей во всей мировой истории философии, уже во времена своей жизни получившего от соотечественников прозвище божественного.

Дата добавления: 2014-11-08