Истина как абсурд

Откровение Иерусалима.

Очерк 4. Патристика: ученость Афин и

Термин патристика используется в современной философской и религиозной литературе в двух значениях: согласно точному, буквальному значению слова, к этому течению следует относить только тех авторов, деятельность которых впоследствии была официально одобрена, по крайней мере, одной из двух - Западной или Восточной христианских церквей[37]. Однако, при более широком подходе, в это направление включают всех христианских авторов периода со 2 по 7 в. н.э., так или иначе занимавшихся решением указанных выше вопросов.

Вполне естественно, что первая проблема, с которой сталкивались приступавшие к систематизации и комментированию священных текстов мыслители, была связана с решением принципиального вопроса о том, в какой мере допустимо христианским авторам опираться на языческую мудрость древних, насколько вообще возможно, оставаясь в пределах богооткровенной религии, использовать традиции афинских философских школ? Ведь с одной стороны, подобное обращение к наследию прошлого было вполне естественным, ибо богословская мысль новозаветной религии не могла формироваться на пустом месте, тем более что развиваться ей приходилось во враждебном окружении философски подкованных еретических учений. Однако, с другой стороны, роль, отводившаяся христианской философии в новой религиозной культуре, была принципиально противоположной той, которую играло греческое любомудрие в жизни античного полиса - на место почти бесконтрольного и свободного размышления греков о сущности божества - размышления, от автора к автору принципиально менявшего теоретические представления об Абсолюте (вспомним, хотя бы, сколь существенные изменения претерпели представления о сущности божества при переходе от Ксенофана к Анаксагору, от Аристотеля к неоплатоникам), здесь были поставлены жесткие положения Священного писания о природе и законах Бога.

Вопрос о совместимости греческой философской традиции с христианством решался в патристике по-разному. Наиболее непримиримую позицию занял здесь один из первых крупных христианских мыслителей - Квинт Септилий Флорент Тертуллиан (160-220). Уроженец Карфагена, он получил блестящее образование, позволившее ему быстро выделиться среди христианских мыслителей того времени. Его роль в развитии Западной церкви была огромна: труды Тертуллиана дали практически первый толчок к становлению христианской догматики, его с полным правом можно считать создателем латинской теологической лексики, более того, он первым заговорил о преимущественном авторитете Римской кафедры. Однако, не смотря на столь выдающиеся заслуги, он не был причислен к официальным «отцам церкви», не был канонизирован. И заслужил он такую немилость вовсе не еретическими отступлениями - как раз наоборот, церковных иерархов оттолкнул его слишком непримиримый радикализм, однозначно негативное отношение ко всему, что непосредственно не имело христианских корней.

Истины Священного писания, - утверждал Тертуллиан, - в силу их фундаментальной, абсолютной, ни с чем несопоставимой алогичности, не могут быть поняты рационально ориентированным разумом. Мышление, воспитанное на традициях античной мудрости, принципиально неспособно постичь ни рождение богочеловека, ни его жизнь, ни уж тем более мученическую смерть на кресте. Более того, пришествие в мир живого бога и его распятие оскорбительны для разума мыслящих по канонам строгой логики философов. Но именно этот алогизм христианства служил для Тертуллиана доказательством его вышей истинности и абсолютности. «Распят сын божий, - писал он в одном из своих наиболее известных фрагментов, - не стыдно, потому что постыдно; от того и заслуживает веры, что абсурдно»[38].

Конечно, в этой фразе раннего христианского богослова легче всего усмотреть доведенный до пределов религиозный апологетизм, полное нежелание считаться с доводами разумной мысли и, уж тем более, науки. И все это будет верно. Но гораздо важнее суметь увидеть здесь и другое - увидеть по сути первую в истории попытку осмыслить имманентные границы здравого смысла, указать на необходимость появления каких-то принципиально новых критериев истинности при обращении мысли к высшим предметам - к предметам, недоступным органам чувств и потому требующим к себе принципиально иного - в мире конечных вещей запрещенного интеллектуального отношения. Конечно, у самого Тертуллиана мы еще не найдем каких-либо размышлений о канонах и критериях этой принципиально новой области логики и гносеологии, однако, самый главный - первый - шаг был сделан, и нам не раз придется еще вспомнить эту великую мысль карфагенца в ходе нашего дальнейшего разговора.

Отказав рациональной мысли в возможности постичь провозглашенные христианством высшие истины бытия, Тертуллиан, вполне естественно, встал в открытую, даже враждебную оппозицию к философскому наследию Эллады. Античная философия была объявлена им источником и рассадником всех еретических учений, так что продолжающееся существование ее школ, - по мнению богослова, - представляло собой постоянную опасность для христианства, грозя заразить его духом рационализма и познания. Христианский Бог выше всех законов, которые стремится навязать ему философствующий разум, к нему абсолютно неприложимы корректные лишь в мире конечных вещей вопросы типа «Зачем? Почему?». Постичь же Бога может лишь сама душа - «христианка по природе». А раз так, то между Афинами и Иерусалимом, между Академией и Церковью не может быть ничего, кроме войны - таков был приговор одного из первых выдающихся христианских богословов.

«Что общего между Афинами и Иерусалимом, между Академией и Церковью?, - писал Тертуллиан. - Ничего. Поэтому, между учениками философов и учениками неба не может быть ничего, кроме войны».

Произведения Тертуллиана сыграли огромную роль в формировании христианского богословия и христианской философии вообще. И все же, как мы уже сказали, он так и не стал официально признанным «отцом церкви» - более того, на одном из последующих Соборов его учение было осуждено. Такое решение клерикалов вряд ли должно нас сильно удивлять - христианскому учению в те годы требовалось не только дистанцироваться от античных традиций - в ничуть не меньшей степени ему необходимо было найти формы и способы ассимиляции теоретической глубины философской мысли древних, без опоры на которую победа над еретическими учениями была бы вряд ли реально достижимой. Именно поэтому, влияние Тертуллиана, бывшее столь огромным в первые века патристики, постепенно стало ослабевать, пока, наконец, его учение не было почти полностью забыто.[39] И лишь в середине 19 века, когда разразился фундаментальный кризис классической философии, когда лучшие умы человечества ясно осознали необходимость и неизбежность радикальной смены ориентаций философского поиска, учению Тертуллиана суждено было пережить второе рождение. Датский мыслитель С. Кьеркегор, опираясь на взгляды именно этого богослова, ввел в философский оборот понятие абсурда, сделав его ключевой категорией своего учения. Спустя полвека, из-под пера одного из последователей датчанина - нашего соотечественника Л. Шестова вышел фундаментальный труд «Афины и Иерусалим», название которого говорит само за себя. Наконец, уже в 20 веке, понятие абсурда через философию экзистенциализма проникло в литературу и искусство, где, в частности, возникло самостоятельное и еще совсем недавно весьма популярное направление - театр абсурда ( театр парадокса). Вот такую длинную и полную драматизма историю имело учение одного из первых оригинальных мыслителей христианства. Совсем иначе сложилась судьба самого известного «отца церкви», одного из наиболее почитаемых западных святых - Августина Аврелия (Блаженного Августина) (354-430).

Дата добавления: 2014-11-08