Любовь и брак 3 страница

Все сказанное здесь о ландскнехтах вполне приложимо и к морали большой дороги, кишевшей тогда всевозможными отбросами. О Баварии XVI в., например, сообщается: «Страна изобиловала бывшими ландскнехтами и солдатами, ставшими ворами и разбойниками, разнузданными голодными бродягами и босяками всех видов». Немало преступных элементов встречалось и среди «бродячего люда», среди тех многих людей без рода и племени, которыми тогда были полны проезжие дороги. Разумеется, в них нельзя видеть только преступников. Но, с другой стороны, не следует забывать, что среди бродячего люда находилось много разбойников, так как и эта группа еще в большей степени, чем ландскнехты, вербовала своих членов среди деклассированных. Там, где разбойники были в большинстве, они, разумеется, не просили милостыню и не вступали в переговоры, а удовлетворяли свои желания силой – грабили, убивали, насиловали. Что даже и на улицах многих городов честь женщины никогда не была в безопасности, видно из частых и строгих указов городских властей, направленных против возраставшего числа «насилий над честными женщинами и девушками», а также из постановлений, которые запрещали женщинам с наступлением темноты выходить на улицу без света и без мужской охраны.

Там, где любовь сведена к удовольствию, на первом плане стоит принцип разнообразия. Это разнообразие достигается одновременным половым общением с несколькими мужчинами или несколькими женщинами. Тенденция эта главным образом выражается в возникновении института постоянной любовницы или постоянного любовника. Муж имеет кроме жены еще одну или несколько метресс, порой тут же в своем доме. Гейлер из Кайзерсберга пишет: «Есть и такие мужчины, которые содержат в своем доме рядом с женой еще публичную женщину». Жена часто не только супруга, но и метресса другого, порой третьего и т. д. Большинство сексопсихологов ошибочно называют это «прирожденной склонностью женщины к проституции», потому что исходят из отдельных индивидуальных случаев. На самом деле это социальное и потому заурядное явление, обусловленное вышеприведенными экономическими причинами.

Бесчисленное множество мужчин в таких классах и в такие эпохи находят совершенно естественным, что их жены имеют любовников или являются метрессами других. Надо, впрочем, заметить, что чаще всего здесь сказывается рафинированность мужей, а не их снисходительность или справедливость, предоставляющая другим те же права, какие они сами присвоили себе. Мужчина находит у проститутки больше наслаждения – ибо она утонченнее решает проблему любви, сведенной к простому удовольствию, – и потому превращает в проститутку свою собственную жену. Молчаливым соглашением является при этом требование, чтобы жена, сходясь с любовником, избегала беременности. Только беременность дискредитирует, потому что компрометирует не самый факт, а только неловкость, неумение соблюдать правила любви, ибо любовь не более как игра.

Женская неверность ограничена, таким образом, исключительно неудобными последствиями. Вместе с тем в таком классе совершенно видоизменяются и понятия о «приличии». Приличным считается муж, уважающий права любовника и умеющий так устроить дело, что ни любовник, ни жена не попадают перед ним в неловкое положение. В нужный момент он покинет комнату или квартиру, никогда он не появится на сцене в неурочный час – если бы он поступил иначе, он нарушил бы правила приличия.

Воплощением добродетели считается в такие эпохи женщина, отдающаяся другим только в период беременности, виновником которой является ее муж, так как последний уже не рискует в таком случае воспитать детей, принадлежащих не ему. «Беременная женщина не может быть неверной», – гласила распространенная поговорка.

Под влиянием этого меняется и жизненная мудрость женщины. Один современник говорит: «Как только женщина забеременеет, она уже считает, что не может оскорбить мужа и сделать его рогоносцем, и ни в чем не отказывает своим друзьям». Последствия этой философии обрисовывает поговорка: «Беременные женщины отдаются тем охотнее». Однако жена не всегда становится матерью от мужа, вместе с тем она желает избежать последствий и от связи с любовником, не отказываясь, однако, от радостей незаконной любви. Как быть в таком случае? Очень просто. Не следует ограничиться одним любовником, надо их иметь несколько. «Кто живет одновременно со многими мужчинами, не может забеременеть», – гласит поговорка.

В своей истории города Любека Бекер сообщает о том, как жаждавшие любви патрицианские жены, которым обстоятельства не позволяли держать официального любовника, вознаграждали себя за потерю любовных наслаждений: «В 1476 г. жены патрициев Любека отправлялись вечером под густой вуалью в винные погребки, чтобы в этих очагах проституции удовлетворять свои желания, оставаясь неузнанными».

Налицо те же методы, как в императорском Риме. И в этом нет ничего удивительного: экономическая ситуация культурных наций в эпоху Ренессанса походила на экономическое положение Рима.

Институт любовников и метресс получил наиболее ясно выраженный официальный статус при дворах и среди придворной аристократии. Каждый князь содержал фавориток, т. е. при каждом дворе существовала целая свита обворожительных проституток. Большинство из них принадлежало к придворной аристократии, но и бюргерство поставляло очень часто метресс для княжеского ложа. Генрих VIII, король Англии, по очереди пригласил двух хорошеньких дочек пекарей, Людовик XI Французский имел несколько метресс из горожанок, бранденбургский курфюрст Иоахим I жил с развратной вдовой литейщика. Можно было бы привести сотню имен. Придворные дамы часто составляли не что иное, как официальный гарем князя. Приобщение к чину придворной дамы значило часто не более, как то что данная дама удостоилась чести украсить ложе короля или чести принять на своем ложе его или принцев. О дворе Франциска I Соваль сообщает, что здесь каждая придворная дама в любой момент была обязана удовлетворять султанские прихоти короля:

«Король любил наносить неожиданные ночные визиты то одной, то другой придворной даме. Комнаты дам были так устроены, что король в любой момент мог явиться к ним, имея ключ от каждой комнаты».

И те же нравы господствовали при многих других дворах. Так как назначение в чине придворной дамы здесь было равносильно назначению метрессы, то тем из придворных, жены которых отличались особенной пикантностью или красотой, приходилось в продолжение десятилетий делиться ими с королем, а потом на протяжении многих лет – с дюжиной других мужчин, принцев и фаворитов. Для дамы это не считалось позором, ибо всеми признанная логика абсолютизма гласила: «Кто разделяет ложе с королем, не совершает позорного поступка, кто отдается маленьким людям, становится проституткой». Мужья, естественно, имели это в виду и порой даже строили на этом весь свой брак. В таких случаях «права» жены прямо заносились в брачный контракт, чтобы потом не возникало недоразумений. Брантом рассказывает о подобном случае: «Я слышал об одной благородной даме, которая при заключении брака выговорила у мужа право свободно отдаваться при дворе любви… В виде вознаграждения она выдавала ему ежемесячно тысячу франков карманных денег и ни о чем другом не заботилась, как только о своих удовольствиях».

Если же находился муж настолько наивный, что отказывался понимать логику абсолютизма, то ему ее внушали таким убедительным образом, что он прекрасно усваивал ее. Доказательством служит следующий случай, произошедший при дворе Франциска I. Хронист рассказывает:

«Мне передавали, что однажды король Франциск хотел провести ночь с дамой, которую любил. Он встретил ее мужа со шпагой в руке: муж намеревался ее убить. Однако король направил свою шпагу ему в грудь и под страхом смерти приказал не трогать ее. Если он только посмеет хоть тронуть ее, король или убьет его, или велит отрубить ему голову. Он показал мужу на дверь и сам занял его место. Эта дама могла считать себя счастливой, что нашла такого покровителя, так как муж ничего ей не говорил и предоставил ей полную свободу действия.

Мне передавали, что не только эта дама, но и многие другие пользовались покровительством короля. Многие люди в годы войны, желая спасти свои владения, украшают ворота королевским гербом. Так же точно многие женщины пришивали к платью королевский герб, так что их мужья ничего не могли им сказать, если не хотели лишиться жизни».

Разврат был, разумеется, не только самоцелью, не только вулканическим извержением таившихся в недрах эпохи сильных страстей и вожделений, но в большинстве случаев также и средством к цели. После того как любовь получила товарный характер, она стала в эту чувственную эпоху наилучше оплаченным товаром и вместе с тем наиболее ходким предметом торговли. Во всех переулках и на всех площадях стояла Венера и бесстыдно выставляла напоказ свою пышную красоту. Она стояла особенно охотно перед каждой дверью, за которой царили власть и могущество. Обладательница телесной красоты могла там получить в обмен на свою любовь не только деньги, но и власть, положение, права. И она на самом деле выторговывала все это для себя, для мужа, для братьев, для семьи.

Для большинства молодых аристократок красота была тем капиталом, который они пускали в оборот и который почти всегда приносил им ростовщический процент. В своем описании английского двора конца XVI в. англичанин Вильсон говорит: «Многие молодые аристократки, очутившиеся благодаря расточительной жизни родителей в стесненном положении, смотрели на свою красоту как на капитал. Они приезжали в Лондон, чтобы продать себя, добивались значительных пожизненных пенсий, выходили затем замуж за выдающихся и состоятельных людей, и на них смотрели как на благоразумных дам, даже как на героические умы».

Повинуясь эротическим капризам могущественного покровителя, немало дам завоевали себе и мужьям общественное положение. Ничто так не просвещало князей относительно выдающихся способностей их подданных, как любовные таланты их жен. Соблазнительная красота жены, дочери или сестры упрощала самые сложные юридические дела. Для бесчисленного множества судей не было более убедительного аргумента, более серьезного довода в пользу обвиняемого, как прекрасная грудь или очаровательное тело его жены, в особенности если она была не прочь впустить судью в этот эдем.

Чем неблагороднее были средства, пускавшиеся в ход аристократией в борьбе за место королевской любовницы, тем выше была гордость плебеев, если женщина из этого класса побеждала своих аристократических конкуренток. И не только ее семья, удостоившаяся такой чести, утопала в блаженстве, если дочь или жена попадали в чин королевской любовницы, но часто и все бюргерство данного города исполнялось гордости и видело в этом честь, выпавшую на долю всего класса. В этой подробности ярко сказался характерный для эпохи и для классового развития момент.

Если, по мнению этих общественных кругов, высшим счастьем, которое могло выпасть на долю хорошенькой женщины, было стать королевской метрессой, то удостоиться внимания герцога, графа, кардинала, епископа, даже простого дворянина тоже было незаурядной честью… В конце концов на свете существовал только один король и один папа. Карьеру же сделать хотелось каждой. Так ужели же не отдать тот чудесный капитал, который представляла собой физическая красота дочери или жены, в руки какого‑нибудь платежеспособного и влиятельного аристократа? Очень многие порядочные мещанки придерживались поэтому всегда того мнения, что их любовный капитал должен по крайней мере таким образом приносить как можно больший процент.

Эта столь обычная гордость горожан карьерой проститутки, делаемой их женами, представляла собой, впрочем, вполне естественное проявление исторической ситуации. Везде там, где абсолютизм достигал господства – например в таких городах, как Париж, Лондон, Рим, Вена, Мадрид, и, кроме того, во многих епископствах, – вся буржуазия очень быстро попадала в полную экономическую зависимость от двора и потому логически воспринимала и его «мораль».

Многие мужчины бывали часто усерднейшими сводниками своих жен и дочерей, и столько же браков были лишь замаскированными сводническими предприятиями. Эти мужья следующим образом доставляли добычу своим женам: «Они говорят любовнику: жена моя расположена к вам, она даже любит вас. Навестите ее, она будет рада. Вы можете поболтать и развлечься».

Другие стараются объяснить своим женам ситуацию таким образом:

«Такой‑то в тебя влюбился. Я хорошо его знаю. Он часто у нас бывает, из любви ко мне, дорогая, прими его ласково. Он может доставить нам немало удовольствий, и знакомство с ним может быть для нас полезно».

И когда означенный друг явится, он всегда найдет красавицу жену не только одну, но вдобавок еще в восхитительном неглиже, которое и самого неуклюжего мужчину заставит найти подходящие слова. «Да и как могла бы умная жена лучше исполнить желания мужа?» И хитрая женщина превосходно умеет использовать ситуацию: «Как только друг чувствует любовный жар, ему приходится оставить золото и серебро, плащ и шубу, одежду и башмаки».

Конечно, не одни только мужчины были виновны в том, что их «благочестивые жены становились публичными женщинами», и не им одним принадлежала инициатива. Сами жены прекрасно знают, какой спрос существует у «попов и дворян» на капитал, скрывающийся под их платьем, и, если муж отказывается купить красивые наряды и украшения, жена грозит ему просто отправиться к «монахам и попам и позволить им полакомиться ею».

«Желаю, чтобы тебя лихорадка взяла! Если ты не купишь мне наряда, я побегу к монахам, к дворянам, к попам. Они купят мне платье, за которое я, как все, заплачу своим телом».

Если женская неверность и свободное половое общение женщин и считались тогда в этих классах самым естественным явлением, то отсюда не следует заключать, что оно было вместе с тем и самым простым и безопасным делом. Лицом к лицу с изображенными здесь кругами и индивидуумами стояло немало и таких мужей, которые с величайшей страстностью и ревностью охраняли свои самодержавные права на супружеское ложе. В этих случаях жена должна была домогаться посторонней любви на собственный риск и страх. А если она так поступала, то это очень часто грозило жизни как неверной жены, так и любовника, посягнувшего на чужую собственность. «Отсутствию предрассудков» у одних вполне соответствовала жестокая мстительность других, когда они застигали виновника на месте преступления.

Наиболее распространенное наказание заключалось, как и во все времена, в том, что муж избивал обоих провинившихся. Часто он призывал соседей, чтобы выставить обоих прелюбодеев на публичное осмеяние, но так поступали только глупцы, забывавшие, что они тем самым выставляют напоказ свой собственный позор и сами же ставят себя в неловкое положение. Такого позора муж избегает только тогда, когда убивает обоих. Циники мстят так, что сначала подвергнут любовника на глазах неверной жены гнусному наказанию, а потом уже убивают его. Такие акты мести рассказаны нам многими новеллистами. Другая разновидность циничной мести состояла в том, что муж кастрировал любовника, а жена должна была присутствовать при этой ужасной процедуре, о чем у нас также имеется немало сообщений. Самое дьявольское наказание, какое только мог придумать обманутый муж, приписывается одному итальянскому дворянину, который имел право считать самого себя чрезвычайно сильным в любви. Так как его жене и этого было мало и она все‑таки отдавалась любовникам, то он заметил цинично: «Надо дать ей возможность хоть раз в жизни насытиться» – и передал ее в руки двенадцати оплаченных носильщиков и гребцов, пока несчастная не скончалась, что произошло на третий день.

Жестокой мести обманутого мужа соответствовал не менее жестокий прием предусмотрительного мужа искусственно обеспечить себе находившуюся в опасности верность жены. Мы имеем в виду механические средства защиты ее физической верности, которыми пользовались мужья в эпоху Ренессанса.

Как ни высоко ставила вся тогдашняя жизненная философия действие моральной проповеди, прославляя на все лады целомудрие, все же более хитрые мужья думали: «Чем безопаснее, тем лучше». И это «лучшее» находили в том, что дьяволу – в данном случае дьяволу разврата – ставили ножку, портили ему игру. А этой цели лучше всяких моральных принципов и восторженных похвал целомудрию достигали, по мнению предусмотрительных мужей, прочные механические средства, «запиравшие вход в эдем земной любви». Раз жена знала, что она лишена возможности удовлетворить просьбы любовника, то могла при необходимости сделаться добродетельной, отвергнуть с гордым выражением лица нашептывания алчного ухаживателя и с более спокойной совестью победить собственные дурные мысли.

Эта философия привела к изобретению железного охранителя целомудрия, известного под названием «пояса целомудрия», или «пояса Венеры». Он был устроен так, что носившая его на себе женщина могла исполнять свои естественные потребности, но не половой акт, и запирался очень сложным замком, ключ от которого находился в руках мужа, жениха или любовника.

«Пояс целомудрия» был, бесспорно, не единственным техническим средством, которым пользовались против неверности женщин. В народных низах, по всем вероятиям, были в ходу приемы, аналогичные тем, которыми еще теперь пользуются на Балканском полуострове. Эти приемы заключаются в том, что в женский половой орган вводятся предметы, которые нелегко изъять, или впрыскиваются разные кислоты, вызывающие длительные воспалительные процессы и доставляющие женщине при малейшем прикосновении самые ужасные боли. Об употреблении таких средств в эпоху Ренессанса у нас более подробных сведений не имеется, и только косвенно, исходя из внутренней логики явлений, мы вправе заключить, что ревность господского права отличалась тогда не меньшей продуктивностью и жестокостью, чем теперь.

Безусловно достоверные сведения имеются у нас об употреблении «пояса Венеры», а также о распространенности этого средства. Установлено, что им пользовались во всех странах, и притом на протяжении целых столетий. Правда, вплоть до последнего времени существование этого технического средства обеспечения женской верности подвергалось сомнению. Романтики, идеализирующие прошлое, ни за что не хотели допустить возможности подобной жестокости или в крайнем случае относили его употребление к Средним векам, к эпохе крестовых походов. Поступая так, можно было оправдать применение этого средства тем, что рыцарь пользовался им поневоле не только для того, чтобы обеспечить себе верность жены во время своего отсутствия, а главным образом для того, чтобы обезопасить ее от возможного изнасилования.

Иногда «изящная решетка Венеры» – первый подарок, подносимый молодым мужем своей молодой жене на другое утро после свадьбы. Она так наивна, что не знает, что делать с этим подарком. Муж объясняет любопытной, для какой цели она должна носить это своеобразное украшение, и сам опоясывает ее им. «Отныне закрыта возможность преступной любви», и жена носит эту «лучшую защиту добродетели почтенных женщин» всегда тогда, когда не покоится рядом с мужем. Когда патриций или феодал отправляется в далекие страны, он заказывает для своей «похотливой жены друга, который лучше всего сумеет защитить ее верность». Этот надежный друг – «узда из железа, которой можно укрощать похотливых женщин» даже тогда, когда муж находится на чужбине.

Однако эпоха, изобретшая «пояс целомудрия», сейчас же нашла выход в воровском ключе. Мы узнаем, что тот же торговец, который продавал мужьям за большие деньги «пояс целомудрия», в то же время продавал их женам за не меньшие деньги второй ключ – «противоядие против морали». Пословица выразила фатальную мораль истории в следующих сжатых словах: «На женщину, которая не желает защищаться, ты тщетно наденешь пояс».

Если такая «Гименеем на замок запертая» дама сама не имела второго ключа, то для могущественного человека, который натыкался у снисходительной к нему дамы на такое препятствие, не было особенной трудностью найти ловкого слесаря, способного в несколько часов открыть сложный замок и соорудить другой ключ, при помощи которого любовник мог впредь по своему усмотрению отпирать мешавшие его предприимчивости врата и снова их запирать, не возбуждая в муже дамы ни тени подозрения.

Большинство женщин, как упомянуто, однако, сами обладали вторым ключом, который и передавали вместе с любовью избранному мужчине.

^{Серебряный пояс целомудрия. Музей Клюни. XVI в.}

Однако то, что эпоха, создавшая «пояс Венеры», изобрела и второй ключ, так что защита против женской неверности становилась не более как иллюзорной, – это только одна, и притом далеко не самая крупная, фатальность. Главная ирония заключалась в том, что «пояс целомудрия», усыпив бдительность ревнивых мужей, сделался главным виновником неверности их жен. Муж уже не боялся галантных шуток, которые позволяют себе с его красавицей женой гости или друзья, и потому чаще и дольше отсутствовал дома, чем делал бы при других условиях. Так создавались сотни ранее не существовавших возможностей для измены. И вполне в порядке вещей, что жены в большинстве случаев старались использовать все эти сотни возможностей. Или, как говорила пословица: «Пояс целомудрия с замком только усиливает неверность жен». И таков в самом деле итог всех сообщений и описаний, посвященных применению этой защиты женской верности.

Глава 3

Дата добавления: 2014-11-25