Фантазия да Винчи 1 страница

CARITAS

Смотри же, надежда и желание водвориться на свою родину и вернуться в первое свое состояние уподобляется бабочке в отношении света, и человек, который всегда с непрекращающимся желанием, полный ликования, ожидает новой весны, всегда нового лета и всегда новых месяцев и новых годов, причем кажется ему, будто желанные предметы слишком медлят прийти, – не замечает, что собственного желает разрушения!

Леонардо да Винчи

Глава 1

Как ты поступишь со мною, так я поступлю с тобой.

Девиз Лодовико Сфорцы

– Леонардо, – прошептала темнота.

Зашуршал шелк – и руки Джиневры де Бенчи обвили шею Леонардо. Девушке только что миновало семнадцать, она была высокая, пухленькая и сладостно пахла мускусом. Ее лицо – круглое, гладкое, с капельками пота – касалось его лица.

– Зачем ты здесь? – спросил Леонардо. – Тут жарко, как в печи.

Он крепко поцеловал ее, словно этот простой поцелуй мог превратить их в духов и слить воедино, а потом увлек под лестницу, где всегда прятался с тех пор, как двенадцатилетним учеником вошел в этот дом. Чулан для кедровых досок, что был сейчас у него за спиной, казался тогда большим, как домик в городке Винчи, где он родился. Интересно, подумал Леонардо, целы ли еще свечи, некогда украденные в цехе художников, – он спрятал их здесь, в чулане, вместе со своими ранними записными книжками и рукописями.

Возбужденный, он торопливо, но ловко задрал ее сорочку и шелковое верхнее платье и тесно прижал девушку к себе. Они частенько танцевали такой танец – однажды даже в спальне Джиневры в доме ее отца – и никогда не пресыщались им.

– Тише, Леонардо, ты сломаешь мне ребра! – возмущалась она, тем не менее позволяя себя ласкать. – Я ждала тебя здесь не для этого. Да и мастер Андреа только что звал тебя. Как же с ним‑то быть?

– Мастер Андреа! – крикнул Леонардо, задрав голову, хотя наверху была непроглядная темнота. – Я скоро приду!

– Чем ты там занят, Леонардо? – откликнулся сверху мастер. – С кошкой возишься?

Из студии, которая одновременно служила и гостиной, донесся смех. Возле Андреа вечно крутились шесть‑семь кошек – он считал, что они куда смышленей и достойней его дружбы, чем его вдовая сестрица или любой бедный родственник, не говоря уже об учениках.

Джиневра оттолкнула Леонардо и легонько его шлепнула.

– Я тут готовлю кое‑что интересное для тебя и твоих гостей! – отозвался Леонардо. – Мне надо чуть‑чуть подумать. Наберись терпения, старина!

Леонардо славился как шутник, музыкант и фокусник, а потому был желанным гостем на любой вечеринке, хотя и говорил на весьма сомнительной латыни.

– Старина?! – взвился Андреа. – Убирайся, и пусть Медичи кормит тебя сегодня ужином! Может, он и пустит тебя в сад – поспать среди статуй, которые я чинил один, у тебя‑то не вышло!

Леонардо услышал, как заскрипели половицы, – Верроккьо шагал по мастерской, взывая к друзьям: «Вы слышали, как назвал меня этот молокосос?..»

Леонардо обнял Джиневру, но она отстранилась.

– Папа наверху с мессером Николини. Я сказала всем, что иду вздремнуть, и ждала тебя, потому что хотела сказать тебе кое‑что очень важное.

Леонардо отшатнулся, когда она помянула Луиджи ди Бернардо Николини, делового партнера ее отца в торговле шелком. Николини был стар, угрюм и лыс. И очень, очень богат.

– И что же?

Джиневра резко, нервно вздохнула и, помолчав, сказала:

– У моей семьи… затруднения.

– Денежные?

– Да, но все куда хуже, чем я тебе говорила. Папа не сможет расплатиться с долгами, не продав имущества.

– Ну, может, это и будет разумно. Он смог бы тогда…

– Я не допущу, чтобы он обесчестил семью.

– А при чем тут мессер Николини? – поинтересовался Леонардо, чувствуя, как его обдает жаром тревоги. Чувства кипели в нем, сжигая горло, как кислота сжигает цинк. Сердце колотилось так, словно вот‑вот выпрыгнет из горла.

– Мессер Николини предложил тысячу золотых флоринов – в долг, чтобы папа мог дать мне достойное приданое.

– Ах вот оно что! – холодно проговорил Леонардо. – Долг, который никогда не вернут.

Джиневра промолчала.

– Ты просватана за него?

– Да, – прошептала она.

– Так я и думал. Старый похотливый боров. А что будет с нами? Или тебе все равно?

– Я кое‑что придумала, Леонардо, – спокойно сказала Джиневра.

Но Леонардо будто не слышал ее.

– Но ведь твой отец знает о наших чувствах?

– Нет, он думает, что мы просто хорошие друзья.

– Но ты же собиралась сказать ему, мы говорили…

– Я не смогла.

– Потому что я рожден вне брака.

– Потому что ты беден… пока. А он по уши в долгах.

– Но он может занять денег – он человек почтенный.

– Дело зашло слишком далеко. Поэтому я и сказала отцу, что с тобой мы только друзья и что я выйду за мессера Николини. Папа любит меня, и его волнует, что в семнадцать лет я все еще не замужем.

– Тогда все решено.

Леонардо чувствовал, что каменеет.

– Ничего не решено, Леонардо. Ты не понял? Это уловка, вроде твоих розыгрышей. Когда папа получит деньги, когда все устроится, я скажу ему, что люблю тебя, что раньше не понимала этого и просто не могу согласиться на брак с другим.

– Тогда будет поздно.

Леонардо сказал это обреченно, хоть ему и стало полегче. Тревога ушла, но в пустоте, оставленной ею, разгорался гнев. А Леонардо не мог пока дать ему вырваться. Дай он волю гневу – и неминуемо потеряет Джиневру.

– Твоему отцу придется возвращать деньги мессеру Николини, по меньшей мере приданое. Будет скандал.

– К тому времени дела у папы наладятся. Он сможет отдать деньги. Ему просто нужна передышка. – Она тихонько рассмеялась. – И скандала никакого не будет, милый мой Леонардо. Какой же мужчина признается, что подарил девушке приданое как заем, чтобы так добыть себе невесту?

– Мне все это не нравится, – сказал Леонардо, подавляя раздражение.

– Я знаю, но иначе нельзя. Для друзей объяснение есть: скажи им, что я тебе надоела. С твоей репутацией в это нетрудно поверить. Но у меня выбора нет.

Леонардо понял, что ее не переубедить.

– Я люблю тебя, – продолжала Джиневра, – но семья для меня важнее… пока мы с тобой не поженимся, а тогда я буду жить только тобой. Это я тебе обещаю.

Леонардо услышал скользящий шорох шелка: подняв сорочку, Джиневра придвинулась к нему. Она любила возбуждение и опасность, и он, любя ее и зная, что, несмотря ни на что, она тоже любит его, понимал, что она опасна. Но она покорила его. Она была его первой любовью, так же как он – ее.

– Я вправду люблю тебя, – сказала она. – Я все время хочу тебя. Прямо умираю. Я не выйду за него, клянусь тебе.

Леонардо хотелось верить ей. В конце концов, она гордилась своей честностью. В этом отношении она походила на мужчину: честность была для нее уздой чести. Хитрить ей было очень трудно. И все равно он чувствовал себя так, словно тонул в зыбучем песке.

Она прижалась к нему, ласкаясь и становясь все настойчивей; и он, в свой черед, касался ее потаенных местечек, с ее слов зная, что доставляет ей наслаждение, и ласкал ее до тех пор, пока они не опустились на пыльный, в паутине, пол и она отдалась ему – а он ощутил себя потоком воды, что текла, струилась, изливалась на ее плоть, гладкую, чистую и твердую, как камень.

Леонардо предоставил Джиневре возвращаться по задней лесенке в спальню мастера Андреа, где она, по общему мнению, сейчас отдыхала, а сам торжественно вошел в мастерскую. В этой комнате почти не было пыли, наполнявшей другие покои, где обтачивали отливки и грунтовали холст. Леонардо был словно охвачен пламенем: поверх кроваво‑алой рубашки он надел малиново‑пурпурный камзол. Вся его одежда была из дорогого бархата и льна. Высокий и идеально сложенный, Леонардо мог позволить себе облегающие костюмы, созданные специально для того, чтобы подчеркивать греческий идеал фигуры. И вошел он в мастерскую отнюдь не с несчастным видом – нет, он пригладил взлохмаченные каштановые волосы и появился, словно актер на сцене.

В мастерской Андреа, превратившейся в один из самых известных салонов во Флоренции, собирались весельчаки и жизнелюбы. Здесь велись громкие беседы, а пол щедро орошало вино из бутылок, которые за неимением стола ставили прямо на пол и опрокидывали при первом же неверном шаге.

Пожилой Паоло дель Поццо Тосканелли, обучавший Леонардо математике и географии, сидел рядом с большим глиняным кувшином и моделью купели для старой ризницы Сан Лоренцо. За его спиной, как тень, стоял мальчик с темными внимательными глазами и плотно сжатым суровым ртом. Леонардо никогда раньше не видел его; возможно, Тосканелли взял этого юношу в дом совсем недавно.

Рядом с Тосканелли сидели его ученики и протеже Америго Веспуччи и Бенедетто Деи. Веспуччи, долговязый неуклюжий молодой человек, улыбнулся Леонардо – они учились вместе. Вдоль стен стояли ученики – приятели Леонардо; они молча слушали, изредка вставляя в разговор словцо‑другое. Обычно мастер Андреа отправлял учеников работать (с Леонардо, лучшим из них, он дивно смирился, и тот работал когда хотел), но сегодня мастерская была закрыта: близился праздник. Лоренцо ди Креди – вид у него, как всегда, был такой, словно он только что проснулся, – приветственно кивнул Леонардо, и Пьетро Перуджино сделал то же самое. Перуджино был подмастерьем и собирался скоро уйти и открыть собственную мастерскую.

– Поди сюда, Леонардо, – позвал Верроккьо, – помоги нам разобраться. Мы ждали тебя, чтобы поглядеть на твои чудеса, но сперва рассуди наш философский спор.

Тридцатитрехлетний Верроккьо, осанистый, с пухлым бритым лицом и в темной одежде, похожий на священника, стоял рядом с Америго де Бенчи, отцом Джиневры, и его партнером Николини.

Рядом с этим кружком стоял Сандро Боттичелли, всегда желанный гость в студии Верроккьо. Хотя Леонардо видел его не так часто, как других, он считал Боттичелли своим лучшим другом, единственным другом. Кое‑чем Сандро походил на помолодевшего мастера Андреа, потому что у него было такое же широкое пухлое лицо, но подбородок у Сандро был тверже, а губы, в отличие от тонких сжатых губ Верроккьо, полны и чувственны. Но именно Боттичелли стремился к аскетизму, хотя работы его были полны роскоши и дыхания жизни.

Сандро стиснул руку Леонардо, и тот с улыбкой ответил на рукопожатие. Но хотя он и старался выглядеть спокойным и веселым, сосредоточиться ему было трудно, и дыхание его прерывалось, как всегда, когда он бывал расстроен. Он поздоровался с мастером Андреа и Америго де Бенчи, выказывая тепло, которого не чувствовал, и кивнул Николини. Лицо у старика было сильное, худое, костистое, а такими ушами, подумал Леонардо, мог бы гордиться слон. Хотя кое‑кто и счел бы Николини интересным, Леонардо он показался просто омерзительным.

– Я не философ, – сказал он, отвечая Верроккьо, – я просто наблюдатель. Вам бы пригласить мессера Фичино или кого‑нибудь из его блестящих академиков – вот уж кто в совершенстве знает все, что сказано мертвецами.

Насмешка над гуманистами не миновала ушей Тосканелли, который обычно притворялся глухим, чтобы ему не мешали размышлять, но сейчас слышал прекрасно. В отличие от Леонардо, который подвергался остракизму, потому что не мог поддерживать беглой беседы на латыни, Тосканелли прекрасно знал этот язык и дружил со многими членами Флорентийской Академии последователей Платона. Он считал «Платоновскую теологию», недавний, но уже популярный труд Марсилио Фичино, обобщающий мысли великого грека о бессмертии души, – работой, достойной пера самого Платона. Леонардо же утверждал, что сей труд легковесен и является пустым переводом чернил и бумаги.

– Эта тема придется тебе по нраву, Леонардо, – саркастически заметил Тосканелли. – Она весьма легковесна.

Бенедетто Деи засмеялся словам хозяина, Америго Веспуччи слегка улыбнулся, но мальчик, что стоял за спиной у Тосканелли, внимательно, изучающе вглядывался в Леонардо. Сандро же просто наблюдал, словно все происходящее нисколько его не касалось, и тем не менее чего‑то ждал, точно вот‑вот должен был выйти на сцену.

Николини повернулся к Тосканелли и веско произнес:

– Я не считаю спор о сути духа легковесным.

Тосканелли ограничился в ответ простым кивком.

Отец Джиневры улыбнулся Леонардо:

– Мы тут слегка поспорили – дружески – о духах, которые, как считает мой друг Луиджи ди Бернардо Николини, есть не что иное, как души, покинувшие тело. Однако у Платона ничего не сказано о существовании души отдельно от тела.

– Но он говорит, что дух главенствует над движением, – возразил Николини. – Душа существует вечно и независима от материального мира. А такие свободные души или духи – от Бога они или от дьявола, – несомненно, могут являться в наш смертный мир. Они просто не так зависимы от материального, как мы, смертные. Разве ангелу нужно есть или пить? Не более, чем лучу солнца нужна овсянка, чтобы сиять. Мы – лишь орудие в их борьбе добра со злом. Поверите ли вы, что Сатана не может явить нам себя вот в этой комнате потому лишь, что он не смертен? Или вы не примете Христа распятого потому лишь…

– Но, друг мой, – сказал Америго де Бенчи, – в Христе совмещены смертное и вечное.

– Да, да! Но в таком случае ограничите ли вы Дух Святой?

– Ну, Леонардо, – сказал Верроккьо, – можешь ли ты разрешить сей спор?

– Прошу у всех прощения, – сказал Леонардо, – но я должен согласиться с мессером де Бенчи. Дух, по определению, бесплотен, ибо где нет элементов, не существует ничего. Где нет тела, должна быть пустота, а среди элементов не может быть пустоты, ибо любая пустота, образовавшись, немедля заполняется. Таким образом, дух будет постоянно порождать пустоту и неизбежно возноситься все выше и выше в небеса, пока совсем не покинет наш материальный мир. Оттого‑то вокруг и шляется так мало духов.

Эти слова вызвали смех и разрозненные аплодисменты; теперь слушали все.

– А почему дух должен быть бесплотен? – спросил Николини. Эти рассуждения были явно выше его понимания. Он выпрямился, будто мог выиграть спор одной только позой. – Дух реально существует. Он может принять любую форму.

– Тогда ему придется облечься смертной плотью, как всем нам, – сказал Леонардо. – Об этом с вами никто и не спорит. Но если это утверждение верно, духу придется положиться на милость малейшего ветерка; и даже появись он перед вами – как бы смог он говорить? Да никак. Дух не может порождать звуки, не колебля воздуха. А в нем самом воздуха нет, значит, и выдохнуть то, чего у него нет, он не сможет.

С этими словами Леонардо картинно поклонился. Ему снова захлопали.

Николини слегка покачал головой и свысока поглядел на Леонардо.

– Сдается мне, юноша, что от ваших рассуждений немного попахивает ересью.

– А мне сдается, что вы хотели сказать «логикой», мессер. Думаю, ни Бог, ни Платон не стали бы спорить с нею.

– Где наша Джиневра? – спросил Америго де Бенчи, переходя к более безобидной теме.

– Скорее всего, дремлет, – сказал Андреа. – Слишком уж жарко – необычно для Пасхи. Я пошлю ученика разбудить ее. Тиста! – позвал он светловолосого мальчугана, прислонившегося к стене. – Отправляйся в мою спальню, где отдыхает мадонна Джиневра, и тихонько – тихонько! – постучись. Скажи прекрасной Пенелопе, что женихи жаждут ее общества.

Мальчик вспыхнул от смущения и выскочил из комнаты.

Николини смягчился и спросил:

– Должен ли я, подобно Одиссею, обрушиться на них с мечом и стрелой?

– Позже – может быть, но сначала надень ей кольцо на палец, – добродушно сказал Америго де Бенчи.

Уши Леонардо горели, но как бы ни был он унижен и зол, в душе он молился, чтобы краска на щеках не выдала его. Сандро снова с чувством стиснул его руку. «Он знает», – подумал Леонардо.

Не прошло и минуты, как Джиневра де Бенчи в шелковой бордовой гамурре с цветами из золотой парчи и шитыми жемчугом рукавами появилась в комнате. На ней была узенькая бирюзовая пелерина, правильнее сказать – шарф, рыжие волосы она откинула назад, открывая бледное нежное лицо. Туго завитые локоны подчеркивали ее сонные глаза и высокие скулы, что придавало ей надменный вид. Она не накрасила губ, и ничто не отвлекало внимания от глаз, отражавших сияние ее волос. Она улыбалась всем и каждому, явно довольная и привыкшая быть в центре внимания. Остановившись, она выпрямилась и жеманно выпятила нижнюю губку – так, во всяком случае, показалось Леонардо. Остальные же были ею просто очарованы.

Джиневра встретилась взглядом с Леонардо, в ее глазах мелькнуло мгновенное понимание, участие – ив этот миг Леонардо понял ее. Она играла; и он, если надеется когда‑нибудь завладеть и обладать ею, должен сделать то же самое.

– Могу я сделать объявление? – спросил у Андреа отец Джиневры.

– Ну конечно! – воскликнул Андреа, призывая всех к вниманию.

– Мне очень приятно, милые друзья, – начал Америго де Бенчи, – объявить о помолвке моей прекрасной дочери Джиневры с моим другом и партнером Луиджи ди Бернардо Николини. Мы ждем всех вас в тот день, когда невеста войдет в свой новый дом – разумеется, в великолепный фамильный дворец нашего господина и повелителя. Обещаю вам, это будет великое событие! Я хочу также объявить, – продолжал он, когда стихли аплодисменты, – что мы намерены заказать портрет нашей прекрасной дочери, чтобы отметить ее грядущую свадьбу. – Он повернулся к Леонардо: – Я договорился с мастером Андреа, чтобы портрет писал ты. Согласен?

Леонардо ощутил, как Сандро легонько ткнул двумя пальцами в его спину, и сказал:

– Да, мессер Бенчи, конечно. Я польщен.

Все снова захлопали: во Флоренции Леонардо уже сейчас считался одним из самых многообещающих художников. Поговаривали, что скоро он покинет Верроккьо и откроет свою мастерскую.

– Никто не пишет картин лучше Леонардо, – сказала Джиневра. – Разве что Сандро, – поспешно добавила она, улыбнувшись Боттичелли.

– Я‑то наверняка не пишу как Леонардо, – с шутливым раздражением отозвался Сандро. – Что он, что Паоло Уччелло – их волнует только перспектива. Я же могу сотворить подобные пейзажи, просто шлепнув по холсту губкой, пропитанной красками, – чтобы уже больше не отвлекаться от настоящей живописи.

Леонардо не принял вызова. Он смотрел на Джиневру, но она отвела глаза; и в этот миг ему показалось, что она разлюбила его. Однако он знал, что это неправда. Это лишь его же чувства обратились против него. Как он мог ждать от нее иного?

– Леонардо, теперь ты должен звать меня Америго, как и твой отец, – сказал Америго де Бенчи, притянув к себе дочь. – В конце концов, ты отныне наш семейный художник.

При этих словах Джиневра осторожно улыбнулась Леонардо, но вдруг побледнела, словно вот‑вот готова была лишиться чувств.

Леонардо захотелось обнять ее и прекратить весь этот балаган.

– Что с тобой, Джиневра?

– Все хорошо, – сказала она, предостерегая его. Она смотрела на отца и на престарелого жениха. – Правда, хорошо!

Жестом собственника Николини привлек ее к себе и что‑то зашептал на ухо. В ответ она покачала головой, но он все равно не отпустил ее. Пару секунд он твердо смотрел на Леонардо, будто говоря, что он, и только он, имеет права на эту девушку. Обозленный, униженный, Леонардо все же отвел взгляд.

Гости сомкнулись вокруг Джиневры, ее отца и Николини, осыпая их поздравлениями. Джиневра снова была весела и оживленна. Америго де Бенчи пожимал руки друзьям, принимал поздравления, а потом сказал Леонардо:

– Твой отец сожалел, что не сможет присутствовать на этом празднике. Он уехал по делам Синьории.

Леонардо рассеянно кивнул:

– Вот как?

Поздравители все теснились, толкая его локтями. Он понятия не имел, где находится в эти дни его отец. Синьор Пьеро да Винчи взял третью жену, юную Маргериту ди Гульельмо, и надеялся, что она подарит ему законного наследника. Хотя отец всегда был щедр и любил семейные встречи, Леонардо знал, что теперь, когда Маргарита на сносях, он стал в отцовском доме нежеланным гостем.

С радостью Леонардо позволил Сандро увлечь себя в тихий уголок студии и пригубил густого терпкого вина, предложенного Боттичелли.

– Стало быть, ты отпустил Джиневру, – заметил Сандро.

Леонардо молча кивнул.

– Свободным быть лучше, – с улыбкой продолжал Сандро. – К тому же тебе надо поддерживать репутацию.

– Что я и делаю.

Леонардо глотнул еще вина. Сандро наклонился к нему.

– Не тревожься, друг мой. Кто любит тебя – поймут; остальные же пусть считают, что ты поменял ее на другую или бросил ради солидного приданого.

– Спасибо за поддержку, старина, – сказал Леонардо. – Стоит только помнить, что Джиневра выходит за одного из богатейших людей Флоренции. Вряд ли даже тебе удастся убедить наших друзей и дружков, что это я ее бросил. Петух не несет яйца.

– Ну, были ведь и другие слухи, – усмехнулся Сандро. – Как же без них? Все уважают и любят Америго де Бенчи, но даже его друзья не настолько слепы и глухи, чтобы не прослышать о… сделке.

Леонардо горько улыбнулся. Итак, слухи уже поползли.

– Я знаю, что она значит для тебя, – продолжал Боттичелли, – и все мы подыграем тебе, обещаю. Прежде ты выплывал из более глубоких омутов – на одной лишь браваде. Ее у тебя всегда было в достатке. Так себя и веди.

– Она выйдет за меня.

Леонардо проговорил это настойчиво, но, едва сказав, пожалел о своих словах.

Сандро слегка опешил.

– Надеюсь, будет по‑твоему, – промолвил он, приходя в себя. – Но между тем приятно хотя бы на время заполучить тебя в компанию. Ты стал ужасным занудой с тех пор, как попался в сети Купидона. Тебе будет полезно еще чуть‑чуть погулять с друзьями… конечно, только для того, – заразительно улыбнулся Сандро, – чтобы сохранить свою репутацию в глазах толпы.

– Конечно, – сказал Леонардо. – Ты прав. И… спасибо тебе.

Он еще отыграется за все – потом, когда вернет себе Джиневру.

– Вот и ладно, – сказал Сандро. – Только прекрати накачиваться вином мастера Андреа – еще обделаешься. Пожалей исподнее.

– Не волнуйся, – хмыкнул Леонардо. – Я белья не ношу. У меня и без того костюм узкий.

– Так вот почему ты едва кланяешься! – съязвил Сандро, разряжая напряжение.

Тем не менее Леонардо казалось, что все вокруг перешептываются и смеются над ним, как будто ему наставили рога. Частичка злости на Джиневру за то, что она с ним сделала, застряла льдышкой в его груди.

Да Винчи решил, едва закончится праздник, с головой уйти в работу. У него был важный заказ на завершение части алтаря в церкви Святого Бернарда, два изображения Богоматери в различных стадиях работы, и еще ему надо подумать над Великой Птицей, которую не худо бы подготовить к первому полету…

Дел, чтобы занять себя, у него имелось предостаточно.

По студии разнесся звон колокольчиков и приглушенный стук дверного молотка. Система колокольчиков была придумана Леонардо, потому что мастер Андреа никогда не слышал стука в дверь и все время боялся нанести оскорбление важному заказчику.

– Кто бы это мог быть в такое время? – проворчал Верроккьо и послал одного из учеников вниз – выяснять.

Мгновение спустя запыхавшийся мальчишка примчался назад и объявил, что внизу дожидаются блестящие дамы и господа, и среди них – правители Флоренции, братья Лоренцо и Джулиано Медичи. Верроккьо заторопился вниз, но не успел он спуститься, как послышался голос Лоренцо – тот поднимался по лестнице, фальшиво и громко распевая песенку собственного сочинения:

Помни, что во цвете лет

Ты не будешь бесконечно.

Нравится – живи беспечно:

В день грядущий веры нет.

Лоренцо и его брат Джулиано, пыхтя и смеясь, вошли в комнату и только тогда пропели второй куплет. Лоренцо любил развлечения, и, куда бы он ни шел, его сопровождали остряки, поэты и философы. Лоренцо и сам был даровитым поэтом: он писал ballate, canzoni di ballo и canzoni carnascialeschi[7]. Вся художественная жизнь Флоренции находилась под его влиянием. Любил он и фривольные стихи, пьесы, приемы и маскарады, часто устраивал карнавалы для всего города.

– Ага, – сказал Лоренцо, войдя, – мой художник Андреа устраивает вечеринку, но нас не приглашает. А кто, спрошу я вас, может любить его больше Медичи?

Лоренцо картинно протянул к Андреа руки, а потом обнял его, словно тот был членом семьи.

Лоренцо был одарен, обаятелен, чарующ – и уродлив. Одет он был не вычурно, но богато, в шляпе и без куртки. Нынче ночью горожане и крестьяне, собравшиеся на улицах в ожидании шествия, должны принимать его за своего. У него была бычья шея и длинные прямые каштановые волосы. На его грубом лице выделялся большой приплюснутый нос. К тому же у него снова обострилась экзема, и его подбородок и щеки покрывал розоватый налет. Но держался он с таким достоинством, что казался выше тех, кто его окружал. Привлекательнее всего были его глаза, они смотрели так пристально и дружелюбно, точно видели насквозь и вещи и людей. Его брат Джулиано был, напротив, на удивление красив, с девически нежным лицом и каштановыми кудрями.

Рядом с Лоренцо и Джулиано стояли Анджело Амброджини Полициано, поэт, философ и близкий друг Медичи, и Луиджи Пульчи, выдумщик и поэт. Лодовико Сфорца, брат герцога Миланского и гость Медичи, расположился рядом с красавицей Симонеттой Веспуччи. Поговаривали, что она любовница Лоренцо, но уверенности в том не было ни у кого; Джулиано же сходил по ней с ума.

– Благодарение Господу, что Симонетта не сошлась с этим боровом Сфорцей, – сказал Сандро. – Его братец ничто так не любит, как трупы. Говорят, последней своей бабенке он загнал в грудь гвоздь и сидел рядом, покуда не дождался ее предсмертного хрипа. Думаешь, Лодовико лучше?

После этих слов Сандро оставил Леонардо и устремился к Симонетте. Ни для кого не было секретом, что он тоже влюблен в нее. Точнее говоря, он был одержим ею, и Леонардо гадал, может ли Сандро писать чье‑либо другое лицо, кроме лица Симонетты, ибо она стала чем‑то вроде подписи в последних работах Боттичелли. Она была Флорентийской Венерой, самой обожаемой женщиной города. Женщины любили ее не меньше, чем мужчины: она была нежна и воздушна, образец земных добродетелей и классической красоты. Она не подводила почти незаметных бровей, и это придавало ее лицу выражение вечного удивления. В открытом шелковом платье с прорезными, на венецианский манер, рукавами, выставлявшем напоказ ее светлую кожу и пышную грудь, в золотом с сапфирами ожерелье она казалась воплощением моды.

Она прямо взглянула на Леонардо и улыбнулась.

Сандро Боттичелли, близкий друг Медичи, обнял Джулиано и покружился с Лоренцо, рисуясь перед Симонеттой, которая тоже позволила ему обнять себя.

– Итак, Андреа, – сказал Лоренцо, обращаясь к Верроккьо, – я вижу, твой музыкант дома.

– Вы про моего ученика Леонардо? – Андреа обернулся, взглядом нашел Леонардо и поманил его к себе. – Он работал со мной в ваших садах, восстанавливал статуи.

– Я так и понял, – сказал Лоренцо, улыбаясь Леонардо. – Он щедро одарен Господом, однако мы слыхали, что любознательность порой мешает ему выполнять заказы. Добрые монахи Святого Бернарда потеряли терпение, дожидаясь, пока ты продолжишь свою дивную работу у них в алтаре. Вот что бывает, милый Лодовико, – Лоренцо похлопал гостя по плечу, – когда Бог расточает свои дары. – Тут он обратился прямо к Леонардо: – Я узнал, что ты изобрел лиру, коей нет равных. Из‑за нее мы и пришли, а также, разумеется, чтобы проведать своих дорогих друзей. Но прекрасная Симонетта пожелала увидеть это чудо и услышать твою игру. Разве могли мы ослушаться?

Леонардо поклонился своим покровителям, и его представили Лодовико – коренастому и тяжелому, со смуглой кожей и блестящим шлемом темных волос. Симонетта взяла Леонардо за руку и под завистливыми взглядами остальных проговорила:

– Ну же, Леонардо! Покажи нам свой инструмент.

Тут же за спиной Леонардо возникли двое юношей примерно его лет. Высокий, с тонкими черными волосами, желтоватой кожей, глубоко посаженными глазами, синими и твердыми, как камушки, держал сверток в лиловом бархате. Звали его Томазо Масини, но он любил называть себя Зороастро да Перетола и утверждал (конечно, без всяких оснований), что его незаконный отец – Бернардо Руччелаи, дальний родич Медичи. Одет он был франтом, хотя и нелепо: оранжево‑черные лосины, куртка, чулки и гульфик. Другой юноша, чуть старше Леонардо, был Аталанте Мильоретти. Он был робок и, подобно Леонардо, бастард, но мало кто во Флоренции лучше его пел и играл на лютне.

Подчеркнуто широким жестом Зороастро да Перетола протянул сверток Леонардо.

– Откуда вы взялись? – удивился Леонардо. – И как догадались принести…

– Всемогущий и всеведущий не отвечает на такие вопросы, – заявил Зороастро, но в глаза Леонардо не смотрел и был явно сконфужен и обеспокоен.

– Молю вас извинить моего глупого друга, – сказал Леонардо.

Зороастро частенько служил мишенью для шуточек Леонардо. Одаренный механик и великолепный златокузнец, он воображал себя искателем приключений, мистификатором и колдуном. Он научился музицировать и показывать фокусы, и хотя Леонардо и сам был мастером в этом деле, именно Перетола показал ему фокус, который да Винчи частенько демонстрировал в гостиных, – волшебное радужное пламя, секрет которого таился в красном вине, долитом в заготовленное кипящее масло. Нищие и крестьяне соглашались часами позировать Леонардо, лишь бы увидеть это чудо.

Дата добавления: 2014-11-25