Философы с большой дороги 22 страница

звеньями) докатился до жизни клошара. Уходу Винса со своего «боевого

поста» ни одна душа в колледже не придала особого значения, пока не

выяснилось, что на руках у Клерика - честь по чести заверенное юристом

завещание, в котором ушедший в иной мир клошар отказывал свои бренные

останки Клерику, последний же уведомил всех и каждого, что собирается

заказать таксидермисту чучело Авиатора: нет такого закона, чтоб запрещал

таксидермическую обработку джентльменов без определенного места жительства.

Университет всегда отличался известной терпимостью, но ни один колледж

не хотел бы прославиться как «тот самый, где чучело бродяги».

Фелерстоун нанес мне визит. «Ты не подумай, что я говорю все это,

потому что только и мечтаю о твоем уходе, Эдди: об этом мечтают все и

каждый. Но либо из колледжа уйдет Клерик и заберет с собой эту свою набивную

садовую скульптуру, либо уйдешь ты. Ты его принял - тебе от него и

избавляться!»

Н-да. Фелерстоун явно надеялся, что меня, Клерика и усопшего бродягу

упакуют на Кембриджском почтамте в один большой ящик и пошлют куда-нибудь

подальше.

В любой другой период моей жизни я бы ответил на подобный ультиматум

гомерическим хохотом, но судьбе было угодно именно о ту пору озаботиться

появлением на моем горизонте некоего милого научного фонда, и я не хотел

упустить свой шанс оный фонд подоить. Есть алкаши, которые могут жить чем

бог послал, обходиться без еды, были бы деньги на опохмелку, а больше им

ничего не надо, я, однако, не из их числа. В одном я не сомневался: на роль

университетского наставника я годился весьма мало, но еще меньше - на любую

другую. Клерик и беседа с ним встали между мной, ящиками

Chevalier-Montrachet и изысканной зоофагией. Чертово невезение.

У того, кто в упор смотрел на барражировавшую над ним советскую

летающую крепость, не сдадут нервы, коль выпало иметь дело с какой-то

прыщавой пакостью.

Попутные размышления по дороге к «клиенту»

1. Прозвище - Князь Тьмы.

2. В 2000 году ему исполнится тридцать три: в глазах многих это

позволяет ему претендовать на роль Антихриста.

3. Обладает нечеловеческим запасом жизненных сил: по сообщению

информированных источников, неоднократно замечен в том, что по три дня может

обходиться без еды или сна. Он может провести всю ночь на ногах, а потом

появиться на утренней пробежке свеженьким как огурчик.

4. Удачлив в качестве режиссера. В отличие от большинства театральных

постановщиков, избравших это поприще из любви к театру, желания поизгаляться

над литературой или просто потому, что режиссура обеспечивала выпускнику

теплое местечко и непыльную работенку, Клерик руководствовался иными

соображениями: режиссерское кресло давало возможность покуражиться над

множеством людей. О его методах работы с актерами по университету ходили

рассказы: методы были не для слабонервных. На один из первых прогонов

Софокловой «Антигоны» Клерик принес клетку с крысами и предложил

собравшимся «взять по крысенку и откусить тому голову». Ответом

был дружный смех, покуда Клерик не продемонстрировал, как это делается.

Вегетарианцы поспешно покинули репетицию. Те, кто был позакаленней, пытались

отмазаться, ссылаясь на то, что крыса ведь тоже может тяпнуть за язык, на

что получили ответ: «Каждый из нас - либо хищник, либо жертва.

Выбирайте!» В результате труппа разбежалась. Но в те времена Клерик

еще не отучился в университете и семестра.

Успех - товар, приветствуемый везде и всюду. Заручившись солидной

финансовой поддержкой (возможно, проходящей по той же статье отчетности, что

и списание из фондов нашей библиотеки «Отчета Королевского

Академического общества за 1764 г.»), Клерик ставил постановку за

постановкой - так что вскорости его актеры привыкли живьем есть саранчу и

прочих тварей. «Смысл в этом один, - разглагольствовал актер, извлекая

крылышко, застрявшее между зубов. - Показать всем, что они просто-напросто

скоты и быдло».

Одна из работавших с Клериком прим бросила университет и поддерживала

связь с семьей только посредством открыток, отправленных третьими лицами.

Открытки приходили из самых разных и, главное, отдаленных мест: из Чили, с

Соломоновых островов, районов, все еще населенных представителями племени

зулусов. Сообщать свое местонахождение девица отказывалась, резонно полагая,

что если оное станет известно кому-то на родине, не ровен час о том прознает

и Клерик. Каждые три дня она меняла место жительства. «Цель моей жизни

- сохранять максимальную дистанцию между мной и ЭТИМ».

Однако что-что, а делать сборы он умел. Так, он поставил

«Гамлета». В постановке были задействовани лишь двое актеров,

мужчина и женщина (своего рода протожерардизм - отчасти), играли они на

сцене абсолютно голые: кассовые сборы порой оказываются вопиюще несоразмерны

затратам на костюмы. К середине представления половина зрителей покинула зал

(говорю об этом, потому что сам там присутствовал): сделать это вначале им

мешало благоговение перед самым человечным из титанов прошлого, столь

одержимого, оказывается, созерцанием гениталий. Но это театр Клерика как раз

не волновало: деньги-то зрители платили, когда входили в зал, а не когда

актеры выходили на поклоны.

Комната Клерика

Клерик жил в комнате на двоих, но вряд ли нужно говорить, что напарник

давным-давно оттуда съехал, а въехать туда никто больше почему-то не жаждал.

«А, Эдди! Ну входи же, - любезно приветствовал меня хозяин. - Тебя-то

я и поджидал!» Он поднялся и пересел поближе к огромному холсту,

сплошь покрытому черным. Встреча, оказанная мне, ничем не напоминала

приветствие зарвавшимся студентом преподавателя, что явился вышибить его из

колледжа. Я уставился на холст площадью так примерно пять квадратных метров

- сплошь черный; предо мной была чернота, уходившая в стену, как провал

шахты.

- Понравилось, а? Сам рисовал - это еще не предел моего таланта.

Называется полотно «Чернуха - это нечто совсем иное».

С чего же начать? Идя, я не сочинил никакого вводного слова,

оправдывающего экзорцизм и прочее. Честно говоря, я ведь надеялся, что

Клерик начнет сам, сказав что-то вроде: «Доктор Гроббс, поразмыслив, я

решил покинуть Кембридж и достойно распорядиться останками Авиатора, не

шокируя нравы, царящие в Англии в конце века. Мне бы не хотелось давать

повод к каким-либо пересудам. На ваш взгляд - это верное решение?»

- Как поживает Авиатор? - поинтересовался я.

- Он в надежном месте. Просто невероятно, чего можно добиться за

бутылку виски.

Я выложил ему, как на сложившуюся ситуацию смотрят в колледже. Клерик

среагировал как-то странно: сослался на то, что в Уставе колледжа ни слова

не сказано о запрете держать у себя набивные чучела бродяг - и все.

- Вот ведь и у вас дома стоит чучело сычуаньского... землеройкокрота,

да?

Еще одно доказательство того, что пренебрежение уборкой в собственном

доме может обернуться против вас.

Потакание собственным слабостям: за и против

1. Клерик не владеет навыками бальзамирования трупов.

2. Он же это еще не сделал, верно?

3. Ящики Chevalier-Montrachet (упоминание которых обличает мой

непрофессионализм).

Потакание Клерику: за и против

1. Оборотная сторона пункта 1 вышеупомянутого списка: университеты дают

универсальное образование.

2. В музее Фитцвильяма десятки мумий выставлены на всеобщее обозрение -

при этом усопшие в отличие от Авиатора вовсе не давали на то согласия.

3. Почему лишь какие-то сомнительные и малосимпатичные иностранцы имеют

право на то, чтобы их останки были сохранены надлежащим образом для

потомков?

4. Предложение пожертвовать мумифицированные останки Авиатора колледжу

- через пару тысяч лет их можно будет не без выгоды толкнуть тому же музею

Фитцвильяма.

- А вам и впрямь хорошо здесь? - поинтересовался я. - Ваше ли это?

- Хорошо? Плохо? Разве это важно, когда перед тобой непочатый край

работы. - Клерик протянул мне плошку с жарким, которое разогревалось, покуда

мы беседовали. Из вежливости я съел кусок-другой. - По старинному рецепту, -

пояснил Клерик. - Семейному рецепту.

Я попробовал еще один заход:

- Некоторые считают вас странноватым.

- Это декан-то? Ну, знаете ли, я как-никак Антихрист. На всеобщую

любовь я не претендую. Не по чину.

Сказано это было нарочито двусмысленно. На суде такие высказывания

может цитировать - в свою пользу, разумеется - и защита, и обвинение.

- А как вчерашняя поездка в Лондон? - сменил он тему.

- Ничего, - ответил я с деланым равнодушием: мне не хотелось тешить

самолюбие оппонента вопросом, откуда ему известно, что вечер накануне я

провел в советском посольстве, угощаясь на дармовщинку тамошними hot de

oevur.

- Ну, Эдди, давай. Ты же - наш человек!

Не знаю уж, что он хотел этим сказать, однако у меня было такое

чувство, что он недалек от истины.

- Думаю, со временем у меня найдется для тебя дело. Не хочешь ли

получить в управление парочку стран?

Шутовство. Сплошное дуракаваляние.

Я ретировался - с ощущением, что моя навязчивая доверительность

посрамлена. Но нет существа опаснее загнанного в угол философа.

Изгнание Клерика

Что-то мне говорило, что Клерик сдаст экзамен. Худо-бедно, но сдаст.

Жаль; провали он его, и у нас был бы безупречный повод выбросить парня из

колледжа, как балласт с тонущего судна. Откажи мы ему в дальнейшем обучении

по каким бы то ни было моральным соображениям, он вполне мог устроить нам

скандал, но если вы не сдали экзаменационную работу - самое время упаковать

чучело старого бродяги и отправиться прочь из колледжа. Клерик был

математиком, что вселяло некую надежду; естественника можно провалить.

Занимаясь английским, иностранными языками или историей, вы можете с треском

провалиться на экзамене, только если, придя на него, вы вдруг запамятовали,

как писать или читать. Итак; провал на экзамене = ящик Chevalier-Montrachet.

Я вынашивал одну подлянку. Почти всю жизнь я прожил так, чтобы, не дай

бог, не пришлось принимать какие-либо решения, особенно - под давлением

обстоятельств. Но сейчас, когда мне выпал счастливый билет и на горизонте

маячил фонд, который можно пощипать, я готов был побороться. По нелепой

прихоти судьбы мне удалась карьера философа; от добра добра не ищут.

Альтернативы у меня не было. На что я еще годен: разливать чай в борделе?

Знание может быть долгое время совершенно бесполезным, а потом вдруг

обернуться насущно необходимым и крайне выгодным для человечества. Сколько в

истории науки теорий, наблюдений, интуитивных построений, долгие годы

пролежавших под спудом - как медведь, уснувший в берлоге, - чтобы потом

триумфально восстать во всем блеске славы их: булева алгебра, двоичное

счисление, падающие яблоки.

То же самое можно отнести к Бев. Я не виделся с ней много лет, при том

что Кембридж - городок маленький и просто так рассчитывать на подобное здесь

не приходится. Одна из забавных черт зрелости: соседи по кампусу, с которыми

ты жил бок о бок в студенческие годы, к этому времени занимают

начальственные кресла; Бев - один из примеров тому: в этом году она отвечала

за проведение экзамена по математике.

Приветствовала она меня несколько... замороженно, я бы определил это

так. Она не то чтобы достигла самых высот математического Олимпа, но ее

жизнь свидетельствовала, чего можно добиться кропотливым упорным трудом.

Комната ее выглядела как обычно: будто целая бригада снедаемых рвением к

работе уборщиц только что рассортировала и разложила по местам каждый клочок

бумаги, каждую книжку и каждый огрызок карандаша. Была там и пара фотографий

обнаженных женщин (снимали тоже женщины - так что результат был в корне

отличен от той погани, которая выходит, когда за съемку берутся похотливые

потные самцы). Не будь Бев весьма изысканной воительницей, принимающей

участие в битвах ученых мужей, она бы раскроила разводным ключом череп

всякому, кто посягнул бы на эту ее вселенную.

Глядя на Бев, я задался вопросом: продолжится ли это безостановочное и

стремительное развитие науки и дальше с той же головокружительной скоростью

или же ограниченные возможности человека положат этому предел и процесс

замедлится и какова во всем этом роль книг? Однако я вовремя вспомнил, что

пришел шантажировать Бев, что было нелегко, так как каждый аспект ее жизни

мог послужить мне укором.

- Чем обязана, Эдди?

Я потупился, устремив взгляд на свой правый башмак, чтобы обнаружить,

что его подметка болтается, как язык, вывалившийся из собачьей пасти; я

поспешил пристроиться на софе, однако от меня не укрылись две предательские

дорожки в районе ширинки, явно прочерченные мочой, поленившейся излиться в

туалете.

Тем не менее я перешел к делу и предложил Беверли провести экзамен

таким образом, чтобы Клерик провалился, включив целую тему, которой не было

в программе, и оповестив остальных об этом в самую последнюю минуту. Все

сокурсники Клерика, специализирующиеся по математике, уже разъехались, так

что ему не от кого было бы узнать о внесенных изменениях. Одно из немногих

преимуществ репутации «крепкого орешка» от философии

(«крутого» философа) заключается в том, что окружающие не тратят

времени на удивление по поводу несообразности вашего поведения.

- Что ты пил сегодня с утра, Эдди? Это же дико, аморально, подло и,

кроме всего прочего, невозможно. Задание было роздано им месяц назад. Завтра

я уезжаю в отпуск. Приятно было повидаться. Надо бы нам как-нибудь сходить

пообедать.

Меня всегда удивляло до глубины души, сколь много людей, пребывающих в

физическом и умственном состоянии, позволяющем полагать, что они вполне

способны справиться с организацией совместного обеда и дружеского возлияния,

только говоря о том, что надо бы это сделать, вместо того, чтобы пойти

поесть или пропустить стаканчик.

Что ж, отказ Беверли можно было предвидеть заранее.

Неуместное в своей грубости совокупление

Хотя наша дружба в студенческие годы длилась ровно столько, сколько мы

делили соседние комнаты в общежитии, она была отмечена редкостной

доверительностью. Почему для доверия Бев выбрала именно меня - выше моего

понимания, ибо если бы составлялся мировой рейтинг людей, умеющих хранить

чужие тайны, моя позиция была бы где-нибудь в самом внизу, там, где

десятизначные цифры.

Однажды Бев закадрила какого-то регбиста. Не очень удачно. Видно, в тот

день она ненароком вручила бразды правления демону, что материализуется из

солодового виски. «Он уже наполовину добился, чего хотел, когда я

вдруг вспомнила, что мужчины меня не интересуют, но было бы грубо не дать

ему кончить».

Шабаш мошенника

Лет сто назад объектом шантажа рисковал оказаться какой-нибудь лишенный

отца бедняга, рожденный вне брака, но с тех пор многое переменилось. Сегодня

в зону риска попадают те, (x) чей законный папаша - видный член парламента,

принадлежащий, увы, к партии, вовсе не пользующейся в академических кругах

любовью, (y) сфера деловых интересов этого папаши вызывает в вышеупомянутых

кругах еще меньшее одобрение а (z), а нежно любимый сын обретается в

компании, весьма тесно связанной с некой другой, еще более не любимой

интеллектуалами партией, члены которой до странности любят избивать

низкорослых, хилых, одиноких эмигрантов, на что приемная мамочка

предпочитает закрывать глаза, будто ей это неведомо. Обо этом не пишут в

газетах, черным по белому. Ничего такого совсем уж предосудительного в этом,

конечно, нет, из-за этого никто не будет кончать самоубийством, но для Бев

было бы куда лучше, если бы оная информация и дальше оставалась в тени -

учитывая вовлеченность моей подруги юности в политические движения, которые

считаются на кампусах весьма и весьма прогрессивными.

- Я должен поблагодарить тебя за этот шанс: я понял, каково это -

шантажировать ближнего своего, - признался я.

- И каково же?

- На редкость противно.

Я видел, как она взвешивает последствия. Потом рука ее потянулась к

телефону.

- Я звоню в турагентство, Эдди. Прощай. Если все это еще раз вылезет на

свет, мне будет проще просто убить тебя.

Я вышел от Бев с чувством, что, судя по всему, мне удалось-таки решить

проблему; Фелерстоуну в приватной беседе я сообщил, что Клерик стремительно

приближается к отчислению.

Но тут мне пришло в голову: а не слишком ли я доверился эмоциям? С

Клериком пока еще не покончено. А вдруг ему таки повезет на экзамене? Я не

мог заснуть, хотя пытался представить на сон грядущий музей восковых фигур,

под крышей которого были бы собраны такие выдающиеся личности, как Зайлер,

Зайглер и Замбо. Решение пришло случайно - и как-то само собой: надо

позаботиться о гарантиях.

Двойной хук в челюсть

Двойной в челюсть - девиз, любимый, по словам Уилбура, агентами МИ-6.

Как-то раз Уилбур, будучи в Вене, угостил таким ударом американского

оперативника, висевшего у него на хвосте. Тот принял шефа за советского

шпиона - ну и остался пускать пузыри в каком-то фонтане. «Американцы,

в силу ряда причин, не очень-то доверяли тогда выпускникам Кембриджа. Мы же

все списывали на Россию. Холодные войны имеют свои преимущества».

Я решил нанести Клерику еще один удар. Повис у него на хвосте, надеясь

нарыть нечто, позволяющее на этот раз турнуть парня из колледжа. Слежка - и

так-то мучительно тоскливая штука, а мне еще приходилось заботиться о том,

чтобы мое кружение по полудюжине улиц, обитатели которых знали меня как

довольно известного философа, ни у кого не вызывало подозрений.

В конце концов я бросил эту волынку и просто капнул полиции, что в

комнате Клерика они найдут кое-какие предметы, хранение которых сопряжено с

грубейшим нарушением закона. Что ж, я пал жертвой порочной привычки судить

всех по себе: в моей комнате всегда валялась какая-нибудь херовина, тянущая

на приличный срок за решеткой, откуда ж мне знать, что у Клерика в его

берлоге ничего подобного не сыщется! Полиция ушла от него в весьма дурном

расположении духа.

Я должен был это предвидеть! Прежде чем капать полиции, следует

увериться самому, что капаешь по делу. Посему я взял «Анатомию

растений» Грю (1682), которая уже несколько месяцев числилась среди

книг, пропавших из нашей библиотеки, - все это время я использовал ее в

качестве стопора, мешающего закрываться двери, подумывая при том, что

неплохо бы толкнуть ее какому-нибудь букинисту, - и направился в сторону

Клерикова жилища с пакетом, где, помимо прочего, находилось и некое

количество порошка.

Пришлось два часа простоять на страже, прежде чем я наблюл Клерика,

выбравшегося из своей норы. Я подхватил свои кулонки и поспешно проник в эту

обитель зла, открыв дверь преподавательским ключом. Окинув взглядом комнату,

я пришел к выводу, что лучше всего спрятать пакет в ванной.

- Рад тебя видеть, Эдди, - раздалось вдруг за моей спиной. Клерик,

лениво развалившись, лежал на постели.

У меня даже дыхание перехватило. Хоть в кино показывай: человек в

состоянии шока. Я знаю, что часто допускаю какие-то промашки, что

невнимателен, - но я видел Клерика своими глазами. Он уходил из дому.

Я перевел взгляд на открытое окно. Должно быть, он засек меня и

поторопился вернуться, чтобы обрушиться на меня во всей мощи своей. При этом

вся его поза выражала полнейшую безмятежность - просто удивительно!

- Я тут принес тебе... - пробормотал я. - Помнится, ты интересовался

ботаниками семнадцатого века... Или я с кем-то тебя перепутал?

- Может быть, не важно. Мне не в тягость сдать ее в библиотеку вместо

тебя. Она уже и так давно просрочена. А пакетик наверху - это кокаин? Хм...

Довольно чистый...

- Ну... да. Я хотел немного позаботиться о тебе. Это ведь я зачислял

тебя в колледж. Я как-то чувствую, что несу за тебя ответственность... Я

знаю, это не очень-то принято. Но тебе нужно слегка развеяться...

В общем, я ретировался. Клерик же, зная, что от меня можно ждать

подвоха, был теперь постоянно настороже. Он позабыл про голод, усталость,

жажду удовольствий - он бдел. При мысли о том, что теперь все может

сорваться, у меня начинала подергиваться челюсть.

В день экзамена я не без удовольствия отметил, что, покидая аудиторию,

Клерик выглядел слегка озадаченным. Я видел его сидящим в кафе, где он

приказал столь некстати оказавшимся там актерам своей труппы улечься на пол,

однако по всему было видно, что настроение у него не ахти. Я следовал за ним

в автомобиле с затемненными стеклами, каковой одолжил по такому случаю у

Зака. Несколько велосипедистов едва не кончили жизнь под моими колесами, и

все же мне удалось ни разу не упустить из виду Клерика, раздраженно

шагающего по дороге к Грочестеру.

Спускались сумерки. Я не мог взять в толк, чего ради Клерика понесло за

город, но нутром чуял: здесь что-то нечисто. Кто из нас хоть раз в жизни да

не писал в раковину на кухне (хотя иным это дается и нелегко). Он исчез в

какой-то рощице. Выбравшись из машины, я последовал за ним.

Я спасаю мир

Я был уверен, что упустил его, и тут я на него наткнулся - наткнулся,

едва не растянувшись на земле, ибо мой башмак зацепился за распростертого

там Клерика. Вернее, о четыре голых ноги, каковые при ближайшем рассмотрении

оказались принадлежащими Клерику - все четыре. Я застал его в неглиже и за

весьма увлекательным занятием: он как раз перепихивался... с Клериком. Или,

если вам угодно, Клерик имел Клерика. Он раздвоился. Захлестнувшая меня

паника превосходила разве что накатившее на меня удивление. Или наоборот:

удивление - панику.

Это был он, застывших два, в тандеме слившихся едва, или, пользуясь

политкорректной метафорой a'la Хайдеггер, - он в момент «воплощенного

бытия в другом себе». Две пары этих ужасных глаз уставились на меня.

Моей сердечно-сосудистой системе пришлось туго.

- Я же говорил, чем это обернется. - Я же говорил, чем это обернется.

Они произносили слова одновременно - одно и то же, одним и тем же

голосом.

- Ты? - Ты?

- Это ты предложил на свежем воздухе. - Это ты предложил на свежем

воздухе.

Тут до меня стало доходить, что я оказался не свидетелем раздвоения, а

участником нелепого недоразумения. У Клерика был брат, и, естественно,

Клерик был неравнодушен к Клерику.

- Близнецы, - пробормотал я, делясь своим открытием.

- Долго же до тебя доходило, Эдди... И угораздило же тебя! У меня

слабость: люблю смотреть на звезды! На собственную вотчину, так сказать. Они

будут моими. Неплохое зрелище, верно?

Неплохое. Лицо мое как вытянулось, так и застыло. Какое там изумление:

моя способность изумляться чему бы то ни было истощилась и была на нуле, и я

испытывал серьезное затруднение, пытаясь скормить эту информацию моему

сознанию.

- Немногим дается шанс заняться любовью с самим собой. Я - я столь

красив, что явился на свет дважды.

Говоря все это, один Клерик ласкал другого. Даже учитывая очарование

молодости, вид Клерикова тела был не из тех зрелищ, что тешит взор, - говорю

это, как ветеран всевозможных стриптиз-шоу в Амстердаме, Бейруте и Токио.

- Но... почему? - спросил я, сознавая, что вопрос мой выстраивается в

длинную очередь таких же, заданных до меня. Он неоригинален, как слон,

поддерживающий черепаху: всегда найдется как минимум три таких же.

- Потому что... Уверовавший... -...живет уворованным разумом.

- Считая себя всемогущим... -...ты и впрямь им становишься.

- Не дрожащим же тварям... -...меня удерживать!

- Но чего ради. - Я никак не мог взять в толк, какой смысл близнецам

притворяться одним человеком - разве что это дает возможность появляться

только на половине занятий.

- Империя сфер... -...мир созрел для того, чтобы в нем был только один

владыка - мы.

- Армии хватит и дня, чтобы... -...обойти мир.

- Прочие империи пали... -...под натиском внешних сил.

- Откуда им взяться теперь? Мир... -...созрел.

- Один не может видеть... -...сразу два пути. Двое - легко.

- Правитель должен вставать рано... - Мы никогда не спим.

- Десять лет на покорение Англии... - Десять лет - на покорение мира.

- А потом - к звездам... -...потом - к звездам.

Ситуация из числа тех, когда мысль, что бы такое подобающее ответить,

если и крутится в голове, то - задним числом, но учтите: я был совершенно

обескуражен, оказавшись в чистом поле лицом к лицу не с одним, а -

сосчитайте-ка - сразу с двумя итифаллическими маньяками. Я обратился к опыту

прошлого, к фигурам великих садоводов идей вроде Аристотеля или Кинея,

пытавшихся отвадить монархов от привычки подминать под себя всю реальность,

до которой тем удавалось дотянуться, и приучить их несколько урезать свои

притязания завоевателей. Что ж, попробуем рассмотреть проблему.

- Так. Власть над мирозданием. Зачем она вам?

- Посмеяться.

Тут близнецы переглянулись - понять значение этого взгляда было легче

легкого: пора его кончать. Клерик сгреб меня за грудки и, пользуясь

преимуществом, которое давало мое недоумение и дополнительные две руки,

принялся меня душить.

Перед моим взором замелькали черные полотна - куда более убедительные,

чем картина в комнате у Клерика. Я попытался припомнить, сколько остается в

запасе времени у того, на чьей шее сомкнулись чужие пальцы, попутно

размышляя о том, что если еще какой-нибудь кембриджский дон окажется задушен

парой голых юнцов, его смерть будет всего лишь банальной тавтологией.

Но, видно, Клерик слишком часто выбирал это поле местом своих забав,

так как мое самосознающее «я» - последняя его частица, перед тем

как угаснуть, уловило звук полицейской сирены, доносящийся из-за живой

изгороди. Полагаю, булькающие звуки, вырывающиеся из моей глотки, заставили

полицию поспешить. Владельца поля явно заколебал тот факт, что кто-то раз за

разом срывает цветы удовольствия в его посадках. Первый и последний раз в

жизни я испытывал глубокую признательность к полицейским, которые волокли

меня в участок.

Нас бросили в соседние камеры и принялись выяснять нашу подноготную.

Сквозь окошко в дверце камеры Клерик злобным шепотом поведал о детстве,

проведенном ими в Зимбабве. Как у них не осталось там родных и они приехали

в Англию: двое в обличье одного. Как он потом планировал умереть и

воскреснуть, убив брата (интересно, не было ли брата у Иисуса...). Право

слово, диссимиляция эта стара как мир. Мне вспомнился раб Пифагора,

Залмоксис, собиравшийся убедить этих дуболомов из Траса в своем бессмертии,

запершись в тайном покое, а через несколько лет вновь явившись своим

согражданам.

Но все планы Клерика пошли прахом, стоило мне узнать, что он един в

двух лицах.

Бекширская свинина

Клерик нашептал мне еще кое-что: блюдо, которым он любезно угощал меня

в своей комнате, на самом деле было обдирным бродягой. Я полакомился голенью

Авиатора. Волокнистой. Обильно перченной. По полной программе.

Суббота

Дата добавления: 2014-11-16