Политическая психология XIX века

Начиная с периода Великой Французской револю­ции, в силу ее гигантских масштабов и огромного ко­личества вовлеченных в нее людей с их политически­ми действиями, политическая психология уже просто никак не могла ускользать от специального внимания исследователей и быть всего лишь отдельным аспектом неких более общих описаний. Именно в этот период она начинает становиться самостоятельной наукой, хотя пока еще не обладающей соответствующим статусом. Соответственно, именно от этого времени ведут многие авторы отсчет реальной истории данной науки, несмот­ря на то, что формализация ее статуса произошла толь­ко во второй половине XX века.

Великая Французская революция и последовавшие за ней события (в частности, промышленная револю­ция) привлекли внимание к двум огромным пластам политико-психологических проблем. С одной стороны, буквально-таки вырвавшаяся наружу психология масс особенно заинтересовала обществоведов. С другой сто­роны, предметом не меньшего интереса стала психо­логия политических режимов.

Многие исследователи обращались в своих произ­ведениях к вопросам массовой психологии, однако, с профессионально-психологической точки зрения, фе­номен «массы» и, в частности, поведение толпы были изучены лишь в конце XIX века. Это понятно: требова­лось время для научного осмысления исторического опыта и гигантских исторических потрясений. Эти ис­следования были связаны с тремя теперь уже класси­ческими именами Г. Тарда, Ш. Сигеле и Г. Лебона.

Г. Тард изучал толпу как «нечто одушевленное (зве­риное)»[36] и приписывал ей такие особенные черты, как «чрезмерная нетерпимость,...ощущение своего всемогущества и взаимовозбудимость» людей, находящихся в толпе[37]. Он различал два основных встречающихся в политике типа толпы: а) толпа «внимательная и ожидаю­щая», и б) толпа «действующая и выражающая опреде­ленные требования»[38]. Несколько преувеличивая, в со­ответствии с популярными тогда психологическими теориями, роль «массовых инстинктов», Г. Тард как бы демонизировал толпу и, прежде всего, через эти ее «зверино-демонические» свойства, определяющие массовое поведение, пытался понять роль психологии в политике вообще. Говоря современным языком, это была откро­венно редукционистская позиция сведения сложного к слишком простому. Вот почему имя Г. Тарда хотя и упо­минается обычно среди «отцов-основателей» политиче­ской психологии, но конкретные рефераты его работ и изложения его взглядов и позиций становятся с течени­ем времени все короче.

Примерно та же судьба ждала в науке и Ш. Сиге­ле. Это парадоксально, но его имя известно практиче­ски всем социальным и политическим психологам, однако, конкретные его работы, фактически, неизвест­ны никому. Он же, между прочим, отличался крайне любопытными взглядами. Так, среди прочего, Ш. Си-геле считал, что «интеллектуальная вульгарность и нравственная посредственность массы могут транс­формироваться в мысли и чувства»[39]. Он утверждал, что в толпе все политико-психологические процессы подчинены в первую очередь «влиянию количества людей, которое будоражит страсти и заставляет инди­вида подражать своему соседу»[40]. Он знали совершен­но конкретные вещи — что, например, если «оратор попытается успокоить толпу, результат будет противоположным — те, кто удалены, не услышат слов, они увидят только жесты, а крик, жест, действие не могут быть интерпретированы правильно»[41]. Следовательно, рационально и целенаправленно контролировать по­ведение толпы невозможно, делал вывод III. Сигеле. В политике, заключал он, «с ней приходится просто мириться».

Обратим внимание на то, как много открытий в поведении толпы было сделано полузабытыми Г. Тардом и Ш. Сигеле. А ведь они сделали и описали их рань­ше, чем о них написал значительно более известный и популярный ныне Г. Лебон. Однако таков почти неумо­лимый закон истории науки: Г. Лебон опирался на на­ходки Г. Тарда и Ш. Сигеле так же, как позднее на него самого оперся 3. Фрейд: отреферировал, кое-где про­цитировал, и использовал как фундамент для основания собственной пирамиды анализа психологии масс и че­ловеческого «я» в политике.

Уже упомянутый Г. Лебон считал, что «с психо­логической точки зрения толпа формирует единый ор­ганизм, который оказывается под влиянием закона ментального единства толпы; чувства и мысли состав­ляющих толпу людей ориентированы в одном и том же направлении»[42]. Г. Лебон выделил отличительные признаки личности, включенной в толпу. Подробнее мы их рассмотрим в последующих главах. Пока же приведем лишь основной вывод Г. Лебона: «Таким об­разом, как составная часть толпы, человек опускается на несколько ступеней вниз по шкале цивилизации»[43]. Наиболее очевидно, считал Г. Лебон, это проявляется в политике, особенно в той политике, которая требует «коллективных действий», то есть предпочитает не от­дельную личность, а «массового человека» — челове­ка в толпе. В качестве примера Лебон обрушивался на «демократию» и, особенно, на социализм как на поли­тический строй и течение политической мысли[44].

Пожалуй, именно этими своими работами Г. Лебон и заслужил свое совершенно особое место в истории политической психологии, фактически, он стал осно­воположником совершенно особенного и самостоя­тельного жанра: политико-психологического анализа политических режимов и течений политической мыс­ли. К сожалению, этот жанр в дальнейшем оказался почти заброшен.

Г. Лебон не полюбил социализм. Не любил он и тол­пу, политическими услугами которой как раз и предпо­читали пользоваться социалисты. Он откровенно сто­ял на позициях той элиты, которую мечтали свергнуть социалисты. Однако это совсем не мешало ему быть прозорливым и достаточно объективным (особенно это ясно теперь, задним числом, после краха социалисти­ческого эксперимента в мировом масштабе) исследова­телем.

Он писал почти предельно жестко: «Ненависть и зависть в низших слоях, безучастие, крайний эгоизм и исключительный культ богатства в правящих слоях, пессимизм мыслителей — таковы современные на­строения. Общество должно быть очень твердым, что­бы противостоять таким причинам разрушения»[45], ко­торое, естественно, готовят социалисты. И Г. Лебон точно знает, как это происходит именно с политико-психологической точки зрения: «Мы знаем, каково было в момент французской революции состояние умов...: трогательный гуманитаризм, который, начав идиллией и речами философов, кончил гильотиной. Это самое настроение, с виду столь безобидное, в действи­тельности столь опасное, вскоре привело к расслабле­нию правящих классов.....Народу оставалось лишь сле­довать по указанному ему социалистами пути»[46].

Согласно Г. Лебону, такая иррациональная зара­зительность социалистических идей, представляющих собой скорее «умственное настроение», чем ясную и логичную теорию, может увлечь массы на восстание против прежнего строя, однако не способна удержать их своей конструктивно-созидательной силой. Отсю­да следует базовый парадокс социализма, который не миновал в свое время и СССР. Восстание толпы — это во многом именно взрыв эмоций и настроений, нося­щих недолговечный характер, считал Г. Лебон. И был абсолютно прав. Активный участник февральской ре­волюции 1917 г. в Петрограде С.Д. Мстиславский опи­сывал: «Создавшееся на заседании Совета настроение не рассеялось и тогда, когда депутаты, окончательно утвердив резолюцию, толпою влились в заполнившую Екатерининский зал ожидавшую массу. В этот вечер Таврический дворец был переполнен в той же мере, как и в первый день восстания. Тем резче бросалось в глаза огромное различие настроений «тогда» и «те­перь»[47].

Такие порывы, которые приводят к восстаниям тол­пы, иссякают по мере осуществления деструктивных действий, и тогда верх начинает брать консервативно-охранительная сущность массовой психологии. Любой разрушительный, ниспровергающий порыв рано или поздно оборачивается тягой к реставрации хотя бы час­ти того, что было недавно разрушено. Л.Д. Троцкий под­твердил правоту Г. Лебона. В 1926 г. он писал в дневни­ке: «Было бы неправильным игнорировать тот факт, что пролетариат сейчас гораздо менее восприимчив к револ. перспективам и широким обобщениям, чем во вре­мя октябрьского переворота, и в первые годы после него. Рев. партия не может пассивно равняться ко вся­кой смене массовых настроений. Но она не может так­же и игнорировать перемену, поскольку эта последняя вызвана причинами глубокого исторического поряд­ка»[48]. Уточним оценку политика и политико-психологи­ческого порядка.

Анализируя политико-психологическую природу социализма, Г. Лебон объяснял его эмоциональную за­разительность тем, что социализм представляет собой особую разновидность вероучения. Любое вероучение имеет своих «апостолов» — соответственно, Г. Лебон рисует и обобщенные политико-психологические портреты социалистических вождей. Из таких «вождей», в случае прихода социалистов к власти, образуются но­вые правящие касты, прикрывающиеся понятием «демократии». Г. Лебон жестко анализирует природу и следствия демократии. «На самом же деле демократи­ческий режим создает социальные неравенства в боль­шей степени, чем какой либо другой... Демократиче­ские учреждения особенно выгодны для избранников всякого рода, и вот почему эти последние должны за­щищать эти учреждения, предпочитая их всякому дру­гому режиму....демократия создает касты точно так же, как и аристократия. Единственная разница состоит в том, что в демократии эти касты не представляются замкнутыми. Каждый может туда войти или думать, что он может войти,...демократические учреждения благо­приятны лишь для групп избранников, которым оста­ется лишь поздравить себя с тем, что эти учреждения с такою легкостью все забирают в свои руки»[49]. Так опи­сывает Г. Лебон естественную мотивацию политического поведения, если говорить современным языком, «де­путатов всех уровней».

Еще раз подчеркнем: Г. Лебон представил первый и практически единственный опыт политико-психоло­гического анализа таких феноменов, как политический режим, способ организации политической жизни, и даже избирательное право. «Грустный пример показы­вает, какая судьба ожидает демократию у народов без­вольных, безнравственных и неэнергичных. Само­управство, нетерпимость, презрение к законности, невежество в практических вопросах, закоренелый вкус к грабежу тогда быстро развиваются. Затем вско­ре наступает и анархия, за которой неизбежно следует диктатура»[50].

Дата добавления: 2014-11-18