Установление строя буржуазной демократии 3 страница

на сцене плачут, смеются, ненавидят, прощают — но без слишком сильных чувств, в рамках, строго ограниченных семейным конф­ликтом. Жестокий отец, не желающий отдать дочь за любимого ею юношу, но в конце концов отступающий перед силой любви, свет­ский франт, гоняющийся за приданым, энергичный разночинец, с трудом пробивающий себе дорогу в высшее общество,— та­ковы герои и конфликты, устраивающие буржуазного зри­теля.

Не выходил за рамки этого бытового реализма и наиболее вы­дающийся актер и театральный деятель 30—40-х годов Уильям Макреди (1793—1873), который после ухода со сцены Э. Кина не имел соперников в английском театре. Позаимствовав у классици-стской актерской школы великолепную культуру речи, стремясь всесторонне изучить характер персонажа и его эпоху, Макреди су­мел освободиться от декламационного стиля, чопорности и показ­ной монументальности, типичных для Кембла и других актеров этого направления. Учился он и у Кина, но могучий темперамент великого актера-романтика, бурные взрывы страстей, способные шокировать респектабельную публику, не нашли в Макреди про­должателя. Искусство Макреди, при всей его реалистичности, вы­ражало не народную точку зрения, а этические идеалы «доброго» буржуа, который стремится к «добропорядочности» в делах и в се­мейных отношениях.

Если художественные вкусы буржуазии нашли наиболее полное выражение в описанных выше течениях в искусстве и литературе, то ее политические взгляды воплотились в популярных социологи­ческих концепциях, среди которых едва ли не центральное место занимала идеология фритредерства. Чисто экономическая теория свободной торговли, выдвинутая еще классиками политической экономии, превратилась в середине XIX в. в целую систему взгля­дов и стала чем-то вроде новой религии либерального буржуа «вик­торианского века». Это понятие относится не ко всему царствова­нию королевы Виктории (1837—1901), а именно к 1850—1870-м годам—периоду абсолютной монополии Англии на мировом рынке.

Даже из великого научного открытия Чарльза Дарвина (1809— 1882) буржуазия делала выводы, вполне «вписывающиеся» в об­щую концепцию буржуазного либерализма. Будучи выдающимся собирателем и систематизатором фактов, характеризующих как су­ществующую флору и фауну, так и исчезнувшие ее виды, Дарвин стремился создать научную теорию, объясняющую происхождение современных растений и животных, Опираясь на исследования своих предшественников, Дарвин пришел к выводу, что все суще­ствующие виды представляют собой результат длительной эволю­ции и, следовательно, не были сотворены по воле божества. Мате­риалистическая в своей основе теория Дарвина была в то же время естественноисторической, поскольку органическая природа рас­сматривалась ею в постоянном развитии. Вскоре после выхода ос­новного труда Дарвина Маркс писал Энгельсу, что «эта книга дает

естественноисторическую основу для наших взглядов» ¹. Дарвину удалось не только доказать справедливость эволюционной теории, но и предложить ответ на вопрос о том, как именно и под влиянием каких факторов происходила эволюция растительного и животного мира. В этом ему помогли не только исключительная эрудиция, наблюдательность и настойчивость ученого, но и те явления в об­щественной жизни, которых не мог не видеть мыслящий и предан­ный истине человек. Изучая всевозможные разновидности расте­ний, совершая кругосветное путешествие на судне «Бигль», Дарвин не оставался глухим к острейшим социальным конфликтам. Он ви­дел «голодные сороковые годы», когда умирали сотни тысяч ир­ландских арендаторов, когда британские острова выбрасывали в переселенческие колонии свое «избыточное» население, когда, на­конец, в периоды кризисов разорялись и низвергались в низшие со­циальные слои менее удачливые буржуа. Он читал Мальтуса и, не слишком разбираясь в социальных науках, принял на веру его по­рочную теорию народонаселения. Все это натолкнуло Дарвина на мысль, что борьба за существование — основа эволюции органиче­ской природы. Выживают в этой борьбе, как показал Дарвин, лишь наиболее сильные особи, приспособленные к условиям окружающей среды. Изменения, которые происходят в них в процессе приспо­собления и борьбы за существование, закрепляются и передаются по наследству, в результате чего в ходе длительной эволюции воз­никают новые виды растений и животных.

Ко всем этим выводам Дарвин пришел уже в 40-х годах XIX в., хотя его главный труд «О происхождении видов путем естествен­ного отбора» был опубликован лишь в 1859 г. Это объяснялось не только научной добросовестностью Дарвина, который собирал все новые и новые факты и аргументы для доказательства своей пра­воты, но и огромной взрывчатой силой, содержавшейся в эволюци­онной теории. В самом деле, с теорией Дарвина абсолютно несовме­стима библейская легенда о сотворении мира и человека богом. В книге Дарвина, писал Маркс, впервые «нанесен смертельный удар «телеологии» в естествознании» ². В пуританской Англии требовалось немалое мужество, чтобы решиться нанести такой удар. Тем большее значение имело опубликование «Происхождения видов» не только для биологической науки, но и для всей духовной атмосферы, для развития английской и мировой культуры.

Буржуазно-радикальные круги, тесно связанные с диссидент­скими евангелическими сектами, не могли, за редким исключением, решиться сделать атеистические выводы из эволюционной теории. Но, с другой стороны, дарвинизм их вполне устраивал, так как им можно было воспользоваться для «доказательства» вечности капи­талистических отношений. Для этого требовалась лишь нехитрая манипуляция перенесения объективных законов естественной исто-

¹ Маркс Е., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 30, с. 102. ² Там же, с. 475.

рии в историю социальную, где разумеется, действуют иные зако­номерности, открытые уже к тому времени Марксом и Энгельсом. Везде — борьба за существование, твердили «социальные дарвини­сты», везде выживают сильные; современные предприниматели, по их рассуждению, — это выжившие в ходе естественного отбора осо­би. В руках социал-дарвинистов и вообще социологов фритредер-ской буржуазии дарвинизм превращался в одну из модных концеп­ций, призванных подтвердить мальтузианские и бентамистские взгляды буржуа, защитить его интересы.

Видное положение среди буржуазно-либеральных экономистов и социологов занимал Джон Стюарт Милль (1796—1873) — автор популярных в буржуазной среде трудов по политической экономии, философии и государствоведению. Как политический мыслитель Милль приобрел известность защитой классических принципов буржуазного либерализма в трактатах «О свободе» (1859) и «Рас­суждение о представительном правлении» (1861). Будучи после­дователем Бентама и даже автором книги об утилитаризме, Милль рассматривает понятие свободы в свете этого учения: свобода даст возможность «разумному эгоисту» в полной мере отстаивать собст­венные интересы, и это будет полезно обществу. Свободу слова, мысли, печати, ассоциаций Милль провозгласил высшей человече­ской ценностью, самоцелью прогресса. Индивидуализм доведен в трактате Милля до такой степени, что автор требует свободы лич­ности не только от государства, но и от общества вообще, от обще­ственного мнения. Когда же этот радикальный теоретик и политик переходит к конкретным вопросам государственного права, ограни­ченность и классовая природа его «либерализма» сразу обнаружи­ваются со всей очевидностью. Милль отвергает не только всеобщее избирательное право, но и равное, и тайное голосование, и выплату жалованья депутатам.

«Охранительному» характеру экономических и политических взглядов Милля вполне соответствовали и его философские воззре­ния, почти целиком заимствованные у основоположника позити­визма, французского философа Огюста Конта. Отвергая умозри­тельные конструкции просветителей XVIII в., Конт выдвинул тре­бование строгой научности в философии, опоры на положительное (позитивное) знание, на строгое изучение фактов и выведение за­конов из наблюдения. «Социальная физика», как первоначально Конт именовал социологию (именно он ввел этот термин), призва­на была методом наблюдения над историческими явлениями и со­поставления их открыть естественные законы общественной жизни. Заранее отказываясь от попытки вскрыть причинную связь между явлениями и проникнуть в их сущность, позитивизм ограничил са­мо понимание закона и, по существу, смыкался с агностицизмом.

Вслед за Миллем с позитивистских позиций обратился к социо­логии Герберт Спенсер (1820—1903) — один из «властителей духМ» буржуазной молодежи Англии, США и других стран. В 60—90-х го­дах Спенсер опубликовал капитальные труды по психологии, био-

логии, этике. Читателей привлекала широкая эрудиция автора_> строгая логичность изложения, стремление «упорядочить» и объяс­нить все стороны общественной жизни, наконец, полная свобода от ссылок на вмешательство «божества», от библейской мистики.

Но все мыслимые изменения в обществе Спенсер представлял себе исключительно в рамках капиталистической системы, которую он в духе либеральных воззрений считал «нормальной», «естествен­ной». Всякое учение, проникающее в самую сущность явлений а указывающее пути изменения в общественном строе, Спенсер от­вергал. Прежде всего это относилось, конечно, к марксизму, против которого и было направлено главное острие позитивистской социо­логии. Вот как Спенсер формулировал главный вывод из своего учения в книге «Социология как предмет изучения» (1873): «Про­цессы роста и развития могут быть и очень часто бывают останов­лены или расстроены, но не могут быть улучшены естественным путем». Революции приносят только вред, — говорил Спенсер на­пуганным Парижской Коммуной буржуа, — развитие должно идти крайне медленно, так медленно, как происходят органические из­менения в человеке. По Спенсеру, революции — не «локомотивы истории», как любил говорить Маркс, а тормоза истории.

В социологии Спенсера были и такие черты, которые были взяты на вооружение крайней реакцией конца XIX—XX в. Сле­довавший во многом по стопам Бентама и Мальтуса, Спенсер еще в 50-х годах пришел к идее естественного отбора и борьбы за су­ществование, так что сам Дарвин в предисловии к «Происхожде­нию видов» назвал его одним из своих предшественников. Спенсер в духе чистого мальтузианства, подкрепленного биологическими аналогиями, писал, что если бедняки «недостаточно приспособле­ны для жизни, они умирают, и это самое лучшее, что они могут сделать». Если непосредственно связанный с политической борьбой и потому более гибкий Милль все же соглашался на государствен­ное вмешательство в экономику, то Спенсер был «последователь­нее» и выступал против каких-либо мер, ограничивающих эксплуа­тацию и улучшающих условия жизни масс. Перенося свои рассуж­дения в сферу международных отношений, Спенсер столь же ре­шительно объявил «биологически неполноценные» народы обречен­ными на рабство или уничтожение, а англосаксов — «естественны­ми» властителями мира. Социальный дарвинизм в международном плане превращался в откровенный расизм и использовался для оправдания жестокостей английских колонизаторов. Спенсеровский позитивизм, таким образом, стоит на рубеже между классическим либерализмом и реакционной империалистической идеологией кон­ца XIX — начала XX в., причем органическое слияние тех и дру­гих элементов в одной философской системе показывает, сколь зыбки грани между буржуазным либерализмом и крайним консер­ватизмом.

После раскола торийской партии во главе ее в палате лордов стал Э. Дерби, а в палате общин — Б. Дизраэли (1804—1881). Этот

популярный писатель начал политическую карьеру еще в 30-х го­дах. В отличие от обычных торийских лидеров, происходивших из аристократии, Дизраэли был выходцем из буржуазно-интеллигент­ской семьи. Главный секрет его карьеры заключался в том, что он, отлично зная психологию торийской верхушки и поэтому всячески подчеркивая свое преклонение перед монархией, аристократией, церковью, традициями, титулами, умел реалистически оценивать меняющееся соотношение сил между классами и готов был в по­литике отступать перед неизбежным. Консерватизм, в понимании Дизраэли, заключался не в том, чтобы вообще не допускать ника­ких изменений, а в том, чтобы сами изменения происходили кон­сервативно, без катастрофических потрясений.

Первым шагом тори под новым руководством было признание необходимости свободной торговли. Дизраэли даже публично за­явил в парламенте, что протекционизм представлял собой «ложные положения, от которых мы в конце концов имели мужество достой­ным образом отказаться».

Во второй половине 50-х и в 60-х годах нажим фабрикантов на лидеров старых партий все более возрастал, причем позиции бур­жуазии в партии вигов становились все прочнее. Видной фигурой в партии стал бывший тори, а затем пилит Уильям Гладстон (1809—1898). Воспитанный в олигархической семье ливерпуль­ских коммерсантов, получавших доходы от колониальной торговли и даже от плантаций в Вест-Индии, Гладстон в начале своей поли­тической карьеры занимал крайне реакционные позиции в среде тори. Он, в частности, выступал в защиту рабства. Бури 40-х годов, показавшие, что политика больше не может вершиться узким кру­гом парламентских лидеров, многому научили отлично образован­ного торийского парламентария, который уже добрался до мини­стерского ранга. Великолепный ораторский дар, постоянные апел­ляции к принципам «морали», «чести», «справедливости», умение использовать библейские тексты для «обоснования» любых шагов правительства, включая самые жестокие акты колониальной поли­тики, сентиментальная экзальтация в сочетании с цинизмом, бес­принципностью и готовностью в подходящий момент переменить фронт — все эти качества сделали Гладстона незаменимым либе­ральным лидером. Именно он в конце концов сплотил вигов, фрит­редеров-радикалов и пилитов в одну партию, которая получила уже официальное название либеральной партии. Смерть Пальмерстона в 1865 г. и постепенный отход от дел престарелого Рассела облег­чили Гладстону его задачу. В 1868 г. он был избран лидером либе­ральной партии и вскоре превратился, по выражению Ленина, в «героя либеральных буржуа и тупых мещан» *.

Фактически либеральная партия, взявшая на вооружение идеи Бентама, Мальтуса, Кобдена, Брайта, Милля и Спенсера, господст­вовала в английской политической жизни в 50—60-е годы. С 1846

¹ Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 24, с. 366.

до 1874 г. она была в оппозиции всего три года, когда тори-консер, ваторам удалось ненадолго прийти к власти. Либералы осуществи­ли давнюю мечту фритредерской буржуазии о «дешевом правитель­стве». В то время как в странах континента быстро росла военно-бюрократическая машина, в Англии был сравнительно невелик государственный аппарат.

Используя исключительно выгодное положение на мировых рынках и широко применяя либеральную тактику защиты своего классового господства, английская буржуазия именно в этот период добилась развращения части рабочего класса буржуазно-либераль­ной идеологией.

Рабочая аристократия — эта главная опора буржуазии внутри пролетариата во всех капиталистических странах — возникла на рубеже XIX и XX вв., в процессе перехода капитализма в стадию империализма. В Англии же, благодаря особенностям ее историче­ского развития, формирование рабочей аристократии началось уже с конца 40-х годов XIX в. Вскрывая причины этого единственного в своем роде явления, В. И. Ленин писал: «...Особенностью Англии было уже с половины XIX века то, что по крайней мере две круп­нейшие отличительные черты империализма в ней находились на­лицо: (1) необъятные колонии и (2) монопольная прибыль (вслед­ствие монопольного положения на всемирном рынке). В обоих от­ношениях Англия была тогда исключением среди капиталистиче­ских стран, и Энгельс с Марксом, анализируя это исключение, со­вершенно ясно и определенно указывали связь его с победой (вре­менной) оппортунизма в английском рабочем движении» ¹.

В 50-е годы сложился и классический английский тред-юнио­низм, объединявший преимущественно верхушку рабочего класса. В 1851 г. было создано Объединенное общество механиков — пер­вый мощный тред-юнион того типа, который стал ыаР1более рас­пространенным в последующие десятилетия. Стремясь одновремен­но выполнять функции кассы взаимопомощи, выдающей пособия в случае временной нетрудоспособности, смерти кормильца, по старости и т. д., и профсоюза, отстаивающего права своих членов в переговорах с предпринимателями, тред-юнион механиков устано­вил высокие членские взносы, которые закрывали дорогу в союз низкооплачиваемым рабочим. Поскольку отделения общества су­ществовали в различных районах страны, организация была до предела централизована. Тактика союза заключалась в том, чтобы, угрожая предпринимателям стачкой и лишь в редких случаях дей­ствительно используя это последнее средство, добиваться для чле­нов тред-юниона повышения зарплаты, улучшения условий труда, сокращения рабочего времени.

По образцу Объединенного общества механиков были построе­ны и другие централизованные союзы — плотников, углекопов, ткачей, печатников, рабочих стекольной промышленности и т. д.

¹ Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 30, с. 170.

Развитие тред-юнионизма повлекло за собой формирование платной верхушки тред-юнионов, профсоюзной бюрократии. Посте­пенно выработался определенный тип профсоюзного лидера. Отор­ванный от масс, живущий, как правило, в Лондоне или, реже, в Манчестере, Бирмингеме, Глазго, высокооплачиваемый своим сою­зом, по образу жизни сомкнувшийся с верхушкой мелкой буржуа­зии, а иногда и со средней буржуазией, постоянно вращающийся в среде предпринимателей, парламентариев, буржуазных журналис­тов, лидер тред-юниона превращался в карьериста и дельца, агента буржуазии в рабочем движении.

Хотя низы пролетариата по-прежнему не могли выбиться из бездны нищеты, в 50—70-х годах уже не было столь четко противо­поставленных друг другу «двух наций» в английской нации, как это характерно для 30—40-х годов. Господствующая буржуазная культура проникала в сознание масс, завоевывала их своим внеш­ним блеском, самой поверхностностью и доступностью своих идей, филистерским «здравым смыслом». Повседневное выторговывание <лшиллингов и пенсов» воспитывало бережливых дельцов, а не вдох­новенных борцов Оно отнюдь не способствовало тому взлету ду­ховных сил, который порождает жажду высокого искусства. «Бла­годаря периоду коррупции, — писал Маркс, — наступившему с 1848 г., английский рабочий класс был постепенно охвачен все бо­лее и более глубокой деморализацией» К

В таких условиях развитие элементов социалистической куль­туры в Англии временно прервалось. Конечно, борьба направлений в английской культуре не прекратилась, и плоская, пропитанная религиозным ханжеством и бентамистским практицизмом буржуаз­ная культура не приобрела безраздельного господства. Но элемен­ты демократической культуры стали слабее, чем в эпоху чартизма, они были не столь четко выражены и нередко самым причудливым образом переплетались с элементами буржуазной культуры даже в творениях одного и того же художественного направления и даже одного лица. Дух компромисса, господствовавший в политической жизни и в отношениях между классами, проявлялся, таким обра­зом, и в области культуры. Продолжала, правда, творить блестя­щая плеяда мастеров социального романа, сложившаяся в эпоху чартизма. Диккенса не обмануло промышленное процветание и временное ослабление классового антагонизма. Он видел и нищету народных низов, и эгоизм собственников, и духовное убожество верхов общества. Его письма полны жалоб на то, что «наша поли­тическая аристократия вкупе с нашими паразитическими элемен­тами убивают А.ПГЛИЮ». «Холодный дом», «Тяжелые времена», «Крошка Доррит», «Повесть о двух городах» — эти романы 50-х годов были вершиной творчества писателя, сухмевшего и в новой обстановке разглядеть за респектабельным фасадом и внешним благополучием трагедию нищеты и мизерность мер, применяемых

¹ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 34, с. 249.

8-127

филантропами из буржуазии. Прямо и непосредственно противо­поставляя коллективизм и солидарность рабочих бентамистскому эгоизму буржуазии (особенно в «Тяжелых временах»), Диккенс сталкивает теперь добродетель с пороком именно в классовом кон­фликте. Реализм Диккенса углубился, хотя писатель оставался ещ_е в плену иллюзии о возможности «перевоспитания» власть имущих. До конца жизни оставаясь гуманистом, Диккенс верил в неисчер­паемые моральные ценности, которые созданы народом. Но только он один и держал знамя реалистического искусства в эти годы.

Буржуазная мораль держала под запретом бурные человече­ские страсти — в них было нечто, не укладывающееся в рамки ее респектабельности, не поддающееся занесению в расчетные книги и противоречащее прямолинейному мышлению дельца. Альфред Теннисон в цикле поэм «Королевские идиллии» (1859), написан­ных по мотивам преданий «Артуровского цикла», противопоставля­ет «греховное начало», чувственность — «душе». Реакционно-ро­мантическая стилизация средневековья (недаром Теннисон занял пост придворного поэта-лауреата вслед за Вордсвортом) сочетается здесь с пошлой современной моралью и, как остроумно выразился один современник, «король Артур изъясняется у Теннисона как заправский пастор». Даже у Диккенса любовь переводится исклю­чительно в сентиментально-возвышенный план, а плотские страсти дозволены сугубо отрицательным персонажам. Чистая, но вполне земная любовь сонетов Шекспира и песен Бернса не принималась буржуазным читателем середины века, и вызовом его ханжеству прозвучали появившиеся в 1866 г. «Стихи и баллады» О. Ч. Суин-бёрна. Откровенно чувственная поэзия Суинбёрыа, провозглашаю­щая языческое, «эллинское» наслаждение жизнью, скандализиро­вала буржуазную публику, привыкшую к «неземной» любви в чо­порных стихах Теннисона. Бунт против господствующего лицемерия привел, впрочем, Суинбёрна к отрицанию морали вооб­ще, к разнузданной эротике как убежищу от холодно-бессмыслен­ного бытия буржуазии. В этом сказывалось уже начало декадент­ского перерождения буржуазного искусства, которое резко прояви­лось спустя несколько десятилетий. Следуя в своем антибуржуаз­ном бунте за революционными романтиками начала века, однако никогда не поднимаясь до их идейно-эстетических высот, Суинбёря и в собственно гражданской поэзии во многом идет по стопам Шел­ли и Байрона: он воспевает революционно-демократическое движе­ние в Италии, с гневом и насмешкой пишет о папе римском, о по­литической реакции на континенте.

Иной характер носило выступление группы поэтов и художни­ков, которые в 1848 г. объединились в «Прерафаэлитское братство» и оставили известный след преимущественно в истории живописи. Это тоже был своеобразный бунт, и именно так восприняла буржу­азная критика первые картины прерафаэлитов. Поэт и художник Данте Габриел Россетти, художники Эверетт Миллес и Уильям Холмен Хант выступили против господствующей академической

давописи, с ее условностью, безликостью, идейной и эстетической убогостью. Они выдвинули отнюдь не революционные идеи даже в рамках художественного новаторства, не говоря уже о политике, о которой прерафаэлиты прямо вообще не высказывались. Надо вер­нуться к природе, к правде жизни, говорили они, отказаться от парадности и условности, а для этого обратиться к образцам италь­янского искусства XV в. Отсюда название их группы, подчеркиваю­щее возврат к дорафаэлевскому искусству. Положительная про­грамма прерафаэлитов была утопичной — разве мыслимо было «за­быть» о трехвековом пути искусства, выбросить за борт все его до­стижения! Она во многом была и реакционной, так как содержала идеализацию средневековья, религиозного духа дорафаэлевской живописи.

Критикуя прозаичную жизнь современного буржуа преимуще­ственно с точки зрения «исчезновения поэзии» в век машин, пре­рафаэлиты косвенно выражали демократический в своей основе протест, но звали они все же скорее назад, чем вперед. В их карти­нах не было, по сути, ничего, что могло бы шокировать буржуа. Но они были непривычны, неприличны самой своей непохожестью на жанровые или псевдоисторические работы, окружавшие буржуа дома, в конторе, на выставке. Бескрылый академизм был неотъем­лемой составной часаью идеологии викторианской Англии, и бур­жуа поспешил вступиться за него. Один французский историк жи­вописи с глубокой иронией и отличным пониманием характера английского буржуа объяснил реакцию официальной критики на первые работы новой школы: «Мысль, что прерафаэлиты хотят что-то изменить в эстетической конституции страны, взбудоражила тех самых людей, которые нисколько не были шокированы их про­изведениями. Английский консерватизм испустил крик ужаса. Ка­залось, Рафаэль превратился в Нельсона или в Веллингтона, в нечто неприкосновенное; казалось, что объявить себя прерафаэли­том значит посягнуть на безопасность британских берегов».

Такое отношение к прерафаэлитам, однако, продолжалось не­долго: реакционная в своей основе концепция этого направления была вскоре разгадана, и буржуа смирился с некоторой реформой в искусстве, как он мирился с неугодными ему, но неизбежными де­мократическими преобразованиями. Картины прерафаэлитов стали покупать (и дорого платить!), они появились и в частных собрани­ях и в музеях. Бунт быстро кончился, и даже Королевская Акаде­мия искусств избрала Миллеса в свой состав. Элементы мистиче­ской экзальтации в живописи Ханта и Россетти, сочетание мисти­ки и эротики в стихах Россетти, борьба духа с плотью в стихах его сестры Христины Россетти — все это было началом декадентской линии в искусстве и литературе, как и отрицание моральных кри­териев в стихах близкого к прерафаэлитам Суинбёрна.

Но с прерафаэлитами связаны и такие явления в английской Культуре, которые, при всей их противоречивости, бесспорно отно­сятся к ее демократическому направлению. В тот краткий период,

в*

Д. Россетти. Благовещение

когда прерафаэлиты подвергались всеобщему осуждению, в защиту их выступил тогда еще молодой, но уже авторитетный художест­венный критик и теоретик искусства Джон Рёскин (1819—1900). Впоследствии он приобрел мировую известность как оригинальный мыслитель и искусствовед, владевший к тому же образным языком, благодаря которому его публицистика всегда была и произведени­ем искусства.

Главная идея, которую Рёскин отстаивал в книге «Политиче­ская экономия искусства» (1857) и в «Письмах к рабочим и тру­женикам Великобритании» (1871—1884), заключается в том, что капитализм убивает искусегво и превращает труд в механическое повторение однотипных движений, лишает его творческого харак­тера. Оставаясь утопистом, он не видел того строя, который может раскрепостить труд и народные таланты. Но его демократическая критика капитализма с позиций народа сочеталась с провозглаше­нием культа творческого труда как основы развития общества бу­дущего.

У. Моррис. Оформление книги «Сочинения Чосера»

Близок по взглядам к Рёскину был в 60—70-е годы и Уильям Моррис (1834—1896) — выдающийся поэт, художник, а впослед­ствии — деятель социалистического движения. Выходец из буржу­азной семьи, студент Оксфордского университета, восторженный почитатель и младший друг Россетти, поклонник средневековой готики, Моррис примкнул к прерафаэлитам и в литературном твор­честве 50—70-х годов не выходил за рамки стилизованной поэзии на средневековые сюжеты. Однако подход к труду как к творче­ству, взгляд на красоту как на категорию не только эстетическую, но и нравственную уже в те годы сближали Морриса с Рёскиным и начинали отдалять от прерафаэлитов.

Дата добавления: 2014-11-20