Часть вторая. Философствование из возможной экзистенции 1 страница

Искание бытия отбросило себя назад в вопрос о том, кто ищет. Он есть не только существование; ибо оно не ищет бытия, поскольку оно, скорее, имеет свое удовлетворение в самом себе. Бытие ищущего, как такового, есть возможная экзистенция, ее искание -философствование. Бытие впервые становится вопросом для озадаченности (Betroffenheit) экзистенции в существовании, когда она, философствуя, пробивается к бытию по путям мышления.

Поскольку сознание вообще мнит общезначимо познавать бытие, постольку философствование не становится философствованием возможной экзистенции. Ибо сознание вообще познает предметы в мире; его науки суть ориентирование в мире; они, в своем смысле, находят бытие и имеют его; они бывают философскими науками, если состоят на службе искания бытия, но в самих себе они не заключают искания бытия.

Философствование из возможной экзистенции, которое хочет достичь действительности посредством философской жизни, остается исканием. Сознание истока влечется (drSngt) к этому истоку как самосознательное искание, усиливающее свою готовность принять бытие всюду, где бытие говорит с ним.

Подступ к экзистенции

Движение в представлении (Vergegenwartigung) способов бытия должно остановиться здесь, чтобы принять новое направление. Бытие было отчетливым там, где речь шла о предметном бытии, которое, как предмет, есть только этот предмет; это бытие было бы миром постижимого (des Begreiflicnen). Напротив, экзистенция и трансценденция, как мыслимые, - это воображаемые точки; философствование же есть движение вокруг этих точек.

Это движение имеет своим средоточием экзистенцию. В ней сходится и пересекается все, что имеет для нас абсолютную значительность (absolute Relevanz). Без экзистенции, как настоящего или как возможности, мысль и жизнь теряются в бесконечном и лишенном сущности. Если я оспариваю бытие экзистенции, не только в речи, но и действительно, и превращаю объективное бытие в абсолютное бытие (Sein schlechthin), то в бесконечности вещей по-

всюду предо мной тоска и пустота моего собственного существования; остается искание и спешка безэкзистенциапьности (Existenz-losigkeit), влекомые остающейся у меня точечной экзистенцией, не дающей покоя, потому что она требует субстанции и наполнения. Но субстанцию и наполнение мы находим единственно лишь в непостижимой достоверности безусловности экзистирующего, которая хотела бы прояснить себя в философствовании.

Но если я хочу прямо взглянуть (geradezu ins Auge fassen) на экзистенцию, то мой взгляд ее не встречает. Нечто отчетливо лишь в той мере, в какой оно предметно. То, что зримо предстоит нам в пространстве, есть чувственный прообраз всего предметного; мыслить предметно - значит мыслить в пространственных образах. Уже структура сознания не имеет предметности пространственной вещи; ей присуща производная аллегорическая (gleichnishafte) предметность, - но все же предметность, делающая сознание доступным эмпирическому исследованию объектом. Только подступая к экзистенции (wenn wir auf Existenz zugehen), мы приближаемся к чему-то абсолютно непредметному, самодостоверность чего, тем не менее, составляет центр нашего существования, из чего мы ищем бытие и из чего возблистает (aufleucntet) существенность всякой объективности.

Если нечто вообще не может стать предметом, то - как кажется - о нем мы также не можем и говорить; ведь тот, кто говорит о нем, все-таки делает его предметом. В самом деле, всякий мнимо доступный знанию результат подобного мышления превращал бы экзистенцию в объект и тем самым психологизировал бы ее. Но мы можем мыслить и говорить не только о предметах, у нас есть также средства, становиться в мышлении ясными себе самим, хотя бы мы и не получали прозрения ни о какой вещи. Становиться ясным -такова форма существования непредметной возможной экзистенции. Мышление и речь обращаются также на непредметную самодостоверность, которая может называться установкой сознания (Bewufitseinshaltung), ясностью сознания (Bewufitseinshelle), сознанием бытия, или также абсолютным сознанием.

Мы говорим «экзистенция», мы говорим о бытии этой действительности. Но «экзистенция» есть не понятие, но стрелка (Zeiger), указывающая на нечто «по ту сторону всякой предметности». Философствование из возможной экзистенции есть усилие средствами мышления прийти к более ясному представлению (Vergegenwartigung), выводящему за пределы простого указания в некоторую пустую глубину. Там, где мы не перестаем углубляться в экзистенцию, даже если не можем познать, там совершается подлинное философствование (Wo man nicht nachlafit, auch wenn man nicht erkennen kann, sich in Existenz zu vertiefen, ist eigentiiches Philosopnieren).

Именно потому, что философствование совершается из возможной экзистенции, оно не может сделать также и экзистенцию

\048\

своим объектом, который бы оно исследовало и познавало. Как начинающееся философствование легко поддается соблазну принять единичное за целое, относительное за абсолютное, так ему постоянно грозит опасность поддаться искушению и опредметить экзистенцию, сделав ее чем-то абсолютным. Ибо может показаться естественным стремление считать экзистенцию абсолютом, если кажется, что ее сознание бытия замыкается в самом себе. Но подобная абсолютизация экзистенции была бы роковой для нее же самой, поскольку она, как существование во времени, остается в процессе.

Из подлинного бытия, как абсолютного, должно бы быть возможно постичь в понятии то, что вообще существует. Но из экзистенции существование не становится понятным. Поскольку мы ни в каком смысле не можем произвести мира из экзистенции, экзистенция не может быть абсолютным бытием {das Sein schlechthin).

Однако вопрос о том, не есть ли абсолютное сама экзистенция, подлежит окончательному разрешению не в неудаче дедукции из нее всякого бытия, и не посредством логической мысли, но посредством самого же экзистенциального сознания. Это сознание отвечает или в страхе: в сознании своей незамкнутости и незаконченности, а также своей соотнесенности с неким темным иным; или в упорстве (Trotz): в защитной отнесенности как утверждении на себе самом (abwehrenden Bezogenheit als das Aufsichselbststellen), в отрицании без спокойной безопасности (Geborgenheit) в себе. Экзистенция есть вместе и покой, и беспокойство (Ruhe und Unruhe in einem). Она не покоится ни в существовании, ни в самой себе, но лишь в овладение (Ergreifen) абсолютным бытием через подлинное сознание свободы в его трансцендентной зависимости.

Если исключительно созерцающее понимание людей и вещей приводит к разложению философии на феноменологию и психологию, то абсолютизация экзистенции приводит к плененности в некоторой воображаемой точке, которая есмь я сам и которой я не могу помыслить. Я мыслю из нее, что я есмь, поскольку я есмь я сам; она не становится бытием, имеющимся у меня, но подступает к себе (gent auf sicn zu) в мире через овладение существованием (Ergreifen des Daseins). Ее сущность есть косвенность (Indirektheit).

Поэтому то, что экзистенция не замыкается в себе самой, становится пробным камнем для всякой философии экзистенции. Непрестанно маня к более глубокой раскрытости, с тем чтобы она пережила искание своей трансценденции как свое подлинное бытие, ее мышление растворяет солипсистское существование, запутывающееся в безмирности (Weltlosigkeit) в плену вещей; она освобождает из лишенности коммуникации к открытости для другой экзистенции и указывает безбожию (Gottlosrgkeit) на трансценденцию.

\049\

Подразделение философствования

Философия экзистенции есть в сущности метафизика. Она верит в то, из чего она происходит.

Поскольку экзистенция - исток подлинного желания знания -непознаваема, философское мышление, вновь обращенное к ней, изначально должно разделиться (sich spalten) на ней, чтобы косвенно уловить то, чего оно не может достичь прямо. Философствование из возможной экзистенции завладевает в искании всем мыслимым и знаемым, чтобы дать возникнуть в нем экзистенции; но философствование из возможной экзистенции не имеет эту экзистенцию своей конечной целью; оно влечется за пределы экзистенции, чтобы проследить, как она вновь исчезает в трансценденции. Его мышление - это прожектор, который разумеет не только то, на что падает свет, но в то же время и сам этот свет, в своем отражении извещающий о возможности экзистенции.

Однако направления этого проясняющего философствования отнюдь не произвольны. Чтобы из бездонности снова обрести бытие, на этот раз как подлинное бытие, оно должно разделиться (sich gliedem), чтобы только с разделенных путей возвратиться к единому.

Поэтому, чтобы представить очерк разделяющегося философствования в его подходах, мы снова начнем там, куда мы достигли, когда в многообразности перед нами снова и снова повторялись три имени бытия; кажется, словно они выражают бытие не как обособленное и расколотое, но как «.всё» (АИ), изначальное и единое: «все» существования есть мир, наша изначальность - экзистенция, единое же - трансценденция.

Мир есть существование, которое предстает мне всякий раз как определенное бытие объектов, и которое я есмь как эмпирическое существование; познание мира предметно, так что вещь как объект стоит перед глазами, однако «всё» мира не есть предмет и не есть целое. О бытии, которое, как оно само, непредметно, я имею только проясняющее удостоверение в неадекватном опредмечивании. Это непредметное бытие есть экзистенция, если оно может стать для меня наличным (gegenwartig werden) в собственном истоке благодаря тому, что я сам есмь оно; оно называется трансценденцией, если оно есть бытие в предметном обличье шифра, но объемлемо (erfallbar) только для экзистенции.

То, что всякое существование становится явлением на пограничном понятии в-себе-бытия, то, что экзистенция не может считать себя абсолютным бытием (das Sein schlechthin), что она, скорее, знает себя как соотнесенную с трансценденцией, - все это готовит путь для импульса искания бытия. А потому у этого искания есть три цели, из которых, как бы неопределимы ни оставались они сами, одна порождает другую: оно идет в мир, чтобы ориентироваться, проникает через мир в призыве к себе как возможной экзистен-

\050\

ции, и открывается трансценденции. На пути в мир оно овладевает доступным знанию, чтобы оттолкнуться от него, и так оно становится философским ориентированием в мире; выступая из сугубого мирового существования, оно пробуждает активность самоосуществления, и так становится прояснением экзистенции', оно заклинает бытие, и становится метафизикой.

1. Мироориентируещее мышление. - Бытие, которое для сознания вообще есть бытие как объективная познаваемость, есть, как мир, нечто для нашего познания незввершимое, в котором все, что познается, становится объектом в смысле предметности и объективным в смысле общезначимости. В понятии объективности оба эти значения сплавлены друг с другом.

Знание о сущих предметах называется ориентированием в мире. Оно есть только ориентирование, потому что оно, всегда незавершенное, остается бесконечным процессом, - ориентирование в мире, потому что оно становится знанием о некотором определенном бытии, а именно [бытии] в мире.

Ориентирование в мире, как знание о вещах в мире, следует отличать от анализа существования. Этот последний хотел бы заключить в себе существование вообще, как объемлющее (das Gbergreifende), включающее в себя еще и ориентирование в мире. Он есть попытка всеобщего представления (Vergegenwartigung) структур того, в чем не только совершается ориентирование в мире, но в чем есть все, что имеет бытие для меня. Ориентирование в мире совершается исследователями в науках; анализ же существования есть шаг философствования в его искании бытия.

Ориентирование в мире нужно разделить на исследующее и философское ориентирование в мире. Исследующее ориентирование в мире есть познавание, рождающееся силой самовоспитания ищущего объективности мышления. Хотя это мышление действительно только в эмпирических индивидуальностях, фактические миры которых поначалу отнюдь не составляют одного мира, для него возможно иметь познанное совместно с каждым, как сознанием вообще. Хотя есть столько миров, сколько есть индивидов с мыслящим сознанием (Zwar sind soviel Welten, wie es Individuen denkenden BewulStseins gibt); но эта множественность (Vielfach-heit) сама, в свою очередь, становится предметом ориентирования в мире.

Здесь совершается расширяющееся круговое движение. Эмпирический индивидуум, вначале связанный в своей субъективности, хотел бы постичь в объективности действительный мир, который есть для него поначалу в своей множественности, и в который он должен был бы включить также и собственную индивидуальность, как один из несчетного множества случаев. Он получил бы некоторое бытие, которое, как общезначимое, было бы избавлено от индивидуальной связанности. Субъект, который, входя в это бытие

\051\

как кажимость, должен был бы также познать себя как этот фактор заблуждения и уничтожить себя в пользу подобной объективности, в качестве своей особенной действительности вновь и вновь существует для себя, однако, в своей связанности. Он знает прыжок во всеобщее мира, как возможное освобождение от границ, как знает он и возвращение к действительности самого себя. Он остается для себя самого чудом, поскольку может, пусть не фактически, но все же в намерении, из своей ничтожной особенности овладевать цело-кулностью мира как тем, что всеобще и значимо.

Объективное познание, как ориентирование в мире, мы находим исключительно только в науках, какими они стали к нынешнему дню. Без них невозможно никакое философское ориентирование в мире. Без неустанного усвоения научного ориентирования в мире и без собственных изысканий философствование становится пустым, потому что лишается материала. Оно должно столкнуться с твердым, принудительным способом существования, чтобы пробиться к подлинному бытию, как возможности по ту сторону знания (urn zum eigentlichen Sein als Moglichkeit Ober das Wissen hinaus vorzudringen). Только тот, кто страстно двигался в фактическом ориентировании в мире, по-настоящему может найти в нем философское ориентирование в мире.

Философское ориентирование в мире не сводит последние результаты наук в единую картину мира (Weltbild), но показывает невозможность подобной имеющей силу картины мира, как единой и абсолютной; оно ищет сомнительные моменты (die Fragwurdig-keiten) в фактическом ориентировании в мире.

Считается чем-то вроде самоочевидной предпосылки рассудка в его ориентировании в мире утверждение, что мироздание (Weltall) существует (da ist). Мыслит ли рассудок, переходя за границы ориентирования в мире, метафизический процесс сотворения мира, или же начертывает позитивистскую картину механического миро-процесса (mechanisches Weltgeschehen), или социологическую картину необходимостей в течении истории, - каждый раз завоевывающее свои предметы познание мнимо завладевает также и некоторым целым (wird ein Ganzes vermeintlich selbst in den Griff des seine Gegenstande erobernden Erkenntnis genommen). Чтобы победить эту фиксацию к целому, особенно к целому мироздания в картине мира, нужно самостоятельно произвести известные рассуждения: редукцию к фактическому подтверждению мнимого знания в моей ситуации, и мысли, указывающие на трещины, противоречия и границы во всяком мышлении о мироздании. Философское ориентирование в мире обращается к принципам и смыслу проявляющихся в науках познавательных процедур (ErkenntnisvollzOge).

Вторая предпосылка рассудка гласит, что все, что есть, также предметно и доступно знанию (wiBbar), что бытие тождественно с бытием-объектом или с тем, что может быть мыслимо как объект.

\052\

Эта абсолютизация рассудка подвергается сомнению при мысли о том, что бытие как бытие-объектом наличествует не из себя, но, как такое бытие, есть для познающего субъекта так, как оно ему является. Если бытие, обнаруживающееся в ориентировании в мире, имеет тенденцию навязываться нам как абсолютное бытие, то философское ориентирование в мире доводит до сознания то, что всякое бытие мироориентирующих наук, как всякий раз определенное, а потому особенное бытие, вовсе не есть абсолютное бытие; это ориентирование проникает в знании этих способов бытия от одного способа к другому, и превосходит их все. Объективное бытие ориентирования в мире ни в какой его форме не может быть изолировано для себя самого. Философски я впервые утверждаюсь в нем лишь тогда, когда я изначально знаю, что должен прорвать его границу (dafi ich es durchbrechen muG).

Третья предпосылка рассудка гласит, что могучее и подлинно сущее есть пребывающее во времени (das in der Zeit Dauernde): материя, в которой утопает в конце всякая жизнь; затем - биологическая жизнь, от которой душевное и духовное остается в зависимости; затем - человеческие массы и человек в его посредственности (der Mensch in seinem Durchschnitt), а также материально обусловленные социологические процессы (которые разве только случайно оставляют место для идей духа или пользуются этими идеями). Рассудок ставит акценты и полагает ценность там, где успех достигается зримым причинным действием. То, что экзистенция полагает наилучшим, есть для него самое бессильное. Тишина экзистенциальной коммуникации недоступна для знания о мире иначе как в ее овнешненности (Die Stille der existentiellen Kommunikation ist dem Weltwissen nicht zuganglich als nur im AuUerlichgewordensein). Необъективность власти идей, и даже их совершенное, на честный взгляд эмпирического знания, безвластие, есть явный признак того, что здесь дело идет о бытии как свободе, а не о бытии как пребывании (Bestand). To, что составляет дело свободы, невозможно превратить в знание о протекании и сбывании (ein Wissen urn Verlauf und Geschehen).

2. Просветляющее экзистенцию мышление. - Если в обратном восхождении от всякого определенного бытия к существованию как всеобъемлющему сознанию, в котором только и есть то, что вообще есть для нас, философия позволяла осознать подходы анализа существования, то в обратном восхождении от всякого бытия, как бытия-объектом в мире, к экзистенции она обращается к задаче просветления экзистенции. Анализ существования и просветление экзистенции имеют неодинаковый смысл.

Анализ существования, как таковой, не имеет экзистенциально обязательной силы; он должен совершаться сознанием вообще, которое постигает в этом анализе также и себя самого. Он показывает нам всеобщее в существовании. В нем каждый познает себя

\053\

не как этот индивид, но как Я вообще. Он сообщается недвусмысленно и непосредственно. В сравнении с этим, просветление экзистенции имеет обязательную силу, становится языком индивида к индивиду. Давая, вместо всеобщих познаний, возможные просветления, оно показывает возможность индивида в его безусловных корнях и целях. В нем узнает себя не всякий, но каждый узнает себя лишь более или менее полно, усваивая или отталкивая, переводя на собственную действительность, именно как этот индивид. Оно сообщается другому лишь многозначно и допускает недоразумения. С тем, к кому оно вообще обращается, оно говорит так, что речь идет о нем самом.

Напротив того, анализ существования имеет философское значение не столько сам по себе, сколько для того, чтобы отделить его от просветления экзистенции, для которой он составляет предпосылку: чем яснее делается анализ существования, тем все определеннее становится возможность просветления экзистенции. Ибо ясность анализа существования заключается в том, чтобы на своей границе дать ощутить, что сознание в своей имманентности абсолютно исключает меня самого, сознающего себя (daft Bewufttsein in seiner Immanenz mich selbst, der seiner bewuftt ist, schlechthin ausschlielit). Поэтому анализ существования становится пограничной конструкцией относительно просветления экзистенции.

Просветлением экзистенции в самом широком смысле может называться всякое философствование; в философском ориентировании в мире и в метафизике его не меньше, чем в том мышлении, которое специально называют «просветлением экзистенции». Обращаясь на «все», я теряюсь в его незамкнутости и бываю отброшен к себе самому; в этом возвратном броске акцент приходится не на существование, в которое я соскальзываю от «всего», но на меня самого в моей свободе. Если в метафизике я познал, что ни одна из ее объективностей не имеет силы для каждого человека, то обратный толчок опять-таки касается меня самого, так что мое бытие в самобытии просветляется к трансценденции.

Если поэтому нет философствования, которое бы на своем пути не достигало просветления экзистенции, то все-таки нужно говорить о просветлении экзистенции в особом смысле: а именно, как о речении в знаках истока и возможности меня самого, чтобы сделать ощутимым безусловное на фоне относительного, свободу - на фоне сугубой всеобщности, бесконечность возможной экзистенции -на фоне конечности существования. Но пробивающаяся (sich her-vortreibende) таким образом в мышлении предметность должна, в свою очередь, отбросить меня вспять от себя ко мне самому. Но это - отталкивание иного характера, чем отталкивание от «всего» и от трансценденции: если там экзистенция стоит в отношении к Другому, то здесь - к мыслимой возможности самой себя. Это возвратное отталкивание просветляющего экзистенцию мышления от

\054\

себя; поэтому просветление экзистенции пребывает здесь в кругообращении вокруг себя (im Kreisen urn sich).

Неспособное к познанию бытия, просветляющее экзистенцию мышление, скорее, производит достоверность бытия (Seinsge-wilSheit), если оно есть активное мышление в самой жизни; оно делает достоверность бытия возможной, если, призывая, сообщает себя на философском языке (wenn es in philosophischer Sprache appellierend sich mitteilt). Оно без обиняков рискует парением, обретенным в философском ориентировании в мире. Но с ясностью, пронизывающей свободу экзистенции во всем достижимом объеме философствования, только все более решительно открывает себя еетрансценденция. Каждый из ее путей ведет в метафизику.

Поэтому, пока человек сохраняет способность возвышаться над своим существованием, философствование будет увлекать его к возвышению в метафизике. Метафизика есть для экзистирующего то просветление, в котором - из мира в коммуникации между экзистенциями - с ним говорит трансцендеиция. Здесь то, что подлинно важно для человека. Здесь он может всего глубже обмануть себя самого, и здесь же, как мыслящий, может найти самую глубокую достоверность себя самого.

3. Метафизическое мышление. - Безусловно действуя в пограничных ситуациях, экзистенция опытно переживает свою ориентировку в шифрах трансценденции, которые, как абсолютная предметность, наполняют ее сознание, так же как предметы в мире наполняют сознание вообще.

Но если в метафизике прямо подступают к абсолютной предметности как шифру трансценденции, то не могут вместить (fassen) ее. Нужно искать соприкосновения с ее экзистенциальными корнями. Только через просветление своих собственных пограничных ситуаций и своей собственной безусловности действования происходит это соприкосновение, для которого получает значимость предметность символов, потому что сделалось ощутимо их содержание. Систематический анализ абсолютной предметности, ее присвоение и - поскольку она есть не просто как созерцание и история, но как мыслимое понятие - ее творение есть философская метафизика.

На вопросы, которые задает не сознание вообще, но возможная экзистенция в пограничных ситуациях, я не нахожу в мире такого ответа, который был бы значим для всех как некое всеобщее знание. Но экзистенция, если она исторически понимает себя самое во взгляде на бытие, слышит ответ: в образах и понятиях, которые, будучи каждое конечным предметом, суть символы, она предается глубине трансцендентного основания. Доведенный до сознания в опрошенной предметности, символ становится шифром; рукописанием другого, которое, неразборчивое в общей форме, расшифровывают экзистенциально. Поскольку мы должны удержать пред-

\055\

мет, как если бы он сам в своей объективности и был трансценден-цией, он оказывается нестоек (ohne Bestand) и распадается. Но там, где в нем является для экзистенции абсолютное, - он несравненно действителен. В исчезновении своего бытия предметом он обличает (zur Gegenwart bringt) для экзистенции подлинное бытие.

Тем самым выступает перед нами такая предметность, которой не встречалось в анализах понятий бытия. Относящиеся к ней предметы не суть действительности в том смысле, чтобы они могли быть даны мне где-нибудь эмпирически как объекты. Как таковые, с точки зрения реалистического исследования существования в мире они суть смутные фантазии сознания. Они суть в сознании абсолютные предметы вообще для экзистенции, поскольку в них экзистенция становится прозрачной для себя и уверяется в своей трансценденции. Не рассудок, но фантазия, - однако не произвольная фантазия сознания, но фантазия как игра экзистенциального основания, становится органом, посредством которого экзистенция удостоверяется в бытии.

Для еще не спрашивающего субстанциального сознания существование абсолютных предметов, как явления трансценденции, совершенно само собою разумеется, символ еще не осознается им как шифр. Оно еще не проводит разделения эмпирического и трансцендентного бытия. В бесспорной объективности его взору предстоит, как существование вместе со всяким другим существованием, то, что впоследствии есть трансценденция. Здесь нет никакой направленной на нее рефлексии, нет сознания субъективности. Вера и неверие еще не противоположены друг другу. Один из великих кризисов экзистенции в сознании есть то мгновение, в котором прекращается самоочевидность бытия. Только благодаря этому различаются эмпирически реальный и трансцендентный предмет. От этого кризиса - исторически не раз случавшегося в истории становящегося объективным духа в великие эпохи просвещения - не избавлен ни один индивид. Его невозможно сделать небывшим, нельзя даже устранить его одним желанием, -только в нем возникают для самобытия ясность и истина, вопрос и риск.

Из историчности человеческих экзистенций в том виде, как она сделалась объективной в традиции, нам предстает неизмеримо огромный мир метафизических предметов, не имеющих эмпирического существования, которое было бы адекватно их смыслу. Они произошли из экзистенции, тянущейся в предметном к трансценденции. Они - язык исходящей от другого речи, но, как говорящие таким образом, они не суть объективные предметы, в качестве которых их бытие ничтожно также и для сознания вообще, - но они замещают нечто, что никогда не может сделаться предметным как оно само. Поэтому они - символы; не действительность, которую можно схватить руками, и не значимость, которую принудительным образом необходимо мыслить; они - шифры действительностей,

\056\

открывающихся в актах их мышления, и как таковые они могут быть услышаны только экзистенцией, читающей их в среде (im Medium) сознания вообще.

Это философствование, последнее в ряду сознательного просветления, исторически бывает первым: ибо человек удостоверялся в бытии, с которым как с подлинным бытием он соотносит себя, в символических предметах, еще прежде, нежели он достиг чистоты ориентирования в мире, выяснения его границ и пришел к просветлению экзистенции в самобытии.

Метафизическое мышление, как историчное, не может быть ни завершено, ни зафиксировано как одно, единственно истинное мышление. Оно остается в напряжении с самим собою и с обликами, ему чуждыми.

В существе становления-предметным (des Gegenstandlichwer-dens) заложена грозящая всякой метафизике опасность соскальзывания (abzugleiten). После кризиса сознания, в котором было разделено то, что было единым, остается искушение: несмотря на критическую рефлексию, все-таки снова принять абсолютную предметность за существующие объекты (daseiende Objekte). Потусторонний мир представляется как некоторая другая страна, и исходя из него существование лишается ценности. Экзистенция противостоит этому искушению, если трансценденция истинна для нее лишь там, где говорит с нею, предстоя в мире (wo sie in der Welt gegenwartig zu ihr sprrcht); только имманентная трансцендеИция придает вес экзистенции в существовании. Поскольку истинная трансценденция ни в коем случае не есть как существование для некоторого субъекта, но есть только действительность для свободы, всякая объективная фиксация ставшего предметным бытия, фиксирует ли она его как далекую потусторонность или как заколдованное посюстороннее бытие, необходимо оказывается соскальзыванием мысли (Abgleitung).

Поэтому абсолютного мы не находим с окончательностью ни в каком содержании. Объективности тают (schmelzen ein). Экзистенциальная вера как абсолютное сознание диалектически движется на границе неверия, как сознания одного лишь существования. Может совершаться полная собственная жизнь экзистенции, для которой есть всякий раз специфическая, распадающаяся, но в исчезновении своем просветляющая абсолютная предметность.

Опыт последней границы приводит к стремлению прочь из мира, которое соблазняет к мироотрицанию (Weltverneinung) и заставляет принимать меры для бегства из мира (Weltflucht), которые должны освободить меня, еще при жизни, от всякого участия в мировом существовании. Однако исход из мира правдив только как возможность, всякая релятивизация мирности (Weltlichkeit) сразу же осуществляется как повторное вхождение в мир. Я противостою миру, как независимый, обязанный некоторой действительности, которую

Дата добавления: 2014-11-20